Текст книги "Сыны Зари"

Автор книги: Джек Кертис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Глава 29

Кэлли обвел глазами голые стены и улыбнулся. Кремовая краска начала желтеть, на металлическом шкафе для документов стояла пара грубых кружек, явно с бензоколонки. У отдела искусства и древностей была весьма переменчивая история. Однажды расформированный, а потом вновь открытый всего с двумя сотрудниками, теперь он состоял из восьми человек, и все они были перегружены работой.

Поль Биньон проследил за пристальным взглядом Кэлли вдоль стен унылой комнаты.

– А на что ты рассчитывал? – спросил он. – Что у нас тут стены, оформленные в гессенском стиле, и на них там и сям полотна постимпрессионистов, черт бы их подрал?

Биньон был немного старше Кэлли, крепкий, мускулистый мужчина в старомодном костюмчике. Даже после того, как он только что побрился, можно было увидеть, как выглядела бы его борода, реши он отращивать ее.

– Да, на что-то в этом роде, – ответил Кэлли. – Я ведь прежде никогда здесь не бывал.

– Только не рассказывай мне, что этот твой убийца палит «на авось» по полотнам Рембрандта.

– Как раз нечто в этом роде мы и нашли. Неожиданно, да, возможно, ничего здесь и нет, но стоит присмотреться.

– Так что ты хочешь узнать? – спросил Биньон, ни о чем не расспрашивая.

– Когда крадут картины, куда они потом попадают?

– Детский вопрос, – сказал Биньон, – в Америку.

– Так просто?

– Да, и почти всегда.

– Но почему?

– Ну, на это, я думаю, можно дать, как минимум, два ответа. Один из них относится к области психологии, а другой связан с более практической сферой. – Биньон явно сел на своего конька. Он откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы рук на объемистом животе.

– Что ж, попробуем практическую сферу.

– Понимаешь, у них там чертовски много денег. В сущности, никто другой не может позволить себе приобрести украденный товар. Ну, совсем немногие. Одна или две вещи растворились в Голландии и в Токио. Картины порой могут предлагать за сногсшибательные цены, и все равно за них платят, сколько просят! При этой системе берут наличными.

– Ну а что там насчет психологии?

– О, как бы это сказать. Им просто нравится владеть разными вещами, ну, американцам... Ведь так? Я даже подозреваю, что они в большей или меньшей степени владеют этим проклятым миром!

– А как насчет переброски этого барахла? – спросил Кэлли. – Вывоза его из страны, а?

– Не так уж и сложно. И здесь, конечно, все тоже сводится к деньгам. Важна скорость. Понимаешь, нечто, украденное в Европе, прибудет в место назначения уже через пару дней. А сама идея состоит в том, чтобы сделать все это быстро и поскорее убрать сам объект кражи с глаз долой. Из Англии вы, возможно, контрабандой перевозите это во Францию, протаскиваете там через этакий лабиринт. Ну, ты понимаешь, везете на юг, по проселочным дорогам... Занимает это полдня, и еще нужна пара водителей. А потом – частный реактивный самолет.

– А как насчет таможенного контроля?

– Насчет этого? Собаки могут привести тебя прямо к нескольким килограммам героина, заваренным в шасси, но вот вынюхать Ренуара – с этим дело хуже обстоит. То же самое и с офицером-таможенником: у них, видишь ли, на запах денежек этакое шестое чувство. А Пуссена не найдет у себя под носом. Кофе не хочешь?

– Нет, спасибо, – сказал Кэлли, глянув на сомнительные кружки на шкафу с документами.

– Ну и я не буду. – Биньон достал охотничью фляжку из кармана куртки и налил себе немного в картонный стаканчик.

– Ну и как это все делается? – спросил Кэлли, жестом отказываясь от протянутой фляжки.

