Текст книги "Послание Геркулеса"

Автор книги: Джек Макдевит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава шестая

Примерно в семь утра Гарри привез жену к дому ее кузины, в трех четвертях мили от своего дома, и получил от нее короткий прощальный поцелуй. Это был, пожалуй, самый горький миг за всю его жизнь.

Когда он приехал в офис, телефоны раскалялись – реакция на пресс-конференцию. Электронная почта обрушилась лавиной. На помощь прибыли четверо практикантов. Звонили люди, о которых он уже годами ничего не слышал. Старые друзья, коллеги, с которыми он работал еще в Казначействе до перехода в НАСА, и даже брат жены, который, очевидно, ничего не знал о семейных проблемах Гарри, позвонил поздравить. Впервые за последние недели у Гарри поднялось настроение. И он уже сиял, когда нашел записанное сообщение Эда Гамбини:

«Проявись, пожалуйста. Здесь что-то происходит».

Гарри не стал возиться с телефоном.

В операционном центре был сумасшедший дом. Свободные от работы ученые и техники собирались у мониторов, смеялись и подталкивали друг друга локтями. Маевский замахал свитком распечатки в сторону Гарри и что-то прокричал, чего за шумом не было слышно. Насколько Гарри мог вспомнить, впервые за всю историю ассистент Гамбини был рад его видеть.

Лесли сидела в конференц-зале, склонившись над компьютером. Когда она выпрямилась, Гарри увидел у нее на лице такую незамутненную радость, как будто она приближалась к оргазму. (У Джулии никогда не бывало такого лица за пределами спальни.)

– Что стряслось? – спросил он у ближайшей лаборантки. Та показала на монитор СППСД. По экрану быстро летели буквы, цифры, знаки препинания.

– Началось в час ночи, – сказала она дрожащим от возбуждения голосом. – И с тех пор идет непрерывно.

– В час ноль девять, если точно. – Гамбини увесисто хлопнул Гарри по плечу. – Этот паразит все-таки пробился, Гарри! – Лицо Гамбини сияло. – Прием сигнала прекратился 20 сентября в 4.30. Второй сигнал пришел 11 ноября в 1.09. Учти изменения стандартного времени и поймешь, что они работают интервалами, кратными периодам обращения Гаммы. На этот раз одиннадцать и одна восьмая.

– Снова заговорил пульсар?

– Нет, не пульсар. Что-то другое: идет прием радиосигнала. Он сильно размазан по нижним частотам, но распределен вокруг частоты 1662 МГц. Первая линия спектра гидроксильной группы. Гарри, это идеальная частота для дальней связи. Но передатчик у них – боже мой, даже самые осторожные наши оценки показывают, что они вкладывают в сигнал полтора миллиона мегаватт. Невозможно себе представить управляемый источник такой мощности.

– А почему они могли бросить пульсар?

– Ради лучшего разрешения. Они полагают, что привлекли наше внимание, и потому переключились на более изощренную систему.

Они поглядели в глаза друг другу.

– Черт побери! – сказал Гарри. – Это же в самом деле!

– Да. – Гамбини стиснул ему руку. – Это в самом деле. Анджела прыгнула ему в объятия, притянула голову вниз и поцеловала.

– Добро пожаловать!

Она была вне себя от радости и несколько затянула поцелуй. Гарри неохотно освободился и по-отечески похлопал ее по плечу.

– Эд, что-нибудь мы можем прочесть?

– Слишком рано. Но они знают, что нам нужно для начала перевода.

– Они используют двоичную систему! – вставила Анджела.

– Гарри, надо ввести в дело пару математиков, и Хаклюта тоже вреда не будет притащить.

– Лучше только известить Розенблюма.

– Уже сделано, – ухмыльнулся Гамбини. – Очень мне интересно узнать, что он сейчас говорит.

– Ни единого слова! – набычился за своим столом Розенблюм. Он был похож на человека, внезапно ввалившегося в полосу боев. – Ни одного, черт побери, слова, пока я не скажу!

– Этого нельзя скрывать! – В голосе Гамбини звучал гнев бессилия. – Есть много людей, имеющих право знать!

