355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дороти Девис » Шоковая волна » Текст книги (страница 7)
Шоковая волна
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:35

Текст книги "Шоковая волна"


Автор книги: Дороти Девис



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Вы не дали бы за него и четвертака, не так ли, Гилли?

– Я не терплю третьесортных посредственностей в первоклассных учебных заведениях. Они как вяло текущая заразная болезнь, симптомы которой распознаются слишком поздно.

– Гилли, скажите, только без предвзятости, как Ловенталь относился к Форбсу?

Он широко улыбнулся.

– Я? Без предвзятости? – но он тут же посерьезнел. – Старик многое принимал как должное, особенно когда речь шла об уважении к нему. Ричард как-то рассказывал, что отец грозился убить его, если он подастся в науку. Как бы удачлив он ни был, ему этого всегда было мало. Но, думаю, старик уважал Форбса. Есть одна область, где Форбс был искренне верен себе – это наука. Она единственное, чему он отдается полностью, до конца.

– Я знаю. Для некоторых людей – это самая трудная задача их жизни. Вы никогда не предлагали актеру сыграть самого себя?

– Вот как? Вам он нравится, Кейт? – промолвил Гилли.

– Что-то в нем есть, – ответила я, оставив, однако, вопрос открытым. Потому, что сама не знала ответа.

Я посмотрела на циферблат. Было два часа.

– Подождите, когда передадут новости по радио, – предложил Гилли. – Боюсь, что только так мы что-нибудь узнаем. – Он был удручен.

Мы все втроем понесли свои тарелки в мойку на кухне. Нора по дороге обняла Гилли за плечи. Мне вдруг вспомнился могильный холодок губ Форбса, когда он меня поцеловал.

Потом мы уселись вокруг кухонного стола в ожидании, когда заговорит радио.

– Я почему-то почувствовал себя стариком, – промолвил Гилли.

– Старым и грязным? – спросила Нора.

– Нет, даже не это.

– А у меня такое ощущение, будто что-то произошло, о чем мы должны были бы знать, но почему-то не знаем, – промолвила я.

– А мне кажется, что наш дом – это ковчег и вокруг нас бушуют волны, – промолвила Нора.

– Мне же чудятся призраки старой таверны двадцатых годов, торгующей контрабандным виски. Снаружи нас бесшумно окружают таможенники, – фантазировал Гилли и включил наконец радио. Сигналы точного времени взорвали тишину. Гилли уменьшил звук, и передача новостей началась.

«Сегодня в центре наших утренних новостей события в Южном Иллинойсе. Как сообщают все утренние газеты Восточной Германии, Дениэль Ловенталь, физик и лауреат Нобелевской премии, найденный вчера утром убитым в своем кабинете в студенческом городке города Венеция, недавно принял приглашение из-за железного занавеса. Ректор Лейпцигского университета подтвердил, что профессор Ловенталь намеревался в сентябре сего года приступить к исполнению своих обязанностей в стенах университета города Лейпцига».

Мы молча переглянулись и еще ближе придвинулись к радиоприемнику.

«В ФБР отказались комментировать это известие и ограничились сообщением о том, что, возможно, будет проведено официальное расследование, над какими материалами работал в последнее время профессор Ловенталь.

За несколько минут до начала передачи новостей, декан Школы естественных наук и технологии университета Венеции в интервью, взятом у него дома, заявил, что не знал о намерениях Ловенталя, которому оставался лишь год до ухода на пенсию. Декан Борк заметил, что, хотя подобных прецедентов сотрудничества американских ученых с Советским блоком до сих пор не было, он однако не знает законов, запрещающих это в наше время. Он также напомнил, что профессор Ловенталь свою выдающуюся карьеру ученого-физика начал сорок лет назад именно в Лейпцигском университете, однако вынужден был покинуть Германию, когда там к власти пришел Гитлер…»

Когда новости прервались и началась передача рекламы, я обратила внимание Гилли на то, что в некрологе, напечатанном в газете «Индепендент», отсутствовало упоминание о Лейпцигском университете, хотя оно было в той фотокопии некролога, которую дела мне Нора.

– Большая грязная игра! – выругался Гилли, а затем добавил: – Уверен, что Ричард ничего об этом не знает. А Форбс? Да, как с ним теперь?

Я посмотрела на него, но ничего не ответила.

