Текст книги "Скандальная связь"
Автор книги: Дженет Маллани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Хуже того, я думала, что нравлюсь ему. То, что он хотел на мне жениться для того, чтобы продвинуться по службе, да еще из жалости ко мне, ранило меня до глубины души.
Мой саквояж стоит посреди холла – это все мое имущество, печальное зрелище. Я поднимаюсь наверх и стучусь в комнату к Амелии, но никто не отвечает, а когда я открываю дверь, я вижу, что комната пуста. Значит, она уже уехала. Меня здесь больше ничто не держит.
Ногой я задеваю что-то в тени кровати. Я наклоняюсь и поднимаю знакомую книжечку в кожаном переплете – это дневник Амелии. Я протираю обложку от пыли и открываю дневник.
От переживаний ее обычно аккуратный почерк стал неровным, а строчки так и разбегаются по странице.
Мне так плохо, что я, кажется вот-вот умру. Не знаю, почему так. Как говорит лорд Шад, я остаюсь членом семьи, и он сам – сын этого старого чудовища, но я всю жизнь слышала о человеке, который, как выяснилось теперь, является моим родным отцом, только дурное: как он сек собак и запугивал крестьян, а его жена умерла от разрыва сердца. Говорят, он продал душу дьяволу. Лорд Шад забрал меня от хозяйки, которая меня била, и спросил, хочу ли я жить у мистера, и миссис Прайс. Я решила, что он и есть мой папа. Мне было шесть лет отроду, и все люди делились для меня на детей вроде меня и взрослых. Я не имела ничего против того, чтобы быть внебрачной дочерью лорда Шада. Ну почему он не сказал мне раньше?
Это все ложь. Я лгала сама себе, но никто и не подумал открыть мне правду.
Подумать только, еще вчера вечером я мечтала о новых платьях, о Бате и о том, как чудесно мы с Джейн, моей новой подругой, проведем там время. Теперь все рухнуло.
Я – бастард старого злого лорда, и я не могу оставаться с теми, кто знает об этом, даже если они меня любят.
Я решила отправиться в Лондон и стать актрисой. Миссис Марсден говорила, что голос у меня не хуже, чему многих, кто выступает на сцене. Ия так давно мечтала об этом! Это мой шанс. Остается только рано утром поехать к Уилтонам, как и было запланировано, и сказать им, что я уезжаю в Брайтон с семьей – предлог я придумаю, – а потом сесть на дилижанс до Лондона.
Я буду прилежно трудиться. Я стану хорошей актрисой. Миссис Марсден будет мной гордиться.
Меня охватывает такой ужас, что я, кажется сейчас упаду в обморок. Я падаю в кресло, сжимая дневник в руках, и перечитываю последнюю запись. Амелия уверена, что она явится в Лондон и вот так запросто преуспеет на сцене? Но хотя у нее и неплохие шансы, я очень боюсь, что ей придется заплатить за это своей невинностью и честью.
Это моя вина. Я думала, что говорила о своем прошлом очень осторожно. Я не хотела ее подталкивать к этому пути, но, очевидно, где-то допустила ошибку.
С дневником в руках я опрометью спускаюсь вниз по лестнице.
Глава 12 Гарри
– Гарри!
Я оборачиваюсь, и все рабочие вместе со мной. Мы стоим посреди разваленной каменной кладки и облаков пыли. Не ожидал увидеть ее так скоро – признаться, я думал, что вообще ее никогда не увижу.
– Боже милостивый, что вы тут делаете?
– Строим зимний сад, это сюрприз для леди Шад.
Она чихает и оглядывает место, некогда бывшее гостиной.
– Да уж, сюрприз получится знатный. Гарри, мне надо с вами поговорить.
Я кое-как отряхиваюсь от пыли и надеваю сюртук. Разрушение, как я и предполагал, оказалось крайне приятным делом, но грязи мы развели порядочно. На полу остаются пыльные отпечатки моих ног.
Теперь я вижу, что Софи до крайности взволнована. В одной руке она держит шляпку и мантилью, в другой – какую-то книжицу.
– Мне нужно в Лондон, немедленно!
– Ну конечно. Я пошлю одного из лакеев…
– Пожалуйста, дайте мне те деньги.
– Вы имеете в виду деньги, которые оставил вам лорд Шад? – Я вынимаю из-за пазухи кожаный кошелек. – Но что стряслось?