– И слишком много тех, кто уже знает, – добавил Гарри. – Утечка будет все равно, что бы мы ни делали. И вообще в чем тут проблема? Какой риск? Это же научная сенсация века…

– В том-то и проблема, – оборвал Розенблюм. – Такие вещи должны объявляться сверху, а не нами. – Он повел рукой, приглашая садиться. – Вряд ли это займет много времени, но пока мы не получим разрешения, я требую, чтобы ни единого слова наружу. Вам ясно?

– Квинт! – Гамбини изо всех сил старался не повысить голоса. – Если мы это зажмем, то моя карьера, карьера Уиллера, всех наших людей кончена. Послушайте, мы не находимся на государственной службе. Мы на контракте. И если мы примем участие в сокрытии информации, нам нечем будет прикрыться. И мы всюду станем персонами нон грата. Всюду, понимаете?

– Карьера? – произнес Розенблюм, вставая со стула. – Вы тут рассуждаете со мной о карьерах? Тут на карту поставлено куда больше, чем где вы будете работать ближайшие десять лет. Подумайте сами, Эд, как мы можем объявить о второй передаче раньше, чем будем готовы опубликовать ее содержание? А этого мы сейчас не можем.

– Почему? – требовательно спросил Гамбини.

– Потому что у меня нет полномочий для действий такого масштаба. И вообще, Эд, мы же говорим о сроках порядка одного дня. Мне просто нужно получить разрешение, будьте же разумны.

– То есть мы уперлись в чиновников.

– Этого я не говорил.

– А что вы говорили?

– Что у меня нет полномочий. Почему вы не хотите понять?

– Вы получите полномочия, просто взяв их на себя.

– Это потенциально опасно. Мы же не знаем, что там может быть.

– Например?

– Например, рецепты самодельной чумы. Или управления погодой. Или еще бог знает чего.

– Это смешно.

– Да? Так вот, когда мы это узнаем, тогда нам точно позволят выпустить эту чертову штуку. Но не раньше. Кстати, вам будет интересно узнать, что русские запустили срочную программу создания «Скайнета» для себя.

– Еще одна шутка, – буркнул Гамбини. – «Скайнет» был изначально предназначен для общего пользования.

– И так оно и есть. Кроме некоторых критических проектов. – Розенблюм махнул рукой, прекращая дискуссию. – Я же все это не сам придумал, вы понимаете? И спорить мне надоело. Вопрос в том, какие рекомендации дать наверх. У нас три варианта. Можем предложить все обнародовать, и плевать на последствия; можем все скрыть и опровергать все слухи; можем признать, что сигнал получен, но содержание передачи скрыть. Ваше мнение?

Гамбини встал из кресла.

– Проще простого, – сказал он. – Обнародовать – и все.

– Слишком поздно секретить, – согласился Гарри. – Весть уже утром разошлась. Вы же понимаете, что у каждого есть друзья вне работы..

Розенблюм пожал плечами:

– Слухи, лишенные оснований. Недоразумения. Мы сами неправильно истолковали данные. Это не проблема – по крайней мере сейчас. – Он посмотрел на Гамбини. – Белый дом не пустит это на широкую публику, а если мы ему это порекомендуем, там решат, что мы политически наивны, и после этого вообще нас слушать не станут.

– Может, нам вообще все отменить? – предложил Гарри. – Возьмем да выключим «Скайнет»? Перестанем слушать? Так же будет куда проще?

Гамбини испепелил его взглядом, но Розенблюм посмотрел сочувственно:

– Такая мысль была у меня изначально.

– И почему я не удивлен? – бросил Гамбини с непередаваемым презрением. – Послушайте, я не спорю, что риск есть. Но он ничтожен, особенно по сравнению с тем, что мы можем обрести. А вам не пришло в голову, что если вся планета заподозрит нас в утаивании передачи со звезд, то это тоже риск? Бог один знает, что сейчас творится по всей Земле в правительствах после вчерашней пресс-конференции.

–  Я полагаю, – произнес директор, стараясь сбить накал дискуссии, – что эти соображения уже учтены. Вы могли бы заметить, что мы резко усилили службу безопасности. Белый дом прислал нам своих людей. Кстати, я слышал, что Мэлони требует переноса всей операции «Геркулес» отсюда в Форт-Мид.

– А кто такой Мэлони? – спросил Гамбини.

