Текст книги "Прошлое — чужая земля"

Автор книги: Джанрико Карофильо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5

Однажды я встретил сестру.

Я, как всегда, бродил по центру, рассеянно глазея на витрины дорогих магазинов, в которых в последнее время покупал себе одежду.

Кажется, мне требовалось подыскать себе что-нибудь на осень и зиму, но общение с продавщицами, выбор и примерка в тот момент представлялись мне непосильной задачей.

Встретившись с Алессандрой, я не узнал ее, во всяком случае, не заметил. Это она остановилась прямо передо мной, практически перегородив мне дорогу.

– Джорджо? – Вряд ли сестра произнесла мое имя таким тоном только из-за того, что я ее не узнал. Скорее, она что-то увидела – или чего-то не увидела – в моих глазах.

– Алессандра. – Называя ее по имени, я осознал, что в последний раз делал это в глубоком детстве – бог знает сколько лет назад.

Она выглядела намного старше своих двадцати семи. Лицо преждевременно увяло, лоб, уголки рта и глаз покрылись сеткой морщинок. Внимательно приглядевшись, я обнаружил на висках несколько седых волосков.

– Джорджо, что с тобой? Ты похож на наркомана.

Сколько мы не виделись? Я не мог вспомнить, когда она в последний раз приходила к нам. Любопытно, я уже вел тогда свою новую жизнь? Нет, по-моему, нет. Кажется, мы виделись до того, как я начал общаться с Франческо. Значит, как минимум десять месяцев назад. Точно, она приходила на Рождество, и с тех пор мы не пересекались. Как странно: она как будто вынырнула из прошлого. Из той жизни, которой я жил до того, как подружился с Франческо. Эта жизнь казалась – была – так далека. Я не мог решить, скучал ли по ней. Она просто была далеко.

– Как дела?.. – Я даже не смог повторить ее имя, до того мне стало неловко, и я оборвал себя на полуслове.

– Хорошо, а у тебя?

Странная встреча. Похожая на встречу едва знакомых людей. Что у нас осталось общего? Как дела? А у тебя? Хорошо, как семья? Какая семья? Твоя или моя? Которая?

Неожиданно мне захотелось поговорить с ней. Этого никогда раньше не случалось, но мне было так одиноко. Я плыл по течению без руля и ветрил. Как странно: у меня ведь была сестра. И тогда я предложил ей выпить кофе. Она внимательно посмотрела на меня, но я не смог расшифровать ее взгляд. Не то чтобы изумление, то есть изумление, но какое-то необычное. С грустью. Но она согласилась выпить со мной кофе.

В тишине мы дошли до знаменитой старинной кондитерской, целиком отделанной деревом, полной приятных, старинных запахов. Она почти всегда пустовала, особенно безнадежно устаревшая чайная комната.

– Это правда, что ты больше не учишься, Джорджо?

Я остолбенел. Откуда она знала, что я больше не учусь? Очевидно, рассказали родители. Но это значит, что родители и сестра общались. И обсуждали мои дела. Уму непостижимо.

– Правда.

– Почему?

– Тебе мать рассказала?

– Они оба мне рассказали.

Мы сели за столик. Все столики были свободны, за исключением одного в противоположном конце кафе, за которым сидели две старушенции лет семидесяти с выкрашенными в голубой цвет волосами. Вокруг них стояли многочисленные пакеты из магазинов одежды. Они курили сигареты с мундштуком.

– Когда?

– Какая разница? Что с тобой происходит? Ты влез в какое-нибудь дерьмо?

Да, я действительно влез в какое-то, мягко говоря, дерьмо. Выражение емкое и достаточно точно отражающее то, чем я занимался в последние месяцы.

Конечно, я не сказал этого, а только подумал.

– Нет-нет. Просто у меня такой период… Это не… – И вдруг я понял, что не желаю нести чушь. Мне хотелось рассказать ей всю правду. Но это было невозможно, и тогда я замолчал.

– В каком-то смысле мне кажется правильным, что ты бросил зубрить этот бред. Я никогда не могла понять, как тебя угораздило поступить на юридический. В детстве ты собирался стать писателем. Сочинял рассказы в школьных тетрадках… Сама я их никогда не читала, но говорили, что у тебя здорово получалось.

Значит, моя сестра знала, что в детстве я собирался стать писателем. Сочинял рассказы в школьных тетрадках. Я всегда считал, что она не видела меня в упор, а тут оказалось, что она мной все-таки интересовалась. Невероятно. Я чуть не расплакался. Провел рукой по лицу жестом человека, испытывающего определенные опасения, но уверенного, что сумеет удержать ситуацию под контролем. Я окликнул официанта. Он подошел, и мы заказали два кофе.