Влажный блеск ее глаз вызывает у меня кое-какие подозрения.
– Амелия!
– Что – Амелия? Рано утром она отбыла в Бат. Мэтью на двуколке отвез ее к Уилтонам.
– Она не поехала в Бат, она сбежала в Лондон! Вот, смотрите! – Она сует мне под нос книгу, раскрытую на странице, исписанной неровным быстрым почерком.
Я читаю, и в сердце моем разрастается ужас.
– Это я виновата, – с горечью говорит Софи. – Если я ее не спасу, ее репутация погибнет. Если мне удастся нанять экипаж, возможно, я сумею перехватить ее на одной из остановок. Но мне нужно выехать прямо сейчас.
– С другой стороны, виноват во всем я. Если бы я сразу открыл его сиятельству, кто вы такая, он бы выставил вас из дома и ничего этого не случилось бы.
Она бросает на меня испепеляющий взгляд:
– Очень любезно с вашей стороны так говорить.
– Я еду с вами. – Я открываю дверь на черную лестницу и кричу, чтобы готовили двуколку.
– Я и сама отлично справлюсь, – упирается она с подлинно ослиным упрямством.
– Нет, не справитесь. Я управляющий его сиятельства, и я не должен отпускать вас одну. Это неправильно.
– Вы ужасный кучер.
– А что, вы обращаетесь с лошадьми лучше?
– Если честно, да. Один из моих… один джентльмен меня научил.
– Не сомневаюсь. Ждите здесь.
Я велю мистеру Булмершу и его людям продолжать работу и объясняю, что меня вызывают по срочному делу, но я вернусь сегодня, если получится, или через день-другой. Потом я мчусь к себе домой и наспех бросаю в сумку кое-какие дорожные принадлежности. Вернувшись, я вижу, что Софи уже восседает в двуколке на козлах и держит вожжи прямо-таки профессионально, чему я, честно сказать, завидую. Я забрасываю саквояж назад, а сам взбираюсь на козлы и усаживаюсь рядом с Софи. Она щелкает языком, свистит кнут, и мы срываемся с места. Взлетают из-под колес брызги гравия.
Одному Богу известно, что произойдет в этом доме в мое отсутствие.
Дилижанс останавливается у гостиницы примерно в десяти милях от дома Шадов. Там нам Амелию не перехватить, потому что у нее фора как минимум в час, но с Божьей помощью на лошадях его сиятельства (лорд Шад часто ездит в Лондон, а потому держит по пути своих лошадей) мы наверстаем это время позже.
Понятное дело, в гостинице говорят, что дилижанс останавливался здесь вовремя, и конюх вспоминает хорошенькую юную леди, которая путешествовала одна. Мы меняем лошадь и несемся дальше. Мы почти не разговариваем, но спустя несколько миль Софи останавливает двуколку.
– Лошадь потеряла подкову. – Она спрыгивает вниз и осматривает левую переднюю ногу лошади.
– А как вы узнали?
Она странно на меня смотрит:
– По походке. – Она подвязывает поводья. – Мы потеряем еще больше времени, потому что надо ее подковать, а пока придется идти пешком.
Мы идем пешком в следующую деревню. От всей души надеюсь, что там будет кузница. Тут до меня доходит, что с Софи не все в порядке. Время от времени она кашляет и часто сморкается.
– Боюсь, вы заболели, миссис Марсден.
– Не извольте беспокоиться, сэр. – Она с отвращением смотрит на мокрый платок.
Я протягиваю ей свой, относительно чистый.
Мы идем дальше. Лошадь и Софи хромают (она стерла ногу). Мне кажется, что это длится уже несколько часов. Солнце уже висит низко, когда мы видим на горизонте дымок, свидетельствующий о том, что деревня близко. Прибываем мы туда на закате.
Кузница в деревне имеется, но выясняется, что кузнец уже ушел домой ужинать. Пивная, жалкое место с грязными окошками и ранним Посетителем, заснувшим прямо на бочонке снаружи, – единственное место, где можно переночевать. Хозяин сего заведения, очевидно, под впечатлением от нашего платья, провожает Софи в гостиную, единственное украшение которой – дохлые мухи на подоконнике, а я остаюсь договариваться о ночлеге для нас и нашей лошади.
Софи
– Что вы сказали? – спрашиваю я у Гарри с возмущением.