– Спрос. Предложение. Никто не врывается с автоматом в картинную галерею и не вырезает наугад из рам пару полотен старых мастеров. Ну, конечно, бывает, найдется какой-нибудь владелец картин, которому деньги нужны больше, чем все это фамильное наследие. А может быть, и что-то вроде выкупа: высылай денежки, а не то мы поиграем ножом в крестики и нолики на твоей любимой картонке с фреской Леонардо. А часто это работа по заказу. Картину Брейгеля Старшего несколько лег назад стащили из одной галереи и никакого выкупа не запросили, но о картине никто больше никогда не слышал. Ясно, что у них есть какой-то рынок для всего этого. Воровство на заказ.

– Да, припоминаю.

– Ну еще бы! У нас список сообщений об украденных картинах в милю длиной, но средства массовой информации волнует только разное сексуальное дерьмо. И в начале этого списка главным образом полотна Ван Гога. Ах бедный гомик, он ведь потратил всю жизнь, обменивая свои картины на стакан вина и на простенькую любовь, а сотню лет спустя какой-нибудь невежественный шут гороховый на аукционе «Сотби» договаривается с дружками, чтобы пускать эти же полотна по цене не выше восьми миллионов, а потом уж перепродать и прибыль поделить. Так чем конкретно я могу тебе помочь?

– Что-нибудь исчезло недавно? Я имею в виду вещи, заслуживающие упоминания.

– Недавно... За этот год?

– Недавно – значит за этот месяц.

Биньон взглянул на Кэлли с оживившимся интересом.

– Если у тебя есть что-то для меня, – сказал он, – то мне это очень пригодится. У меня хватает неприятностей с отделом особо опасных преступлений, который обожает мочиться в мой горшок с кашей.

– Обещаю, – сказал Кэлли. – Все, что только добуду.

Биньон допил свою порцию, все еще глядя на Кэлли, и налил себе еще одну. Потом, наконец, ответил:

– Пара холстов Поля Сезанна.

– Стоимостью...

– Не восемь миллионов, но и не кусок дерьма. Сильно за полмиллиона. Но это не имеет значения. Кому-то они нужны, а у кого-то другого они есть.

– И у кого же?

– У одного парня по имени Тролей. Это часть весьма приличной частной коллекции.

– И как же они оттуда исчезли?

– Ну, это немножко туманная история. Умер и охранник, и его жена. Он был там, на работе, а жена дома. Можно предположить, что они захватили его жену и потребовали выкуп в расчете, что мужу придется впустить их в галерею.

– И он впустил?

– Должно быть, да. Система сигнализации там была безупречной. Детекторы с инфракрасным светом, реагирующие на тепловое излучение на расстоянии в пятьдесят футов. Если ты не хочешь запирать свои картины в каком-нибудь подвале, то приходится устраивать такой подвал прямо в комнате, где они висят. Эти датчики покрывают все, от стены до потолка, чувствительность их просто поразительна. Они сработали бы даже на тепловое излучение от тела какой-нибудь птички. Отключаются они специальным кнопочным кодом. Если у тебя не один охранник, а больше, то у каждого должен быть свой личный код. Охранник никогда не должен никому говорить, что это за код. Таким образом, ты знаешь, кто отключил сигнализацию. А вся система в целом связана с центральной станцией. Если кто-то набирает неправильный код больше трех раз, сирена тревоги срабатывает автоматически. То есть полная защита.

– Но зачем же тогда им понадобилось убивать этого охранника и его жену, если они получили от него, что хотели?

– А кто их знает! Возможно, из боязни быть опознанными. Даже по описанию. Но какое все это имеет отношение к твоему снайперу?

– Как только я это выясню, – заверил его Кэлли, – ты узнаешь обо всем первым. Кое-что я надеюсь добыть.

Биньон налил стаканчик доверху и толкнул его к Кэлли, а сам сделал большой глоток прямо из горлышка фляжки.

– Что-то у тебя с глазом неладно, – сказал он и засмеялся. – С чего бы это?

