Текст книги "Сыны Зари"

Автор книги: Джек Кертис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Что-то в этот момент обеспокоило ее: возможно, она ощутила какой-то холодок. Его нужда в ней исчезла, и вместе с ней исчез почти весь пылкий интерес, почти все вожделение. Нина вышла из кухни и села на диван.

– Так когда мы поедем? – спросила она.

– Завтра, – ответил он. – Вечером. А где-то в полдень я должен забрать билеты.

Эта маленькая деталь делала ситуацию реальной для нее, и Нина снова поверила ему. Они поедут, потому что они оба хотят этого. И будущее, лежащее перед ними, – это он и она вдвоем, а прошлое станет какой-то незнакомой страной.

Всю вторую половину дня и ранним вечером она пыталась справиться с колебаниями своего настроения. Она украдкой бросала на него взгляды и в какой-то миг, изучая его лицо, стала выискивать признак того, что его мысли блуждают где-то еще. Но уже в следующее мгновение принялась мысленно помещать рядом его и свои черты в тяжелом альбоме с фотографиями, который она составила в уме.

Робин и Нина в лондонском парке: она бросает толстые ломти хлеба прямо в огромную стаю уток, а он обвивает рукой ее плечи. Нина и Робин бродят по «Булыжнику», и их плащи сдувает набок ветер, и дымка водяных брызг поднимается по сторонам. Робин и Нина веселятся на пикнике во время поездки на автомобиле по Франции. Нина и Робин гуляют по Фиджеаку, раннее утро, они направляются за теплыми булочками. Робин и Нина в его лондонской квартире, они вернулись из всех этих путешествий и разглядывают разные другие фото в альбоме...

Они съели то, что он приготовил, и выпили немного вина. И пока вечер расплывался в пятнах сумерек, она все просила и просила его рассказывать ей разные истории, которые подходили к придуманным ею фотографиям. И он рассказывал их, стараясь не выдать свои чувства вины и раздражения, которые она боялась услышать в его голосе.

* * *

Светлое небо, отчетливые силуэты гор. Шестеро человек неторопливо идут к «джипу», стоящему у дома Кемпа. Айра Санчес брел на привязи, слегка покачиваясь, чтобы удержать равновесие. Его руки были связаны за спиной, а петля из веревки, на которой его вели, накинута на шею. Генри Глинвуд открыл заднюю дверцу «джипа».

– Дайте мне повидаться с Кемпом. – Санчес, повернувшись, с треском врезался коленом в кузов «джипа». Глинвуд взглянул на него, но не ответил. – Дайте мне по крайней мере поговорить с ним. – Сознание Айры прокручивало разные возможности.

«...Не знал, что она была... она просила меня взять ее с собой. Они никогда не говорила... сказала, что ей нужно пойти в книжный магазин, поэтому...»

Остальные четверо мужчин забросили Айру назад, словно куль с пшеницей. Один из них сел на место водителя, рядом с Глинвудом.

– Только потому, что я возил ее? – спросил Айра.

– Все это чепуха, Санчес, – взглянул назад Глинвуд. – Тебя видели с ними обоими. Служащий из регистратуры в его гостинице говорит, что ты привел ее туда и забрал оттуда. Ты его знаешь. Кому-то понадобилось подслушивать телефоны в доме. Кому? Кэлли. Мы знаем это и знаем почему. Кто-то поставил это туда. Кто? Правильно – это ты.

Глинвуд похлопал по руке водителя, и они двинулись к воротам.

– Почему я не могу поговорить с Кемпом?

– Он не желает разговаривать с тобой. Я это сделаю. Я дам ему знать, что ты расскажешь, хорошо? А теперь заткнись.

– Ты неправильно все делаешь, ты знаешь это?

– Заткнись.

Водитель притормозил, дожидаясь, пока привратник распахнет для них ворота.

– Дайте мне поговорить с ним. – Капельки слюны стекали изо рта Санчеса.

Глинвуд повернулся на своем сиденье и сказал одному из сидевших сзади:

– Ты только сделай так, чтобы он молчал, хорошо? Поставь ногу на его проклятую морду.

