355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джек Кертис » Сыны Зари » Текст книги (страница 19)
Сыны Зари
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 00:42

Текст книги "Сыны Зари"


Автор книги: Джек Кертис


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

А теперь она сидела снаружи, на веранде, словно ожидая какого-то путешественника, который вот-вот должен был показаться в отдалении.

Солнце уже миновало зенит и понемногу опускалось за дом. Его убывающий свет заполнял склоны столовой горы плотной багряной тенью. Предвечерний ветерок пролетал среди роз, и они шелестели, наполняя воздух шепотом. Голос ее отца, шепот, завораживающий ее, и голос Кэлли, шепот, упрекающий ее. И ее, Нинин, голос: «Ненавижу, когда...»

Она сидела в кресле-качалке и ждала их возвращения.

* * *

В зал прибытия они шли вместе. Кемп направился прямо к выходу, как человек, занятый своими мыслями и делами, которые ему предстоят. А Кэлли повернулся к одной из билетных стоек. Они вели себя как люди, совсем не знавшие друг друга. Когда расстояние между ними увеличилось, Кемп спросил:

– Ну и что вы будете делать?

– Полагаю, что вернусь обратно следующим же рейсом.

– Счастливого пути, – сказал Кемп, подняв руку.

Кэлли внимательно смотрел, как открылись и закрылись двери выхода. У Кемпа был вид человека, которому нет нужды оглядываться.

Глава 39

Строго говоря, у этого помещения не было названия, потому что в обычном перечне комнат, которые есть в большинстве домов, для него вообще не существовало определения. У двери в него, рядом с ней, была решетка микрофона совсем как в галерее в Нью-Йорке. Дверь запиралась на два запора, к которым требовались ключи, и еще на один специальный запор с временной кодовой комбинацией, которую знал только Кемп. Эта комната соответствовала по размерам всей длине и ширине дома, не считая небольшого свода в одном из ее концов. Освещение было устроено так, что оно падало на картины, висящие на двух длинных стенах и на стене напротив этого свода.

Кемп остановился перед небольшим полотном Гогена: резкие, без оттенков цвета, ощущение человеческой плоти и жары. Критик-искусствовед, возможно, обратил бы внимание на треугольную композицию, на то, как здесь искажена перспектива, чтобы представить и пейзаж, и фигуры людей равно весомыми. Он отметил бы, что в художнике возобладал рисовальщик, заставивший линию господствовать над цветом. Кемп, конечно, знал обо всем этом и ценил картину за те особенности, которые в ней видели специалисты. Но он также ценил ее и потому, что она принадлежала ему. Это он обладал ею.

Иметь что-то – еще не означает обладать этим. Ну вот, например, вы покупаете книгу. Или однажды вы отправляетесь в собачий питомник и возвращаетесь домой с собакой. Или влюбляетесь и женитесь. И потом кто-то – вы даже забыли, кто именно, – берет у вас на время эту книгу, чтобы никогда уже не вернуть ее. Собака подыхает. Жене надоедает ваше мрачное настроение, и она оставляет вас. Вы никогда и не обладали этими вещами. Они просто были у вас какое-то время. А обладание не признает никаких «давать» или «делить». Оно не имеет ничего общего со свободным пользованием. В словаре обладания просто не существует слова «уступить». Этот словарь признает совсем иные термины: собственность, захват, господство, накопление... Он признает обман и лишение свободы, скрытность и маскировку. Он признает пожирание.

Есть и другое слово, весьма важное для представления об обладании, – слово, которое расчищает путь ему и вдохновляет его. Это слово – «собирать». Собиратели, коллекционеры – это не просто поклонники, не просто энтузиасты. Им нужно захватывать, им нужно поглощать.

Кемп двинулся туда, где в центре короткой стены висели два полотна Сезанна. Они были его собственностью, частью его коллекции, только ему было дозволено смотреть на них. Да, время от времени в эту комнату-сейф мог быть вызван Генри Глинвуд. Кемп мог посоветоваться с ним о том или ином приобретении. Порой бывало ясно, что им предстоит говорить о какой-то картине, не предназначенной для продажи, но которая тем не менее могла стать одним из сокровищ Кемпа. Глинвуд давал советы, получал громадное жалованье и никогда не испытывал угрызений совести. Долгие годы он был консультантом у людей, использовавших искусство в качестве капиталовложения. Он был первоклассным знатоком рынка и помогал многим вкладчикам получить отличную прибыль, не имея при этом капитала, чтобы преуспеть самому благодаря своим знаниям. Он много понимал в искусстве, но столь же много заботился и о своем доходе. И недалек уже тот день, когда с учетом высоких тарифов оплаты у Кемпа, Глинвуд сможет вести дела уже от собственного имени.