– Упал, когда поднимался по лестнице, – сказал Кэлли, и Биньон снова засмеялся. – А где они сейчас, нам известно?

– Кто, эти Сезанны? Ясное дело, в Америке.

– И кому они могли понадобиться?

– Ну, тут всего несколько имен. Проблема в том, что мы не можем добраться до покупателей. Мы здесь, а они там – вот уже одно препятствие. А другое в том, что они ведь не развешивают эти приобретения на стенах своих столовых. Мы не можем ни с того ни с сего отправить парочку наших фараонов в квартиру какого-нибудь миллиардера в Саттон-Плэйс и потребовать пропустить их в строго охраняемую комнату. У нас есть подозрения, причем серьезные, но... Но точно мы не знаем.

– Ну а к кому бы ты отправился? Если бы мог.

– К О'Коннелу... – предположил Биньон, – ну, еще к Эшу, к Мортону, к Кемпу...

– К кому?

– К Гуго Кемпу. – Биньон внимательно посмотрел на Кэлли. – Ты уже слышал это имя, а?

– Да, что-то знакомое...

– В самом деле? – Биньон, кажется, призадумался. – Да, Кемп – это вполне надежная ставка.

* * *

Кэлли приехал к тому часу, когда возвращаются домой примерные мужья. Элен воззрилась на него так, словно он прочитал се мысли. Он вывалил на стол пакет со всякой всячиной.

– Суп с омарами. Хотя и не домашний, но зато импортный. Уж зря-то его ввозить бы не стали, а? Бараньи отбивные, салаг, сыр, фрукты. На двоих за глаза хватит, так что скромные возможности твоего холодильника какое-то время не должны нас беспокоить... А если бы я сказал тебе, сколько стоит это вино, ты бы не отважилась сделать и глотка.

– Ты что же, стал мужем? – спросила она. – Поскольку, я гляжу, ты решил выполнять эту чертовски трудную функцию.

– Ну, ты же любишь бараньи отбивные, я помню...

– А я помню, какой из тебя муж. Меня не одурачишь. – Она взяла в руки бутылку вина и изучила этикетку. – Очень мило.

Кэлли забрал у нее бутылку и отправился искать штопор.

– А почему люди собирают картины? – спросил он.

Не одурачишь, не одурачишь. В темноте она колотилась об его тело, словно натыкаясь на что-то острое. «Это на себя я натыкаюсь, – подумала она, – на себя». Она хорошо помнила, как это все было. Любовь превращалась в символ утраты, страсть – в похоть и сожаление... Грустная алхимия.

А что ее возбуждало в Кэлли? Какое-то ощущение опасности, а еще насилия. Его благовоспитанное поведение – это нечто, чему он просто научился. Но это же было любовной связью, не так ли? И сделало из него прекрасного... хм... так сказать, наездника. О, этот зверь при свете свечей, это путешествие в постель, где все то, что ты никогда бы не стала делать и не делала, он заставит тебя делать, и ты станешь сама хотеть этого. Ну а потом благополучное отбытие этого насытившегося зверя, куда-то в его личные дела, он еще хранит твой запах, но уже высматривает новые тропы...

Да, ты была замужем за всем этим. Иногда он прикидывался, что играет эту роль, а иногда нет. Иногда он возвращался домой и от него несло зловонием преступного мира. Иногда он и в самом деле приносил бараньи отбивные, салат и вино...

– Что ж, – сказала она, – давай подумаем. Картины можно покупать как гарантию от инфляции или просто для капиталовложения. Если ты какой-нибудь профсоюз водителей грузовиков или еще что-то в этом роде, то картины вполне могут подкрепить твой пенсионный фонд. Ты можешь скупать их, чтобы попозже выгодно продать. А если ты, скажем, светская дама, картины могут укрепить твое положение в обществе. Они могут пригодиться и для подкупа дипломатов и каких-нибудь чиновников, которых поставил бы в затруднительное положение неожиданный приток наличных в их карманы. Картины можно предложить и как лакомое блюдо в конце государственного визита каким-нибудь заезжим сановникам. А есть и такие оригиналы, которым просто нравится повесить их на стенку и смотреть на них, но в общем-то это принято считать слишком уж эксцентричным поведением.

Она произнесла все это ровным голосом, как заведенная. Кэлли с любопытством взглянул на нее:

– Я тебя чем-то огорчил?

– Да. Ты вваливаешься сюда с полным пакетом жратвы и этой несообразно дорогой бутылкой вина с таким видом, будто к твоим башмакам никакое дерьмо не прилипнет, и хочешь, чтобы я притворялась, будто мы женаты, будто мы счастливы, будто все так у нас всю жизнь и было. Поразительно, что ты не приволок мне пучок каких-нибудь дерьмовых цветов.

– Пытался. Но не мот найти вообще никаких. А это вино должно постоять открытым, чтобы немножко подышать? – спросил Кэлли, наклоняя бутылку, чтобы наполнить бокалы.

– Что? Да, разумеется, должно, варвар!

– Я тоже так подумал, – сказал он, отставляя бутылку в сторону.

– Почему тебе это понадобилось?

– Я ищу одного коллекционера. Не того, кто помещает в картины капитал, и не продавца. Именно покупателя. Он в самом конце этой цепочки. Я должен найти его и начать двигаться назад. Где-то на этом пути я непременно наткнусь на человека, организовавшего убийство Джея Хэммонда, а потом, подальше, – и на того, кто его убил. Хорошо бы узнать кое-что об этом человеке. Ну о том, кто собирает картины. А ты работаешь в галерее, и я думал, что у тебя, возможно, есть какое-то профессиональное мнение. Если мы подождем, пока я приготовлю салат и поджарю отбивные, вино будет готово?

Элен кивнула и пошла следом за ним на кухню.

– А какие картины? – спросила она.

– Любые картины.

– Но мы же говорим не о любых картинах! Разве не так?

– Ну... два Сезанна.

– О, вот это да! – Она подумала немного и сказала: – Ну-ну...

Кэлли подождал, держа в одной руке нож, а в другой салат.

– Так что же? – спросил он.

– Да ничего, кроме того, что они наделали шуму, вернее, их исчезновение. Они принадлежали Морису Тролею. Неприятный ублюдок, но кое для кого хороший покупатель. Очень богатый. В основном его можно увидеть в аукционном зале, впрочем, там ведь предлагают к продаже весь товар, облагаемый высокой пошлиной. А они ушли в Америку, ну эти Сезанны.

– Откуда ты знаешь?

– Так всегда бывает в подобных случаях. То есть процентов девяносто украденных картин заканчивают свой путь там. – Кэлли кивнул, как бы подтверждая это, и Элен слегка вздрогнула. – Выходит, ты уже это знал. Ты уже разговаривал с кем-то.

– Да, с отделом искусства и древностей. С одним парнем, Биньоном. Очень ловко управляется с фляжкой на своем бедре, только на вид никогда не скажешь, чтобы он мог отличить Ренуара от автомобиля «рено»[6]6
  Смысл каламбура в том, что слова «Ренуар» и «рено», несмотря на разное графическое изображение, на слух в английском и французском языках воспринимаются почти одинаково.


[Закрыть]. Но внешность бывает обманчива.

– Так чего ради тогда спрашивать меня?

– Видишь ли, деньги – это легко понять. Большинство негодяев берут деньги или все, что можно превратить в деньги. А этот парень, кем бы он ни был, как раз платит. И когда он получает какую-нибудь картину – это конец. Это то, чего он хочет. Картина, засоленная в каком-нибудь огнеупорном подвале. Он, правда, не может продемонстрировать ее, ну, по-настоящему. Не может даже похвастаться, что она у него есть. Зато он может достать ее из своего подвальчика и полюбоваться на нее. Вот о чем я хочу знать.