* * *

Небо, как бы присыпанное пудрой, сине-фиолетовое, горы, запачканные сумерками. Нина все думала и думала об этих рассказах, прокручивая в голове сцену за сценой. Реальность это или выдумка? Она поднялась с дивана и быстро сорвала все с себя, став бледной колонной во мраке комнаты. Потом направилась в спальню. Кэлли двинулся за ней. Ей казалось, что она может проверить правдивость Кэлли на самой себе, как термометр, подстерегающий вспышку жара, как камертон, ловящий верную ноту...

Он слегка барабанил кончиками пальцев по ее губам и горлу, по ее напрягшимся грудям и чуть выше этих рубчиков паутины шрамов, которая оплела ее бедра.

...Ты забудешь о береге, но никогда не забудешь о море...Она не верила ни слову из этого. Когда Кэлли попытался взобраться на нее, она оттолкнула его на спину и сама вскарабкалась сверху, заставляя его войти в себя. Покрыв его своим телом, она лежала неподвижно, ошеломленная печалью. Шли минуты, и Кэлли просто поддерживал ее тяжесть. Ее глаза блестели в полумраке, его очертания сливались с ее... Они лежали без движения, но в то же время были возбужденны и настороженны, подобно пресмыкающимся, которые кажутся неподвижными во время спаривания.

...Ты стоишь там и ничего, ничего перед тобой нет, кроме моря...Конечно, это было правдой, и она верила в это, как ученик верит своему учителю. Кэлли почувствовал, что эта натянутость ушла, и он перевернул ее на спину, ее руки и ноги раскинулись, как у человека в минуту падения. Она что-то говорила, почти кричала: то ли «сделай больно», то ли «не делай больно», то ли «больно», то ли «не больно»... А он вспарывал ее, как плугом, и не прислушивался.

* * *

Горы выглядели почти тенями, а небо было темно-голубым от всходящей луны. Фары «джипа» освещали стволы низких деревьев, кустарник и скалы, да еще темный холмик в той точке, где сходились лучи фар. Глинвуд убрал носок ботинка, и очертания холмика немного изменились.

– Поднимите его, – произнес Глинвуд, и двое мужчин подняли Айру, завалившегося на бок, и словно протянули его Глинвуду, как окровавленный дар. А Глинвуд сказал: – Ну, давай-ка поглядим, что мы имеем. Он пообещал тебе деньги, как только он купит Дега. Ну это все дерьмо и бред. Не важно, тебя в это посвящать не обязательно. И тебе этого оказалось вполне достаточно, да? Ты инсценировал встречу с Ниной. Ты помог и другим их встречам. Ты засадил нам эти жучки. – Глинвуд помолчал. Что-то вдруг опустело в этой полуживой массе перед ним, и его вдруг осенила мысль, что он разговаривал с потерявшим сознание человеком. – Ну-ка поверните его к свету.

Глаза Айры завращались от яркого света. Его лицо было покрыто блестящей на свету кровью, гладкой, как краска, но дальше, от воротника его рубашки и до талии, тянулся обесцвеченный клин.

– Так, хорошо, – продолжил Глинвуд с удовлетворением, – ты знал, где он находился, но ты не знаешь, где он сейчас. И не знаешь, какие у него планы. Он тебе этого не сказал.

Наступило долгое молчание. Никто не двигался с места. Голова Глинвуда была немного наклонена вперед, как у плохо слышащего человека, напряженно вытянувшего шею. Санчес висел между двумя мужчинами, подобно раненному в бою товарищу. В конце концов Глинвуд сказал:

– Вот с этим-то у нас некоторые затруднения.

Санчес издал горловой звук, похожий на хлюпанье ила в серном источнике.

– Мы думаем, что он, должно быть, сказал тебе кое-что, – продолжал Глинвуд. – И нам хотелось бы узнать, что же именно.

И снова послышался этот отсыревший звук, что-то вроде «ныччьо». Это означало: ничего. Глинвуд улыбнулся и покачал головой.

– В это трудно поверить, Айра, ты понимаешь?

– Тпррда. Я ныззью, – и это значило: это правда, я не знаю.

– Ну, просто место, какой-то адрес. Просто что-то такое, что он собирался сделать.