– У них здесь только одна комната. Разумеется, я сказал, что мы женаты. Ваша репутация…
– Моя репутация? Моя репутация в Аппер-Дангхилле, или как там называется эта дыра?! – Я чихаю, невольно прерывая собственную возмущенную речь.
– Если бы он подумал, что мы не женаты, он бы не пустил нас вовсе. Или запросил бы вдвое дороже.
Мы оба умолкаем: в гостиную входит официант, тощий, неряшливый человек, местами даже более грязный, чем салфетка, переброшенная через его руку, и спрашивает, закончили ли мы с ужином. Он бросает вопросительный взгляд на пожилую и явно недожаренную птицу и странные тушеные овощи, которыми здесь угощают.
– Принесите нам чаю, – говорит Гарри. – На этот раз, пожалуйста, заварите его кипятком и вымойте чашки в чистой воде, а не в той, в которой драили чугунки.
– Да, сэр. – Он уносит поднос, роняя капли подливки.
– Я не собираюсь спать с вами в одной постели, – выпаливаю я, как только официант уходит.
Гарри достает дорожный сундучок и раскрывает его. Внутри выстроилась маленькая армия пузырьков и бутылочек.
– У меня есть микстура от простуды, – заявляет он. – Или можете попробовать полечиться бренди.
– Наверняка местным бренди можно отравиться.
– Бренди – это бренди. Если оно окажется разбавленным, я откажусь платить по счету.
Когда возвращается официант с чаем, Гарри требует чистую салфетку и с величайшим тщанием протирает чашки и ложки. Молоко чуть подкисло, но так как я почти не чувствую вкуса, то маленькие белые хлопья в чашке меня совсем не волнуют.
Я отправляюсь спать, и горничная, особа без переднего зуба, с жидкой прядкой волос, выбившихся из-под чепца, поднимается наверх, чтобы помочь мне с корсетом. Кровать тут не очень большая, но в комнате едва хватает места для нее, нашего багажа и умывальника. Пусть Гарри спит на полу, если поместится, ха-ха. Я забираюсь в постель. У меня все болит, чувствую я себя ужасно, и мне снова нужен чистый платок. Мои лежат на дне саквояжа, но у меня нет сил их оттуда доставать.
– Миссис Марсден? – Гарри сует мне в руку носовой платок. – Мэм, сядьте, пожалуйста, я принес вам бренди. – Он ставит на умывальник сальную свечу. – Они постелили простыни, которые я привез?
– Должно быть, постельное белье чистое. – Я делаю большой глоток бренди. – Доброй ночи, Гарри.
Однако он почему-то не уходит. Я слышу, как он раздевается. Закрываю глаза.
– Я не стану спать вместе с вами, разве вы не можете лечь в гостиной?
– Лучше я буду спать с вами, чем с тем грязным официантом.
– Ах, как лестно это слышать. – Но я его прекрасно понимаю. Я двигаюсь на кровати и оказываюсь в опасной близости от края. – Надеюсь вы проявите себя как благородный человек.
– Всегда мечтал стать благородным человеком. – Кажется, он надо мной издевается.
– Вы отлично поняли, что я имею в виду. – Я трубно сморкаюсь, чтобы сделать в нужном месте акцент. – Мы спим вместе из чистой необходимости.
– Мэм, ну я же не животное, могу себя контролировать. Вам нечего опасаться.
Он ложится в постель. Я чувствую его голые волосатые ноги.
– Что на вас надето?
– Рубашка.
А на мне – ночная сорочка. Единственное, что нас разделяет, – это два слоя тоненькой материи.
– Прекратите! – визжу я в следующую секунду.
– Я бы хотел тоже накрыться одеялом, мэм. Могу ли я просить вас не отодвигаться так далеко? Вы ведь забираете одеяло с собой.
– Ну хорошо. – С величайшей осторожностью я пододвигаюсь на пару дюймов к центру кровати, чтобы поделить одеяло по справедливости.
Некоторое время я лежу без сна и периодически сморкаюсь в платок.
– Гарри?
– М-м-м?
Господи, он что, и впрямь собрался спать? Да как он может?!
– Она уже, должно быть, в Лондоне. Хоть бы с ней все было в порядке.
– Мы найдем ее и вернем домой. Не бойтесь. – Он сжимает мою руку.
К несчастью, это та самая рука, в которой зажат мокрый платок.
– Спокойной ночи, миссис Марсден. Надеюсь, к утру вам станет лучше.