Если его вызывали в эту комнату-сейф, Глинвуд просто брал то или иное дело в руки и уходил. Он не допускал такой бестактности, как расхаживать по комнате и рассматривать картины или даже просто взглянуть на них. Он старался вести себя так, словно их вовсе не было здесь.

Кемп понемногу обошел всю свою коллекцию. Он любил каждое свое приобретение. В его сознании любовь и обладание были столь же тесно связаны, как война и победа. Он никогда не думал об утрате. Когда он смотрел на свои картины, на свою дочь, он видел предметы обладания и никогда не думал о возможности их утратить.

– Ты ездила в Таксон?

– Да.

– Генри видел, что ты разлучалась с Санчесом?

– Да.

– И что же ты делала?

– Гуляла. Ходила в книжный магазин. Сидела в парке.

На фоне их разговора слышалась медленная музыка: струнный квартет Бетховена, трепещущий и меланхоличный. Нина шла к креслу, стоящему напротив кресла Кемпа, кружным путем. И во время этого путешествия она слегка касалась различных предметов, одними кончиками пальцев общаясь с вазой, с чашей, полной полированных камней, с мексиканской керамической статуэткой. И на каждую вещь, которой она касалась, Нина пристально и напряженно смотрела, прежде чем двинуться дальше, словно пытаясь сообразить, что же это такое и чем это может стать.

– Ну и как это прошло в Нью-Йорке? – спросила она.

– Я видел этот эскиз. Я куплю его. Ты встретила кого-нибудь?

– Встретила?

– Ну видела кого-то знакомого?

– Не думаю, что я знаю кого-нибудь в Таксоне. Разве нет? Не сейчас.

Кемп поднял графин на уровень локтя и нацедил себе в бокал бренди.

– Ты собираешься поехать снова? – спросил он.

– Да, возможно. – Она устроилась в кресле. – Я ходила в парк.

– Ты уже говорила это.

– Там были люди, бродящие туда-сюда, они гуляли, знаешь, все они шли делать что-то. Я наблюдала за ними. Они были похожи... ну вот когда кончаются разные титры и фильм начинается, и ты видишь этот кадр, этих людей в парке, и у всех у них есть свои жизни. Но потом кинокамера приближается, и тогда ты видишь только одного человека или, может быть, двух, и ты знаешь, что это их жизни, о которых ты сейчас услышишь, а не жизни каких-то других людей. И пока продолжается это кино, пока продолжается эта история и все это, размышляешь: а будут ли они счастливы? поженятся ли они? спасет ли их эта авантюра или погубит?.. И вот все это время ты думаешь о жизнях этих других людей в парке.

– Неужели?

– Да.

Кемп чувствовал в Нине какое-то незнакомое напряжение, какое-то возбуждение. Он верно определил это как нетерпеливое ожидание, но не предполагал, что это может быть как-то связано со сделанным ею выбором. И только интуиция заставила его спросить:

– Ты скучала по мне?

Она пристроилась рядом с его креслом, ее лицо приподнялось, как поднимается к свету цветок. Он рассказал ей о Дега, и, хотя она не слушала его достаточно внимательно, чтобы понять весь смысл того, что он говорил, его слова все же пощипывали кожу на голове, заставляя Нину заливаться румянцем до самой шеи. Она осознавала в его словах знакомые страсть и силу.

Своим внутренним зрением Нина видела плавность руки и икры ноги, видела то, как эти очертания нарисованы прямо на воздухе. Она слышала музыку и видела прыжок танцовщицы, этот замерший миг, медленное, дюйм за дюймом, возвращение на землю. До Нины доносился шепот-шорох тонкой ткани платья, собиравшейся складками в арке падавшего сверху света. Летящий свет, полусон – это то, что сама Нина ощущала каждое утро после черно-красной и черно-желтой таблеток. Но Кемп все-таки чувствовал в ней некое страстное желание. А может быть, и беспокойство.