А ты знаешь, кто он такой? – спросила Элен. – Хотя бы имя?

– Имя – это немного. Оно не говорит мне, кто он такой.

Она разлила остатки вина, распределив его поровну по их бокалам.

– Ты надолго уедешь? – Этот вопрос вырвался у нее прежде, чем она успела прикусить язык.

– Уеду? Куда?

– Только не надо, пожалуйста, вот этого, – выставила она ладонь перед ним. – Зачем тебе хотеть узнать о ком-то, если ты никогда не собираешься увидеть его?

– Надеюсь, что на неделю. Ну, на столько, сколько это заняло бы у каждого. Ты полагаешь, что они отпустят меня?

– А кого ты будешь просить? Протеро? Латимера?

– Обоих. Одновременно.

– И какую причину ты им назовешь?

– Никола Хэммонд. Не все, конечно. Но кое-что.

– Но ты же обещал ей, что не будешь этого делать!

– Так я солгал. – Он допил вино. – Сейчас она уже в безопасности. Кто-нибудь другой может погоняться за ней, если Протеро захочет.

Элен взяла баранью отбивную с тарелки за косточку и стала ее есть. Она пыталась удержать в себе тот гнев, который испытала раньше, но он уже выскользнул из нее, испарившись вместе с вином. То, что Кэлли предал Никола Хэммонд, должно было разозлить ее. Нет, не из-за самой Никола, но потому, что это напомнило ей о риске, на который однажды уже пошла она сама и который, возможно, ей еще предстоял. Но, как ни странно, это не разозлило ее. Ее даже позабавило, как легко он сказал это: «Так я солгал».

– Выходит, дело было в этом? – спросила она. – В Сезаннах. Вот почему убили Хэммонда. И всех остальных.

Кэлли приподнял брови и покачал головой, что означало: все это мне и хотелось бы выяснить.

– На одной картине был пейзаж, – сказала Элен. – Вид его родного городка Экса, в Провансе. Там всякие горы и кипарисы. На другой... ну, это просто натюрморт из цикла, созданного во время его затянувшейся остановки в Париже. Ему не очень нравился Париж. – Она откусила еще несколько кусочков мяса и отбросила кость на тарелку. – Я думаю, это связано со страстью просто обладать картинами. Не так ли окажется в итоге?

* * *

Кэлли целовал ее, обнимал, оставляя следы своих пальцев на ее бедрах, и она пошире раздвинула ноги, потому что ей так хотелось. «Не одурачишь, – подумала она, – не одурачишь».

– Откуда эта страсть обладания? – спросил он. – Ты достаешь картину из этого подвальчика и смотришь на нее. Она твоя и ничья больше... Что-то в этом роде, да?

– Я не знаю. Спроси у какого-нибудь психиатра.

Его руки двигались медленнее, а мысли блуждали где-то еще. «Ах ты, ублюдок! – подумала Элен. – Ты уже летишь на самолете, уже прилетел... Думаешь, меня это волнует? Думаешь, я жила как монашка после того, как мы расстались?» Она быстро наклонила голову и слегка куснула кожу на его груди. «Ты думаешь, что твое „я хочу, чтобы ты вернулась“ – это игра только с одним набором правил? Думаешь, все держится на твоих желаниях, на твоих амбициях, твоих усилиях, твоей похоти?» Ее волосы скользили по его животу. Она куснула его чуть ниже бедра и внимательно посмотрела, не дернется ли он. «О нет, это и мои правила тоже. Нечего тогда тащить меня в постель, чтобы потом я тебя дожидалась. Такая уж у меня участь. Такое уж у тебя удовольствие». Элен облизала губы. «Я заставлю тебя понять», – подумала она. А Кэлли удивился, с чего это она вдруг рассмеялась.