– Сигарету хочешь? – спросил я, потянувшись за своей пачкой.

– Нет, я бросила.

– Сколько ты выкуривала в день? Много, да?

– Две пачки, иногда больше. Не считая прочего дерьма, которым я себя травила. По-разному, в общем.

Я посмотрел на нее, не решаясь задать вопрос. Чем травиласебя моя сестра? Я все правильно понял?

Да, я все понял правильно. Правильнее некуда. Моя сестра сидела на героине – с периодическим добавлением других психотропных средств – пять лет. Я никогда ничего об этом не знал.

– Когда… как ты бросила?

– Курево или дерьмо? – Ее губы чуть искривились. Тень горьковатой и в то же время издевательской улыбки. Очевидно, я хотел знать, когда и каким образом она слезла с иглы. Нет. На самом деле я хотел знать, когда и как она подсела на героин.

Она рассказала мне обыкновенную историю, которая до того была мне известна лишь частично. Месяцы и годы на улицах Болоньи и Лондона. Аборт, кражи, мелкое пушерство, чтобы заработать себе на дозу, жизнь с ним– она никогда не называла его по имени, а я его уже не помнил и никогда у нее не спрашивал – коммуна, последствия. Никто не назвал бы такую жизнь райской. Совсем наоборот. Она рассказала мне о сером, тяжелом существовании, которое там влачила. О провале всех своих мечтаний, о пустоте. О том, как в худшие минуты тебе приходит в голову мысль уколоться. Один раз, чтобы пережить этот момент. Конечно, ты знаешь, что одним разом дело не ограничится, что ты найдешь способ продолжить. Она рассказала мне о том, как продолжают, о наркоманских уловках, о друзьях и работе. Все оказалось совсем не так, как я себе воображал. Ну, не совсем так.

Сестра сказала, что хотела бы завести ребенка. Если бы только встретила стоящего мужчину.

Говорила почти все время она одна. Я слушал ее, потрясенный проснувшейся во мне нежностью.

– Джорджо, ты же не повторишь моих ошибок, верно? – Она протянула левую руку через стол и коснулась меня.

– Джорджо?

Я вздрогнул после того, как несколько секунд смотрел на свою руку. Как будто на ней остался след от этого прикосновения. Так странно.

– Нет, не волнуйся. Просто у меня дерьмовая полоса. Все как-то запуталось. Думаю, такое со всеми бывает. Слушай, если сможешь поговорить с родителями, передай им, пожалуйста, что… То есть скажи, что виделась со мной – только не говори, что это я тебя попросил, – и что у меня все нормально. Мы сейчас нечасто общаемся, и мне больно видеть их такими. Сделаешь?

Она кивнула и даже улыбнулась. Кажется, приободрилась. Взглянула на часы и состроила гримасу: «Черт, уже поздно. За разговором не замечаешь, как летит время. Мне пора». Она не произнесла этих слов, но смысл был очевиден.

Прежде чем я успел подняться, она обошла столик, наклонилась и поцеловала меня в щеку.

– Счастливо, Джорджо. Я рада, что мы поговорили.

Повернулась и быстро ушла. А я остался один в чайной комнате. Две синьоры с голубыми волосами и сигаретами с мундштуком давно ушли.

Стояла спокойная, неправдоподобно спокойная тишина.

Глава 6

Они позвонили в домофон. Первый раз. Второй. На третий держали кнопку звонка подольше.

Никакого ответа.

Тогда Кардинале вооружился связкой отмычек, и менее чем через минуту дверь открылась. В машине остались Мартинелли и Пеллегрини. Кити сказал, что пойдет в квартиру. Возражений не последовало.

Они поднялись на третий этаж, прочли имя на табличке и позвонили в звонок.

Первый раз. Второй. На третий – подольше.

Никакого ответа.

Тогда Кардинале, натянув латексные перчатки, принялся за дверной замок. Раздался скрежет какого-то приспособления. Кити слышал свое дыхание и слышал, как бухает сердце. Он пытался придумать, что скажет, если откроется дверь напротив и кто-нибудь высунется наружу. Ему ничего не пришло в голову, и он перестал об этом думать. Сконцентрировался на скрежете, дыхании и сердцебиении.

Пока не услышал щелчок замка. Входя в квартиру, он осознал, что не смог бы сказать, сколько они простояли перед дверью: тридцать секунд или десять минут.

Внутри было темно и тихо. Витал неприятный запах.

