Текст книги "Преследуемый Зверем Братвы (ЛП)"

Автор книги: Джаггер Коул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Глава 11

Нина

Я хмурусь смотря на телефон в своей руке– мой собственный телефон, то есть. Но он просто оборвался на середине разговора с Фионой. Он все еще горит, но звонок оборвался. Я звоню ей еще раз, прежде чем понимаю, что мой сотовый полностью отключен.

Я смотрю на свой другой телефон…тот другой телефон. Но то же самое и с этим: никакого обслуживания вообще. Я хмурю брови, переводя взгляд с одного на другого. Хм… странно.

Прошел почти целый день после моего ночного телефонного разговора с Костей. В основном я отдыхала и наверстывала упущенный сон. Пару раз я пыталася с головой окунуться в работу. Но всякий раз, когда я пыталась дозвониться до офиса, Деб избавлялась от меня, говоря, что это приказ Виктора.

– Тебе нужно отдохнуть, – прорычал он, когда я позвонила ему, чтобы пожаловаться.

– Я в порядке. С головой у меня все в порядке. Я сойду с ума от скуки.

– Так посмотри кино.

На самом деле я просто разговаривала по телефону с Фионой, чтобы попытаться убедить ее убедить Виктора, что я в порядке, чтобы наверстать упущенное по рабочим письмам. Но потом сигнал прекратился.

Дверь в мою палату открывается, и с улыбкой входит новая медсестра.

– Как мы себя сегодня чувствуем, мисс Комарова?

В прежней жизни моя фамилия была Тургенев. Потеря имени Богдана и Димы была одним из лучших ощущний, которые я когда-либо испытывала. Может быть, третье, тот день, когда Виктор постучал в нашу дверь, и в тот день, когда умер Богдан.

– Хорошо, думаю, меня можно выписывать.

Мари, как гласит ее бейджик, ухмыляется.

– Хорошая попытка. Шелли ввела меня в курс дела перед уходом со смены.

Я стону.

– Пожалуйста. Я могу вас подкупить.

Она смеется.

– О какой сумме мы говорим?

– Давай поторгуемся.

Она хихикает.

– Шелли сказала, что с тобой весело. Послушай, ты в полном порядке, мисс Комарова…

– Нина, все в порядке.

– Ну, Нина, ты в порядке. Нет никаких очевидных сильных травм от твоего несчастного случая. Но врачи хотят подержать тебя еще одну ночь, просто чтобы убедиться. Очевидно, твой брат настоял на этом.

Я закатываю глаза.

– Со мной все в порядке.

– Ну, это я знаю. Ты тоже знаешь. Но врачи есть врачи, дорогая.

Я вздыхаю, а Мария ласково улыбается мне.

– Ты прошла через тяжелое испытание, дорогая, – тихо говорит она. Она качает головой. – А я-то думал, что в последнее время в Чикаго стало безопаснее. Но вот вы едете домой с обеда и умудряетесь попасть в перестрелку банд!

Она хмурится и начинает проверять показания приборов рядом с моей кроватью. Я снова смотрю на оба телефона и ворчу, когда вижу, что они все еще не работают.

– И твоя тоже, да?

Я резко поднимаю голову.

– Подожди, твой тоже без сигнала?

Она кивает.

– Прямо перед тем, как войти сюда. Хотя это может быть какое-то вмешательство по всей больнице. Они сделали это год назад, когда у Первой леди брали кровь. Ее команда секретной службы отключила сотовую связь для всей больницы, пока она была здесь.

Мой лоб морщится.

– Серьезно?

– Да, наверное, протокол безопасности. – Мария возвращается к проверке моих жизненных показателей. Но я продолжаю хмуриться, пока колесики крутятся у меня в голове.

– Ну, а первая леди сейчас здесь?

Она смеется.

– Нет, кто знает? Они всегда возятся с инфраструктурой этого места. Это может быть что угодно.

Я киваю, но все еще озадаченная. Мария заканчивает свои записи и поворачивается к двери.