* * *

Протеро приподнял усы указательным пальцем, словно желая набрать побольше воздуха в рот. Он сказал:

– Я говорил с Тедом Латимером.

Протеро любил позволить себе подобную фамильярность: она давала ему ощущение своей принадлежности к клану.

– Спасибо. – Это слово, конечно, не могло одурачить ни одного из них, но Кэлли думал, что это вполне разумная поблажка.

– Я полагаю, вы тоже говорили с ним.

– Я думал, что так будет лучше всего.

– А где... – Протеро заглянул на другую сторону рапорта Кэлли, ища имя. – Вот, Никола Хэммонд?

– Я не знаю. – Кэлли пожал плечами и развел руки. Только и всего. «Переиграл» – мысленно заметил он про себя. – Это был телефонный звонок, как я уже сообщал в моем...

– Выследила вас?

– Она звонила мне домой. Мой номер есть в телефонной книге. – Кэлли еще раз пожал плечами и подумал, что этого достаточно.

– А имя, которое она дала вам...

– Шмидт.

– Да.

– Ну, это все, что она мне дала. Отдел искусства и древностей сейчас проверяет дела ее мужа. А она исчезла.

– Вам нравится эта теория, не так ли? Массовые убийства, чтобы прихлопнуть одного.

– Я говорю вам то, что узнал от нее. После того как убили Хэммонда, им позвонили по телефону, пригрозив, что с ними будет то же самое, если они не отменят сделку. Чего ради она стала бы выдумывать это? Да и как бы она смогла? Это должно быть правдой.

Протеро снова взглянул на рапорт, отыскивая другое имя.

– Кемп – это предположение, – сказал он.

– Кемп – это зацепка. А что сказал Латимер?

– Мы разговаривали с департаментом полиции США в Таксоне, – с энергичным вздохом сказал Протеро. – Вы тоже можете поговорить с ними. Они, кажется, против этого не возражают. Но, как они заметили, нет никакой гарантии, что их мнение не переменится.

– Почему?

– Они знают о том, что известно Биньону. Ясно, что это не произвело на них особого впечатления. Все это слухи, если следовать их мнению. Этот Кемп, кажется, важная шишка. Мало кто видел его, но, когда у местных школ и больниц возникает нужда, он присылает им чеки.

– А с кем мне связаться?

Протеро приподнял какую-то бумагу со своего стола, взглянул в нее и отшвырнул обратно.

– Бек, – сказал он.

– Вы с ним, с Беком, говорили, когда звонили туда?

– Среди прочих.

– На какое время я могу поехать?

– Прежде чем строить какие-либо планы, поговорите с Беком. Позвоните ему.

– Но если я поеду, то на какое время?

– Максимум на неделю. – Протеро перебросил Кэлли ту бумагу через стол. – Поговорите с Беком. А потом – со мной.

* * *

На линии был какой-то шум, словно в дальней комнате у Бека упражнялся на своем инструменте кларнетист. Кэлли даже попытался уловить мелодию. Это было что-то напоминающее ему песню Эллы Фицджеральд. Ну, там где: «...если в знать нам хоть немного, что окончится дорога...»

А голос самого Бека звучал так, как будто его мысли были заняты чем-то другим. Проверкой краж со взломом за минувшую неделю или подведением итогов нарушений правил дорожного движения.

– Бросьте это, Кэлли, – сказал он. – Здесь ничего для вас нет.

– Вы говорили с Кемпом?

– Разумеется. Это богатый человек, он коллекционирует картины. Все приобретено законным путем. И у него есть... – Бек вдруг замолчал, и Кэлли представил, как он просматривает свои записи. – Ну эти... бумаги о происхождении. Так? Происхождение?

– Вы говорили именно с Кемпом?

– С его... ну, с этим парнем, который работает на Кемпа. С Генри Глинвудом.

– Кто он такой? Адвокат?