Санчес мотнул головой в сторону, как человек, отказывающийся от еды. Глинвуд отступил назад. Двое других мужчин двинулись вперед, возникнув из полутени, отбрасываемой лучами фар. А те двое, которые держали Санчеса, слегка приподняли его, держа наготове.

– Бейте его пониже, – сказал Глинвуд. – Я почти не слышу, что он бормочет, зубы у него совсем разбиты.

* * *

Он приподнялся на коленях позади нее, потому что таким способом можно было войти глубже всего. Нина знала это и знала, чего он хотел: достать ее так глубоко, чтобы никто и никогда не мог занять его место там. И она тоже хотела этого. Ее лицо было в подушке, спина слегка подалась к нему, ее низ сотрясали сейсмические толчки, а он зарывался в нее все глубже и глубже, руки его крепко сжимали ее бедра.

И все эти прелестные картинки снова становились реальными: морской пейзаж, просторные парки, пыльные проселочные дороги... И все намерения тоже стали реальными: поездка в такси, самолет, идущий на посадку, новая жизнь. И все слова были реальными: Англия, Франция, завтра. Нина – Робин. Робин – Нина. Она в неистовстве стиснула руки и ощутила, как оргазм пронзает ее, а он все не останавливался...

Словно что-то окоченевшее, словно что-то, чем даже нельзя овладеть: никаких чувств, никаких шансов на какое-либо чувство. Но он усердно трудился над ней, потому что должен был это делать, как вол, ходящий по кругу. Он каждый раз тянул ее назад за бедра и делал резкий выпад, шлеп, шлеп, шлеп, поднимаясь на коленях позади нее: так она не могла видеть его лицо.

* * *

Луна была уже высоко, а горы возникли снова, как отдаленные тени. Огни «джипа» теперь не были нужны. Они разложили Санчеса на капоте, как раскладывают что-нибудь просушить. Было слышно его дыхание, доносившееся откуда-то издалека. Глинвуд был уверен, что Санчес сказал правду, ему хотелось бы, чтобы это было не так, но в общем это не изменило бы дела. Конечно, он также сказал несколько вещей, которые не были правдой, что, впрочем, следовало ожидать. Он лгал не из коварства и хитрости; его ложь на самом деле означала лишь: «Сказать хоть что-нибудь, чтобы это остановилось, выдумать что-нибудь, чтобы это остановилось, согласиться с чем угодно, чтобы это остановилось...» Глинвуд мысленно выругался, а вслух сказал этим четверым:

– Нам бы лучше вернуться.

Они забрались в «джип». Глинвуд снова сел рядом с водителем. Когда двигатель заработал, Айра Санчес медленно повернул голову к лобовому стеклу – и это было единственное усилие, которое он мог сделать. Водитель повернул руль, разворачиваясь, а потом переключил скорость. Они запрыгали по камням, тело Санчеса задвигалось по капоту, словно кто-то дергал его за ниточки как марионетку.

Глинвуд заметил, что Айра смотрит прямо на него. Его лицо было темным, как лунный кратер, но в глазах застыл странный непрозрачный свет. Они пристально смотрели друг на друга, а потом «джип» ударился о дно глубокой колеи, и Санчес, приподнялся над капотом, слегка взлетев вверх, и взял курс прямо на лобовое стекло. Глинвуд резко дернулся назад на сиденье, и в следующее мгновение Санчес исчез, словно дым, подхваченный воздушным потоком.

* * *

Нина крепко спала, как будто вымотанная вконец тем самым путешествием, которое она совершала во сне. Кэлли лежал рядом с ней, широко открыв глаза. Легкий двойной стук в дверь выбросил его из постели и заставил полуодеться за несколько секунд. Он прошел через комнату, нигде не включая света. Стук повторился, и голос из-за двери сказал:

– Джерри Каттини.

Кэлли открыл дверь. Каттини поднял в извинении руки и повторил извинения вслух. Кэлли сделал сердитый жест, означающий: говори тихо.

– Извинить за что? – спросил он.

– Тут кое-кто хочет тебя видеть. Тебе бы лучше пойти. Я не сказал, где ты, ты же понимаешь. Ни в коем случае не скажу.

Каттини покачал головой, явно огорченный. Он вручил Кэлли запечатанный конверт, а потом принялся всматриваться в затемненную квартиру, словно любопытствующий коммивояжер.