– Специальный помощник из Белого дома, – ответил Гарри. – Специалист по вопросам безопасности.

Гамбини скривился, как от больного зуба.

– Это же бессмыслица! Форт-Мид для такой операции не оборудован!

– А в чем дело? – поинтересовался Розенблюм, набрав побольше воздуху. – Что мы тут такого делаем, что нельзя туда перетащить?

– С допусками будет возня, – сказал Гарри. – Туда никого не пустят без очень тщательной проверки. Потребуется время.

– И кое-кто из наших людей может даже и не пройти,– буркнул Гамбини.

– Насчет этого, думаю, вам волноваться не надо, Эд, – успокоил Розенблюм. – Если операция будет перенесена в Форт-Мид, то вряд ли кто-нибудь будет приглашен, кроме вас, Бейнса и еще, быть может, Уиллера. И зачем? Математики и дешифровалыцики у них есть свои. Я думаю, они теперь даже считают, что справятся лучше нас.

– Квинт! – Гамбини подался вперед. – С президентом кто-нибудь это обсуждал? Указывал на преимущества обнародования? Вы-то ведь вряд ли взяли на себя эту работу?

– О каких преимуществах вы толкуете, Эд? Я вам скажу, что это не в интересах НАСА. Если президент обнародует то, что у нас есть, а оно лопнет, что вполне может быть, полетят головы. И я не хочу, чтобы среди них были наши.

– Какие-то уже полетели, – возразил Гамбини. – Например, известно ли вам, какая теперь у меня должность дома?

Дома – то есть в Калтехе, где Гамбини был профессором.

– Бросьте, Эд. – Розенблюм вышел из-за стола, вена у него на шее взбухла, как обычно бывало в напряженные минуты. – Мы хотим поступить так, как будет правильно для нас и для президента. Постарайтесь не гнать волну. Я понимаю ваши чувства, но горькая правда в том, что Харли хочет пока тишины, и он прав. Может быть, когда все кончится, вы даже награду какую-нибудь получите. Гамбини проницательно прищурился:

– Вы сегодня говорили с Харли? – Да.

– Допустим, я откажусь во всем этом участвовать? Просто выйду и объявлю на весь мир обо всем, что знаю?

– Не знаю, – терпеливо стал объяснять Розенблюм, – в каком вы окажетесь статусе. Если вы обратитесь в СМИ, то непременно попадете под судебное преследование. Хотя мы оба знаем, что агентству этого делать очень не захочется. Вы понимаете, как это будет выглядеть? Подумайте, Эд. Подобная акция ничего не изменит, кроме того, что вы окажетесь за бортом. И знать вы будете только то, что и вся прочая публика. Этого вы хотите?

Гамбини медленно поднялся, губы сжались в ниточку, на скулах горели пятна.

– А все-таки вы сволочь, Квинт, – сказал Гарри. Директор резко обернулся к нему, и на поросячьей морде

отразилась искренняя обида. Но тут же он отвернулся обратно к руководителю проекта.

– Давайте подытожим. Гарри, очевидно, прав: мы не можем утаить все полностью, поэтому мы рекомендуем Белому дому признать факт передачи, засекретить ее и заявить, что мы не в силах ее расшифровать. И еще рекомендовать не обнародовать ее, пока неизвестно ее содержание. Ради общей безопасности.

Гамбини смотрел сердитыми глазами. Розенблюм улыбнулся:

– Ну, Гарри, а ты? Ты тоже согласен?

– Я не возражаю против того, чтобы провентилировать вопрос у начальства, – ответил Гарри. – Но мне не нравится, как вы с людьми обращаетесь.

Розенблюм посмотрел долгим, тяжелым взглядом.

– Ладно, – сказал он наконец. – За честность спасибо. – И настала еще одна долгая пауза. – Эд, у вас сегодня все на местах?

– Да. Домой никто не уходил. Но телефоны есть во всем здании.

– Пойдем поговорим с людьми. Сделаем что можем.

В 20.00 передача все еще продолжала поступать.

Гарри контрабандой протащил в здание ящик французского шампанского. Конечно, это было против правил, но случай требовал чего-нибудь в этом роде. Пили из бумажных стаканчиков и кофейных кружек. Римфорд, которому позвонили на Западное побережье, сразу понял суть без подробностей и тоже привез несколько бутылок. С ними тоже покончили, а когда таинственным образом появилось еще вино, пришел Гамбини.

