Текст книги "Прошлое — чужая земля"

Автор книги: Джанрико Карофильо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 9

В ту ночь он дежурил с Пеллегрини. Как всегда, чуть позже полуночи они увидели, как он выходит из дома.

Трогаясь с места, они заметили, что он был не один.

– Их двое, – произнес Пеллегрини.

Кити не ответил. С тех пор как они следили за ним, он в первый раз вышел не один. Лейтенанту это не понравилось и в то же время привело его в возбуждение. Наверное, он не смог бы внятно объяснить, почему пришел к такому выводу, но, наблюдая за тем, как та парочка двигалась по улице, он решил: они не просто гуляют, они что-то задумали.

Ни одна из пострадавших не упоминала второго насильника. Но могли ли они исключить такую вероятность?

Они дали парням уйти вперед, а потом вылезли из машины и начали слежку – в такое время суток, когда невозможно смешаться с толпой, это далеко не просто. Кити еще раз прокрутил в голове показания жертв. Допускал ли рассказ хотя бы одной из них вероятность гипотезы о двух насильниках? Он и его люди все время исходили из того, что речь идет о маньяке-одиночке. В серийных преступлениях обычно подозревают одного извращенца. Может, всему виной этот стереотип? Так, но что говорили девушки? Выбираясь из машины, он пожалел, что у него под рукой нет их показаний. Все заявили, что удар им нанесли сзади. А это, разумеется, не противоречило предположению о том, что насильник действовал не один.

Каждую девушку в бессознательном состоянии перетащили в подъезд ближайшего дома. Это тоже не исключало наличия помощника. Больше того, в этом случае версия о двух преступниках казалась даже логичнее: вдвоем тащить тело легче и быстрей.

Острая боль пронзила ему висок, лоб и глаз. Он еще раз попробовал привести мысли в порядок. Что говорили девушки относительно сексуального насилия? Было в их словах что-нибудь такое, что позволяло со стопроцентной уверенностью отказаться от гипотезы о соучастнике? Ему казалось, что нет. Но голова начинала болеть все сильней, а перед мысленным взором вставал портрет преступника.

Портреты.

Голос Пеллегрини прозвучал рядом и произвел эффект камня, брошенного в стекло. Между прочим, говорил он шепотом.

– Господин лейтенант, пора идти. Они уже в трех кварталах, если протянем еще, можем упустить.

Кити вздрогнул всем телом, как вздрагивает внезапно разбуженный человек. Он молча шагнул вперед, не сводя глаз с двух удаляющихся фигур.

Пожалуй, удаляющихся слишком быстро.

– Я иду за ними. А ты вызови еще две машины. Опиши им этих двоих с максимальной точностью, пусть прочесывают местность. Если засекут их, пусть наблюдают, не вмешиваясь и не показываясь. И сразу позвонят нам. Как закончишь, догоняй.

Не дожидаясь ответа, он пошел вперед. В голове пульсировала боль. В этот момент парочка, обогнавшая его метров на двести, свернула за угол. Он зашагал быстрее, Пеллегрини говорил что-то по рации: он слышал его голос, но не мог разобрать слов. Затем побежал, но, не доходя до угла нескольких метров, перешел на шаг. Не торопясь пересек улицу, как будто шел по своим делам. Посмотрел направо, туда, куда свернула парочка.

Улица была пуста, если не считать припаркованных автомобилей.

Глава 10

Девушка двигалась в хорошем темпе, и мы старались от нее не отставать. Скоро мне стало не хватать дыхания. Кажется, действие алкоголя и кокаина начало улетучиваться. Давило в груди, воздух с трудом проникал в легкие. В глазах туманилось.

Франческо сказал, что сейчас девушка свернет на улицу Тревизани.

Сразу после она пойдет мимо подъезда пустующего полуразрушенного дома. Нужно вырубить ее перед дверью и затащить в этот подъезд. Он ударит ее сам – мне нужно просто следовать за ним.

Когда девушка подошла к перекрестку, мы ускорили шаг.

Онускорил шаг, а я его догонял.

В моей голове вертелась фраза: «Что ты делаешь? Что ты делаешь? Что ты делаешь?» И пока она вертелась – в прямом смысле вертелась, как физический предмет внутри моей черепной коробки, на бешеной скорости, – я почувствовал неизбежность надвигающихся событий. Вот моя судьба. Скоро все действительно покатится к черту. Все полетит в задницу, а я ничего не могу поделать.