– Ты можешь отвести меня туда? – спросил Кэлли, прочитав записку.

– А машина у тебя есть? – Кэлли кивнул. – Отлично, я покажу тебе, где это.

Кэлли захлопнул дверь перед самым носом Каттини. Он вернулся в спальню и закончил одеваться в темноте, каждое его движение было искусным и осторожным. Он подумал, что было, видимо, около девяти часов вечера, возможно, половина десятого. Довольно рано, хотя Нинин сон выглядел бесконечным. Ее медленное, ровное дыхание наполняло комнату – глубокое, как покой. Или как наркоз.

* * *

Теннисные корты были огромной заплаткой великолепия в этом парке. Прожекторы на каждом углу бросали сильный, как бы исследующий свет. Кэлли понаблюдал, как какая-то женщина в спортивном костюме откачнулась назад, замахнулась и сделала мощную подачу. Мячик как будто выстрелил вниз, по трудной траектории, и сразу же четыре тени наперегонки помчались к точке падения. Когда они совместились, мячик резко отскочил от линии. Блестящее очко!

Тайлер Бек сидел рядом с Кэлли, положив лодыжку на колено и постукивая по подошве теннисной туфли верхней частью ракетки. На нем был бледно-голубой свитер с длинными рукавами, одетый поверх теннисных шортов. Кэлли подумал, что ростом он, должно быть, около шести футов и четырех дюймов, а весу в нем примерно двести фунтов. Бек, как и Кэлли, наблюдал за игрой.

– Я припоминаю, что мы говорили по телефону, – сказал он. – Похоже, что вы решили приехать во что бы то ни стало.

– Я полагал, что это могло быть полезным, – ответил Кэлли.

– В самом деле? Слушайте, я говорил с Карлом Мэзерсом. Он рассказал мне парочку таких вещей, о которых я предпочел бы не слышать.

– А как вы узнали, что именно с Мэзерсом надо поговорить?

– Нам позвонили.

– От Гуго Кемпа?

– С кем бы я ни разговаривал, это, черт подери, мое дело.

– Возможно, звонил Генри Глинвуд?

– Господи Иисусе! – Бек ударил ракеткой по своей туфле так, будто вколачивал гвоздь. – Вы здесь не для того, чтобы задавать вопросы, а для того, чтобы, черт подери, слушать!

Игру на ближайшем корте вели смешанные пары. Игроки занимали позиции для подачи, бегая взад и вперед, спицы теней радиусами расходились от их ног. Когда мячик был в игре, они двигались, то и дело меняя направление, и тени их переплетались и путались друг в друге. А Кэлли слушал.

– То, чем вы здесь занимались, делалось без сотрудничества с нами, без полномочий от нас, даже не известив нас, что вы находитесь здесь и чего ради... Просто идете напролом, совершаете... ну вы же знаете, устанавливаете эти жучки в частных домах, делаете, наконец, то, что вполне может подойти под нарушение федеральных законов, ну вроде... эта девушка все еще с вами, вот и сейчас, да? Я хочу сказать... Господи Иисусе, Кэлли, мне бы следовало разнести к чертовой матери вашу задницу! – Бек помолчал, но губы его все еще шевелились, как бы готовясь упомянуть о самом плохом поступке Кэлли из всех. – Я вот что хочу сказать: где, по-вашему, вы находитесь, проклятый безбожник?

– Я вас раздражаю, – сказал Кэлли, не отрывая глаз от игры смешанных пар.

Бек издал такой возглас, что головы на корте повернулись в их сторону.

– Вы уже почти дождались, Кэлли. Вы настолько, черт подери, дождались, что я и сказать не могу. Еще шаг и... Вот только заговорите – и я так дам вам в зубы, что они вылетят через задницу!

– И что же мне следует предпринять? – спросил Кэлли.

– Я надеялся, что вам захочется узнать это. – Бек подождал, пока мячик не вышел из игры. Счет у игроков был равным. – Уезжайте домой. Уезжайте обратно в свою Англию.

– Завтра в полдень я уеду, – сказал Кэлли.

– Не пойдет, – покачал головой Бек. – Уезжайте сейчас. Прямо сейчас. Это единственный шанс, который у вас есть.