– Хватит, – заявил он. – Остальное в «Красной черте», если кто-нибудь захочет.

Гарри нашел на доске объявлений первые пятнадцать страниц передачи. Двоичные символы.

– С какого конца вы попытаетесь подступиться? – спросил он Маевского, глядевшего на него с любопытством.

– Прежде всего, – ответил тот, сложив руки на груди, подобно юному Цезарю, – мы спросим себя, как бы мы сами зашифровали сообщение.

– И как же?

– Мы бы начали с передачи инструкций. Например, надо сообщить число бит в байте. У нас их восемь. – Он неуверенно посмотрел на Гарри. – Байт – это символ, – пояснил он. – Обычно буква или цифра, хотя и не обязательно. Он складывается из отдельных битов. Как я сказал, у нас их в байте восемь. У алтейцев – шестнадцать.

– Откуда вы знаете?

Маевский вывел на ближайший монитор какую-то последовательность.

– Вот начало передачи.

Оно состояло из шестнадцати нулей, шестнадцати единиц. И эта картина повторялась несколько тысяч раз.

– С виду просто, – заметил Гарри.

– В этой части – да.

– И что мы сделали бы потом?

– Что бы мы хотели сделать, но пока не можем, – создать самозапускающуюся программу. Нам пришлось бы делать какие-то предположения об устройстве их компьютеров, но есть основания считать, что цифровой подход, который используется в наших компьютерах, – наиболее эффективен. Если нет, то все равно это был бы наиболее простой компьютер, такого типа, которым может обладать технологическая цивилизация – или хотя бы знать о нем. И мы хотели бы иметь программу, которая будет работать на достаточно простой модели с ограниченной памятью.

В идеале от тех, кто на том конце, должно требоваться только одно действие – засунуть информацию в компьютер и запустить какую-нибудь программу поиска. Иными словами, программа должна запуститься при любой попытке анализа, поиска закономерностей.

– Красивая идея, – сказал Гарри. – Я так понимаю, что алтейцы этого не сделали?

Маевский мрачно покачал головой:

– Насколько нам пока понятно, нет. Мы пропустили ее через самые мощные системы. И я не понимаю, почему мы не получили хоть каких-то результатов. Просто не понимаю. Это был бы самый логичный способ. – Он прикусил губу. – Я даже начинаю сомневаться, возможна ли такая самозапускающаяся программа.

К концу дня Гарри вернулся к себе в кабинет все в том же приподнятом настроении. В кабинете лежала новая гора сообщений, и некоторые из них Эдна пометила к его вниманию. Прочитав их, он начал перезванивать. Один звонок был от Хаузнера Дила, декана факультета английской литературы в Йеле, которого Гарри видел только раз, на выпускном вечере.

Дил сам взял трубку.

– Я хотел бы знать, не можете ли вы мне кое-что объяснить, – начал он медовым голосом. – Не имею в виду вас лично, но зачем было скрывать информацию о Геркулесе почти два месяца?

Гарри вздохнул.

Изложив свои претензии вместе с предупреждением, что вполне вероятен официальный протест из Йеля, Дил задал волновавший его вопрос.

– Многие из нас не убеждены, – заявил он, – что нам сообщено все полностью. Есть ли что-то, что вы еще скрываете? Что-то, чего нам не сказали?

– Нет, – ответил Гарри. – Больше ничего нет. И тогда прозвучал второй вопрос:

– Не было еще одного сигнала? Гарри замялся, щеки у него загорелись.

– Мы описали все, что у нас есть.

Обычно его работа не вынуждала его врать. Он этого не умел и даже несколько удивился, как легко дал свой ответ – теоретически говоря, верный. Но все равно ощущал тяжесть своего обмана.

В такой вечер одному ужинать не хотелось. Он позвонил Лесли.

– Да, – ответила она. – С удовольствием.

Гарри предпочел бы на несколько часов вообще уехать из Годдарда. Вопрос Дила был типичным среди тех, которыми его целый день закидывали. Он сомневался, что, когда все это кончится, ему хоть кто-то вообще будет верить. И ничего ему не хотелось сильнее, чем быть подальше от собственного кабинета. Но Лесли хотела быть поближе, и он согласился.