В ее комнате он стянул рубашку с ее плеч, дал ей выйти из ее мешковатых брюк. Он обнажал ее, ласкал, словно ее волнение было чем-то таким, что он мог отвести прочь, как жар у ребенка. И только когда он почувствовал в ней спокойствие, отеческое поглаживание и в самом деле стало лаской. Она повернулась к нему, внезапно забеспокоившись, внезапно разгорячившись, руки ее уже блуждали повсюду, хватая и его руки, притягивая их к себе, словно намекая, что он сделал слишком мало, что он еще не дал ей достаточно.

Со стороны могло показаться, что они борются: их руки, зубы, ноги сталкивались, головы ударялись друг о друга, и Нина двигалась под ним, как кто-то тонущий. Ее руки молотили по нему и обхватывали его, ноги раздвигались и приподнимались. Он рухнул на нее, погружая в пучину и себя, погружая туда их обоих. Нина коротко выкрикнула вереницу каких-то отдельных слов, но фраза сломалась от удивления и напряжения.

Последним словом было «больно», хотя Кэлли не смог определить, было ли это мольбой или предостережением.

Он повесил трубку. Потом включил кассетник. Он сидел в полутьме, глаза его были закрыты, образы из спальни Кемпа пылали перед его взором. Он думал о том, что он хотел от Кемпа, и о том, как это получить. Знание того, как добраться до кого-то и как получить над ним власть, – это история, которую ты рассказываешь сам себе. Ты придумываешь ее, страничку за страничкой, ты продвигаешь ее вперед мало-помалу, и в конце концов ты сможешь увидеть, как же окончится эта история.

Так они жили... это начало твоей истории, а потом... ты можешь сделать так, чтобы случилось все, что угодно.

Хотя в Англии едва-едва наступал рассвет, он набрал номер Элен. Ее голос ответил ему, что, хотя ее и нет дома, он может оставить ей сообщение, если хочет.

Глава 40

Сначала он ощутил, что в комнате жарко, потом увидел, что уже светло, и только вслед за этим услышал стук в дверь. Когда Кэлли открыл ее, Нина как-то бочком прошла в комнату, и он даже не понял, потому ли, что хотела сделать это тайком, или в этом было что-то сексуальное. В любом случае ее поведение выглядело нелепо. И пока он отвечал на телефонный звонок, она стояла в ромбе солнечного света, прижавшись плечом к жалюзи на окне и глазея на внутренний дворик. Ее пристальный взгляд был таким неотрывным, что вам сразу представлялось, будто на залитом солнцем пространстве двора что-то происходит: возможно, представление театра пантомимы.

– Это Айра Санчес. Я звоню из вестибюля.

– Да, ну вот в этом уже есть смысл.

– Ты должен... Я должен забрать ее обратно через час.

– Почему?

– Мне тут надо сделать кое-какие дела, понимаешь? Я сказал ей, час. Кажется, ее это вполне устроило.

– В самом деле?

Мимы во дворике явно отыскивали какие-то невидимые стены, жонглировали немыслимыми предметами, куда-то шли, отчаянно борясь с невероятной силы ветром. Нина улыбалась спокойной улыбкой.

– Кажется, что так. Кемп часто исчезает на пару часов, и она занимается своими делами. Думаю, он не станет скучать по ней... в общем, час – это будет вполне безопасно.

– Где? – спросил Кэлли.

– Я позвоню в номер из вестибюля.

– Отлично.

– Будь здесь.

Если Кэлли и рассмешила предусмотрительность Айры, он не показал этого. Он просто сказал:

– Не беспокойся.

А в мире этих мимов был, видимо, чей-то день рождения. В восторженном молчании вскрывались подарки. В улыбке Нины появилось предвкушение. Кэлли сделал пару шагов к окну и спросил:

– И что вы там видите?

– Фонтан. – Медленно повернула Нина голову. – Я смотрела на то, как он устроен. Пришла вот и любуюсь.

Отблески света играли на воде, а тени водой переливались на землю. Кэлли стоял в шаге позади нее. Легкий ветерок из окна коснулся Нины, потом коснулся и его. От нее исходил слабый запах какой-то пряной приправы.