В густом и плотном мраке неожиданно всплыло лицо его матери. Или то, что он привык считать ее лицом, потому что он его не помнил. Ему – специалисту по портретам – так и не удалось восстановить его в памяти, хотя он отчаянно старался. Оно ускользало от него, порой превращаясь в нечто устрашающее, что приходилось незамедлительно гнать прочь.

Кардинале нашел выключатель.

Квартира содержалась в порядке. Тщательном, нарочитом и безжизненном. Именно так. На секунду он пытался представить, как выглядел этот дом живым.

Он никогда не был живым.

Потом он встряхнулся и, надев перчатки, присоединился к поискам. Они не знали, что ищут. Хоть что-нибудь.

Все кругом покрывал толстый слой пыли, на котором не виднелось никаких следов – ни пальцев, ничего. В квартиру как минимум месяц никто не заходил. Примерно с тех пор, как умерла мать. Очевидно, он покинул дом сразу же после похорон. «Или незадолго до», – подумал Кити без особых на то причин.

Они быстро нашли его комнату. В остальных помещениях не обнаружилось ничего интересного. Старая мебель, старые газеты, старые кухонные принадлежности. Повсюду порядок, почти ритуальный. Маниакальный.

Ему в глаза бросился плакат Джима Моррисона. Его поразил отсутствующий взгляд на криво повешенном постере.

Среди старых выпусков комиксов – их насчитывалось несколько сотен – он увидел обложки и заголовки тех, что сам читал в детстве.

Они порылись в ящиках, под кроватью, в шкафу. Ничего странного или подозрительного, за исключением карточных колод. Какое отношение они могли иметь к расследованию, к изнасилованиям и всему остальному? И вообще, кто сказал, что этот картежник и есть насильник? Может, настоящий преступник сидит себе где-нибудь в тихом месте, предвкушая, как бросит очередной вызов карабинерам и полицейским.

– Господин лейтенант, посмотрите сюда.

Кардинале держал в руках листок с напечатанным на машинке двусторонним текстом.

Договор аренды на использование помещения под гостиницу.

На листе значился адрес.

Через десять минут они уже сидели в машине. Возвращались в отделение, не говоря ни слова. Тащились по улицам, загроможденным автомобилями, припаркованными впритирку к тротуару и уродующими вид города. Сидя рядом с молча крутившим баранку Пеллегрини и двумя другими такими же безмолвными помощниками, он в первый раз подумал, что они его поймают.

Эта мысль не имела под собой никаких оснований. И он не стал высказывать ее вслух.

Просто подумал так, и все.

Глава 7

Через десять дней после встречи с сестрой мне позвонил Франческо.

Куда я пропал? Почему не появлялся все это время? Черт, мы не виделись уже две недели. Мы не виделись гораздо дольше, но я об этом не упомянул. Так же, как не сказал, что разыскивал его повсюду, а он мне даже ни разу не позвонил.

– Дружище, мы обязательно должны увидеться как можно скорее.

Мы встретились в восемь выпить по аперитиву. Стало холодно. Наступил ноябрь. Два-три дня назад сотня тысяч восточных немцев разрушила стену и перебралась на другую сторону, а моя жизнь протекала совершенно бессмысленно.

Франческо пребывал в эйфории, но от него веяло чем-то зловещим. Я не мог понять чем.

Он повел меня в свой любимый бар, откуда даже изнутри было видно море. Не спрашивая моего мнения, он заказал два негрони, мы выпили их в несколько глотков, как лимонад, закусывая чипсами и фисташками. Заказали еще две порции и закурили.

Он снова спросил меня, куда я пропал. Куда он сам пропал, спросил я. Я сто раз звонил ему, говорил с его матерью. А потом она тоже перестала подходить к телефону.

Он немного помолчал, прикрыв глаза. Как будто вспоминал какую-то мелкую, но важную деталь. Которую должен был сказать мне, прежде чем продолжить.

– Моя мать умерла. – Он проговорил это нейтральным тоном, не окрасив свои слова никакой особенной интонацией. У меня похолодела кровь. Я судорожно искал, что сказать. Мне жаль. Мне ужасно жаль. Как это случилось? Когда это случилось? Как ты?

Я ничего не сказал. Просто не успел. Он сам заговорил через несколько секунд.

– Я там больше не живу.

– А где ты живешь?

– Недавно купил себе квартиру.

Квартира, куда мы водили тех двух девчонок. Он не помнил, что я там был. Мне стало тревожно, почти страшно.

– Ты должен там побывать. Я сегодня же покажу тебе, как устроился. Но сначала поужинаем.