– В любой момент что-нибудь может случиться, – объяснила она. – Не такой момент, чтобы далеко уезжать.

И они пошли в «Красную черту».

В абажуре дымного стекла горела свечка. Официант принес меню и представился. Когда он ушел, Гарри наклонился к столу, чтобы можно было говорить тише.

– Ты не думаешь, что они уже сегодня могут начать расшифровку?

– Нет, – ответила она. – Нет, конечно. Но Эд беспокоится.

– Почему?

– Я думаю, они, когда увидели начальное построение, ждали немедленного прорыва. Когда я уходила, он говорил, что либо решат задачу сейчас же, либо будут решать годами.

– А возможно ли, – спросил Гарри, – что текст так и не смогут перевести?

– Ну-ну, – сказала она, подняв глаза от меню. – Что за мрачные мысли?

Они заказали дежурное блюдо и графин белого вина. При свечах Лесли казалась еще притягательнее, чем Гарри ожидал.

– Гарри, – спросила она тихо, – дома у тебя все в порядке? Вопрос застал его врасплох.

– Ты говорила с Питом?

– Нет, это и так заметно. У тебя на пальце кольцо, но ты никогда не уезжаешь ужинать домой. – Она пожала плечами. – А сейчас сидишь здесь со мной.

– Ага, – согласился он. Поел, выпил вина, промокнул губы салфеткой и ответил просто: – Там капут.

– Тогда извини. Он пожал плечами.

– Я не хотела лезть в душу.

На ее губах играли блики света. Лесли была одета в белую блузку, и две верхние пуговицы расстегнуты. Как можно незаметнее Гарри оглядывал фарфоровое полукружие левой груди.

– Да нет, ничего.

Она улыбнулась, потянулась через стол и тронула его за руку ниже локтя.

– Все у нас распалось в ту ночь, когда пришел сигнал. – Гарри мотнул головой. – Нет, раньше, наверное. Намного раньше. Но в эту ночь все выплыло наружу.

– Дети есть?

– Один. Мальчик.

– Да, это еще тяжелее.

Гарри услышал голоса вокруг, звон стекла и тарелок, тихую музыку из колонок.

– Ладно, к черту, – сказал он.

Тут принесли рыбу, и тема была оставлена на время еды. Гарри осушил графин до дна и хотел заказать еще один, когда увидел, что она на него смотрит.

– Не одобряешь?

– Я не одобряю, только когда мне за это платят, Гарри. Тогда я вообще ничего не одобряю. – В глазах ее мелькнуло сожаление. – Может быть, потому что это всегда плохо кончается.

Гарри усмехнулся.

– Да, ты жуть до чего психолог. Ты это всем говоришь?

– Нет. Пациентам я говорю то, за что они мне платят, чтобы услышать. И это для них на ближайшее будущее хорошо, потому что на самом деле так оно и есть. А тебе я могу высказаться откровенно.

– Высказывайся.

– Ты интересный мужик, Гарри. В некоторых очень трудных вещах ты отлично умеешь адаптироваться. Например, ты сумел очень здорово поладить с самыми замечательными умами столетия. И с самыми толстыми задницами, попирающими правительственные кресла, если простишь мне такое выражение.

Гарри стал серьезным, ожидая продолжения.

– Люди вроде Гамбини и Квинта Розенблюма, – сказала она. – Большей разницы просто не придумать. Но оба они верят, что человеческая раса не очень многого стоит, и оба они тебя уважают. Корд Маевский разговаривает только с математиками, космологами и девственницами. Бейнс – только с Богом. И все они тебя принимают. Это, достижение немалое.

– Спасибо, – сказал Гарри. – Могу подломить кассу и сбежать. – Он разломил булочку пополам, намазал маслом, попробовал. – Ты не любишь Корда?

– Я такое говорила?

– Мне показалось.

– Кажется, люди вроде Маевского заставляют меня проявлять эмоции – того или иного рода. Но к обсуждаемому вопросу это отношения не имеет.

– А в чем же этот вопрос?

– Гарри, мне неприятно видеть тебя в таком состоянии.

– В каком?

Она повертела бокал в руке.

– Любой человек с улицы заметил бы, что ты ведешь себя не как обычно. По крайней мере последние месяца два. Пока я здесь.