– Откуда вы приехали? – спросила она. Ее сознание еще удерживало картинки из той книги, которую она купила.

– Из Лондона, – ответил он.

– Такой город...

– Да, верно.

– Почему живете там?

– Ну, не совсем живу, – импровизировал Кэлли на ходу. – Не все время.

– Иногда и в Фиджеаке...

– Иногда. – Он пытался придумать какое-нибудь такое место, которое на слух было бы приятно, и тут вспомнил о городке, названном им ее отцу. – У меня есть дом рядом с городком под названием Лайм-Рэджис, – солгал он.

– Я хочу о нем послушать.

Он рассказал ей о тучных полях и узких тропинках, о лесах, о гавани и огромном, изогнутом волнорезе, таком длинном, что если вы решите дойти до его конца, то окажетесь далеко в море. Он сказал ей и название этого волнореза, и она повторила его, словно заклинание: «Булыжник».

– И как же вы нашли это место? – спросила она.

Какое-то мгновение он не мог придумать ничего такого, что оказалось бы к месту. И остановил выбор вот на чем:

– Оно рядом с океаном, – и быстро добавил: – А вы как нашли?

– Что? – На ее лице было неподдельное замешательство: ей оказалось ответить труднее, чем ему, на тот же самый вопрос.

– Как нашли, как выбрали это место, где вы живете?

– Мой отец живет там, – сказала она так, словно Кемп был погодой или пейзажем.

– Вы живете вместе с отцом? – Нина кивнула. – Все время?

– Кроме... – сказала она, кивнув снова. – Я, возможно, скоро уеду. Может случиться так, что мне придется скоро уехать.

– В какое-нибудь приятное место?

– В Фиджеак, – засмеялась она. – В Лайм-Рэджис, погулять по «Булыжнику». – Она подняла на него глаза, и поскольку Кэлли не рассмеялся в ответ, ее улыбка стала какой-то кривой, а потом и вовсе сбежала с лица.

«Вот так вот, – подумал Кэлли. – Правильно. Это-то мне и нужно. На это я и надеялся».

Он знал, откуда в ней это рабство, и видел, насколько глубока причина ее неожиданного порыва. Дитя Гуго Кемпа, его маленькая девочка, его девочка-подросток, его женщина, его собственность. Но Кэлли мог лишь догадываться, сколь велико отчаяние, позволившее ей столь резко и стремительно переместить свою страсть с одного объекта на другой.

– Часть волнореза выложена из крупных булыжников, – сказал Кэлли, – но есть еще и английское выражение «булыжник к булыжнику», смысл его такой: строить грубо, наспех. Так что название волнореза может происходить и от того, и от другого, а может от обоих значений вместе.

Он вспоминал то, что рассказывала ему Элен, когда они гуляли вдоль широкого гребня «Булыжника». Она привезла его, как всегда в конечном счете делают любовники, в то место, где родилась, где хранились старые воспоминания. Старые радости, старые страхи. На Элен был темно-синий макинтош с пелериной, который Кэлли отчетливо видел. Воспоминание крепло по мере того, как он искушал Нину картиной, которую рисовал, но при этом ему не удавалось заставить Элен повернуться и показать свое лицо. Он шел чуть позади нее, и испарения водяных брызг нанизывали бусинки на его ресницы.

– Можно уйти вперед так далеко, – говорил он, – что забудешь о береге, но никогда не забудешь о море, каким бы спокойным ни был день. Если есть даже легкий ветерок, море бьется о камень, и хорошо видны линии водяных брызг, взлетающих ввысь, как мокрые веревки.

Нина смотрела на него, как смотрит ребенок, захваченный рассказом. Элен шла широкими шагами, лицо опущено, волосы разлетаются в стороны от воротника макинтоша. А в небе предгрозовые тучи и неистовый солнечный свет.

– И когда доходишь до самого конца «Булыжника», – продолжал он, – ты стоишь там, и ничего, ничего перед тобой нет, кроме моря. Ты не слышишь и не видишь ничего, чтобы тебе напоминало о суше. А иногда случается туман, и если оглянуться вокруг, но только держа голову высоко-высоко, чтобы не видеть, на чем ты стоишь, то чувствуешь себя совершенно одним посреди океана, на поверхности воды. Это словно какой-то миг из сна.