– Спокойной ночи, мистер Бишоп.
Я все жду, когда же он на меня набросится, но его дыхание постепенно замедляется, и он засыпает.
В конце концов засыпаю и я.
* * *
Среди ночи я просыпаюсь оттого, что Гарри пытается столкнуть меня с кровати. Мы некоторое время боремся за одеяло и место в постели, оба полусонные, и по крайней мере один из нас – в очень скверном расположении духа, с болью в горле и заложенным носом. Платок, как назло, куда-то подевался.
– Какого черта вы творите? – хриплю я.
– Вы храпите, я пытаюсь вас перевернуть.
– Что? Чушь собачья! Я никогда не храплю!
– Вы простужены, от этого иногда начинают храпеть.
– А я не храплю! Никто никогда не жаловался.
Я натягиваю на голову одеяло и поворачиваюсь к Гарри спиной. И тут понимаю, что на мою половину кровати вторглось некое… затруднение очень личного характера.
– Гарри? А, Гарри?
– Да?
– Кровать слишком узкая. Мы не можем позволить этому занимать драгоценное место.
– Прошу прощения, мэм.
– Это извращение. Я больна! – С этими словами я вытираю нос простыней и снова засыпаю.
Когда на следующее утро я просыпаюсь, солнце уже стоит высоко. Гарри, в брюках и в рубашке с закатанными рукавами, бреется. На него приятно посмотреть. Он хоть и худощав, но хорошо сложен, и в нем есть некая грация, и будь я здорова и если бы он не обвинил меня в храпе… Я сурово приказываю себе выбросить подобные мысли из головы.
– Доброе утро, миссис Марсден. – Он вытирает лицо салфеткой и водружает на нос очки. – Как вы себя чувствуете? Сможете продолжить путешествие?
– Конечно, смогу.
– Прекрасно. Тогда я спущусь и распоряжусь насчет завтрака. – Он надевает жилет и сюртук и выходит из комнаты.
Я размышляю над его нелепым ночным обвинением. Я – храплю? Да как бы я, скажите на милость, преуспела в роли куртизанки, если бы храпела (спать, конечно, при таком роде занятий много не приходится, но все-таки)? Я бодро вскакиваю с постели, хоть здесь и нет никого, кто мог бы по достоинству оценить мое представление, и несколько раз звоню в колокольчик; Является служанка. При свете дня видно то, что скрылось от моего взгляда вчера вечером, а именно усы и корка грязи на лице.
Я спускаюсь вниз и вижу Гарри, который воздает должное тостам и ветчине. Я съедаю тост, предварительно обследовав его на наличие отпечатков грязных пальцев, и выпиваю чашку чаю. Все улажено. Гарри договорился, чтобы лошадь подковали и вернули вместе с двуколкой обратно в поместье, а сами мы поедем в соседний городок вместе с одним человеком, у которого там дела. В городке мы сможем сесть на дилижанс до Лондона.
Гарри роется в своей походной аптечке и предлагает мне мазь для носа (который стал ярко-красным и очень чувствительным). Мазь пахнет остро и неприятно, жирная на ощупь, но действительно помогает. Мы отправляемся в путь.
Мужчина, с которым мы едем, кроме нас, везет в телеге поросенка и пса. Оба страсть как хотят с нами подружиться. Поросенок – маленькое черно-белое существо с нежными копытцами и прелестным хвостиком-крючком – понятия не имеет, что в ближайшем будущем станет обедом у двоюродного брата нашего возницы. Малыш более чем бодр и весел.
Пес, не менее веселый и бодрый, большую часть времени чешется, и я опасаюсь, что многие его блохи уедут на нас.
На почтовой станции выясняется, что в почтовом дилижансе нет сидячих мест внутри.
– Что думаете, миссис Марсден? – спрашивает Гарри. – Вы не здоровы, а скоро, кажется, пойдет дождь. А я, увы, забыл зонтик. – Последнее он произносит потрясенным шепотом, как будто сам не в силах поверить, что поддался такому низменному человеческому пороку, как забывчивость.
– Хотите, продам вам свой, сэр? – предлагает юноша, торгующий билетами.
Он задумчиво грызет кончик карандаша и заламывает невероятную цену за ветхий зонт, который едва раскрывается. Наверняка предыдущий владелец его попросту выбросил. Мы отклоняем его щедрое предложение.