– Откуда же ты знаешь, какое у меня поведение нормальное?

– Ты легко улыбаешься, Гарри. Но я еще ни разу не видела, как ты это делаешь, не опуская грустных глаз. Черт, да ты и сейчас так улыбаешься.

– Мне жаль, что это так заметно. Это время было для меня… необычным. Мотался между Геркулесом и Джулией. И что же ты мне предпишешь?

Она наклонилась вперед, блузка открылась еще чуть-чуть.

– Не знаю. Еще можно что-то исправить?

Да, хотелось ему крикнуть. Она. на самом деле не ушла. Нам просто нужно время.

– Нет, – ответил он.

– Ты уверен?

– Уверен.

– Если так, ты прежде всего должен с этим свыкнуться. Это требует времени.

Он кивнул.

– Что-то я слишком разговорилась, – сказала Лесли. – От вина, наверное.

– Ты наверняка знаешь много таких случаев. Бывает, что люди потом сходятся снова?

– Мне горько это говорить, но я не думаю, что такое бывает в хоть сколько-нибудь существенном смысле. Даже если происходит примирение, люди обнаруживают, что тот супруг, которого они помнят, переменился. В каком-то смысле его или ее больше нет. Как будто человека заменили кем-то другим. – Она нашла его взгляд. Глаза ее мерцали. – То, что у людей было общего, пусть даже очень хорошее, разбивается необратимо, когда кто-то уходит. И потом уже никогда не восстанавливается. Примирение – это в лучшем случае скрепа или склейка.

– Ты говоришь как Пит Уиллер.

– Извини, Гарри, но если он так сказал, то он прав. Твою жену зовут Джулия?

– Да.

– Так вот, эта Джулия полная дура. Ей нелегко будет тебя заменить. Может быть, у нее хватит сообразительности это быстро просечь. И когда это случится, есть приличная вероятность, что она вернется. Если это то, чего ты хочешь, и ты правильно разыграешь свои карты, у тебя очень неплохие шансы. Но ты влипнешь в неприятную ситуацию. – Она отодвинула остатки ужина. – Все, наелась.

Гарри молчал.

– Ты этого хочешь? – спросила она.

– Не знаю. Я только знаю, что хотел бы ее вернуть.

– А я бы хотела, чтобы мне снова было двадцать два. – Она посмотрела пристально. – Гарри, мне очень жаль. Я не хотела быть жестокой. Но это один и тот же вопрос.

Маевский скучал.

Он сидел в кабинете Гамбини, закинув голову назад, закрыв глаза и раздувая щеки, а руки свесил по бокам кресла. Руководитель проекта, присев на край стола, что-то объяснял. Математик кивал, потом снова кивал. Но глаза открывал редко.

Гарри с любопытством наблюдал эту сцену через окно, пока Гамбини не заметил его и не махнул рукой, чтобы он зашел.

– Есть у меня к тебе вопрос, – начал он, когда Гарри закрыл дверь. Маевский обернулся посмотреть, кто пришел.

– Давай.

– Что будет, если мы пошлем копию передачи в АНБ и они что-нибудь из нее поймут?

– У них есть «Суперкрей», сделанный по спецзаказу, – перебил Маевский. – Этого может хватить, чтобы мы получили инструкции. А больше нам ничего и не надо. Хватит, чтобы начать.

Гарри задумался. Своего коллегу из АНБ он не знал. Тамошние ребята держались друг Друга. Они знали свое дело, ощущали себя элитой, страшно таились и до смерти боялись даже с кем-нибудь говорить, чтобы собеседник из интонации чего-нибудь не вытянул.

– Вряд ли этот проект заинтересует АНБ, и я подозреваю, у них хватает своих дел, чтобы еще брать на себя чужие. Но… – Он глянул на Гамбини. – Ты слышал, что сегодня говорил Розенблюм. Белый дом хочет забрать проект «Геркулес» из Годдарда в Форт-Мид. Если мы обратимся за помощью к АНБ, мы им сами пистолет зарядим. Стоит нам это сделать – и можем почти наверняка прощаться с программой.

– Точно моя мысль, – сказал Гамбини.

– Так мы будем работать над проектом в Форт-Миде, – пренебрежительно сказал Маевский. – Какая разница?

