Текст книги "Подземный Венисс"
Автор книги: Джефф Вандермеер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Подземка. Он десять лет не бывал там, и кто знает, насколько за это время все изменилось, исказилось, выродилось? Отчего-то Шадрах, как маленький ребенок, думал, что нижние уровни вовсе сгинули с тех пор, когда он их покинул, что они развеялись подобно кошмарам, от которых он безвозвратно проснулся. И почему такое место должно существовать? Этот вопрос намертво цеплялся за другие, давным-давно затерянные в темных и глухих коридорах. Временами дальние, угасающие вопли подземелий долетали до слуха мужчины, но тут же тонули среди миллиона других голосов, сумбурно шептавших о выживании. Так что же там, внизу? Уж точно не прошлое.
* * *
Узкий проулок. Небо втиснулось в щель между высотными зданиями. Изобилие мусора – консервные банки, пластиковые коробки с гнилыми объедками, дохлые звери, – все, что какие-то оригиналы решили не сбрасывать за городскую стену. Под шелестящими ворохами – порог в царство древности, заурядный эксплуатационный люк, крышку которого, чуть поднапрягшись, можно поднять одной рукой. Мужчина знал и более нормальные входы, но этот позволял путешественнику, проявив известную осторожность, миновать целых два нижних уровня и остаться незамеченным. Элемент неожиданности мог сыграть решающую роль.
Когда Шадрах застыл у мрачного преддверия, ветер затих, будто умер; угасли грохот и шипение машин на воздушных подушках и даже Иоанн Креститель перестал бесполезно дергаться в кармане плаща. Мужчина не слышал ни звука, лишь собственное учащенное дыхание. Круглая серая крышка принялась расти и расти, пока не заполнила собой весь мир. Казалось, из-под нее доносились голоса нижних уровней, желая отравить свет солнца. Подземка мало-помалу овладевала реальностью, точно легчайшая греза, перерастающая в тяжелый кошмар.
По ту сторону люка Шадраха поджидал скользкий клубок из червей и пиявок, это их невнятные писки слышал мужчина, и вся эта пульсирующая сизая масса ждала, когда он вернется домой. Образ внезапного, кишащего личинками мрака. Кап-кап воды. Предчувствие скрежета гигантских машин. Тьма. Резкие звуки головизоров, плюющихся зеленым светом за запертыми дверями в отгороженных коридорах. Тьма. Несмотря на все усилия разума, Шадрах понимал: внизу его накроет личная преисподняя. Водя поезда по пустырям и свалкам, он видел такое, чего горожане и представить себе не могли, но сейчас согласился бы на что угодно, лишь бы не возвращаться под землю. Нет, он туда не хочет. И не пойдет.
Мужчина единым движением открыл портал, ринулся в грязную дыру, вцепился в лестницу, уходящую в глубину, и захлопнул за собой крышку. Раздался гулкий звон железа. Шадрах прильнул к металлическим перекладинам. Затем пощупал отвратительно мокрую крышку, которую уже не сумеет поднять, потому что люки всегда запираются снаружи.
Выбора не осталось. Мужчина заскрежетал зубами и принялся спускаться, не зная даже, не крадется ли навстречу из темноты какая-нибудь тварь, чтобы внезапно напасть.
В омерзительно спертом воздухе отдавался эхом стук ботинок по перекладинам. Струйки пота заливали глаза. Пространство у лестницы сужалось, теснота грозила раздавить Шадраха, и он заторопился вниз, как безумный, сознательно замедляя дыхание, напрягая волю, чтобы не отпустить очередную перекладину и не рухнуть… куда?
Неожиданно под ногами возникла площадка. Накатило облегчение. Мужчина спустился и глубоко и судорожно перевел дух. Первая контрольная пройдена. Он одолел свой страх.
Шадрах огляделся. С двух сторон площадка упиралась в стены, третья тонула в сумраке. Прямо перед глазами темнела пустая шахта подъемника с открытой дверью. Тускло мерцающая зеленоватым светом кабина застряла на полпути. От нее пахло старой ржавчиной и новой смазкой. Бездонная шахта вела неизвестно куда: может, на три, а может, на триста уровней вниз.
Мужчина подошел, ухватился за металлический зазубренный край кабины. Если как следует подтянуться, можно будет забраться в подъемник.
Они напали сверху и еще с трех сторон – четыре мелких дрянных отродья, судя по писклявым голосам. Шадраха повалили так близко от шахты, что ему пришлось откатиться, прежде чем даже подумать о защите. У двоих вместо ног были шишки-наросты. Откатываясь, мужчина быстрым безжалостным пинком отшвырнул одного из напавших прямо к лестнице. Прочие – они оказались на удивление тяжелыми – не унимались, влажно и гадко дыша жертве в лицо, визжа на каком-то дебильном наречии. У них были когти. И зубы. И нож, которым Шадраха попытались пырнуть, но который треснул, наткнувшись на лазерный пистолет. Почки ощутили удар, будто от лапы ящера. Мужчину принялись бить головой о каменный пол, но то ли голова была тверже камня, то ли напавшему не хватало сил – в общем, Шадраха лишь укачало. Прижав ему левый локоть, третий враг полез в карман плаща и на свою беду обнаружил Крестителя. Иоанн отхватил выродку несколько пальцев. Тот заорал, а мужчина, воспользовавшись его замешательством, высвободил руку. Нашел пистолет. И выстрелил в воздух, обрушив на головы грабителей дождь из булыжников. Краткая вспышка на миг обрисовала лысую голову, пылающие глаза на бескровном лице и юркий язык.
Так же стремительно, как и подвергся нападению, Шадрах оказался на воле, а Иоанн Креститель беспомощно прокатился по полу, щелкая челюстями.
Мужчина вскочил и уцепился за лестницу, собираясь карабкаться обратно. Однако в этом не было нужды: двуногие разбойники бросились в шахту подъемника. Их товарищи-калеки кое-как добрались до открытых дверей и ринулись следом, что походило уже на какое-то ритуальное самоубийство.
Шадрах дошел до края, уставился вниз. Бледные, точно шляпки грибов, парашюты незадачливых грабителей грациозно растаяли в сумраке. Мужчина прицелился, но в последнюю секунду не стал нажимать на спуск.
Вместо этого он забрался в подъемник, набрал самый нижний уровень, настроил лифт на скоростное возвращение и, застопорив кнопку аварийной остановки, как только кабина со скрипом и грохотом тронулась с места, выскочил на площадку.
Шадрах подобрал блюдо с Иоанном, а сам уселся у стены рядом с лестницей. У него болел побитый левый бок, разбитая губа и слегка вывихнутая правая кисть. Устраиваясь поудобнее, мужчина вдруг нащупал какой-то гладкий предмет и поднес его к самому лицу, чтобы рассмотреть при тусклом зеленом свете.
– Ого! – сказал сурикат. – Надо же, бомба. Маленькие изверги хотели меня взорвать.
Шадрах уставился на Иоанна Крестителя, а тот на него.
– Почему? – спросил мужчина. – Откуда в комнате Николь взялся наемник?
Сурикат постарался цапнуть его за пальцы.
– Какой тебе толк молчать? Ты же не зверь. Не робот. Ты скоро помрешь.
Иоанн ответил:
– Она-то меня считала зверем. Я даже думал, она способна на геноцид.
Тогда Шадрах затолкал металлический цилиндр в левое ухо сурикату. Креститель завизжал, начал сыпать проклятиями, которые превратились в бессвязный лепет.
– Так и знал, что ты недоделанный, – обронил мужчина.
В этот миг подъемник достиг пола; раздался душераздирающий скрип металла, а за ним – самое меньшее два вопля.
Шадрах подобрал Иоанна, бросил:
– После договорим, – и запихнул голову обратно в карман.
Морщась от боли, поднялся на ноги.
– Добро пожаловать вниз, – произнес он и засмеялся.
Правда, смех получился похожим на звон разбитого стекла.
* * *
Шадрахом овладело какое-то странное состояние. Мир теперь состоял из выдохов и провалов, интервалы между событиями исчезли, а действия приобрели убийственно холодную четкость: оставались только места, куда он прибывал, и места, которых еще предстояло достигнуть. Едва покинув одну остановку, мужчина мигом оказывался на следующей. Пробиваясь на пятый уровень, он смутно замечал, как гаснет и загорается свет, как трется кожа о кожу в людных коридорах перенаселенных общин, которые он пересекал подобно бледному призраку, а за ними – просторные и пустынные переходы. Не раз и не два чужака останавливала бравая рука местного представителя закона, чтобы спросить, зачем он явился, и мужчина отвечал взглядом, от коего коробилась душа.
Лишь однажды сумел он стряхнуть обреченное настроение, когда оказался в старом техническом лифте, который мчался вниз, пронзая мрак. Горели только красные аварийные огни; лица пассажиров тонули в кровавом свете, и все глаза смотрели на пистолет в руке Шадраха. Подъемник ревел и вздрагивал, точно зверь, готовый ринуться в самое сердце ада. Сквозь дыру в полу были видны проносящиеся быстрее ветра камни стен. Мужчина подумал, что эта кабина олицетворяет его собственную жажду крови, исступленную любовь, что сокрушает все нервные окончания, похищает клетки тела и мозга.
Впрочем, такой самоанализ доходил до ненормального: пропуски, выдохи между событиями заполняли воспоминания, ведь не был же Шадрах беспощадной, не знающей раскаяния машиной мести. Скорее хрупким сосудом, готовым сломаться под бременем человечности. К тому же он помнил эти места. Каждый шаг заводил все глубже в прошлое. Страх остаться голодным или делить тесную комнатушку с пятерыми братьями и сестрами, рано вставать и поздно возвращаться с горного производства. Каждодневные молитвы о том, чтобы лотерея подарила спасение, вывела на поверхность – в иную, чудесную страну по ту сторону мрака. Первым, что накатывало за пределами комнаты, которая служила семье домом, был гул и лязг – песня горных машин. Очень скоро Шадраху довелось увидеть вблизи эти чудовищные четырех-пятиэтажные корпусы из черного металла, источающие жару, словно пот, отчего постоянно казалось, что ими владеет праведный гнев, заставляющий кипеть, пузыриться, дымить. Их немилосердное сияние слепило даже привыкшие глаза. Машины лишь на мгновения просвечивали сквозь ореол из пламени: иссиня-черные – чернее самой ночи – кожухи, точно в железном храме; яркие спицы, блестящие, как полуночная морская звезда; прогорклая вонь: Шадрах не сразу распознал запах собственного каторжного пота; отлетающие металлические опилки, что проникали сквозь одежду. Ржавчина загоралась, крохотные частички, оседая на робах, прожигали ткань и внедрялись в кожу мизерными угольками, чтобы вспыхнуть белым огнем и угаснуть. Остававшиеся следы не болели, только чесались, но испещряли тело и лицо оранжевыми крапинами, которых Шадрах обычно не замечал, не считая тех редких случаев, когда семья отправлялась в залитые светом и полные зеркал балаганы.
В конце концов он освоился. Ночное зрение развилось до такой степени, что мужчина выбросил инфракрасные очки. Кожа загрубела, на руках появились узловатые мускулы, а ноги нарастили мышечную массу – все для того, чтобы тягать исполинские рычаги и толкать нагруженные тележки. В те дни, когда машины пели под тяжестью минералов, которые успели выгрызть из гор своими громадными челюстями, у Шадраха появлялось чувство, будто бы он и есть пламя, рабочая площадка из тысячи мелких созвездий.
Отец тоже трудился в шахтах. Отец: неразговорчивый великан, таявший год от года, как если бы огонь пожирал его, но и жалкая оболочка продолжала из последних сил корпеть на благо семьи.
Мать постоянно меняла рабочие места, была гибкой и легкой, почти ветреной, по сравнению со стоически непреклонным мужем. Это она выучила сына читать и писать по книгам, похищенным из древней библиотеки, поскольку гражданская война, в которой каждый был сам за себя, уничтожила школьную систему образования.
И почему только, спрашивал он себя уже после того, как лотерея выпустила его на поверхность, а родных обрекла на вечную тьму, почему никто не боролся с устаревшими методами горной добычи? Лишь долгое время спустя, прижившись в верхнем мире, Шадрах осознал, что на самом деле за машинами не было никакого контроля, что внутренние распри гражданской войны оборвали всякую связь между наземными компаниями и подземной обслугой. Горнорудное оборудование до сих пор как-то служило, и лотерея крутилась исправно, но все без цели. Следуя традиции, будучи втиснуты чересчур глубоко в чрево железного зверя, чтобы заметить, что тот уже давно со скрежетом остановился, Шадрах и родные сами продались в рабство. Однако было уже слишком поздно, чтобы сказать им об этом.
Глава 3Попав на пятый уровень, Шадрах очень скоро нашел то, что искал: круглый тоннель, забитый калеками. Тусклое золотое свечение, наполнявшее коридор, обрисовывало все их увечья со сверкающей изощренностью.
У того не хватало руки, у того ноги, носа, глаза. Кое у кого все органы были на месте, но уже не надолго. Некоторые явились не за тем, чтобы получить недостающую ногу, но чтобы лишиться второй. Многие пришли с палатками, спальными мешками и стульями. Неровная очередь все время ворчала. Ворчала, беспокойно ерзала и снова ворчала. Каждый отворачивался от света, даже незрячий. Почему-то увечные выглядели нормальнее, чем целые люди.
Шадрах подошел к первому попавшемуся калеке – маленькому дедку в полинялом зеленом костюме, который устроился на подносе с колесиками, выпустив пустые штанины вперед. Седая борода подчеркивала широкие скулы и большие глаза водянисто-голубоватого цвета. Скелету старичка был деликатный, как у певчего дрозда. Мужчина опустился рядом на колени.
– Нездешний, да? – спросил дедок.
– Раньше был. А что, теперь везде так? На всех уровнях?
– Долго же тебя где-то носило, – ответил старик. – Не так, а хуже. Чем ниже, тем хуже.
– А очередь куда, в банк органов?
Собеседник склонил голову набок, задумался и произнес:
– Ну.
Мужчина поднялся.
– И долго ждать?
– Скажи лучше, долго стоять?
– Ладно, долго стоять?
– А столько же, сколько и ждать, – гоготнул дед.
Шадрах наклонился и влепил ему пощечину.
– Долго стоять?
Старик передернулся, расширил глаза.
– Очередь – четыре мили, – ответил он, сглотнув слезы.
– Четыре мили?! Это же на несколько дней. У меня и часа-то нет.
– Торопишься сдать? – Дед жадно уставился на ноги молодого мужчины. – А то, если хочешь, я за тебя подежурю. Вместе пойдем…
Это было последнее, что услышал Шадрах, прежде чем устремиться в тоннель, выставив перед собой бляху и пистолет – личные талисманы против мрака.
* * *
Поначалу все шло неплохо: люди шарахались от оружия, или от бляхи, или от сердитого взгляда, – можно было подумать, что между местом в цепочке и силой сопротивления существовала обратная связь. Однако чем ближе к голове очереди, тем плотнее теснились ожидающие и тем неохотней они уступали дорогу неизвестному выскочке. Шадраха толкали, хватали за рукава со злостью, накопившейся в отсутствие утраченной плоти. Дошло до того, что мужчине пришлось палить из пистолета, чтобы заставить их посторониться. Мамаша с ребенком на руках принялась кричать, но Шадрах вытащил голову Иоанна Крестителя и сунул ей под нос; голова завизжала в ответ, и женщина завопила уже совсем по другой причине. Высокий одноглазый силач, вообразивший себя борцом, попытался было встать на пути, но тут же очутился на полу, зажимая свои яйца. В очереди, к изумлению Шадраха, попались и сурикаты. Чтобы сбить их с толку, мужчина снова достал Иоанна:
– Ему нужно тело, срочно!
В воздухе все резче пахло мочой и потом; Шадраха мало-помалу пробирала клаустрофобия. Он молотил кулаками по вражеской многолапой твари, он кричал и пинался, медленно продираясь вперед, чувствуя, что тонет, и вот, когда мужчина понял, что больше не вынесет, в этот самый миг тоннель выплюнул его в приемную банка органов.
Шадраха встретили пять кряжистых представителей обслуживающего персонала. Учтивая секретарша. И медсестра с весьма деловитым видом.
– Ваше имя, сэр? – хмуро осведомилась она, сверяясь с голографическим списком, который висел перед ней вроде полупрозрачной паутины из пурпурных каракулей.
В модной раскраске секретарши сквозило нечто демоническое. Дородный обслуживающий персонал отличался шрамами на головах и нервической дрожью.
Шадрах показал бляху, а пистолет убрал в карман. Знак всемогущего Квина возымел свое действие, и посетителя любезно проводили к дверям.
– Сюда проходите, – сказала сестра. – Подождите хирурга. Он вам поможет.
Мужчина вошел – и ахнул, ступив на высокий помост. Под ногами лежал основной этаж банка органов. Над полом ярусами вздымались колонны, которые упирались в потолок футах в двухстах над головой. Перед глазами тянулись до самого горизонта ряды высоких каменных арок. С первого взгляда помещение более всего напоминало соборы, возведенные в районе Толстого в подражание храмам древности, но странным образом сменившие назначение.
Там, где по стенам полагалось размещаться статуям святых, располагались в прозрачных капсулах человеческие тела, чья белая-белая кожа даже поблескивала на свету, – ряды над рядами, множества и множества тел, бесконечность, от которой становилось дурно. Колонны, что поднимались и образовывали арки пучками по пять или шесть штук, вовсе и не были настоящими колоннами, а трубопроводом для крови и прочих жидкостей. Гигантские алые, зеленые, синие и прозрачные трубы прорезали собор подобно артериям. Вверху виднелись подсвеченные изнутри витражи с абстрактным рисунком, оказавшиеся на самом деле стеклянными полками, за которыми хранились органы: желтые печени, красные сердца, бледные руки, белые глазные яблоки, четки из нервов, удаленных из организма.
Позади на помосте находилась мемориальная доска в честь павших хирургов – и новые ряды тел, каждое из которых смотрело перед собой отрешенным, страдальческим взором истого мученика, но ни одно не походило на Николь.
Над головой, в ужасно спертом воздухе, провонявшем кровью и густо гниющими трупами, кружилась пыль и шары наблюдательных видеокамер, усеянные выпуклыми линзами, бесчисленными, как поры. Из крыльев собора смутно раздавался шум работы хирургов (так подумал Шадрах): звон скальпеля о скальпель, будничные мужские голоса, булькающие вскрики. Впрочем, стоило их вообразить, как призрачные звуки растаяли. А вокруг – и сверху, и снизу – никого, кто бы шевелился или же не был замурован в стене, точно мертвец.
Сплошная тишь да гладь, и никакого отпора. Мужчина даже растерялся, так что когда из длинной анфилады послышался дробный шум, он скорее испытал облегчение, нежели тревогу. По мраморному полу топали чьи-то ноги. Звук не исчез, но стал еще громче, отчетливей и почему-то жестче, петляя между колоннами с ихором и кровью.
Шадрах напряженно всматривался сквозь арки, пытаясь отыскать его источник. Раздался смех – короткий, лающий, невесть откуда. Визг – протяжный, женский. Затем опять ничего, кроме топота. Вот за колонной робко мелькнула тень, глазам померещилось какое-то движение, на миг возникло лицо, которое будто бы растворилось в мраморе. И снова дробь шагов. Мужчина достал пистолет и двинулся к лестнице, ведущей вниз.
Наконец-то какой-то враг, и можно действовать. Но тут что-то вышло на свет. На расстоянии это больше всего смахивало на изуродованную букву «Н» со сломанной перекладиной: две вертикальные черточки, а между ними горизонтальная. Когда загадочное нечто приблизилось, хотя и бочком, и хромая, Шадрах осознал, что ошибся. Перед ним были два человека, соединенных посередине. Они бежали, кружились и бранились и так постепенно оказались у подножия лестницы. Мужчина рассмотрел пару дряхлых существ, иссушенных, согбенных, морщинистых до полной невозможности различить их пол. Эти люди дрались между собой за белоснежное тело девочки. Из огромного разреза подле груди улыбались ее внутренности.
– Добро пожаловать в собор кадавров, как мы его называем, – послышалось за спиной.
Шадрах рывком обернулся.
Позади стоял сухопарый бледный мужчина с ястребиными чертами лица. Глаза его прятались за очками, а одеяние состояло из багрового докторского халата и алой шапочки. Руки в ржаво-красных перчатках человек держал так, чтобы кровь с них капала на мраморный пол, а не на форму. Вид у него был старый и юный одновременно, как если бы тревожные морщины до времени отпечатались на лице подростка.
– А вот этого не надо! – рявкнул незнакомец, указывая на пистолет.
Шадрах неохотно спрятал оружие в карман и спросил:
– Вы кто?
Наморщенный лоб.
– Меня зовут доктор Фергюсон. Я делал важную операцию, а вы меня отвлекли.
Казалось, он только теперь вспомнил о своих перчатках и, аккуратно сняв их так, что чавкнула резина, швырнул в угол.
Увидел взгляд собеседника и тоже посмотрел на монстров у подножия лестницы. Один из них взвалил себе на спину правую ногу девушки; теперь они дрались за левую.
– Не обращайте внимания. Как ни прискорбно, это спонсоры, покровители наших исследований. По условию контракта им дается полная воля в соборе. Боюсь, у них предсмертное слабоумие. Теперь вот играются с трупами.
Шадрах отвел глаза и покосился на ногти Фергюсона, насквозь пропитанные кровью.
– И вы разрешаете?
Доктор пожал плечами.
Это предусмотрено контрактом о непрерывной помощи. Знаете, трупы ведь мертвые. – Мрачная ухмылка. – А вы чего ждали? Когда вокруг столько мяса, тут не до мистики. Это же несерьезно. И кстати, представьтесь, пожалуйста. Вы так раздразнили очередь, что в коридоре до сих пор пыль столбом.
– Я от Квина. – Шадрах машинально достал свой знак и сунул его хирургу, окидывая взором чудовищно красивый собор во всей его широте и глубине.
Доктор Фергюсон вернул бляху.
– Что вам нужно? Меня ждут в операционной.
– Я тут ищу донора.
Губы собеседника тронула слабая улыбка.
– Все ищут.
– Нет, мне нужен конкретный человек.
– Номер какой?
Шадрах протянул распечатку.
Доктор Фергюсон добрел до помоста и нажал на какие-то кнопки. Вспыхнул голографический экран.
– Сейчас, погодите минуту, произнес хирург, утирая лоб левой рукой. На коже осталась алая полоса. – Ну, расскажите, как там, наверху?
– А вы не видели?
– Ни разу.
– Здесь и родились?
– Нет, родился там, но я ничего не помню про там, только про здесь. Понимаете, когда ваш мир ограничивается пределами человечьего тела, то макромир кажется таким громоздким, таким далеким, туманным… А, вот. – Он прочел на экране какой-то номер. – Донор еще у нас. – Тут доктор нахмурился. – Даже не знаю… Ладно, пойдем. Я покажу дорогу.
– А что такое? Что случилось?
– Да так, ничего. Идем.
Они сошли по ступеням. Благодетели утащили куда-то тело, остался только пурпурный ихоровый след на мраморе. У подножия лестницы доктор Фергюсон помедлил, окинул глазами огромные залы и повернул налево. Шадрах не отставал; его угнетали головокружительные размеры собора, который смотрелся еще необъятнее с нижней площадки. В колоннах мощно струились потоки крови, а по углам высоких арок мужчина заметил горгулий, которые при ближайшем рассмотрении оказались вовсе и не горгулиями, а человеческими головами, затянутыми в белые презервативы и закрепленными на мраморе. Лица у них были не слишком довольные. Приступ гадливости отравил Шадраху чувство облегчения от скорой встречи с Николь, и он незаметно нащупал в кармане оружие. Не нравился ему этот Фергюсон.
Снова дробный шум; мужчина резко обернулся, и как раз вовремя: мимо пронеслась группа интернов с каталкой, нагруженной сердцами, языками, глазами. В спешке одно из мягких яблок выпало на пол. Шадрах окликнул, но врачи пропустили предупреждение мимо ушей и скрылись из виду.
Доктор хмыкнул:
– Это всего лишь глазное яблоко. Там, откуда оно взялось, такого добра навалом. И души у него нет, один только глаз.
Он разразился неистовым смехом и пнул белый шарик в угол.
Потом они долго шли по длинному коридору в молчании. Но вот Фергюсон обернулся и, скаля зубы, замедлил шаг.
– А вы уверены, вы точно хотите увидеть этого донора?
– Хочу.
– Зрелище может оказаться не из приятных.
– Знаю, – обрубил Шадрах, надеясь, что доктор заткнется.
Хирург отвернулся и пошагал дальше; посетитель за ним. Немного погодя до их ушей стали долетать глухие стоны и плач, в которых слышалось отчаяние, обещание долгих дней предсмертной агонии. В конце коридор уводил налево. Звуки доносились из-за поворота.
На углу Фергюсон остановился.
– Вы мне так и не ответили, – заметил он.
– На что? – спросил Шадрах.
Ему представлялась толща льда, от которого твердеют вены. Мужчине было страшно. Страшно оттого, что ждало за углом.
– Как оно там, наверху?
– Светлее.
Притворная улыбочка.
– Я рад, что ты сволочь. Правда, рад. Так даже легче.
– Что легче?
– Здесь уже не до санитарных норм, не до правил, ясно? А как иначе нам управляться с потоком? Тела идут и идут… Вот сюда, за угол, мы их потом и отсылаем.
Лицо хирурга исказила сардоническая усмешка, он похлопал посетителя по плечу:
– Крепись. Собери свою волю в кулак. Пойми, куда может завести человека отчаяние. А теперь я тебя покину.
И тронулся прочь. Когда он почти пропал из виду, Шадрах крикнул вслед:
– А вы правда доктор?
Но тот был уже далеко, и мужчина не разглядел, кивнул он или помотал головой. Без разговоров доктора Фергюсона, без эха его шагов крики, стенания и плач словно набрали силу.
На стене перед глазами Шадраха висело тело, к которому подводилась кровь и прочие вещества. Это был мальчик, похожий на уснувшего ангела. Глаза были закрыты, идеальный рот безмятежно улыбался. Ребенок не слышал воплей; окруженный околоплодной жидкостью, он спал и грезил о верхнем мире и знать ничего не знал, кроме того, о чем твердил ему голос тела.
Шадрах поежился, расправил плечи, глубоко вздохнул и, не тратя времени даром, повернул за угол.
И чуть ли не сразу уперся в тупик. Неужели доктор Фергюсон обманул? Но до ушей по-прежнему долетали стоны, причитания. И вроде бы они звучали откуда-то снизу. Мужчина шагнул вперед и застыл: справа возникли ступени. Лестница вела к железным воротам, а за воротами… бездна, кишащая плотью. И дети – они творили что-то неописуемое. Ребятишки колупали глазные яблоки из лиц, торчащих между металлическими прутьями. Вначале казалось, это люди выглядывали наружу из темницы, но нет: головы были отрезаны от тел, изуродованы, бледны и кровоточили. Дети выковыривали широко раскрытые глаза, словно искали на берегу жемчужины. За воротами и рядом охранников-сурикатов тянулись вдоль стен самоохлаждающиеся «кувшины», где лежали, хранимые от всех превратностей внешней среды, основные органы. Печени, почки, сердца и целые нервные системы, схожие с ветвистыми виноградными лозами, существовали в соседних мирах, среди зеленоватой мути. В прозрачных сосудах ярко светились мозги, в которых через стволы поддерживалось жизнеобеспечение, однако более всего было ног и рук. Отсеченные от своих бывших хозяев, они лежали сырыми грудами либо стояли, как манекены.
Но скалящиеся, похожие на привидений потенциальные покупатели плевали на весь этот жизненный материал, они торговались и даже дрались из-за того, что лежало к ним ближе.
Наконец один из охранников хрипло рявкнул:
– Ну что, вы входите или как?
Шадрах посмотрел на него пустыми глазами. Сурикат повторил вопрос, он кивнул, и внешние ворота распахнулись. Когда они сомкнулись за спиной, мужчина собрался с духом.
– Я тут ищу одного человека. Есть вероятность, что он жив. Куда идти? Что делать?
– Если вам повезет, – отвечал охранник, – найдете его вон там, дальше, где у нас хранится свежачок. – Он осклабился, показав пожелтевшие зубы. – Скоро привыкнете. Все привыкают.
Шадрах вошел за внутренние ворота, и на него нахлынул базарный гул, вопли торговцев, нахваливающих свой товар. В этом было столько скверны, что у мужчины загудело в голове. Сердце, жаждавшее найти возлюбленную целой и невредимой, болезненно сжалось перед суровой реальностью. Мозг отказывался принять то, что уже принимали глаза. Мужчина ощутил себя поверженным, растоптанным, и из его груди вырвался такой глубокий и тоскливый вопль, неизъяснимый и в то же время такой человеческий в этом самом бесчеловечном из мест, что даже окаянные детишки оставили свои лихорадочные забавы с частями тел и с изумлением обернулись посмотреть на рослого, потерпевшего удар чужака.
Запах стоял, как в склепе, чего и следовало ждать, поскольку далеко не все органы сохранили свежесть и были пригодны для пересадки; бессмысленно блуждая в толчее, Шадрах никак не мог понять, зачем их вообще покупают. К примеру, вон та зеленая нога, она же сгнила наполовину – а одноглазый торгуется за нее так, что пена у рта. Или раздавленный череп с полувытекшими мозгами – кому и на что он может сгодиться? Когда же подземный мир успел докатиться до подобного зверства?
Наконец Шадрах нашел в себе силы спросить дорогу, и какая-то женщина объяснила, куда идти, минуя гнусную бойню. Но почему-то в указанном месте обнаружилась лишь целая гора конечностей в самом разном состоянии, которую сторожил сердитый голый карлик.
– Где мне найти доноров? – спросил мужчина.
Карлик сделал вид, что роет землю руками, и ткнул пальцем в гору.
– Прямо там? – произнес Шадрах. – В куче?
Сторож кивнул.
Тогда мужчина склонился и начал разгребать падаль вокруг себя. Карлик смотрел на него и ухмылялся, не предлагая помочь.
Шадрах распрямился, тяжело озираясь, будто попал в трясину кошмарного сна. Впрочем, его тело само знало, что делать. Мужчина снял свой плащ, отложил его в сторону и вошел в огромный курган из ног.
Курган был действительно огромный, и лишь немногие из конечностей предварительно упаковали для сохранности. Большинство швырнули в кучу просто так загнивать или же кое-как заморозили. Гора воняла испорченным мясом. Имела вкус тухлого мяса. Собственно, из него же и состояла. Но Шадрах упорно продвигался вглубь. Вскоре он утонул под верхними слоями, однако внутри, прямо сквозь плоть, оказались прорублены тоннели для удобства поисков. Мужчина уже не отпихивал мертвые ноги, шагая по бледному коридору, сквозь вернисаж смерти. Лицо и руки поминутно задевала то твердая, окоченелая, то мягкая, разбрюзглая плоть. При каждом шаге конечности дергались и подрагивали; некоторые лениво шевелились, точно вспоминая прежнее тело и жизнь. Лицо Шадраха побагровело от спекшейся крови, пожелтело от вязкого жира. Время от времени он поднимался наверх глотнуть воздуха и тут же нырял обратно, устремляясь на поиски. Иногда ему попадались тела поцелее: то здесь, то там мелькал клок черных волос или глазное яблоко с расширенным зрачком, и мужчина весь напрягался, думая, что нашел ее, но вновь и вновь разочаровывался. Не будучи в силах поверить в реальность подобного места, он и не верил: считал, будто имеет дело с набором голограмм или бредит, перебрав наркоты.
Потребовалось где-то полчаса, и все-таки он откопал свою милую – у самого дна, подключенную к аппарату жизнеобеспечения и запеленатую в длинный и твердый кокон: снаружи осталось одно лицо, прикрытое целлофаном. Кроме левого глаза и кисти, она потеряла еще ступню и грудь, но в основном осталась нетронутой.