Пока я думал о встрече со своей судьбой, Франческо сделал последний рывок и догнал девушку прямо напротив входа в тот дом.

Он ударил ее сзади по голове. Точно и сильно. У девушки подкосились ноги, она, не издав ни звука, стала падать. Франческо поймал ее на лету, одной рукой закрыл ей рот, а второй держал ее, обхватив тело на уровне груди. Он тащил ее в подъезд, говоря что-то жутким металлическим голосом. Как в кошмаре, я следовал за ним.

Внутри повсюду торчали балки. Дом мог рухнуть, и я сообразил, что видел перед входом какую-то табличку. Проход закрыт.

Он затащил ее в глубь помещения, там было темно и воняло котами. Воняло. Девушка застонала.

– Скажешь хоть слово – изобью до смерти. – Затем он отпустил ее голову. Дал ей две сильные пощечины и ударил коленом в бок. По-прежнему сзади.

– На колени, сука. Не поднимай глаза. Попробуешь взглянуть, убью. – Знакомый голос Франческо изменился до неузнаваемости.

– Франческо, все, хватит. Перестань. – Я услышал себя как будто со стороны. Как будто это говорил не я, а кто-то другой.

Действо на секунду прервалось. Потом Франческо нанес девушке несколько торопливых ударов в бок. Менее точно – не так хладнокровно.

Он обернулся, подошел ко мне, и в этот момент до меня дошло, что я назвал его по имени и что девушка это слышала. Точно слышала.

Он ударил меня в глаз. Мне показалось, что он вдавил его мне в череп. Концентрические круги разлетелись от моей слепой орбиты по всему миру.

Голова наполнилась оглушительным шумом, а он ударил меня в пах. Я согнулся, и он вмазал мне коленом в лицо. Моя щека с внутренней стороны порвалась о зубы. Я почувствовал во рту соленый вкус крови, и сразу за ним – поток жидкой рвоты.

Возможно, на несколько секунд я потерял сознание.

Все остальное я помню обрывками. Фильм, снятый сумасшедшим любителем на старую пленку.

Вот Франческо стоит возле девушки и что-то ей говорит. К ним, шатаясь, подходит какой-то парень. Это я. Псих-киноман все продолжает съемку. Камера установлена на высоте потолка среди прогнивших деревянных балок и отсыревшей штукатурки. Двое сцепились в драке. Воняет кислятиной. Как во сне, наношу удар за ударом. Мои руки ищут его горло, его руки стремятся к моему, тело девушки валяется у нас под ногами. В том, что происходит, нет ничего человеческого. Укус. Вкус чужой крови во рту. Животный крик.

Затем снова крики, других людей. Франческо выпускает меня и мечется в поисках выхода. Мигающий голубой свет. Подъезд наполняется людьми.

Я лежу на земле, мне в спину упирается чье-то колено, мне в челюсть, рядом с ухом, тычут чем-то холодным, металлическим. Кто-то выкручивает мне руку, затем другую, наконец, я слышу щелчок. Меня выволакивают наружу, запихивают в машину. Шум колес, визг тормозов.

Прочь.

Глава 11

Карабинеры начали меня бить еще в машине, пока мы ехали в отделение. Я сидел в наручниках на заднем сиденье между двумя воняющими потом и табаком карабинерами. Машина неслась с включенной сиреной, не притормаживая на перекрестках, а эти двое били меня кулаками и коленями по голове и в живот. Спокойно и методично. Это только начало – так они сказали. В отделении мне задницу порвут. Я ничего не отвечал. Безропотно принимал побои, правда, иногда у меня вырывался стон. Странно. Я слышал,как меня били. Глухой звук, когда целили в живот, и более звонкое «тук», когда попадали коленом или кулаком по голове.

Я ничего не говорил: кто мне поверит? Я боялся. До смерти.

Они сдержали свое слово. В отделении меня отвели в полупустую комнату. Там стояли только стол и несколько стульев. На окне висела решетка, а на стене – ну не абсурд? – зеркало. Меня швырнули в старое кресло на колесиках. На заведенных за спину руках по-прежнему сидели наручники.

Как и обещали, они порвали мне задницу.

Они били меня руками, ногами, перегнутым пополам справочником «Желтые страницы» по уху, красно-белой дубинкой регулировщика.