– Та разница, – объяснил Гарри, – что ты, Корд, уже над ним работать не будешь. Как только проект попадет к ним в руки, это будет уже их проект. Ты работаешь на НАСА, не на АНБ. И они тебя задействуют, только если сочтут незаменимым. Ты незаменим?

– Значит, выходит, что компьютеры для расшифровки передачи существуют, но мы не можем ими воспользоваться, чтобы не утратить проект? Это же идиотизм!

Гарри пожал плечами:

– Мы это называем межведомственными отношениями. – Он глянул на Гамбини. – Сигнал все еще идет?

– Да, – ответил Гамбини. – Наверное, они нам энциклопедию посылают. – Он был благодарен Гарри за смену темы. – Вот то, о чем мы говорим. – Гамбини протянул Гарри компакт-диск. – Это мы считаем руководством пользователя. Как работать с системой.

– А почему?

– Этот фрагмент давался в начале передачи и был четко отделен от остального текста. Это должно быть объяснение.

– Но, – сказал Маевский, – нужен будет достаточно мощный компьютер.

– А нашей аппаратуры не хватит? – спросил Гарри. – Я думал, теория говорит, что программа должна работать на чем-то самом простом.

– А кто знает, – сказал Гамбини, – что для алтейцев самое простое? Я не знаю, как тут поступить, Гарри. Мне очень не хочется терять время на обходные пути, когда на самом деле, вероятнее всего, достаточно найти правильный компьютер с правильными программами. Если мы ошиблись в предположениях и надо будет решать задачу каким-нибудь статистическим анализом, то мы с тобой вряд ли доживем до разгадки.

Гарри повертел в руках диск.

– Может быть, – сказал он, – вы не с той стороны заходите? Вы пользовались айбиэмовскими машинами?

– Конечно.

– Самыми большими, что у нас есть. А сейчас мы хотим найти еще большую. Однако логика Маевского предполагает меньшую. Менее сложную. – Гарри глянул на ноутбук Гамбини. – Я в этом не слишком разбираюсь, только знаю, что более мощные – они заодно и более сложные. Больше места для хранения информации. Больше инструкций, чтобы заставить машину работать. Я прав? Маевский кивнул.

Гамбини ясно давал понять, что Гарри заставляет его зря тратить время.

– А вы попробуйте машину поменьше, – предложил Гарри. – Дайте ей шанс. Что мы теряем?

– А ведь может быть, – задумчиво сказал Маевский. – Программа, которая не обращается ко всем адресам памяти машины, может не работать.

Гамбини помотал головой, поглядел на одного, на другого.

– Ты хочешь сказать, что маленький компьютер может то, чего не может большой?

Маевский кивнул.

Гамбини раскрыл ноутбук, включил его и взял у Гарри диск. Экран засветился, Маевский включил программу поиска и вставил диск в дисковод.

Засветилось окно:

ДЛЯ ВЫПОЛНЕНИЯ ПРОГРАММЫ НЕДОСТАТОЧНО ПАМЯТИ.

Маевский покачал головой:

– Погоди-ка секунду!

Он вышел, и видно было, как он говорит с каким-то техником. Вернулся он хмурый.

– У нас нет программы поиска, требующей меньше памяти, – сказал он. – Надо попробовать на настольной машине.

– То есть опять более мощный компьютер, – вздохнул Гарри. – На круги своя.

– Можно переписать какую-нибудь из программ, – предложил Гамбини. – Но это потребует времени.

– Постоцте! – Маевский снова выскочил из кабинета, покопался в ящиках и вернулся с диском. – «Звездный путь», – сказал он. – Эта штука тут валялась годами. Ей не нужно много памяти, и у нее есть фрагмент, который позволяет «Энтерпрайзу» анализировать тактические позиции Клингона. – Он осклабился: – А, черт с ним, попробуем.

Маевский загрузил игру, выбрал задание, а когда на экране засветился запрос, включил инструкции поиска. Потом он повернулся к Гарри.

– Давай, – сказал он. – Твоя была идея.

На экране отображалась имитация локаторов «Энтерпрайза». Видна была горсточка звезд, несколько десятков планет и любопытное возмущение по левому борту, которое могло быть каким-то объектом, прикрытым устройством невидимости. Нижнюю часть экрана занимали две панели состояния: строй кораблей слева, боевой поиск и анализ справа. Там светилась надпись: КОНТАКТОВ НЕТ.

Гарри добавил диск с Геркулеса и включил поиск.

Замигали красные лампочки дисководов.

– Читает, – сказал Гамбини.

Звездолет разгонялся. Возмущение, которое могло быть невидимым кораблем, исчезало с экрана. Звезды летели мимо «Энтерпрайза», как в старом телефильме, потом они стали реже и тоже пропали.

– В игре этого не происходит, – заметил Маевский. Надпись КОНТАКТОВ НЕТ мигнула и исчезла. Панель

состояния опустела.

И появилось изображение куба.

– Такого точно в игре нет! – Маевский облокотился на стол, положил подбородок на руки и вдвинулся в экран.

Куб повернулся под сорок пять градусов, остановился и закрутился в обратную сторону.

Гамбини смотрел с надеждой. Когда он заговорил, голос прозвучал хрипло.

– Может быть, – сказал он. – Может быть.

Это был совершенно обычный куб. И в официальном отчете он выглядел бы чертовски глупо. Может, алтейцы отличные инженеры, но им бы не помешал ликбез по пиару.

– Зачем? – спросил Гарри. – За каким чертом они нам послали кирпич?

– Это не кирпич, – ответил Римфорд. – Это они нас приветствуют самым простым из возможных способов. Когда мы обсуждали проблемы общения между культурами, ранее полностью изолированными, мы думали только в терминах передачи инструкций. Но они пошли на шаг дальше. Наверное, они решили, что нам нужно какое-то ощутимое поощрение, и потому послали картинку. И еще они установили некоторые параметры архитектуры компьютера, который мы, по их мнению, будем использовать, чтобы согласовать их с передачей.

Маевский со своими помощниками заканчивал регулировку компьютера. Математик вставил на место какую-то панель и дал сигнал Гамбини. Руководитель проекта загрузил стандартную программу поиска и вставил диск с записью передачи.

К машине были подключены несколько мониторов, чтобы всем было видно. Лаборатория была забита народом: люди, чья смена кончилась, еще остались, и царила атмосфера праздника.

Гамбини махнул рукой, требуя тишины.

– Кажется, мы готовы, – сказал он, включил компьютер в режим сканирования, и веселый шум затих. Все глаза смотрели на экраны.

Замигали красные лампочки.

– Работает, – произнесла Анджела Делласандро. Где-то в здании хлопнула дверь, послышался шум бойлера. Экраны были пусты. Лампочки погасли.

И появилась черная точка, едва различимая. Гарри попытался понять, не мерещится ли ему, но точка раздулась в выпуклость. От нее протянулась черта через весь экран. Потом она свернула вниз под прямым углом и описала петлю. От основания петли протянулась вторая линия параллельно первой, а на конце ее возникла еще одна петля, касающаяся первой прямой.

Это был цилиндр.

Кто-то радостно завопил. Послышался хлопок и шипение пены.

Римфорд стоял у монитора, свет экрана падал на его лицо.

– Вот тебе и тезис Брокмана, – сказал астроном.

– Нет еще, – возразил Гамбини. – Пока еще рано говорить.

Под цилиндром появилась надпись из двенадцати знаков. Стало слышно, как напряженно дышит Римфорд.

– Это будет его название, – сказал он. – Обозначение для цилиндра. Нам передают словарь.

– А что такое тезис Брокмана? – спросил Гарри. Лесли посмотрела на Бейнса, тот кивнул.

– Гарви Брокман, – сообщила Лесли, – это психолог из Гамбурга, который утверждает, что две полностью чуждые друг другу культуры не смогут общаться иначе как на самом поверхностном уровне. Он обосновывает свою мысль тем, что для интерпретации данных очень существенны психология, среда, общественные условия и история, следовательно, они же важны для общения и понимания мыслей друг друга. Нет параллельного опыта – нет разговора. – В голосе ее зазвучало сомнение. – Эд тебе скажет, что Брокман может еще оказаться прав, поскольку мы только начинаем. Но я думаю, мы уже видим некоторые свойства подхода алтейцев к разрешению проблем, очень похожие на наши. И сегодня вечером мы можем получить еще одно этому подтверждение.