С ударившим в голову и ноги негрони мы пошли в жалкую тратторию, куда я раньше никогда не заглядывал. Мы что-то ели, но в основном пили. Вино, потом граппу. Мы должны чаще встречаться, говорил Франческо. Снова начать играть, но теперь уже по-крупному. Выбраться из Бари. Колесить по всей Италии, зашибать реальные деньги. А не те гроши, на которые мы переводили наше время и наш талант. Он сказал, нашталант. Нужно продолжить с того места, где мы остановились.Эту фразу он повторил несколько раз. Вроде бы глядя мне в лицо. На самом деле его глаза смотрели сквозь меня лихорадочным и отсутствующим взглядом.

Квартира выглядела так же, как в прошлый раз. В то же время что-то здесь изменилось. Повсюду – на диване, на полу – валялись кучи одежды. Стояло несколько закрытых картонных коробок. И запах. Противно воняло табаком и еще какой-то дрянью. Так пахнет в помещениях, которые никогда не проветривают. Так пахло в доме его матери.

Мы опять пили граппу – прямо из полупустой бутылки без этикетки, которую Франческо принес из спальни. Он говорил еще быстрей обычного и слушал меня еще меньше, если только такое возможно. Проще сказать, он вообще меня не слушал. Он сидел, уставив вытаращенные глаза в одну точку. Очень далекую точку. Потом взял старую пластинку и поставил на проигрыватель дорогого музыкального центра. С первых аккордов я узнал «Роллинг стоунз». Диск Exile on Main Street.

Я перестал что-либо соображать еще до того, как он снова пошел в спальню и вернулся с белым полиэтиленовым пакетом.

Задолго до того.

– На всякий пожарный заныкал чуток с испанской партии.

Я с идиотской улыбкой смотрел, как он высыпает из пакета на блестящую поверхность стола полоски белого порошка. Четыре аккуратные полоски одинаковой длины.

Я разрывался между страхом и желанием. На мгновение все поплыло вокруг меня – формы, звуки, очертания предметов, и мое сознание пронзила мысль: Франческо – гей и в этот вечер он решил открыться мне. Две дорожки кокаина, и он отымеет меня в задницу. На краткий миг это показалось мне если не нормальным, то во всяком случае неизбежным и приемлемым. В каком-то смысле, даже необходимым – для нашего освобождения.

Потом эта мысль исчезла, и мой мозг снова начал функционировать. Я различил музыку и сфокусировался на происходящем.

Одной рукой Франческо скручивал банкноту в пятьдесят тысяч лир. Простой и грациозный, этот жест походил на волшебство.

Он протянул мне трубочку, я взял ее и застыл на месте, не зная, что с ней делать. Франческо жестом пригласил меня к столу: давай, чего ты ждешь? Но я не двинулся. Тогда он забрал у меня банкноту, зажал правую ноздрю, в левую вставил трубку, нагнулся над столом и быстро втянул в себя дорожку. Тряхнул головой: губы сжаты, глаза закрыты. Затем повторил ту же процедуру с другой ноздрей. И снова протянул бумажную трубочку мне.

И я в очередной раз пошел у него на поводу. Сделал то, что он велел мне сделать. То, что делал он сам. Я резко вдохнул одной ноздрей, а затем другой. Мне тут же вспомнилось, как в детстве мама давала мне лекарство от насморка. «Вдыхай», – командовала она, и по горлу растекался соленый лекарственный привкус капель. Воспоминание вспыхнуло не только в мыслях, но и в чувствахи потрясло меня своей реалистичностью.

А потом пропало, взорвалось, рассыпав искры, как в мультике. Я ощутил легкое онемение в носу. Неужели это и есть знаменитый кокаиновый кайф, недоумевал я. Франческо сидел, прикрыв глаза, безвольно уронив руки на стол ладонями кверху.

На какое-то время – минуты? секунды? – я замер в неподвижности, уткнувшись лицом в ладонь. Это походило на медитацию, хотя я в тот момент вообще ни о чем не думал. Кроме одного: что пресловутый кокаин – просто надувательство.

А потом меня вдруг пронзило сладостное возбуждение. Это волнующее ощущение разливалось по всему моему телу, по каждой его клетке, и в ту же минуту зазвучали первые непристойные слова песни «Sweet Virginia». Я почувствовал легкое покалывание в глазах. Как будто в зрачок мне тыкали – совсем не больно, а даже приятно – тысячей мелких иголочек. Мне почудилось, что я превращаюсь в супергероя комиксов.

Мне казалось, что, не будь тут стен, я мог бы видеть на километры и километры вокруг.