Дилижанс прибывает под вой рожка, и пассажиры высыпают во двор станции, чтобы с пользой для себя провести те пятнадцать минут, пока будут менять лошадей, а заодно и перекусить в трактире. Мы погружаем наш скромный багаж, и Гарри галантно помогает мне забраться на крышу дилижанса, где мы располагаемся настолько удобно, насколько это вообще возможно. К вечеру мы уже будем в Лондоне. Дилижанс рывком, трогается с места. Наши попутчики, молодые ребята, свистят и гикают, как на охоте, впрочем, начавшийся дождь утихомиривает их.
Я раскрываю шаль и закутываюсь в нее. Украдкой взглянув на Гарри, я вижу, что он поднял воротник сюртука и сидит, ссутулившись, спрятав руки в карманы. Я опять разворачиваю шаль.
– Вы ее купили, значит, тоже имеете на нее право. – Я накидываю шаль на плечи нам обоим, и мы оказываемся еще ближе, чем в постели прошлой ночью. Нам тепло и уютно, бедром я чувствую его бедро, он обнимает меня одной рукой. Я кладу голову ему на плечо и засыпаю, хоть нас и трясет на ухабах неимоверно. Надеюсь, я не храплю.
Меня будит шум Лондона. Удивительно, как быстро я отвыкла от этого грохота, будучи в деревне. Гремят на узких улочках повозки, слышатся крики уличных торговцев, все куда-то спешат. Дождь прекратился, и я этому очень рада: в Лондоне дождь – сплошная неприятность, сырость и грязь.
От простуды я, кажется, отупела, потому что очень смутно представляю, что делать теперь, когда мы прибыли в столицу. Я думала, что мы станем таскаться от театра к театру, пока не найдем Амелию, но Гарри рассудил по-другому. Он останавливает извозчика и велит везти нас – куда бы вы думали? – конечно, в «Бишопс-отель».
Гарри
Мама ахает и падает на стул, точнее, она оседает, а я предусмотрительно пододвигаю ей стул.
Она прижимает руку к груди и жадно ловит ртом воздух.
– Только не говори, что тебя уволили.
– Нет, мэм.
– И не говори, – она бросает взгляд в другой конец гостиной, где Софи греет руки у очага, – что ты женился.
– Нет, мэм.
– Ох… – Она хмурится. – А знаешь, Гарри, тебе самое время остепениться, твой отец все чаще и чаще повторяет, что хочет уйти на покой, а тебе понадобится женщина с головой на плечах, которая поможет тебе управлять гостиницей.
– Сомневаюсь, что Софи это заинтересует.
– Жаль, очень жаль. А недомогание бедняжки связано исключительно с простудой?
Неужели она намекает, что Софи может быть беременна?!
Софи, оказывается, обладает куда более острым слухом, чем я думал. Она поворачивается к нам с ослепительной улыбкой:
– С очень легкой простудой, мэм. Прошу вас, не извольте беспокоиться. Я согреюсь и буду в полном порядке.
– Ах, дорогая моя миссис Уоллес – ой, простите, Гарри сказал, что теперь вас нужно называть миссис Марсден, – я и слышать ничего не желаю о том, чтобы Гарри таскал вас по Лондону, когда вы в таком состоянии. Оставайтесь здесь, выпьем чаю.
– Простите, мэм, но дело у нас неотложное. – В двух словах я описываю матери поспешное исчезновение Амелии.
– Святые угодники, если девочка до сих пор не совершила ничего непоправимого, то вполне сможет подождать еще несколько часов или ночку! – восклицает моя практичная матушка. – Я настаиваю. Вы обязаны поужинать перед уходом. Миссис Уоллес, то есть миссис Марсден, у нас сегодня баранья лопатка и сырные пироги, а еще салат. Голову даю на отсечение, вы проголодались.
– Мэм, вы очень добры, – отвечает Софи. – Гарри, то есть я хотела сказать, мистер Бишоп, я бы правда с удовольствием поужинала бы. Кроме того, в этот час в театрах еще никого не будет.
– Что ж, прекрасно! Значит, решено. Пойду проверю, как там дела на кухне. – Мама хватает меня под руку и тащит вон из комнаты. У нее такой цветущий вид, разве что нос немножко покраснел. Ты уже сделал ей предложение? – вопрошает она, как только мы оказываемся наедине.
– Мэм, при всем моем уважении могу ли я просить вас… не совать нос не в свое дело?