Если один из них уходил, его тут же сменял другой. Вспоминая потом это избиение, я понял, что они трудились надо мной по очереди. Большинство было в штатском, но некоторые в форме. Один такой врезал мне портупеей по лицу – от звездочки с погона осталась резаная рана.

Они орали, чтобы я признался во всем. Они имели в виду другие изнасилования и других девушек. Не признаюсь, забьют до смерти, а в протоколе напишут, что я оказал сопротивление при аресте. Один пригрозил, что вставит мне в рот воронку и вольет бутыль соленой воды. Тогда мне точно захочется говорить.

Я разрыдался, и тут же получил сильный удар в голову, сбоку.

– Говнюк, – донеслось до меня сквозь окруживший со всех сторон туман из слез, крови и страха.

Я не очень хорошо помню, что случилось после того, как я пришел в себя. Кажется, они перестали меня лупить, а может, наградили еще парочкой пощечин.

Один из тех, кто привез меня, сказал, что в тюрьме обо мне позаботятся другие заключенные. Насильники в здешних местах не пользуются авторитетом. В этот момент я вспомнил о своих родителях и сестре. Подумал, что они почувствуют, когда обо всем узнают. Меня охватила беспредельная тоска.

Думаю, карабинеры ушли, чтобы, как говорится, официально оформить мой арест, написать протокол, в общем, что там в таких случаях пишут. Между затрещинами я повторял, что ничего не знаю о других изнасилованиях. Про сегодняшний вечер они меня даже не спрашивали. Они застали меня на месте преступления. В моем признании они не нуждались.

Потом снова открылась дверь. Опять идут меня бить, подумал я. Но вошедший – мужчина в пиджаке и при галстуке – кивнул моим сторожам на дверь, и они ушли. А он остался.

Он был молод, почти мальчишка, со светлыми глазами. Выглядел опрятным и аккуратным. Говорил с северным акцентом. Довольно вежливо.

– Сигарету хочешь? – предложил он, протягивая мне пачку. Я посмотрел ему в лицо, стараясь понять, серьезно ли он говорит. Затем кивнул. Но не смог вынуть сигарету из пачки – слишком тряслись руки. Тогда он вытащил ее для меня, протянул и дал прикурить. Подождал, пока я сделаю три-четыре затяжки, и только потом заговорил.

– Девушка чувствует себя хорошо. Ей оказали первую помощь в больнице. Теперь она здесь, и мы смогли ее расспросить. О том, что случилось. – Он сделал паузу и посмотрел на меня. Я молчал. Тогда он продолжил:

– Она в другой комнате. Ей только что тебя показали. – Он махнул рукой на зеркало. Я пялился на него, ничего не понимая.

– Там комната, из которой можно видеть все, что происходит здесь.

Как в кино. Слова высветились у меня в голове. Это повторялось все чаще.

– Девушка говорит, что ты не нападал на нее. Говорит, что ты ее защищал.

Я приблизил свое лицо к нему, чтобы рассмотреть его получше и удостовериться в том, что я ничего не перепутал. У меня сильно затрясся подбородок, но я не расплакался.

Сейчас это кажется странным, но тогда, с той самой минуты, как меня арестовали в подъезде, и до самого появления этого мужчины в пиджаке, я ни на миг не допускал мысли о том, что сумею выпутаться из этой передряги. Я и предположить не мог, что девушка вступится за меня.

Сегодня у меня всему есть объяснения. Тогда их не было и быть не могло. Я перестал адекватно воспринимать себя с того момента, когда Франческо предложил мне изнасиловать девушку. Когда он нес всякий бред о необходимости возвращения к архаичным методам. Я опять не нашел в себе сил сказать «нет», и стыд за это жег меня изнутри. Именно в этом и заключалась моя огромная вина, и все это видели. В первую очередь девушка.

Тот факт, что я бросился в драку, защищая ее, ничего не значил. Я был раздавлен своей виной, страхом, стыдом и жаждой разрушения. И многими другими прегрешениями. Потому-то я молчал, когда меня избивали карабинеры. Сам себя я чувствовал виноватым, как если бы и вправду насиловал ее.

– Почему ты ничего нам не сказал?

Я прикрыл глаза и едва заметно пожал плечами. Детский ответ. Я начинал чувствовать боль от ударов и смертельную усталость.