Нина, казалось, едва дышала, глаза ее вперились в Кэлли. А Элен стояла на самом дальнем кончике волнореза, ноги ее были на краю выступа, руки – в карманах, лицо обращено к морю. Одинокая волна ударилась о подножие «Булыжника» и с криком взлетела ввысь. Глянец морской пены шипел, просачиваясь сквозь камни волнореза.

– Вы не хотите выйти отсюда? – спросил Кэлли. – Пойти погулять?

Нина сидела на стуле у окна, слушая его. Кэлли присел на краешек кровати. Она пересекла комнату, лицо ее было серьезным, но она прошла мимо него, и на какое-то мгновение Кэлли подумал, что Нина направляется к телефону. Потом она двинулась обратно, как бы продолжая все то же движение, и уселась ему на колени, обвив одной рукой его шею. Лица их оказались рядом, и Нина стала тереться о его щеку носом, легкими клевками целуя ее. А свободной рукой она ухватила его руку и потянула ее к своей груди, вцепившись в его пальцы, которые тоже стали сжиматься. Глаза ее были широко открыты, как будто она удивила себя этим поступком.

Ее желание, ее странность, ее ранимость, ее готовность – все это вместе разом ударило Кэлли мощным кулаком вожделения. Ее бедра на его бедрах, ее груди под его рукой, ее дыхание, овевающее его веки... Страсть овладела им так сильно, что он резко подался вперед, едва не опрокинувшись с ней на пол. Он испытывал что-то среднее между нежностью и той болью, которую она порой несет. Он встал, вынуждая подняться и ее, и положил руку ей на плечи.

– Давай выйдем отсюда, – сказал он.

Они прошли через открытый коридор, окаймлявший внутренний дворик, и отыскали кофейню. Нина выбрала столик у окна на солнечной стороне. Они пили кофе и болтали.

– А как мы попадем туда? – спросила Нина.

– На машине доедем из Лондона до какого-нибудь порта, – ответил Кэлли. – Потом на каком-нибудь корабле до другого порта, может быть до Кайена. А потом – на юг, по сельской местности. И никаких больше дорог. Брайтон. Рокамадор. Кагор. И направимся в сторону Альп.

– А сколько времени уйдет на это?

– Ну, может, пара дней, а? Спешить вроде нет нужды.

– Фиджеак, – сказала она.

* * *

Солнечный свет запутался в их волосах, образовав хрупкие венчики, на расстоянии напоминавшие нимбы. В какой-то момент Нина приблизила голову к лицу Кэлли, словно хотела прошептать ему что-то или поцеловать, и эти круги света просочились друг в друга.

– А где мы остановимся?

– Там есть гостиница, как раз над гаванью. Оттуда все видно. И можно прямо из окна увидеть место, где гуляешь...

– А долго мы там пробудем?

– Ну, до тех пор, пока не увидим вот эту погоду: солнце, дождь, туман...

– И «Булыжник», – сказала она.

* * *

Он привел ее назад, в номер, как раз вовремя, чтобы ответить на звонок Айры.

– Это сорок шестой номер, верно?

– Да, верно.

– Слушай, через несколько минут после того, как я повешу трубку, я приду и постучу в дверь, чтобы забрать ее обратно.

– Конечно.

– Она что, прямо здесь, с тобой? Ты не можешь разговаривать?

– Да, верно. Но ты можешь.

– Кэлли, это должно быть в последний раз. Кемпа это начинает раздражать. Она рассказала ему про тот раз, ну, когда он был в Нью-Йорке, и я не думаю, что это ему понравилось. Вот потому-то она и хотела прийти к тебе сейчас всего лишь на час, понимаешь? Чтобы он не узнал, что она вообще куда-то уходила. А если он спросит, и она солжет, и он выяснит это?.. Я тогда окажусь причастным к этой лжи, ты понимаешь?!

– И такое может случиться?

– Что он спросит?

– Нет.

– Что он все выяснит?

– Да.

– Конечно, если он в самом деле захочет узнать. Я хочу сказать, что он тогда поручит кому-нибудь выяснить это, Глинвуду или еще кому. Она ведь не невидимка! Есть же люди, которые знают, кто она такая.

– Не беспокойся.

– Как это понять?

– Все в порядке.