– Я попробую связаться с ними по телефону и узнаю, в чем дело. Я дам тебе знать, если что-нибудь узнаю, хорошо?

Я улыбаюсь.

– Конечно, спасибо.

Когда она уходит, а я снова смотрю на два своих бесполезных телефона. Забавно, что я выросла с едва работающим телевизором. Теперь мой телефон не работает целых четыре минуты, и уровень моей тревоги зашкаливает.

Я смотрю на свой телефон– обычный, в отличие от Костиного – и вздыхаю. Мне жаль, что линия оборвалась во время разговора с Фионой о наших планах встретиться завтра. Но затем мой взгляд поворачивается к другому телефону– его телефону. Он задерживается там, и мое лицо горит.

Не могу поверить, что сделала это прошлой ночью. Я краснею, разгоряченная от шалостей. Я не могу в это поверить, но это случилось. Я позвонила ему, позволила его глубокому, рычащему голосу сделать что-то со мной и заставить меня извиваться, а потом мы…

Я прикусываю губу. Секс по телефону? Неужели я серьезно занималась с ним сексом по телефону прошлой ночью? Я чувствую покалывание повсюду и утопаю под простынями. Я беру его телефон и начинаю писать ему “привет”, прежде чем вспоминаю, что нет сигнала. Я также помню, как неразумно было бы отправлять это, поэтому я быстро удаляю его.

Снаружи что-то бросается мне в глаза. Я поднимаю глаза, но ничего не вижу в заходящем вечернем свете. Но потом, как только я начинаю отворачиваться, я снова вижу его. Я замираю.

Это мужчина. Снаружи. За окном моей больничной палаты на седьмом этаже стоит мужчина. В тени, он соскальзывает вниз по какой-то альпинистской веревке. На секунду мне кажется, что он моет окна. Но потом я вижу пистолет. Мое сердце сжимается. И на секунду я замираю, гадая, не Костя ли это.

Мои губы начинают изгибаться в улыбке, как вдруг мужчина наклоняется ближе к стеклу и свету. Он смотрит прямо на меня, но я бледнею.

Да, только не Костя.

Но прежде чем я успеваю закричать или позвать на помощь, он опускается до конца, и его ноги касаются подоконника. Мгновенно он взрывается огненным шаром с разбитым стеклом. Вот тогда я кричу изо всех сил.

Звенит сигнализация. Я ахаю, когда в комнате включается спринклерная система. Переводя взгляд с зияющей черной дыры в стене на дверь, слышу снаружи крики мужчин. Я слышу русский язык, и это утешает. Но вдруг я слышу быстрые хлопки пулеметных очередей.

Я чувствую, как поднимается паника, но делаю вдох, чтобы подавить ее. Я оглядываюсь по сторонам и стискиваю зубы, когда понимаю, что поблизости нет оружия. Стрельба снаружи становится громче и ближе, я слышу мужские крики и приглушенные взрывы.

Раздаются крики и звон бьющегося стекла. И вдруг что-то врезается в дверь снаружи. Я начинаю размахивать ногами, чтобы выбраться из проклятой кровати, как вдруг вся дверь взрывается. Я кричу падая на пол, шипя, когда капельница обрушивается на меня.

Сквозь пылающие обломки двери врываются трое мужчин с автоматами. Один замечает меня на полу рядом с кроватью и улыбается, поднимая винтовку. Я кричу, но внезапно все трое поворачиваются и вздрагивают, прежде чем упасть замертво на землю.

Снаружи снова стреляют, но вдруг сквозь огонь и дым в двери вырисовывается огромная фигура. Тело человека настолько большое, что он наклоняется, чтобы нырнуть под дверной косяк. И затем внезапно он уже стоит прямо там и смотрит на меня.

Костя.

Я теряю дар речи. Я оцепенела, меня потряхивает, и я задыхаюсь от дыма, вторгающегося в комнату. Систему пожаротушения обрушивается на нас обоих, а мы просто смотрим друг на друга в течении двух секунд. Но затем так чертовски быстро он шагает ко мне.