Он принес мне извинения за то, как со мной обошлись, и предложил отвезти в «скорую». Я отказался, он не настаивал. Более того, кажется, даже приободрился. Вряд ли он смог бы внятно объяснить врачам и начальству, откуда у меня все эти травмы.

– Ты в состоянии дать показания? Если хочешь, мы предупредим твою семью.

Я сказал, что о семье не стоит беспокоиться и можно приступать к даче показаний.

– Можно мне еще одну сигарету?

– Конечно! Но сначала выпьем кофе, все вместе, без церемоний.

Скоро принесли термос, пластиковые стаканчики, а для меня еще и целую пачку сигарет и мешочек со льдом. Ситуация все больше напоминала какой-то дикий сюр. Мы все вместе выпили кофе. Я, те двое, что еще недавно лупцевали меня почем зря, а теперь обращались ко мне как к близкому приятелю, и мужчина в пиджаке и галстуке, которого они звали господином лейтенантом. Самое удивительное, что тогда весь этот абсурд казался мне совершенно нормальным.

Прижимая к левой скуле мешочек со льдом, я рассказал, что произошло. Лейтенант повторял за мной, диктуя здоровяку, который еще недавно с увлечением крушил мне ребра, а теперь бойко стучал двумя пальцами по клавиатуре старой пишущей машинки. Двумя толстыми и проворными пальцами.

Я рассказал им кучу всего, мечтая только о том, чтобы уйти оттуда и исчезнуть. Мой рассказ примерно наполовину был правдивым. Мы перебрали пива, говорил я, и решили погулять. Сказал и тут же подумал, что если они сообразят взять у меня кровь на анализ, то обнаружат, что в венах у меня течет не только пиво. И запоздало обрадовался, что отказался от визита в «скорую помощь». Мы увидели эту девушку. Она шла одна, и Франческо предложил пошутить над ней, притвориться, что хотим ее изнасиловать. А когда она по-настоящему испугается, просто взять и убежать. Я снова повторил, что мы слишком много выпили и именно поэтому я, как идиот, согласился. И только потом понял, что шутка превращалась в нечто серьезное.

Они спросили меня о моей дружбе с Франческо. Что я знал о других случаях нападения на девушек? Да он мне просто хороший знакомый, ответил я, а вовсе не друг. Так, встречались время от времени, чтобы поиграть в покер.

Не знаю, зачем я сказал им про покер – никто меня за язык не тянул. Но, пока я это говорил, мне пришло в голову, что его они тоже будут допрашивать, если уже не допросили. А вдруг он полностью раскололся? На мгновение меня охватил слепой отчаянный ужас.

Так что мне известно о других случаях?

Ничего. Если их интересует мое мнение – я врал в надежде, что Франческо, случись ему прочесть мои показания, увидит, что я пытался ему помочь, и не станет меня выдавать, – мне представляется совершенно невероятным, чтобы он совершил все эти изнасилования. Они спросили, на чем основана моя уверенность. Я ответил, что, насколько я его знаю, он вроде бы нормальный парень.

Я так и сказал: нормальный парень. Не из тех, кто способен на подобные действия.

Они попросили меня – теперь вежливо – оставить в стороне свои личные мнения. И не записали эту часть в протокол.

Снова начали расспрашивать о событиях прошлого вечера. Помню ли я, что говорил Франческо девушке, когда бил ее? Я колебался. Нет, не помню – все как-то спуталось в голове.

Неправда. Я хорошо помнил все, что он сказал. Прекрасно помнил и звук его голоса, и слова.

Лейтенант предложил мне прочитать мои показания. Я взял листок, строчки прыгали перед глазами – тире, прямые, кривые, значки – я ничего не мог разобрать. Но в итоге кивнул, как будто все внимательно прочитал. Подписал ручкой «бик».

– Мы отвезем тебя домой, – сказал он и добавил, чуть помедлив: – извини нас за то, что случилось. – Он уже говорил это раньше и казался искренним.

Я сделал широкий жест рукой: никаких проблем, всякое бывает. Патетический жест, совершенно не к месту.

Скоро я снова оказался в машине, где ехал в наручниках несколько часов тому назад. Мы двигались по пустынным улицам, и ночная темнота вокруг нас начинала потихоньку терять свои мрачные, но чистые цвета. Я опять сидел сзади, но в этот раз один. Вел машину парень моих лет, а рядом с ним сидел здоровяк, который записывал мои показания. Парень называл его фельдфебелем. Они говорили между собой о повседневных и банальных вещах.