Она взрывается хохотом и отвешивает мне подзатыльник, как мальчишке.
– Готова поспорить, эту шаль подарил ей ты. Она кутается в неё изо всех сил, но, клянусь честью, она бы предпочла, чтобы ее обнимал ты.
– Мэм, ей нездоровится.
Мама подмигивает мне и удаляется на кухню.
Я возвращаюсь в гостиную. Софи сидит у камина и смотрит в огонь.
– Миссис Бишоп права, – говорит она. – Амелия покрыла себя позором. Единственное, на что мы можем надеяться, – это сохранить все в тайне.
– Ну же, может быть, не все так плохо.
– Это театр, Гарри. Все очень плохо.
Меня охватывает острое желание встать рядом с ней на колени, обнять ее и защитить от всех жестокостей мира, но в этот момент отец, прослышавший, что мы снова принимаем у себя миссис Уоллес, влетает в гостиную и начинает суетиться вокруг нее.
– Пунш! – провозглашает он и звонит в колокольчик.
Когда входит официант, отец велит принести лимоны, кипяток и спиртное. Он мнит себя алхимиком по части пунша. Он без конца что-то отмеряет, переливает, помешивает и пробует – исключительно для пользы Миссис Уоллес, точнее, миссис Марсден. Софи выпивает стакан его дьявольского зелья, кашляет, чихает и говорит, что теперь ей неизмеримо лучше. Естественно, теперь у нее ярче горят глаза и она больше похожа на себя прежнюю, но все равно выглядит подавленной, и я подозреваю, что причина ее дурного настроения кроется не только и не столько в простуде. Она, должно быть, и впрямь чувствует себя ответственной за побег Амелии, но есть наверняка и еще кое-что. Может быть, она думает о своем бывшем любовнике, мистере Фордеме? Или о других любовниках? Интересно, станет ли она искать нового покровителя теперь, вновь оказавшись в Лондоне, где на каждом шагу – напоминания о прошлой жизни? Эта мысль так тревожит меня, что я залпом выпиваю стакан отцовского варева – и мне приходится сесть, потому что алкоголь мигом ударяет в голову.
Отец хлопает меня по плечу. Кажется, мои родители сегодня склонны проявлять любовь тумаками. Они до невозможности рады видеть Софи и самую чуточку меньше – меня.
Нужно отдать матери должное, как хозяйка она превосходит сама себя – это если не обращать внимания на то, что она ворчит, будто бы я отощал, и впихивает в меня две порции добавки, а Софи настоятельно советует «накормить простуду». Разгорается оживленная дискуссия с участием моих родителей и двух официантов, которые нас обслуживают, насчет того, что же на самом деле значит это выражение. Софи тепло улыбается и нахваливает ужин.
Когда в конце концов нам удается вырваться из-за стола и приступить к делу, ради которого мы и приехали в Лондон, я чувствую огромное облегчение. Отец настаивает, чтобы мы взяли его двуколку, а кучером Ричарда Шиллинга, моего племянника, который вместе со своим отцом, Томом, помогал грузить кровать Софи в первый раз. Нам ведь все равно понадобится кто-то, кто будет держать лошадь, пока мы станем обследовать театры, и потому мы соглашаемся.
– Ричард, хотите, я возьму поводья? – спрашивает Софи, после того как он роняет кнут, путает вожжи и выезжает прямо навстречу приближающемуся экипажу. – Кстати, как поживает ваш отец?
Надеюсь, у него все хорошо.
– Нет, мэм, большое спасибо, но я справлюсь сам. – Голос у него ломается. Он отчаянно краснеет и роняет шляпу. – А отец жив-здоров, передавал вам сердечный привет, мэм.
Я спрыгиваю на мостовую, чтобы поднять шляпу, потому что одному Богу известно, что случилось бы, попытайся он сделать это сам. Скорее всего запутался бы в вожжах и удавился.
– Ричард, – шепчу я ему, подавая шляпу, которую ему теперь все равно не надеть, слишком уж она грязная, – она женщина, как и твои мать и сестры. Миссис Марсден тебе не родственница, но ради нашего благополучия, прошу тебя, думай о ней как о родной тете. Иначе двуколке конец, и нам вместе с ней.
– Да, дядя. – Он смотрит на новоиспеченную тетушку с трогательным обожанием.