– Что это значит? Все в порядке, никаких проблем, ты говоришь чепуху, так? Или: все в порядке, я с тобой согласен, я не собираюсь больше ее видеть?

– Да, – сказал Кэлли.

– Не собираешься больше ее видеть?

– Да.

– А что там происходит с Дега?

– Я покупаю это.

– Когда?

– Через пару дней, возможно, через три. – Голова Нины слегка повернулась, и вид ее стал обеспокоенным. То, что сказал Кэлли, прозвучало для нее как время отъезда, как конец чего-то. Кэлли импровизировал: – А с тобой все в порядке?

– Полагаю, что так, – ответил Санчес. – Мы можем потолковать насчет деньжат? Как я получу их? Когда?

– В любое время, когда пожелаешь, – ответил Кэлли.

– Я перезвоню тебе позже. Сейчас мне надо возвращаться.

Кэлли повесил трубку, и Нина тут же спросила:

– Два или три дня?

– А, пустяки, – ответил он. – Коллега из Лондона просит моего совета. Вообще-то я здесь в отпуске, но ты ведь понимаешь, как это бывает.

Это было как раз то, что Нина и хотела услышать, поэтому она мгновенно забыла о своем страхе. Ничто из того, о чем они говорили между собой, не давало ни малейшего представления об их жизни. Не было никаких обычных вопросов, которые люди задают друг другу: а где ты работаешь? о, в самом деле, ну и чем ты занимаешься? а где ты?.. а давно ли ты?.. а тебе нравится?.. Никаких упоминаний о возможном существовании жены и детей. Словно вне ее общества Кэлли и вовсе не существовало. И до этого он никогда не существовал.

А потом Кэлли открыл дверь на стук Айры.

– Еще пара минут, хорошо? – Санчес показал вниз, в сторону вестибюля. – Я буду в «джипе».

Он как бы невзначай, но внимательно обвел взглядом комнату: Кэлли, окно, постель, телефон, Нина. Она кивнула, и Санчес ушел. Кэлли закрыл дверь, но не до конца, пальцами слегка придержав ее. Нина прижала руку к его щеке и сказала:

– Не беспокойся. Я буду ждать тебя.

* * *

Когда оконные жалюзи преградили доступ темноте, яркий магниевый свет лег полосами на постельное покрывало. Кэлли перемотал кассету. Их голоса тоже разматывались, подкудахтывая и потрескивая, быстрее и быстрее, пока не стали звучать, как тоненький, прерывистый писк морзянки, отчаянно протискивающийся сквозь воздух пустыни. Кэлли остановил кассету и включил звук.

– ...о жизнях этих других людей в парке, – сказала Нина.

– Неужели?

– Да.

– Ты скучала по мне?

Кэлли отмотал кассету дальше и снова включил звук.

– ...разлучалась с Санчесом, – сказал Кемп.

– Да.

– И что же ты делала?

– Гуляла. Ходила в книжный магазин. Сидела...

Он отмотал кассету еще дальше.

– ...вечера пятницы, – сказал Кемп.

– Ненавижу, когда ты уезжаешь.

– Я знаю. Это...

Кэлли нажал на клавишу ускоренной перемотки, потом остановил ленту, потом опять нажал, ища нужное место.

– ...останавливается и начинает принюхиваться, эти клыки стучат, а потом...

– ...не существует...

– ...ты меня только и увидишь...

– ...вот так. Вот так, да-да, там.

Кэлли дослушал это место до конца: звуки, которые издавала Нина, кудахтанье, поднимавшееся в ее горле, шорох постельного белья, скрип кровати. Голос Кемпа, подстегивающего ее. Потом он послушал конец кассеты: снова укоротившееся, неистовое дыхание, тихие вскрики. И голос Нины: «...больно...» Он сел на кровати, и свет из окна полосами упал на его лицо. Кэлли принялся гонять кассету взад и вперед, через эти голоса, эти поцелуи, это кудахтанье... «...Вот так... вот так... вот так...»

Он вспомнил голос Элен. Вот так. Он вспомнил голос Сюзанны Корт на кассете, которую нашел в квартире Алекса Йорка. В комнате стало темнее. Полосы света лежали на его лбу, его глазах, его горле. Он нажал на кнопку большим пальцем, и голоса покатились куда-то, словно игральные кости.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю