Текст книги "Опасный поцелуй"

Автор книги: Джефф Эббот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Глава 15

Хезер Фаррел провела прохладную, влажную ночь в небольшой дубовой роще недалеко от пляжа «Маленький шалун». Высокие деревья с пышной листвой надежно скрывали ее от посторонних взглядов. Лежа на спине, девушка смотрела на ветки, напоминавшие узловатые лапы, которые гнулись под непрекращающимся ветром и указывали ей в сторону залива. Ночью деревья выглядели пугающе, словно их перенесли из леса, где плутали когда-то Гензель и Гретель из знаменитой сказки братьев Гримм. Проснувшись, она почистила подвявший апельсин и съела его, наблюдая за несколькими прогулочными яхтами, которые в это свежее осеннее утро уже курсировали по водам залива. Хезер достала из рюкзака свой альбом и начала делать наброски: нос яхты, разрезающий волны, пенный след за кормой, круто изогнутые очертания корпуса, взлетающий на волне капитанский мостик.

Рисуя, она что-то мурлыкала себе под нос.

Она надеялась, что придет Сэм. Она знала, что отец Сэма умер, и правила приличия требуют, чтобы он был дома. Без сомнения, парень очень расстроен. Но Хезер все-таки ждала его, рассчитывая, что он предпочтет утешить боль на пляже и оставит на время свою отмороженную мамашу и эгоцентричную бабушку. Возможно, он предпочтет ее…

Хезер хотелось принять душ; в полицейском участке ей удалось только очень быстро обмыться в ванной– комнате. Она выдавила на палец зубную пасту и почистила им зубы и десны, а потом прополоскала рот глотком воды из большой бутылки, которую всегда носила в своем рюкзаке. Выйдя из дубовой рощи, Хезер направилась к берегу пляжа «Маленький шалун», где и нашла Сэма, который сидел, наблюдая, как на песок накатывает прибой.

Хезер тихо подошла к нему сзади и хотела погладить его прохладную кожу на шее, волосы, которые были такого же цвета, как у отца. Но вместо этого она нежно коснулась рукой его спины.

Сэм Хаббл обернулся. Гладкие щеки юноши раскраснелись на ветру. Белки глаз тоже были красные, возле носа – размазанные сопли.

– Привет, подруга, – сказал он.

– Привет. – Она застенчиво поцеловала его в щеку. Затем вытащила из кармана джинсов салфетку и вытерла ему нос. – Все в порядке, все будет в порядке.

– Не нужно, чтобы нас видели вместе, – мягко произнес Сэм. – Кто-нибудь из бабушкиных шестерок, скорее всего, уже ищет меня. Предполагается, что я должен находиться дома, безутешный от скорби.

Хезер нравилось, что Сэм употребляет необычные слова вроде «безутешный» – это звучало так по-умному. Умные парни казались ей более сексуальными, но таких среди ее знакомых было немного. Она сделает ему маленькую татуировку – возможно, это будет цветок вереска, [7]7
  Heather –имя девушки; heather – вереск (англ.).


[Закрыть]– когда они поедут в Новый Орлеан, и Сэм станет еще привлекательнее.

– Значит, сидим тихо и не высовываемся? – спросила она.

Сэм хлюпнул носом и пожал плечами.

– Возможно, неделю или где-то так.

– А когда мы уедем? И вообще, мы сможем отсюда уехать?

– Да, – коротко ответил он.

– Но тогда тебя объявят в розыск. Да и твоя бабушка ни за что не отпустит своего внука.

– Я об этом уже подумал. Никакого скандала – они с мамой не будут меня искать. Даю гарантию. Они объяснят людям, что я отправился в интернат в Хьюстоне. – Сэм потер нос тыльной стороной ладони. – А вот если они не захотят отпустить нас, тогда мне придется открыть рот.

Хезер услышала решимость в его голосе, но легче от этого не стало. Она слегка отстранилась от него и пальцем нарисовала на влажном песке сердечко. Их план казался абсолютно невыполнимым, но ей всем сердцем хотелось, чтобы он сработал. Тогда они могли быть вместе, на свободе, без Пита, Люсинды и Фейс. Эх, какая же ты оптимистка, девочка-хохотушка. Все это просто самообман.

– Я хочу верить, что у нас все получится и мы освободимся от них, – сказала Хезер.

Он ничего не ответил, уставившись на свинцово-серые воды залива.

– Ты в порядке? – спросила она.

Сэм пожал плечами.

– Он был мне отцом какие-то две недели. Что такое две недели, Хезер, по сравнению со всей моей жизнью? Фигня! В процентном отношении даже вычислять смешно. Я летом в лагеря уезжал на более длительное время.

Он надолго замолчал. Хезер мучительно хотелось взять его за руку, но вместо этого она только крепче прижала ладони к прохладному влажному песку.

Сэм заплакал. По его щекам потекли крупные тяжелые слезы, слезы по отцу. Когда она крепко прижала его к себе, он сдался и дал волю тяжелым, сотрясающим все тело рыданиям. Ласково поглаживая его плечо, Хезер подумала: «Он не смог бы так поплакать перед своей мамой или бабушкой. Не положено».

– Прости, – наконец пробормотал он. Ему было пятнадцать, на три года меньше, чем ей, и то, что они были вместе, казалось абсолютно безрассудным. Но ведь и мир вокруг тоже был безрассудным, так почему бы им не действовать ему под стать? Сэм прильнул к ней, и она стала вытирать его щеки и глаза, припухшие от слез. Парень крепко поцеловал ее, и они упали на песок, размазав нарисованное сердечко.

Сегодняшний день Уита был типичным с точки зрения всех радостей жизни мирового судьи. Для начала он определил в окружную тюрьму одного постоянно всхлипывающего плотника из Дариуса – небольшой рыбацкой деревушки на северной границе округа Энсайна. Этот забияка подбил глаз и сломал нос своей жене во время утренней ссоры, которая произошла из-за подгоревшего тоста.

– Пожалуйста, не сажайте меня в тюрьму, – умолял драчливый супруг. Он был ненамного старше Уита, но хныкал и скулил, словно пристыженный ребенок. На футболке его по-прежнему были видны пятна крови – следы утренней разборки. – У меня клаустрофобия. Это сведет меня с ума, судья. Пожалуйста, ну пожалуйста…

– Послушайте, мистер Рейнольдс. – Уиту очень хотелось бы обратиться к нему на открытом слушании суда так, чтобы он почувствовал себя маленьким сопливым негодником. – Я не желаю выслушивать ваши стоны, жалобы и проклятия. Вы слышите меня, сэр?

В ответ этот великовозрастный ребенок громко захлюпал носом.

– Да, судья, конечно, слышу.

Уит рассказал ему о предъявленных обвинениях, о его праве нанять адвоката, праве хранить молчание и требовать бесплатного адвоката, если у него самого нет на это средств, – то есть зачитал ему все права, о которых тот уже слышал, когда его арестовывали помощники шерифа Энсайны. Большое дитя продолжало часто мигать, словно с соображением у него было туговато, поэтому Уит – аккуратно и спокойно – на самом доступном для понимания языке еще разок повторил все, что сказал чуть раньше. Для Мозли это был первый арест по поводу жестокого нападения одного из супругов. Уит назначил сумму залога по максимуму – десять тысяч долларов.

– Это больше денег, чем есть у мамы, – захныкал Рейнольдс, забыв, что маме придется выложить сразу только процент, а не всю сумму.

– Ваша забота о даме очень трогает, – сказал Уит.

Но не кажется ли вам, что вы печетесь не о той даме. – Он внимательно посмотрел на странноватого мужчину.

Я также издаю в отношении вас чрезвычайный охранный приказ, мистер Рейнольдс, по заявлению вашей жены. Это означает, что после внесения залога вы не должны будете приближаться к ней в течение шестидесяти дней.

– Но я же люблю ее, – всхлипнул обвиняемый.

– Тогда за эти шестьдесят дней ваши чувства станут еще крепче. Если вы подойдете к ней, то сразу же снова предстанете передо мной, и я устрою для вашей задницы, мистер Рейнольдс, настоящее средневековое наказание.

Когда драчуна выводили из зала заседаний, он опять начал вопить, что вовсе не собирался бить свою любимую женушку. Уит про себя пожалел, что в юридической практике не используется кастрация, как это было в древности. Сдерживаясь, он любезно улыбнулся и перешел к следующему делу.

В то утро, не в силах отделаться от мысли о Пите Хаббле, Уит подписал четыре ордера на арест. Он ознакомился с делом о выдаче фальшивых чеков (причем среди обвиняемых были две сестры, которые, по-видимому, пошли на превышение кредита по счету вместе, отчего Уиту стало немного грустно). Затем Уит установил залог в сорок тысяч долларов для вора-рецидивиста, задержанного полицией, когда он отъезжал от только что ограбленного дома. Судья Мозли был весьма удивлен, выяснив, что тот обворовал свою бывшую подружку и вынес из дома не только наличные и электронику, но даже дамское белье. Последним по счету было слушание заявления о признании вины по поводу курения табака от шестерых малолеток, пахнущих мятной жвачкой. Уит приговорил их к двенадцати часам исправительных общественных работ, а также обязал каждого курильщика прослушать лекцию о вреде курения. Похоже, что слово «лекция» прозвучало для них более пугающе, чем приговор о работе, которая обычно сводилась к уборке пляжей. Родители юных курильщиков смотрели на судью Мозли с таким выражением лица, будто он отправил их чад минимум в каменоломни. Уит с грустью подумал: «Ну вот, потерял еще десяток голосов». В заднем ряду зала суда он заметил своего конкурента, Бадди Вира который следил за ним теплым взглядом паука, подбирающегося к попавшей в паутину мухе.

Он быстро перекусил за своим столом, проигнорировав при этом три сообщения на автоответчике от отца Потом ответил на четыре звонка из редакций газет в Корпус-Кристи и Хьюстоне и сообщил им, что Пит Хаббл видимо, погиб от выстрела в голову и сейчас ожидаются результаты вскрытия, чтобы можно было сделать окончательное заключение о причине его смерти. Уит никогда раньше не удостаивался звонка из хьюстонских газет и растущее внимание к этому делу заставляло его нервничать.

После ленча Уит опросил со своей судейской скамьи женщину из Порт-Лео, которая всю прошлую неделю рассказывала своим сестрам и соседям, что у нее на чердаке живет президент Кеннеди, скрываясь от кубинских ракет и развлекаясь с престарелой Мэрилин Монро. Никакого покушения в Далласе и самоубийства в Голливуде никогда не было, утверждала она, и Кеннеди, у которого теперь бритая голова и большая борода, с тех пор постоянно рыбачит в заливах у побережья Техаса вместе со своей белокурой спутницей. Женщина заявила, что она случайно наняла их в качестве садовника и горничной. Для зашиты их и себя она таскала с собой заряженный пистолет – семейную реликвию.

Во время ее рассказа Уит важно кивал. Женщина побрила брови и часто проводила пальцами по безволосым надбровным дугам, которые делали ее похожей на привидение. Со стороны казалось, будто она наматывает невидимые катушки с кинопленкой, крутившейся перед ее мысленным взором.

Она взахлеб говорила:

– Мистер президент обожает воду, но он просто не может показываться снова на Восточном побережье. А остальная часть залива находится ближе к Кубе. – Она понизила голос: – На Западном побережье слишком много камер. К тому же они застрелили там Бобби. [8]8
  Речь идет о Роберте Кеннеди.


[Закрыть]Вот почему Джон остается здесь. И вот почему я всегда держу пистолет под рукой. Защита.

– Вы поступили очень продуманно, – сказал Уит. Рядом с женщиной стояли две ее сестры и тихо плакали. А та безмятежно улыбалась, наблюдая, как Уит подписывает распоряжение о взятии ее под стражу и транспортировку в медицинское учреждение для психического обследования. Спокойным, как летний бриз, голосом Уит объяснил ей, что она должна будет встретиться с некоторыми докторами в Мемориальной клинике Порт-Лео. Ответчица улыбнулась, решив, видно, потакать ему в этой глупой затее. Констебль увел женщину и ее сестер из зала. После этого суд по вопросам безопасности дорожного движения выглядел не так уж и плохо.

Когда судебные разбирательства закончились», Уит прошел по отдельному коридорчику в свой маленький кабинет, стянул с себя мантию, под которой были надеты спортивная рубашка с короткими рукавами, джинсы и сандалии без задников, и аккуратно повесил ее на плечики. Сегодня после обеда, в коротких перерывах между заседаниями, он сделал три звонка в отдел медэкспертизы округа Нуэсес. Оказалось, что они еще не вскрывали тело Пита. Дело осложнялось тем, что вчера вечером в Корпус-Кристи сорвалась какая-то сделка с наркотиками и трое двадцатилетних парней сгоряча перестреляли друг друга. В Инглсайде была найдена задушенная женщинами, очевидно, у Пита Хаббла, сына сенатора округа, не было никаких особых аргументов, чтобы пробиться в первые ряды этой очереди из трупов. Помощник медэксперта Лиз Контрерас пообещала, что перезвонит Уиту, как только у нее будут какие-нибудь подробности.

Внезапно раздался необычный, почти музыкальный стук в дверь.

– Привет, Уит! – В проеме появилась голова Бадди Вира; на его лице сияла лучезарная улыбка, адресованная многоуважаемому оппоненту.

– Привет, Бадди. Чем могу помочь?

«Было бы неплохо, если бы ты освободил этот кабинет для меня через пару недель», – примерно такой ответ, как показалось Уиту, промелькнул сейчас в мыслях Бадди, но вместо этого он дружелюбно протянул руку судье Мозли.

– Хочу сделать предложение. Предлагаю провести дебаты – между тобой и мной.

Уит пожал протянутую руку, и Бадди без приглашения сел напротив него. Он напоминал Уиту опустившегося плюшевого мишку, перешагнувшего тридцатилетний рубеж. Он был скорее коренастым, чем полным; каштановые волосы на голове разлохматились и непослушными прядями свисали на лоб. В своей предвыборной кампании Бадди много улыбался, словно растягивать губы в улыбке было для него так же естественно, как и дышать. Ему нравилось выкрикивать лозунг своей странно сформулированной платформы: «Настоящая справедливость в суде!», хотя Уит вел все дела с неподкупностью знаменитых Салемских судов над ведьмами.

– А по поводу чего конкретно мы будем дебатировать, Бадди? – спросил Уит. – Ты собираешься подписывать ордера на арест по-новому, не так, как это делаю я? – Вероятно, собирается. Рядом с его подписью будет нарисована маленькая счастливая рожица.

Бадди покачал головой.

– Нет. Я имею в виду критические замечания избирателей. Без обид, Уит, но твой шустрый папаша посадил тебя в судейское кресло с помощью каких-то выкрутасов, и наши избиратели практически ничего не знают о тебе. – Как будто на Бадди лежала вся ответственность за то, чтобы уладить столь щекотливый вопрос, а когда он это сделает, Уита – уже без мантии – тут же выбросят на улицу. – Кроме твоей приверженности слишком легкомысленно одеваться, – улыбаясь, добавил оппонент.

– Избиратели не знают меня? Я ведь живу здесь почти всю мою жизнь, а моя семья приехала сюда, когда Техас был еще частью Мексики. Что тут еще знать?

– Понимаешь, сегодня я сидел в заднем ряду и наблюдал. Ты приговорил этих малолетних курильщиков к общественным работам. А мог ведь выписать штраф по двести долларов.

– Все эти ребята из семей, которые живут в районе загородного клуба Порт-Лео, и общественные работы произведут на них большее впечатление, чем денежный штраф. Им нужно немного поработать руками и испачкать их.

– Что ж, мы можем легко обсудить и эту тему, – удовлетворенно констатировал Бадди.

Уит заметил, как он поглядывает на черную мантию, висящую в углу.

– Бадди, разве ты уже не получил хорошую работу?

– Конечно, получил. – Бадди был администратором единственного в Порт-Лео дома для престарелых, который находился на излучине бухты Святого Лео.

– Тогда почему тебе так хочется получить еще и мою работу? Это ведь не принесет тебе особых заработков, какие ты получаешь сейчас.

– Я хочу влиять на судьбы людей, – напыщенно заявил Бадди.

– Честно говоря, я совершенно не знаю, о чем мы можем дебатировать с тобой. Я приговорил к общественным работам – ты бы назначил штраф. Большое дело.

От такого богохульства улыбка на лице Бадди померкла.

– А как насчет того, чтобы поговорить о моральных устоях?

– Моральные устои? Я против. Только если они помогают при раке прямой кишки.

– Я слышал, что ты водишь компанию с одной дамой не самой кристальной репутации.

– Ты имеешь в виду приятельницу Пита Хаббла? – «Господи, только не Фейс», – подумал Уит.

– Да.

– Что ж, а я слышал, что ты водил компанию с Питом Хабблом и его подружкой Велвет. – Как в детской песенке: «Я слышал, что она сказала, что ты сказал, что они сказали».

Улыбка Бадди приказала долго жить.

– Ты бы лучше не шпионил за мной.

– Так это правда?

– А почему бы тебе просто не вызвать меня официально по этому делу? – спросил Бадди, и Уит уловил запах грязной политической игры.

– Бадди, я не собираюсь вызывать тебя в суд повесткой, поскольку мы оба участвуем в предвыборной гонке.

Бадди поджал нижнюю губу, делая вид, что его вынуждают рассказывать сплетни.

– Ну… Я ходил агитировать, а Пит остановил меня. Он хотел посоветоваться, как ему снова сблизиться со своей семьей. Он осознавал, что является для них большим разочарованием, и пытался изменить ситуацию.

– И что ты ему сказал?

– Чтобы он уезжал из города. Никто не хочет, чтобы он опять появлялся здесь.

Глава 16

В кабинете сенатора штата Люсинды Хаббл на верхней полке стояла коллекция масок. Президентов представляли Джонсон, Никсон, Картер, Рейган, Буш и Клинтон; от губернаторов Техаса там были Джордж В. Буш, Энн Ричарде, Марк Уайт, Билл Клеменс и Дольф Бриске. Все они ухмылялись, напоминая обезглавленных клоунов. Резиновая кожа без опоры изнутри провисала; их рты с фальшивыми губами были полуоткрыты, изображая что-то между радостной улыбкой и застывшей гримасой. Была у Люсинды и собственная маска, дополненная фирменным пышным париком и очками в голубой оправе.

Уит приехал несколько минут назад, в начале пятого. Домоправительница, серый строгий вьетнамский воробушек, сообщила, что Фейс нет дома, Люсинда говорит по телефону, а сам он, если не возражает, может подождать в кабинете сенатора, а заодно чем-нибудь перекусить и выпить. Столы в кухне и гостиной ломились от стоявших там всевозможных блюд – салатов и пирогов – принесенных соседями, представительницами церкви и местной элиты демократической партии. Но на похороны пришли всего несколько человек – они стояли кучкой и сочувственно кивали, испытывая неловкость.

Уит подумал, что, видимо, правда о Пите постепенно просачивалась наружу, словно шипящий воздух через маленькую дырочку в воздушном шарике. Фейс обратилась к нему, вероятно пытаясь проконтролировать возможные последствия. Что могут сказать Люсинде ее избиратели? Как жаль, что ваш сын погиб? Как жаль, что он закончил так плохо? Демократы в гостиной выглядели раздраженными. Уит последовал за домоправительницей и, усевшись в кресло, принялся изучать кабинет.

Ниже выстроенных в ряд резиновых масок стоял старый игральный автомат, пускавший шарики, которые, скатываясь, должны были попадать в лузы; он назывался «Большой транжира», и на нем был изображен жирный котище, разбрасывающий банкноты восторженной толпе мужчин и женщин, одетых в стиле 20-х годов. На видном месте, позади письменного стола, стояли в рамках пожелтевшие от времени сертификаты медсестры, принадлежавшие хозяйке. На стене висел ряд фотографий: Люсинда Хаббл с президентом Бушем, с президентом Клинтоном, с Уилли Нельсоном и Энн Ричарде, с целым взводом техасских знаменитостей. На всех снимках Люсинда радости держала большой палец вверх, словно отмечала таким образом очередное успешное достижение.

Этот кабинет, учитывая, что его хозяйка была политиком, действовал слишком расслабляюще. Такой уютный, располагающий к дружеской беседе. Здесь сенатор могла встретиться с простым народом и продемонстрировать, что она добрая и милая, совсем своя.

Он не увидел фотографий ее сыновей. Только пара снимков Фейс и Сэма, да и то очень официальные – такие дарят на Рождество в золоченых рамках. Фейс торжественно улыбалась, словно она только что сдала последний экзамен на диплом аудитора. Сэм выглядел так, будто минуту назад покинул заседание Национального почетного общества: серьезный, скучный очкарик. Идеальный внук политика. В этом смысле оба сына Люсинды не оправдали ее надежд.

В углу находился небольшой музыкальный центр, из которого лилась мягкая фортепьянная мелодия. Уит подошел к стереосистеме и взял коробку от игравшего сейчас компакт-диска. Бах, «Гольдберг-вариации» в исполнении Гленна Гульда.

– Я нахожу в музыке Баха большую поддержку, – сказала появившаяся в дверях Люсинда Хаббл. Она выглядела опустошенной и усталой. На ней была выцветшая оливково-зеленая кофта на пуговицах и старая военная форма цвета хаки, как будто она только что перебирала книги в библиотеке или пересаживала на клумбу зимние анютины глазки.

– Здравствуете, сенатор, – сказал Уит. – Мне очень жаль Пита.

– Спасибо, дорогой. – Она прокашлялась и поднесла к глазам дорогой платок с монограммой. – Я уже почти все слезы выплакала. Прости, что заставила тебя ждать, но По телефону звонили губернатор и его жена. – Она произнесла это с едва уловимым оттенком превосходства.

Люсинда подошла к Уиту и стала рядом, перебирая пальцами невидимые клавиши.

– Ты слышал исполнение Гульда? Он так шумно дышит и мурлычет что-то во время своей игры. Все это здание, которое Гульд тщательно выстраивает, перебирая ноту за нотой, где каждая является ключевым кирпичиком, как и каждый удар по клавише и каждая пауза, выверено до мелочей. Но, тем не менее, даже это не может выразить ту страсть, которую он испытывает по отношению к музыке. – Она выключила проигрыватель.

– Это великолепно, – согласился Уит.

– Пит ненавидел классическую музыку, – задумчиво произнесла Люсинда. – Он ненавидел все, чего коснулась талантливая рука.

Сенатор жестом указала Уиту на стул по другую сторону письменного стола, а сама устроилась в тяжелом кожаном кресле напротив.

– Твой отец уже звонил; они с Ириной передали нам какое-то замечательное блюдо. Это что-то из русской кухни, совершенно непроизносимое, но, я уверена, очень вкусное. Такое внимание с их стороны. Поблагодари их от моего имени, дорогой.

– Хорошо, мэм, обязательно. Извините, но я не задержу вас надолго. Мне нужно задать всего несколько вопросов, чтобы я мог сделать заключение о причине смерти Пита.

– Разумеется. – Она положила руки ладонями вниз на гладкую поверхность стола из дорогого тисового дерева.

«Интересно, знает ли она про нас с Фейс», – подумал он. По ее лицу понять это было невозможно – никаких намеков на лукавую улыбку, ни малейших следов какого-то неодобрения.

Он начал говорить, исходя из того, что это было самоубийство.

– Как бы вы могли охарактеризовать психическое состояние Пита за последние несколько недель?

– Депрессия, – ответила Люсинда. – Он чувствовал, что бездарно распорядился своей жизнью из-за… карьеры, которую выбрал.

– Вы знали о порнографии?

Услышав это слово, Люсинда вздрогнула, но твердо кивнула.

– Я узнала об этом пару лет назад. Я позвонила Питу домой. Видимо, он как раз находился в процессе съемок. – Она скомкала свой носовой платок. – Я даже слышала голоса женщин. Они смеялись надо мной. Громко спорили о том, которая из них первой будет участвовать в сцене с моим сыном. – Люсинда прикоснулась рукой к своим голубым очкам. – Как и любая мать, я вовсе не это хотела услышать. Я повесила трубку и рассказала обо всем Фейс. Она уже знала об этом, просто из деликатности щадила мои материнские чувства. Конечно же, я была опустошена. Мы не разговаривали с ним, пока он снова не появился в нашем городе.

– Я думаю, что пресса раскопает это, – тихо заметил Уит.

– Но только не с моей помощью. А если они узнают об этом от тебя, или от детектива Салазар, или от кого-нибудь еще из вашего ведомства, я клянусь, что мало вам не покажется, – вспыхнула Люсинда. – Я не могу допустить, чтобы из-за этого страдал мой внук. Просто не имею права.

«Избирателей она не упоминает», – подумал Уит и осведомился.

– Как вы полагаете, будет ли Велвет хранить молчание?

– Вот ее я контролировать не могу.

– Говорил ли вам Пит, с какой целью он возвратился домой? – спросил Уйт.

– Он сказал, что больше не хочет продолжать карьеру актера. – Уит был уверен, что слова «взрослое кино» «грязные фильмы» или «порнографические съемки» никогда не слетят с этих губ.

– Тогда чем он собирался зарабатывать на жизнь?

– Он мне не сообщил. Думаю, что у него могли быть сбережения, а может быть, он подыскал легальную работу. Он знает, вернее, знал, как делается кино, и, вероятно, работал бы на телестудии в Корпус-Кристи или в команде Джейбса Джонса.

– Как долго вы контактировали с Питом, после того как он вернулся в Порт-Лео?

– В общей сложности где-то час. – Она слегка поежилась и плотнее запахнула свою кофту. – С годами замечаешь, что не хватает тепла, – сказала Люсинда. – Это эгоистично, но я не хотела, чтобы он снова разочаровал меня. Шокируя окружающих, Пит чувствовал себя полностью в своей тарелке. Я была счастлива встретиться с ним, но мне хотелось, чтобы он пересмотрел свой образ жизни. Я не собиралась слишком сближаться с ним, пока не убедилась бы, что он искренен со мной. – Сенатор заметила легкое недоумение на лице Уита. – Возможно, это звучит сурово, но матери тоже могут быть неумолимы.

– Да нет, я понимаю, что это, несомненно, было очень тяжело для вас. Пит говорил вам о фильме, посвященном Кори? Он собирался снимать его в нашем городе…

– Я не слышала об этом ни слова, пока сегодня утром Фейс не рассказала мне. Но я сомневаюсь, что Пит смог бы закончить хоть один фильм. Прости меня, Господи, но него не было таланта. Внутреннего стержня…

– Меня удивляет, что через столько лет Пит выбрал героем своего фильма Кори.

– В качестве расплаты, я думаю. В том, что произошло с Кори, он винил себя.

– Почему?

– Разве ты не самый младший мальчик в семье? Разве твои старшие братья не заботились о тебе? – Она одарила его слабой улыбкой.

– Да, заботились, когда не помыкали мной или не колотили меня.

Улыбка Люсинды погасла.

– В тот уик-энд, когда пропал Кори, я по делам уехала из города. То есть Кори исчез тогда, когда находился, так сказать, на попечении Пита. – Она пожала плечами. – Мне кажется, что после исчезновения брата Пит начал постепенно убивать себя – медленно, год за годом. Есть люди, которые, совершая ошибку, отворачиваются от мира. Они изолируют себя от общества и в наказание надевают власяницу, занимаясь саморазрушением. Именно поэтому Пит ушел в порнографию, и я думаю, что этот шаг привел к тому, что в нем не осталось ни капли самоуважения. – Она посмотрела на Уита твердым взглядом. – Я же всегда считала, что нужно оставлять все свои проблемы за спиной и никогда не сдаваться.

– Возможно, у него появилась какая-то новая информация относительно исчезновения Кори. Например, что Кори до сих пор жив. Эта мысль могла быть спасительной соломинкой.

Секунд на десять в кабинете повисла тишина.

– Я убеждена, что Кори мертв.

– Почему? – спросил Уит.

– Если бы он был жив, то обязательно связался бы с нами. Он не позволил бы, чтобы я страдала все эти годы.

– А почему Кори убежал из дома?

– Не нужно оживлять в памяти еще один ужаснейший день моей жизни. – В первый раз с начала разговора сенатор Хаббл показала свои настоящие эмоции: ноздри раздувались от злости, щеки порозовели.

Уит ждал. Люсинда провела пальцами по копне рыжих волос, и из ее горла вырвался сдавленный стон.