В ответ Софи ему улыбается, и я подхватываю вожжи – пока они не исчезли под копытами лошади.
– Ричард, пожалуйста, давайте поедем дальше, – с подкупающей мягкостью просит Софи. Она поворачивается ко мне и шепотом добавляет: – Ого, а он еще худший кучер, чем вы, я-то думала, такого в природе не бывает.
– Вы меня раните, мэм.
Первую остановку мы делаем у «Друри-Лейн»: Софи считает, что Амелия по своей наивности могла сразу податься в известный театр. Она проходит по узкому переулку сбоку от Здания театра и о чем-то разговаривает с привратником. Разговор получается короткий.
– Ага, а я царица Савская, – изрекает привратник и хлопает дверью.
Она возвращается ко мне:
– Я ему говорю: я Софи Уоллес. А он – представляете – не поверил мне! Наверное, я выгляжу ужасно. Ой, подождите.
Она бросается в сторону и перехватывает пару вычурно одетых дам, и я вижу Софи-актрису в действии.
Она делает реверанс и разливается соловьем о своей бедненькой кузине Амелии, которая, правда, могла явиться сюда под другим именем, у нее такой чудесный голос, не знают ли любезные дамы, где малышка сейчас? Ах, Боже мой, а какая красивая шляпка, в деревне такого не увидишь… И далее в том же духе. Притворство и лесть – чего только ни сделаешь, чтобы разговорить двух сплетниц.
Они по-доброму улыбаются, но говорят, что новичков в труппе нет и ни одна юная леди, исполненная надежд, в последнее время не пытала тут счастья.
Так проходит несколько часов. Пора прекращать поиски на сегодня: занавесы уже подняты, наступает вторая ночь Амелии в Лондоне. Придется ли ей спать на чьем-нибудь крыльце, как тем шлюхам, которых мы видели на улице? Или ее обманом заманили в дом сомнительной репутации? Город может поглотить, пожрать человека, особенно женщину, и она канет в его недрах навсегда.
– Вспомните, может быть, она хоть как-то намекала на то куда могла пойти?
Софи качает головой:
– Я рассказывала ей, что начинала с небольших ролей в крохотной труппе, но Амелия так уверена в своих способностях…
– Мэм, вы дурно поступили, подталкивая ее к такому решению.
– Роль проповедника вам не идет, Гарри.
– Ричард, поехали домой.
Ричард щелкает вожжами по лошадиной спине, и мы покидаем фешенебельную часть города и направляемся к отелю.
– А я был в театре только однажды, – говорит Ричард.
– Правда? А что вы смотрели?
Вопрос Софи его здорово смущает.
– Не настоящий спектакль, ну, не в полном смысле этого слова. Дело было на Пасху. Там пели и танцевали, и была еще девушка такая красивая, в чулках.
– Вы имеете в виду пантомиму?
– Да, мэм. Прямо рядом с домом.
– Рядом с домом? – Я на секунду задумываюсь. – Случайно ли, не в Королевском театре на Уэллклоуз-сквер?
– Может, и там, сэр.
– Что скажете, Софи? Сделаем последнюю остановку на Уэллклоуз-сквер? Это в районе Поплера, недалеко от отеля.
Она бледнеет как полотно.
– Что-то не так? – Я боюсь, ей совсем плохо.
– Нет-нет.
Лошадь тащится по улице с оживленным вечерним движением, но так как мы едем навстречу основному потоку, то терпеть можно. Я очень сомневаюсь, что этот театр вообще будет открыт: это дешевое заведение без лицензии на спектакли, которое обычно предлагает развлечения самого низкого сорта.
Мы останавливаемся перед театром крайне унылого вида, обвешанным афишами прошлых представлений, выцветшими и потрепанными.
– По-моему, тут закрыто, – говорю я. – Ричард, поезжай домой.
Но одна из высоких парадных дверей распахивается, как будто только нас здесь и ждали, и мы с Софи выбираемся из двуколки.
Из дверей выходит огромный, как глыба, человек в одежде, которая ему чуточку мала, и тянет к Софи мясистую руку.
– Нет! – кричит она.
– Моя малышка Софи! – замогильным голосом приветствует ее незнакомец.
– Вы что, и у него были в любовницах? – Я, честно сказать, в ужасе.
– Нет. – Она так бледна, что нос ее, кажется, светится ярко-красным, а под глазами залегли темные тени. – Нет. Я его убила.