Не помню точно, когда Франческо заговорил о насилии. Разумеется, в его устах это откровение звучало совершенно естественно. Для негоестественно. Он насыпал еще несколько дорожек, сменил диск, глотнул граппы – я тоже – и сказал, что надо трахнуть какую-нибудь девку. Одну на двоих. Против ее воли.

– Какой интерес трахаться с девкой, если она сама прыгает к тебе в койку? Все всегда одно и то же. Трепотня, тонкие намеки, и ради чего? Чтобы получить то, чего вы оба хотите. Вернее, то, чего хочет она, когда бегает за тобой, как течная сука.

От этого выражения у меня свело живот. Я даже наклонился вперед, как от подступающей рвоты. Но сдержался и продолжал слушать Франческо. Он говорил, не сводя с меня глаз, хотя на самом деле смотрел куда-то вдаль. В одному ему ведомую кошмарную даль.

Он трещал без умолку, без пауз и перерывов. Ты даже не представляешь себе, твердил он, насколько это потрясающе – брать женщину силой. Возврат к первобытным корням. Похищение сабинянок. В душе каждая из них только об этом и мечтает. Но понимание этого приходит к ней только вместе с болью и унижением, причиненным мужчиной-хищником. Мужчинами-хищниками.Потому что подлинно мужская дружба заключается в том, чтобы сообща насиловать одну женщину. Обладать ею вместе, как в ритуальном жертвоприношении.

Губная гармошка в «Turd on the run» раздирала воздух. Предметы, составлявшие обстановку той безликой комнаты, плыли у меня перед глазами, как в горячечном бреду. Мы оба бредили. Кожей я чувствовал вибрацию каждого своего волоска, оголенными нервами воспринимал мир в его новом ужасающем обличье. Полная свобода от абсолютно всех правил. Это был кошмар. Прекрасный кошмар. Он это знал.

Потом он сказал, что изучил привычки одной девушки. Она училась на заочном, жила в квартале Каррасси и работала в пабе, чтобы платить за квартиру и учебу. С работы возвращалась одна, около часа ночи.

Совсем скоро.

Франческо шевелил губами, но их движение не совпадало с производимыми им звуками. Слова долетали до меня откуда-то еще, из другого угла комнаты. Не оттуда, где сидел Франческо. Из какого-то места, которое невозможно определить.

Мы вышли из дома, оставив проигрыватель надрываться. Призрачный голос Джаггера из другого мира пел: I just want to see his face.Барабаны, далекий хор, туман.

Я шел навстречу своей судьбе. Я в этом не сомневался.

Глава 8

Они сразу узнали его, несмотря на то, что он отпустил бороду.

Днем он почти все время сидел дома. Выходил под вечер, совсем поздно, почти ночью. Почти всегда возвращался нескоро, иногда под утро.

Они сразу начали за ним следить.

Иногда он долго и бесцельно бродил по городу пешком.

В другие дни садился в свой неправдоподобно старый «ситроен ДС» – странная фантазия – и кружил по улицам. Нередко выезжал за город. Порой добирался до моря и надолго останавливался на берегу. Издалека вспыхивал огонек его сигареты. Иногда его силуэт вдруг пропадал, не оставляя даже тени. Один раз Кити подумал, что он спит.

Время от времени, опасаясь, что он их засечет, они слезали у него с хвоста. И теряли его из виду, надеясь, что в эту ночь он ничего не предпримет.

Так продолжалось две недели. И Кити, и всех остальных преследовала тревожная мысль: а за тем ли они следят? А вдруг они тратят дни, таскаясь за парнем, вся вина которого лишь в том, что у него глубокая депрессия? Вдруг, пока они безрезультатно кружат по городу и пригородам за развалюхой «ДС», рация сообщит им о новой жертве насильника?

Однажды он наведался в дом своей матери. Оставался там довольно долго и вышел только ночью. И снова, как неприкаянный, отправился слоняться по городу.

Кити повторял себе: это не может быть не он. Он идеально подходит. Главное – терпение. В следующий раз мы поймаем его на месте преступления.

Иногда Кити ловил себя на том, что хотел бы познакомиться с парнем. Зайти к нему, предложить выпить по кружке пива, выкурить по сигарете, поговорить.

Он думал об этом, сидя в пропитанной запахами машине. Сырость, кожаные куртки, табачный дым, оружейная смазка, пицца и бутерброды, банки с пивом, термос с кофе.

Молча, рука об руку с товарищами по засаде, имен многих из которых он не помнил.

Интересно, они догадывались, что за мысли роятся в его голове?