– Вы хотите сказать, единственный, который вы даете мне.

– А кто вам даст хоть какой-нибудь, черт вас подери. Это то, что вы должны сделать.

Кэлли опустил глаза на землю, туда, где почти в одной точке сошлись три их ступни. Казалось, он думал. Дыхание его было спокойным и медленным. Бек наблюдал за игрой, он не сомневался, что Кэлли нужна пара минут, чтобы прийти в себя, и, черт подери, это было нормально, потому что ведь у каждого мужчины есть своя гордость. Однако на самом деле в эти минуты Кэлли боролся с желанием оторвать к чертовой матери башку Тайлеру Беку и запихнуть ее ему же в зад.

Чья-то рука взлетела вверх, и четыре тени от ракеток коршунами устремились вниз.

– Кое-что из этого вы узнали от Мэзерса, – сказал Кэлли. – Мне неизвестно, что позволяет вам управлять им. Ну, аннулируйте его патент, пригрозите навсегда устроить ему черные времена... Я полагаю, он догадывается, чего от вас можно ожидать. Кроме того, вы же еще и трахаете мать его сына. – Бек полуобернулся, но Кэлли продолжал говорить, таким способом удерживая инициативу. – Но вы не могли начать с Мэзерса, если только Мэзерс сам не явился к вам, а я не верю, что он это сделал. Стало быть, вы получили это от Кемпа. Это не означает, что Кемп платит вам или говорит вам, что и как делать. Это просто означает, что вы относитесь к Кемпу внимательно. И вы скорее будете делать то, о чем он попросит, чем откажетесь. Отлично. – Кэлли взглянул на ракетку, колотившую по теннисной туфле Тайлера Бека. – Гуго Кемп – это мешок с дерьмом. Да, он очень богат, но он мешок с дерьмом. – Любой желающий легко бы услышал в голосе Кэлли приглашение высказаться. – Он очень богатый мешок с дерьмом. А вы защищаете его, ничего не видя, ничего не слыша, а главное – ничего не говоря. Отлично. Он полностью уверен, что вы сделаете это. А почему он так уверен? Ну, это просто: он ведь думает, что вы – подтирка для задницы. Позвольте мне сказать вам кое-что на прощание, Тайлер. А ведь он прав. Вот потому-то вы и делаете все это. Вы – подтирка для задницы.

Кэлли еще некоторое время посидел рядом с Беком. Он сидел молча и спокойно. А на корте игра закончилась и шестнадцать теней рысцой побежали к сетке для прощального рукопожатия.

Кэлли встал и пошел прочь, не оборачиваясь назад. Он дошел до гостиницы и забрал свою сумку, потом расплатился внизу. Он доехал на машине до аэропорта и оставил ее там, на стоянке, положив внутри записку для прокатной компании с просьбой за оплатой обратиться к Тайлеру Беку. В справочной он выяснил, что может попасть на рейс до Сент-Луиса ранним утром, а уже там сесть на лондонский рейс.

Он купил стаканчик кофе и пошел в зал ожидания, где и уселся, положив ноги на сумку. Аэропорт был похож на большинство других: яркий, строго функциональный и безучастный. А встречались и яркие, безучастные и нелепые. Веки Кэлли то и дело смыкались. И каждый раз, когда он открывал их, он почти ожидал увидеть прямо перед собой Тайлера Бека. На одном из сидений он заметил журнал. Он встал и сходил за ним. Быстро перелистал несколько статей, не читая в них больше одного-двух предложений, а потом отложил журнал.

Он набрал номер Элен, и ее голос ответил ему, что ее нет дома. «Если вы хотите оставить сообщение...» Он понаблюдал за циферблатом больших часов, следя, как минутная стрелка покрывает свой кружной путь маленькими двухминутными прыжками. И в конце концов он уснул, и его стаканчик с кофе остался холодным и нетронутым на соседнем сиденье.

* * *

Когда за полчаса до рассвета Нина проснулась, Кэлли, вероятно, был на кухне. Он не мог, видимо, заснуть и поэтому решил встать и приготовить себе кофе. Нина перевернулась на живот и раскинула по постели руки и ноги, приняв позу бегущего человека. Завтра теперь уже превратилось в сегодня. А прошлое стало какой-то незнакомой, неведомой страной. Мускусный аромат, идущий от постели, наполнил ее ноздри, и она ощутила трепетание танца вожделения где-то между своих бедер, словно в бронзовой чаше разгоралось пламя.