– Мне никогда не написать книжку о том, какой должна быть хорошая мать, судья. Мне проще держать в узде налогоплательщиков, чем своенравных детей. Кори связался с пьянью, наркоманами. И все это, чтобы наказать меня за то время, которое я проводила в Остине, и за те повышенные требования к поведению, которые я предъявляла своим мальчикам. После того как умер их отец, я предоставила их самим себе и они делали что хотели. Но когда меня избрали, они должны были подчиниться новым требованиям. Пит, по крайней мере, еще пытался, а Кори просто сорвался с цепи, как дикий пес.

– Это точно. Знаете, ведь я тоже помню его.

– Да. Сейчас ему было бы примерно столько же, сколько и тебе, верно? – Она с тоской посмотрела на Уита.

– А вы не думаете, что он может спокойно и счастливо жить в какой-нибудь коммуне в Монтане или на ферме в Виргинии?

– Неужели, судья, вы считаете, что именно это происходит с большинством пропавших подростков? – холодно спросила Люсинда. – Я была бы поражена, если бы выяснилось, что Кори находится в каком-то идиллическом уединенном месте. Можешь быть уверен, что неопределенность, связанная с незнанием того, что же произошло с Кори, как иголкой, постоянно колет мое сердце.

– Когда вы в последний раз разговаривали с Питом, сенатор? – спросил Уит.

– Пару дней назад. Я хотела, чтобы он пришел к нам на обед сам, один, но он не пожелал сделать это без Велвет. Он отклонил приглашение и сказал, что на днях обязательно поговорит со мной.

– Извините за любопытство. Как вы с Фейс объясняли Сэму отсутствие Пита?

Люсинда слегка улыбнулась.

– Мы сказали ему, что Пит снимает кино для промышленности – знаешь, учебные фильмы, корпоративные ленты для деловых сборищ. Сэм принял это. Пит никогда не пытался объяснить ему, что это не так, и таким образом выполнял одно из условий своих свиданий с сыном.

– Говорил ли когда-нибудь Пит об изменении ситуации с опекунством Сэма? – осведомился Уит и заметил, как побледнела Люсинда.

– Я не понимаю, о чем речь.

– Пит намеревался подать в суд прошение на оформление опекунства над Сэмом.

В кабинете снова повисла тишина. Скрипнув креслом, Люсинда наклонилась вперед.

– Судья, вы в своем уме? Будьте реалистом. Какой, черт возьми, мог быть у Пита шанс на слушании об опекунстве?

– Я не знаю, – ответил Уит. – Это вы мне скажите.

– Это несерьезно. Ни один суд по делам семьи не отдал бы мальчика Питу.

– А он не просил о совместном опекунстве теперь, когда вернулся в Порт-Лео?

– Они решили бы это вместе с Фейс, – твердо ответила она, а Уит подумал: «Ну да, конечно, как будто вы все не оказались бы тогда втянутыми в это».

– Последний вопрос, – сказал Уит. – Яхта, где обосновался Пит, принадлежит семье, которая подозревается в незаконном обороте наркотиков. Вам что-нибудь известно о них?

Он почти услышал, как политическая перспектива, быстро закипая, улетучивается в пространство.

– Определенно нет, – выдавила из себя Люсинда. – Друзья Пита – это его друзья, и никакие связи моего сына не имеют к нам ни малейшего отношения. Я рассчитываю, что от вас эта информация не попадет в прессу. – В ямочке на ее горле отчетливо пульсировала вена.

– Значит, вы не пытались выяснить, кто предоставил Питу полный пансион, когда он вернулся в Порт-Лео?

– Мне не нравятся ваши намеки, судья. – Впервые он увидел в глазах Люсинды бушующую ярость: челюсти сжаты, губы вытянуты в нитку.

– Простите, но я просто не могу поверить, что вы в разгар своей предвыборной кампании позволили ему просто болтаться здесь, не выяснив ничего о его друзьях, покровителях и целях приезда.

– Я не могу отвечать за то, чему вы верите или не верите. Но я буду очень внимательно следить за тем, как вы преподнесете это общественности. – Уит почувствовал, что она смотрит на него с новым выражением в глазах, и надеялся, что уже не выглядит для нее тем беззаботным Уитом Мозли, который только и делает, что шатается по пляжу. а на своей работе никогда пальцем о палец не ударит.