Я задыхаюсь, когда он поднимает меня и перекидывает через плечо. Повинуясь инстинкту, а может быть, немного из-за страха и адреналина от сложившейся ситуации, я начинаю драться и метаться. Я брыкаюсь и бью. Я кричу ему, чтобы он отпустил меня. Но его хватка только крепче. Его рука и плечо ощущается под моим телом, словно сталь.

И снова я не уверена, что этот человек – моя фантазия или кошмар. Но в любом случае теперь я у него в руках.

Еще один взрыв сотрясает здание. Костя разворачивается и с ревом стреляет в двух мужчин, которые врываются в комнату. Когда они падают, он бросается к двери. Но вдруг раздается еще один громовой взрыв– на этот раз совсем рядом с нами. Но на этот раз все становится черным.

Глава 12

Костя

Москва, десять лет назад:

Все пошло наперекосяк. Все: вход, охранник, которого сегодня не должно было быть на работе, ворота безопасности, за которые Федор заплатил человеку внутри, чтобы тот отключил.

Сигнализация не должна была сработать. Пустые денежные лекала не должны лежать в сейфе за воротами. Дмитрий не должен лежать бледный, с широко раскрытыми глазами и неподвижный в луже своей крови.

Я смотрю на него, мой пульс стучит, как барабан в ушах. У него так много дыр в груди, так много больших красных пятен на сером пиджаке. На секунду это напоминает мне бумажных бабочек из сегодняшнего дня– яркие цвета на фоне серого многоквартирного дома.

Я беру его руку в свою, но мне не нужно слишком стараться прощупать пульс. Дмитрий мертв. План провалился. Все пошло наперекосяк.

Мы находимся в переулке через три улицы от почты. Но звуки сирен, воющих по всему городу, и вертолет над головой говорят мне, что мы уже облажались. К настоящему времени город заблокирован. Ловуушка медленно сжимается, и это вопрос времени, когда они найдут нас здесь.

Кто-то трясет меня. Я поднимаю глаза и вижу, что Федор выглядит мрачным и изможденным.

– Он мертв, парень, – ворчит он, кивая на Дмитрия.

Я поворачиваюсь, чтобы взять Дмитрия за руку. Но Федор снова отстраняет меня, опускается передо мной на колени и гладит по щеке.

– Мне очень жаль, мой мальчик, – коротко говорит он. – Мне очень жаль.

– Охранник… – Я стискиваю зубы. – Ворота…

– Нас трахнули, Костя, – ворчит Федор. Он оглядывается на вход в переулок, когда рядом завывает сирена.

– У нас мало времени, мой мальчик. Он снова гладит меня по щеке. – Они погонятся за нами и выследят нас обоих, если мы убежим. И я… – его губы сжимаются. – Я не могу сесть в тюрьму, Костя. Там у меня есть враги, которые перережут мне горло еще до первой ночи.

– Мы можем бежать…

– Мы не выберемся из города. Не сейчас. – Его лицо становится жестким, когда он смотрит на меня. Его губы слегка улыбаются. – Ты был мне как сын, Костя. Я знаю, что был строг с тобой, с тобой и Дмитрием. Но именно к этому я вас и готовил. И этот момент, прямо сейчас.

Я чувствую, как сжимается мое сердце. Я киваю.

– Я знаю это, Федор.

– Ты был таким хорошим мальчиком, Костя. Я так тобой горжусь. А теперь… – он хмурится. – Мне нужно, чтобы ты сделал это для меня. Для твоей семьи.

Я хмурюсь.

– Что сделать?

– Если мы оба убежим, нас поймают, и мы оба попадем в тюрьму. Он откашливается. – Но если у них только один белец…

Я замираю.

– Ты…ты хочешь, чтобы я сбежала.

– Я хочу, чтобы они поймали тебя, Костя, – тихо говорит он.

– И отправится в тюрьму.

Он кивает.

– Dа, мой мальчик. Мой сын. Мне нужно, чтобы ты сделал это, потому что это то, что делает семья. Подумай о жизни, которую я дал тебе, о пище в твоем животе, о крыше над головой. Те возможности и навыки, которые я тебе дал.

Меня охватывает холод.

– Ты хочешь, чтобы меня посадили в тюрьму?

– Сделай это для меня, Костя. Сделай это для своего отца, да?

Я сглатываю.

– Как долго…

– Я не знаю. За это? – Он пожимает плечами. – Нет сроков. Совсем нет сроков. Особенно если ты сдашься. Ты не впутаешь меня в это и говоришь им, что Дмитрий был единственным другим, они будут похлопают в ладоши.

– Dа, но как долго я буду…

– Не знаю, Костя, – огрызается он. Сирены завывают все ближе и ближе. – Но мне нужно, чтобы ты сделал это. Для меня… Для твоей семьи, Костя.

Он прав. Это то, что делает семья. Мой разум начинает забывать об избиениях и жестокости. Сыпавшихся оскорблениях и требованиях. В конце концов, он прав. Он дал мне второй шанс на жизнь. Он дал мне пищу и кров, а также навыки, чтобы проложить путь в этом мире.

– Dа, – задыхаюсь я. – Да, Федор. Ладно.

Я улыбаюсь и иду обнять его. Но Федор быстро встает.

– Хорошо, да, хорошо, Костя, а теперь беги!

Я киваю.

– А служба будет?

– А? – Федор оглядывается на меня.

– Служба. Для Дмитрия.

Он хмурится.

– Для… Ах, да! – Он сияет. – Конечно! Конечно! Dа, конечно, будет. Большая служба. Красивая – Он хмурится. – А теперь иди, Костя. Вперед!

Он выталкивает меня из переулка. И я просто начинаю бежать. Сначала я понятия не имею, куда иду. Я не могу ясно мыслить. Но потом вдруг у меня появилась ясность. Через мгновение я уже точно знаю, что делаю.

Я не дурак. Федор сказал, что срок совсем небольшой, но я знаю, что это займет гораздо дольше времени. Я знаю, что когда они поймают меня, я уйду на очень, очень долгое время – в место, которое будет холодным, лишенным красоты и доброты.

Но у меня был второй шанс на жизнь. Это было не намного лучше, чем первый раз, но, по крайней мере, я могу сделать одну вещь.

Сирены приближаются ко мне. Надо мной проносится полицейский вертолет. И когда он возвращается для второго захода, я знаю, что меня заметили. Но это неважно, впереди мой многоквартирный дом, и я уже принял решение.

Я бегу через двор между зданиями. Но я не иду к себе. Я вхожу в здание напротив. Я не знаю точного номера, но могу догадаться, на каком этаже и с какой стороны здания она находится. Я стучу в три неправильные двери, прежде чем, наконец, открывается верная.

От него разит дешевой водкой и несвежим пивом. У него мутные глаза, и он хмурится, когда открывает дверь. А еще у него к ботинку прилипла бабочка из картона.

– Chto ty khocheshi’? – невнятно бормочет он. Чего ты хочешь?

Мой единственный ответ, это мой кулак, бьющий его в челюсть с такой силой, с какой только я могу ударить. Я чувствую, как у него ломаются зубы и челюсть. Он, спотыкаясь, отходит назад, а я следую за ним. Из кухни выбегает изможденная, бледная женщина. Но когда она видит, что происходит, то тут же отшатывается назад.

Мужчина рыдает на полу, что-то булькая мне через разбитую челюсть. Я хватаю его за горло и прижимаю к стене. Я ударил его по ребрам, потом с другой стороны, потом снова, и снова. Я стараюсь стереть в порошок каждое из них, делая ему больно.

Как он причинил ей боль.