Она услышала донесшееся из кухни звяканье: это он поставил на стол чашку с кофе. Нет, с чаем. Она не сомневалась, что это должен был быть чай. Он должен думать, что она все еще спит, и поэтому вряд ли принесет ей немножко. Чуть-чуть погодя она пойдет на кухню и выпьет с ним немного чая, а потом поведет его обратно, в постель...

Она еще немного подремала. Она наполовину припомнила тот сон о реках, а может быть, это было и море. Они с Кэлли стояли на каком-то отличном для осмотра месте и смотрели вниз, на буруны волн или вспененную воду в порогах реки. Ее сознание удерживало только этот образ, но и он позволял ей чувствовать себя отлично. Пока Нина дремала, она снова вошла в этот сон и обнаружила, что может рассматривать водный простор как в бинокль. Вот она разглядела плот и сконцентрировала внимание на двух фигурках на нем. Это были она сама и Кэлли, смеющиеся, увертывающиеся от брызг воды, ловко управляющие хрупким суденышком, лавируя между скал.

* * *

Длинный, узкий ручеек света бежал где-то у восточного горизонта, подобно внезапно пролитой воде. Жемчуг и аквамарин. Спустя мгновение этот ручеек начал просачиваться прямо в небо. Кэлли приподнял ноги над сумкой и, вытянув их, немного подержал на весу. Он зевнул и отправился поискать свежего кофе. Через полчасика или что-то около этого он сможет купить билет до Сент-Луиса. А еще некоторое время спустя он уже будет в воздухе. Не было никакой возможности справиться в банке еще разок и узнать, не перевела ли ему Элен телеграфом немного денег. Покупка этого билета, должно быть, почти выпотрошит его карманы.

Он спал урывками и теперь от усталости чувствовал себя разбитым. Его мысли были уже где-то впереди него: Ральф Портер, Никола Хэммонд, Протеро, Элен, этот снайпер... Убийства, конечно, прекратились. Больше не было нужды в этой уловке – ведь картины попали по своему назначению. Снайпер исчез с первых страниц газет, а расследование топталось на одном месте.

Кэлли возвращался назад, везя с собой полученное имя и поставленную перед собой цель. Это имя должно было вывести его на другие имена, и среди них непременно были бы люди, которые платили этому снайперу, ставили ему задачу. Кэлли нужны были эти люди. Но не в этом состояла его цель. Еще больше ему нужен был сам снайпер, он хотел знать, как же этот человек смог сделать то, что сделал. Он хотел это понять.

* * *

Примерно еще с час Айра Санчес пролежал там, где он упал с капота «джипа». Он как бы утекал куда-то из собственного сознания, а потом снова возвращался в него, мысли его иногда были безумными, а иногда – до сверхъестественности здравыми. Боль охватила его в тот самый момент, когда он пришел в себя. А спустя несколько секунд она буквально затопила его, подобно грязной воде, заполняющей сточную канаву.

Он подумал, что сейчас уплывет, и этот поток унесет его туда, к горизонту. Унесет прочь отсюда, и боль останется позади. Его лицо было раздавлено предсмертными муками. Ребра треснули, а одно сломалось совсем, в груди было холодно, как от зимнего дождя. А в паху, куда им особенно нравилось пинать его ногами, сосредоточился главный источник боли, этакий раскаленный добела и разрастающийся центр, посылавший огненные ручейки, прокладывавшие свои русла вверх, к его глазам.

«Они разбили мне яйца, – подумай Айра. – Да, они и в самом деле разбили мне яйца». Он не понимал, где находился. И если бы даже было светло, все равно не смог бы разглядеть приметные ориентиры, потому что глаза его превратились в мешочки, полные крови. Еще минут десять ушло у него на то, чтобы кое-как подняться на локти и колени. А потом он начал ползти. Он полз примерно полчаса и сумел покрыть ярдов сорок. Там он и умер. А немного погодя появились какие-то маленькие твари. Они стремглав помчались к нему, поначалу возбужденные и встревоженные. Ну а потом они стали спокойными и сосредоточенными и застыли на месте, шевеля только головами.