– Ну да. Что-то вроде этого.

– Но не с Кемпом?

– Я проверил. Послушайте, не надо приезжать сюда. Не тратьте зря времени. Мы вынуждены сказать, что не можем вам помочь. Я уже поговорил, вы знаете, с кем только можно. С ФБР... с этими ребятами...

– Так вы знаете Кемпа?

– Разумеется. Он славный парень.

– Мне говорили, что он немного отшельник.

– Ну, ему нравится уединение. Он имеет на это право.

– А что говорят в ФБР?

– Там тоже думают, что он славный парень.

– А вам известно о...

– Мне известно, что у вас там пропали какие-то картины. Ну и что? Это никак не связано с Кемпом. Никак. Вы же не можете придраться к парню такого полета без... Я хочу сказать, что вам надо бы для этого иметь хоть что-то.

– Хорошо, – сказал Кэлли.

– Я сожалею.

– Ничего, все нормально.

– И сожалею, что лишаю вас такого путешествия. Сейчас в Аризоне отличный сезон.

– Как-нибудь в другой раз.

– Приятно было поговорить с вами, Кэлли.

И снова эта мелодия: «...этот знакомый звук: тук-тук, да тук-тук, да тук-тук...»

* * *

Латимер вошел в свой кабинет, чтобы ответить на звонок.

– Ну, так лучше? – спросил Бернард Уорнер.

– Лучше, чем что?

– Чем звонить тебе на службу?

– Отчасти. – Голос Латимера был полон неприязни.

– Ты не обязан любить меня, Латимер, – сказал Уорнер. – Это не важно. Ты просто не вешай трубку – этого вполне достаточно.

– Ты от меня ждешь слишком многого.

– В самом деле? Ну давай тогда поговорим о том, чего ты сам ждешь. Я тут читал твои речи. Видел отчеты о них в газетах, да и по телевизору тоже передавали. Они вроде бы полны упоминаний о разных возвышенных вещах. Всякие там высокие моральные материи... Идеалы. Знамена, которые нужно поднять. Вершины, которых надо достичь. Но то, что мне известно о тебе, вообще-то не слишком возвышенно, а? Я знаю кое о каких вещах, которые тебе нравится делать, и знаю людей, с которыми тебе нравится это делать. И ты ждешь, надеешься, что я буду держать это в секрете, в секрете от твоей жены, от твоих детей, родных, твоего начальства – словом, от всего мира. – Уорнер помолчал, но не для того, чтобы побудить Латимера ответить. Он выстраивал следующую фразу: – Кэлли хочет поехать в Аризону.

– Да.

– И что там ответили?

– Я не думаю, что ему там будут очень рады.

– А он это знает?

– Полагаю, что да. Они дали мне для него контактное имя, ну, просто такая форма отказа, чтобы отмахнуться. Они попросту не желают об этом знать. – Латимер поколебался, а потом добавил: – Как и я.

– Я тебе уже сказал достаточно, повторять не собираюсь. Что тебе там удастся разузнать с помощью Кэлли – твоя проблема.

– И твоя тоже. Я не единственный, кому станет известно об этом. Он докладывает некоему Протеро, а не непосредственно мне. И еще есть его сержант, Доусон. Кэлли делится с ним, я полагаю.

– Это становится проблемой, – сказал Уорнер и замолчал.

– Что ты собираешься...

– Заткнись, – сказал Уорнер. И после новой паузы: – Что собирается делать Кэлли?

– Он хочет поехать. Он попытается убедить меня, что это необходимо. Будет лгать насчет ответа из Аризоны.

– Он может проделать это и надеяться потом выйти из воды сухим?

– Он прекрасный сотрудник, занимающий ответственный пост. Мы же тут не скот гоняем. Мы читаем донесения и на этом строим свои суждения.

– Пускай едет.

– Что ж, это я могу. Это не будет...

– Он становится серьезной помехой. Пускай едет.