Я слышу, как скрипит пол позади меня, и останавливаюсь. Оглядываясь через плечо и вижу, что она стоит в дверях своей комнаты с широко раскрытыми глазами.

– Otvernut’sya, angel, – рычу я. Отвернись.

Она кивает и убегает в свою комнату. Я поворачиваюсь к мужчине, плачущему под моей хваткой. Я слышу сирены снаружи. Я слышу, как вертолет кружит над зданием. У меня не так много времени, и это совсем не займет много времени.

Моя рука сжимается на его горле. Я придавливаю его к стене, снова, и снова, и снова, пока его глаза не закатываются. Я сжимаю так сильно, как только могу, рыча ему в лицо, когда чувствую, что его горло раздавлено под моей хваткой. Его тело обмякает, и я роняю его, как мешок с навозом, на пол.

В квартире царит тишина. Женщины нигде не видно. Но когда я оборачиваюсь, то вижу девушку, выглядывающую одним глазом из-за двери.

– Теперь ты свободна, малышка, – тихо рычу я.

Я поворачиваюсь и выхожу из квартиры. Я иду по коридору, спускаюсь по лестнице во двор. Я слышу вой сирен и визг автомобильных шин. Я вижу мигающие огни. Они ждут меня.

Я весь в крови. Никогда не будет “нет срока” в тюрьме за преступления, которые я совершил сегодня. Но после этого? Я слабо улыбаюсь. После этого тюрьмы не будет. Меня за это повесят.

Но это нормально. Я останавливаюсь в парадной здания. Снаружи я вижу, что останавливаются полицейские машины, а за ними прячутся полицейские с пистолетами. Серый, грязный двор усеян красивыми, ярко раскрашенными бабочками.

Ничего страшного, что это конец. Я принес в этот мир много боли. Но я сделал одну хорошую вещь. Вот что важно.

Я толкаю двери и выхожу на ослепительный свет полицейских прожекторов. Они кричат мне, чтобы я поднял руки вверх. Я продолжаю идти. Они снова кричат, и я закрываю глаза, снова хватаясь за пистолет.

Но вдруг я слышу тихий голос, кричащий: “nyet! Я начинаю поворачиваться, но она опережает меня. Ее маленькие руки крепко обхватывают меня, обнимая, когда она встает между мной и полицией.

– Nyet! – кричит она, зажмуриваясь. – Nyet! On spas menya!! – Он спас меня.

Они продолжают кричать ей, чтобы она убиралась от меня. Но вместо этого они внезапно бросаются в атаку. Мои руки поднимаются вверх, и я вздрагиваю, когда ее оттаскивают от меня. Затем они швыряют меня на землю и выкручивая мои окровавленные руки, чтобы надеть на меня наручники.

Я навсегда сяду в тюрьму. Но я не мертв и не полон полицейских пуль. И когда ее уводят, я улыбаюсь.

Я сделал одну хорошую вещь. И эта хорошая вещь только что спасла мне жизнь.

Настоящее время:

Внутри секретного дома, я наконец-то могу дышать. Всю дорогу сюда я оглядывался через плечо. Я проделал долгий путь, хотя она ранена, потому что мне пришлось это сделать. Я возвращался назад, делал ложные повороты и десять раз менял курс, прежде чем наконец проскользнул внутрь. И теперь мы в безопасности. По крайней мере, на данный момент.

Я смотрю на Нину, и мой рот сжимается. С ней все в порядке, я это знаю. По дороге сюда я останавливался две дюжины раз, чтобы убедиться в этом. Она отключилась, но дышит ровно, и кровь, пропитавшая мою рубашку, кажется, остановилась.

Я врываюсь в кабинет начальника с большими витражами. Внизу в темноте неподвижно и пыльно лежат старые ткацкие станки времен швейной фабрики. Это было мое убежище с тех пор, как я приземлился в этом городе. Здесь она будет в безопасности.

В дальнем конце огромного кабинета я уложил ее на большую кровать, которую принес несколько недель назад. После каменного матраса, на котором я проспал десять лет в своем ледяном гулаговском аду, теплая кровать казалась роскошью, которую я никогда больше не почувствую. Как и прикосновение к мягкости женщины. Или вообще видеть ее, если уж на то пошло. Но вот я здесь, со всем этим.

Я уложил ее. Я хмурюсь, скользя взглядом по ее спящей фигуре. На ее одежде кровь. Пульс в норме, дыхание ровное, но у меня не было времени осмотреть ее, убедиться, что она не слишком сильно ранена взрывом.

Я рычу про себя. И снова тот, кто охотится за ней, едва не причинил ей боль. Я знаю, что это тот же самый кусок дерьма, который был в ее доме и осквернял его. Я спешил обратно в больницу, когда мой телефон предупредил меня о взрыве оконного раствора. После этого уже не было никаких сомнений, оставалось только идти по горячим следам.

Люди, которых я убил сегодня вечером, были теми же самыми людьми из автокатастрофы, из-за которой она попала в больницу. Не то чтобы у меня было время их разглядывать. Но я мог видеть небольшое количество случайной Братвы и других криминальных чернил. Эти люди были заказными, как и крушение. Половина людей, которые следили за ней, мертвы. Остальные ранены. Если бы меня там не было…

Я зажмуриваю глаза. Я не могу об этом думать. Я не могу позволить себе пойти туда. Я провел десять лет, гадая, что стало с ангелом, который спас меня. Я нашел ее не только для того, чтобы потерять. Я не потеряю ее.

Я открываю глаза и хватаю складной нож со столика. Я наклоняюсь над ней и подношу нож к ее полуразорванной, окровавленной одежде. Они легко разрезаются, и внезапно она оказывается передо мной обнаженной.

Лучший, хороший человек может отвернулся бы. Но я нехороший человек. И нет такой силы в этом мире, которая могла бы помешать моим глазам впиться в каждый дюйм ее тела в этот момент. Я видел ее издалека. Я наблюдал, как она раздевается, и видел, как она трогает себя под простыней.

Но я никогда не видел ее такой. Не с расстояния в несколько дюймов. Не тогда, когда я мог бы положить на нее свои руки прямо сейчас и брать ее так, как мне заблагорассудится. Я стону, когда мой взгляд скользит по ее абсолютно совершенной наготе, ее мягким, полным сиськам, тому, как наклоняется ее животик, изгибу ее бедер и простым белым, полупрозрачным больничным трусикам, плотно натянутым на ее влагалище.

Я тихо рычу. Но я подавляю рев зверя внутри себя. Я делаю вдох и тянусь за аптечкой. Мои руки легко скользят по ее ранам, очищая и перевязывая небольшие порезы и царапины от взрыва. На одной руке у нее рана, которую потом придется зашивать. Но у меня нет ни инструментов, ни достаточно маленьких рук, чтобы сделать это. Вместо этого я чищу и перевязываю его, и этого будет достаточно.

Закончив, я еще раз осматриваю каждый дюйм ее кожи. Я стону, голова кружится от ее запаха, голова кружится от тепла ее нежной кожи и близости.

Моя челюсть сжимается. Моя голова качается. Я… устала. Я чувствую себя ослабленным. Я поднимаю голову и стону. Дело не только в ней, у меня действительно кружится голова. Я встаю и смотрю на себя. Пятно на моей рубашке от ее крови стало еще больше. Я хмурюсь, снимаю рубашку и вздрагиваю.

Черт. Это не ее кровь, это моя.

Комната качается. Я тянусь за аптечкой первой помощи, но она выпадает из моей руки и падает на пол. Мое зрение меркнет. Мне удается поднять голову ровно настолько, чтобы еще раз взглянуть на нее, спящую на кровати.

Она будет жить. Как и раньше, жертва ради большей невинности. Честный обмен сломленных и плохих на хороших и невинных.

Мое зрение меркнет, и я не знаю ничего, кроме черноты.