Солнце к тому времени уже стало подниматься, низко вися на восточной стороне неба, и со всех сторон прибывали все новые и новые твари, чтобы продолжить преображение Айры Санчеса.

* * *

Нет, не на кухне. И никакую чайную чашку никуда не ставили и вообще не использовали. Она вернулась в спальню и увидела, что его одежда исчезла. Значит, он пошел за билетами. Хотя вообще-то для этого было еще довольно рано. Ну, значит, он просто вышел погулять. Правда, и в этом не было никакого смысла. Ну тогда он вышел по какой-то другой причине, о которой она просто не могла догадаться. Но вроде бы и причины-то такой не было. Он очень скоро вернется. Впрочем, может быть, он вообще никогда не вернется.

Нина присела подождать. Под сердцем у нее начинал смерзаться комочек льда.

* * *

Кэлли зашел в мужской туалет привести себя в порядок. В аптечном ларьке он купил зубную щетку, уже пропитанную зубной пастой. Пополоскал рот, сплюнул – и вот уже чувствуешь себя лучше! И легкое пощипывание мяты на деснах. Вернувшись в зал ожидания, он сделал три звонка.

– Завтра утром – это годится, – сказал ему Майк Доусон.

– Да, но я прилетаю сегодня поздно вечером.

– Это что же, новый рейс?

– Нет. Это тот самый рейс, на котором я и планировал улететь.

– Мне тебя встретить?

– Не обязательно, – ответил Кэлли. – Просто дай знать Протеро.

– Извините, Кэлли, – сказал ему Карл Мэзерс. – Я не могу позволить себе, чтобы Тайлер дрючил меня в хвост и в гриву. Ведь это для меня источник существования, вы понимаете?

– Не беспокойтесь, – сказал Кэлли, – это, черт подери, не внесло особой разницы. Я высылаю вам почтой немного денег. Это для Джерри Каттини, там оплата за два дня.

– Я прослежу, чтобы он получил их. Послушайте, Кэлли, извините меня, ладно?

«...Если вы хотите оставить сообщение...» – сказал голос Элен Блейк.

* * *

В течение некоторого времени это было невозможным. А потом это стало вполне возможным. Она видела эти фотографии: парк, море, они вдвоем гуляют по французским улицам, они бредут рядом, хотя их руки, раньше сцепленные, теперь висят по бокам. И наконец, это стало более, чем возможно. И все цвета сразу потускнели, и теперь уже трудно было разобрать, кто это там, вот эти люди на снимках... Его лицо было в тени, а ее полуповернуто, чтобы взглянуть назад. И когда они гуляли по «Булыжнику», удаляясь от линз ее глаз-биноклей, нельзя было с уверенностью сказать, что это были они, Нина и Робин. Робин и Нина.

А потом это стало несомненным. Белый яркий блеск, словно пламя, медленно полз по фотографиям, по траве и деревьям парка, по ставням и красным крышам французских домов, по булыжному волнолому, который, изгибаясь, уходил в открытое море... И когда она мысленно взглянула на все это, фигуры на снимках сначала подрумянились по всей длине своих контуров, а потом ярко вспыхнули неистовым огнем, как будто она вдруг посмотрела прямо на солнце.

Нина натянула на себя одежду, подобно человеку, только что научившемуся это делать. Пуговицы блузки оказались не в своих петлях, и еще она дважды пыталась надеть правую туфлю на левую ногу. Из чемоданчика она достала один-единственный предмет, а из кошелька вынула столько денег, чтобы хватило на поездку на такси.

Оставив все остальное в комнате, она направилась к входной двери. А еще через пару мгновений вышла наружу, в этот сверкающий день.

* * *

Кэлли испытал знакомое ощущение волны, ударившей в спину, и способности держаться на плаву, и вот они уже были в воздухе и начали делать вираж. Его сосед закурил сигарету, как только это было разрешено, потом улыбнулся Кэлли и подал какую-то шутливую реплику. Кэлли отвернулся к окну. Пустыня была и коричневатой, и желтой, и красной, она удалялась от него навсегда, то тут, то там слегка запачканная зеленью. Солнце, вторя виражам самолета, перекатывалось по окну. Он посмотрел вниз, на раскаляющуюся землю. Искаженные маревом дали словно струились. Если не считать этой иллюзии, все было недвижимо.