За несколько минут мы добрались до моего дома. Машина остановилась, здоровяк сказал, что я могу идти. Держась за дверцу, я с трудом выбрался из машины, чувствуя боль во всех частях тела, куда меня били. Я направился к дому, а он высунулся из окна и с криком «Эй, без обид!» протянул мне руку.

На мгновение мы оба застыли. Он – с протянутой ко мне рукой и толстой, сердечно улыбающейся физиономией – и я, застывший между дорогой и тротуаром, прижимающий к распухшей скуле мешочек почти совсем растаявшего льда.

Я кивнул и пожал ему руку. Она была влажной, и я тут же отпустил ее, как склизкое животное или одну из тех штуковин, которые мы в детстве использовали для карнавальных шуток.

Развернувшись, я пошел к входной двери, а они скрылись в первых лучах ноябрьского утра.

Глава 12

Кити сидел в своем кресле, где обычно боролся с бессонницей и мигренью. Где просыпался от кошмарных снов и вяло встречал надвигающийся день. Где страх сумасшествия рычал и глядел на него красными и жуткими глазами собаки Баскервилей, увиденной им много лет назад, в детстве, в кино.

В то утро все было по-другому.

Он ощущал необычайную легкость, и звуки Шестого полонеза – «Героического», – разливавшиеся по пустому дому, обволакивали его почти как целебный бальзам. В этот раз он и не подумал убавлять звук до минимума. Заполненные музыкой, комнаты его скромного до аскетизма жилища, похожие на те, в которых прошло его детство, как будто наполнялись жизнью. Словно добрые духи проснулись и пришли взглянуть, как он тут.

Воспоминания о событиях минувшей ночи по-прежнему не отпускали его, но они обрели некую отстраненность, как будто случились не с ним, а с кем-то другим.

Он достал из кармана помятый и грязный фоторобот, который все эти месяцы таскал с собой. Вот он, призрак, за которым они гонялись столько времени.

Он смотрел на него, не узнавая. Странно, но это лицо, ставшее чужим и незнакомым, перестало действовать на него. Он вообще больше не воспринимал его как изображение человека. Линии соединялись и расходились в стороны, утолщались и пересекались, но рисунок утратил жизненную силу.

Он разорвал листок на две, четыре, восемь частей, потом рвал его еще и еще, пока стопка клочков не стала слишком толстой и плотной и больше не слушалась его пальцев.

Тогда он поднялся и выбросил истерзанные обрывки бумаги в помойку.

Вернулся в кресло и подумал о том парне. Бедняге изрядно досталось, и все зря.

Затем и эта мысль улетела прочь. Далекая и чужая.

Он не чувствовал усталости, и в висках не стучало. Так хорошо ему не было никогда, за исключением далекого детства, образы, звуки и запахи которого хранятся в уголках нашей памяти, сформированные частично воспоминаниями, частично – фантазиями и снами.

А затем ему пришла в голову болезненная, пронзительная и прекрасная мысль.

Он понял, что освободился. У него даже голова слегка закружилась. Он мог сделать столько вещей. Он мог уйти. Если бы захотел.

Или остаться. Если бы захотел.

Свободен.

На улице, перед зданием казармы, прямо над морем занимался день.

Глава 13

Франческо меня не выдал. Он ничего обо мне не сказал. Он вообще ничего не сказал. Замкнулся, как это принято называть, в молчании и не отвечал на вопросы.

Четыре месяца спустя его дело передали в суд, предъявив обвинение во всех случаях изнасилования.

Ни одна из жертв, однако, его не опознала. Одна сказала, что это могбыть он, другой показалсязнакомым его голос.

Судья спросил ее, уверена ли она, что слышала именно его голос, но она ответила «нет». «Это мог быть егоголос», – повторила она, ломая себе руки, словно старалась отогнать призраков.

Остальные вообще не смогли сказать ничего определенного – ни о голосе насильника, ни о его лице или фигуре.

Тот,кем бы он ни был, внимательно следил за тем, чтобы оставаться в тени.

Таким образом, по всем случаям, за исключением последнего, обвинение основывалось на общности «модус операнди», то есть почерка преступника.

Прокурор, стремясь восполнить нехватку доказательств, пригласил для консультации специалистов в области криминологии и психиатрии. Обоим задали одни и те же вопросы. Первый касался возможной невменяемости Франческо. Второй – совместимости психологического типа обвиняемого с совершением серийных изнасилований.

Заключение специалистов свелось к следующему: «Уровень умственного развития обвиняемого значительно превышает среднестатистический показатель (коэффициент интеллекта 135–140) и характеризуется ярко выраженными способностями в области пространственного мышления. У обвиняемого обнаружены маниакально-депрессивные наклонности, отклонения асоциального характера с чертами нарциссизма, склонность к постоянной лжи и обману, сильная склонность к манипуляции в отношениях с людьми. Согласно „Справочнику по диагностике и статистике умственных патологий“ индивиды с асоциальными отклонениями не способны вписаться в социальные рамки и следовать общепринятым нормам поведения, могут неоднократно совершать противозаконные действия, систематически игнорируют желания и чувства других людей и нарушают их права. Они регулярно манипулируют окружающими для достижения собственной выгоды или удовольствия. Они могут постоянно лгать, действовать под фальшивыми именами, симулировать, мошенничать и жульничать в игре. Асоциальные отклонения, называемые также социопатией и психопатией, обычно не влекут за собой утраты или снижения способности соотносить свои желания с рамками общепринятого поведения.

Психологический портрет, определенный выше, характерен для авторов серийных преступлений, совершаемых с применением насилия и обмана в имущественной и сексуальной сфере».

Судьи сочли это заключение недостаточно весомым. И, разумеется, были правы. Одно дело сказать, что кто-то похож на классического сексуального маньяка, и совсем другое – обвинить его в совершении серии изнасилований при отсутствии необходимых доказательств, основываясь на одних догадках. На догадках, даже правильных, в суде далеко не уедешь.

Франческо осудили за попытку изнасилования при отягчающих обстоятельствах.

Мне, естественно, пришлось давать показания. Ночь перед судом я не спал. Когда меня вызвали, с трудом сдержал рвотный позыв.

Я вошел в зал и проделал весь путь от двери до свидетельского места, глядя себе под ноги. Отвечал на вопросы прокурора, адвоката и судей, упершись взглядом в точку на серой стене перед собой. Говорил как автомат, сидя спиной к клетке, в которой находился Франческо. Мне удалось ни разу не посмотреть в его сторону.

На улице меня вывернуло в клумбу перед статуей Правосудия. Шатаясь, я побрел прочь.

Франческо приговорили к четырем годам тюремного заключения. Апелляционный, а затем и кассационный суд подтвердил приговор. Не знаю, сколько он просидел. Понятия не имею, когда его выпустили и куда он девался. Не думаю, чтобы он остался в Бари. Но говорю так только потому, что больше никогда его не видел.

Я вообще больше никогда о нем не слышал.

Много месяцев я прожил как в тумане. О том времени не помню почти ничего. Кроме постоянной тошноты и тревожных пробуждений ранним утром, до рассвета.

Потом я вернулся к учебе. На занятия ходил как робот. Ровно два года спустя получил диплом. На вручение пришли только мои родители, сестра и тетка. Никакого праздника я не устраивал. Мне некого было на него приглашать.

Как заведенный, я продолжал учиться. Принял участие в конкурсе на судейскую должность и выиграл его.

Сейчас я работаю прокурором. Стараюсь упрятать за решетку тех, кто совершает преступления. Вымогательство, азартные игры, мошенничество, наркоторговля.

Иногда на меня накатывает жгучий стыд.

Иногда мне кажется: вот-вот выплывет что-нибудь – или кто-нибудь – из моего прошлого и потащит меня за собой. Чтобы заставить меня заплатить по счетам.

Иногда мне снится сон. Всегда один и тот же.

Я на том пляже, в Испании. Тот же рассвет и то же моментальное и очень острое переживание совершенства мира и торжествующей юности. Я один, я чего-то жду и смотрю на море. Потом приходит мой друг Франческо, но лица его я не вижу. Вместе мы входим в воду. Заплыв на глубину, я замечаю, что он исчез. И тут же вспоминаю, что сегодня у меня защита диплома. Но я не успею в университет, потому что нахожусь в Испании. Небо затянуто тучами. Всходит солнце, но я его не вижу. Я все еще в море, когда вокруг начинают подниматься волны. Я понимаю, что с неизбежностью надвигается конец всему. Меня охватывает беспредельная тоска.