* * *

Такси доставило ее до того стыка дорог, где возле взятого напрокат автомобиля с поднятым капотом стоял Кэлли, выглядевший таким несчастным и заброшенным. Она шла до того места, откуда был виден дом, заняв ту самую наблюдательную позицию, которой пользовался Кэлли, и держась ниже линии горизонта, как делал и он. Розы плыли куда-то вверх, они кружились, как танцоры, и все они улыбались красными истерическими улыбками.

Она смотрела на все это несколько минут, а потом двинулась к пустыне.

* * *

Маленький серебристый прямоугольник метался вокруг небольшой скалы. Он носился туда-сюда, словно взбесившись. Издалека он выглядел резкой точкой света, которая появлялась и исчезала слишком беспорядочно, чтобы быть азбукой морзе, хотя внешне это и походило на какой-то сигнал.

Нина брела уже два часа. В ее руке было зеркальце, которое она достала из своего чемоданчика. Она ощущала тошноту и головокружение. Боль обручем изнутри сдавила ей голову, словно там вертелось шлифовальное колесо вокруг невидимой оси со скоростью, делающей расплывчатыми его очертания. Она с трудом пробиралась среди хаоса камней, и каждый раз, когда она спотыкалась, зеркальце посылало световой сигнал вдоль пространства пустыни. Бремя солнечного света было настолько невыносимым, что она сгибалась под его тяжестью. Жара иссушала ее, и хотя кожа ее горела от лихорадки, пот как бы сгорал дотла, едва начиная сочиться.

«А чего ты хочешь, Нина? – Уехать с тобой. Уехать».

Она потеряла свою обувь и упала. Некоторое время она лежала, дрожа всем телом, мысли слишком опутали ее, чтобы сдвинуться с места. «Чего ты хочешь? – То, что ты показывал мне. Те места». Нина – Робин. Прошлое стало неведомой страной, будущее – способом забвения, новым видом существования.

Робин – Нина. Это ведь они сами, ухватившиеся друг за друга, вросшие друг в друга. Клятвы и обещания. Кровавая свадьба. Она поднялась на ноги и побрела дальше, окутанная маревом, окруженная белым светом, пока ей не стало казаться, что она может растаять. И прямо перед ней, заполняя все поле ее зрения, стояла та самая плоская гора.

Она вскарабкалась на небольшой выступ, совсем невысокий, но чтобы подняться на него под палящим солнцем, у нее ушло десять минут. Она еще не добралась до пещеры, но уже видела ее, эту темную овальную расселину на другом, недосягаемом выступе, футах в тридцати над ней. Ей казалось, что она уже ощущает тепло этого спящего зверя, его дразнящий запах.

«Не беспокойся. Я буду ждать тебя». Она хотела сказать: я не уеду без тебя. «Но теперь, – подумала она, – это невозможно. Я не могу ждать. Я не могу ждать». Она услышала ворчливое сопение и подумала, что видит остроконечную морду в отверстии пещеры. Ни дуновения ветерка. Солнце било убийственными толчками, громовыми ударами барабанов, сотрясавшими ее голову, подобно череде темно-красных вспышек. Кровавая свадьба, кровавый договор, дурная кровь – все это было одно и то же. Это было нечто ужасное. Это было одно и то же.

Она постучала зеркальцем об уступ скалы перед собой, и оно раскололось по всей длине слегка изломанной линией. Одна половинка осталась у нее в руке. Она напоминала изогнутую турецкую саблю, и солнечный свет поигрывал на ее режущей кромке.

Это было одно и то же. То же самое. Она чувствовала, как его кровь струится вместе с ее кровью, тоненькими ниточками, черными и сгорающими вместе с недугом...

«Когда ты уходишь...»

Она провела кромкой зеркальца черту по своему перевернутому запястью, потом поменяла руки и провела такую же черту по другой, торопясь, пока первая рука не ослабнет. Она резала глубоко. Плоть легко раскрывалась, и два этих маленьких устья вдруг закричали гневом и болью.