«Следствие по делу о смерти Ловенталя ведется под руководством шерифа графства Венеции Джона Д. О’Мэлли. Шестеро студентов университета Венеции, – задержанные вчера в полночь по подозрению в соучастии, были освобождены. Они прежде всего обратились в местную больницу с жалобами на побои, нанесенные им помощниками шерифа. В связи с этим все члены специальной команды шерифа отстранены им от работы до окончания следствия…»

Гилли, тихонько свистнув, привлек наше внимание к словам диктора:

«В это время Александр Йегер, представитель студентов, выступая перед прессой в вестибюле больницы, сделал заявление о том, что они, студенты, подверглись жестоким избиениям полиции. Все они являются членами общепризнанной радикальной организации Братство безопасности на шахтах…»

– Кто сказал, что это «общепризнанная организация»? – возмутился Гилли, обращаясь к радиоприемнику.

«…созданной для демокраса… простите… демократизации управления шахтами и последующей национализации горной промышленности страны. На вчерашнем собрании Братства совместно с представителями черных и партии бедняков, возглавляемых их лидерами Джорджем Кенби и священником Стенли Родсом, создан союз…»

Гилли выключил радиоприемник, но еще долго смотрел на него, как на своего врага.

– Какая опасная интрига! Какая наглость!

– И глупость, – добавила я.

Гилли продолжал разговаривать, обращаясь к приемнику.

– Захотелось стать мучениками? Поторопились, идиоты!

– Боюсь, что эту молодежь вам никогда не переубедить, – заключила я. – Впрочем мне пора восвояси.

Пес Барнаби сидел в ожидании у порога. Когда Гилли открыл дверь, пес проскользнул в нее мимо меня. Гилли на мгновение снова прикрыл дверь:

– Что вы скажете о вашем друге Форбсе в свете информации из Лейпцига?

Я только покачала головой. Увы, никаких комментариев.

– Он связан с ФБР?

Эта мысль не приходила мне в голову. Я не знала, какие догадки осенят меня в этот холодный предрассветный час.

– Он мог бы быть стать подходящим кандидатом в информаторы, – сказала я, – но сейчас не думаю, что он является таковым.

Гилли попытался улыбнуться.

– Жаль, что вы не в моей команде, Кейт. Такая лояльность, как ваша, просто бесценна.

Залаял Барнаби.

– Подождите, я только возьму фонарь, – сказал Гилли. – Проклятые еноты опять сбросили крышки с мусорных баков.

Когда Гилли вернулся, Барнаби затих. Я попрощалась с Норой и с ним и вышла во двор. Гилли свистнул, но Барнаби поблизости не было. Он навел луч фонаря на дорожку, в конце которой я оставила машину. Барнаби сидел в нескольких шагах от машины. Гилли снова свистнул, и тут собака, подняв голову, громко по-волчьи завыла, нарушив ночную тишину. Холодная дрожь проняла меня. Барнаби поднялся и пошел нам навстречу, словно ожидал награды за доброе дело.

Гилли откашлялся и небрежно, как ни в чем не бывало, сказал:

– Давайте оставим вашу машину на ночь у меня, Кейт. Я отвезу вас домой на машине Норы.

Глава 10

Нора тоже решила ехать с нами, как бы между прочим, сообщил мне Гилли, ибо не доверяет ему свой старенький «вольво». Я вспомнила то утро, – это было позавчера, – когда она попросила Гилли запирать дверь, уходя из дома. Она напомнила ему об этом и сейчас, прежде чем мы уехали.

– Я не знаю, где ключ. Если тебе хочется сделать это, то дверь можно запереть только изнутри, а потом вылезть в трубу.

– Гилли, может ваша собака…

– Чересчур нервная? – закончил он за меня фразу. – Конечно. Ведь она живет среди людей. Даже при одном шансе из тысячи с вашей машиной ничего плохого не может случиться. Но днем я как следует все осмотрю и пригоню ее вам.

– А вы хотя бы знаете, куда смотреть?

– Я знаю анатомию автомобиля. Я помогал гонщикам в молодые годы. Вот это была работенка!

– Значит, это было совсем недавно, – пошутила я.

– Очень давно.

Я отдала ему ключи от машины, а приехав в отель, посоветовала ему утром не торопиться. Они уехали, а я, чувствуя, как устала, вошла в отель. Портье указал мне на фигуру, прикорнувшую в вестибюле на диване. Это был Стью Розен, чикагский репортер. Он спал, зажав пустой стакан в руке. Взяв у него стакан, я растолкала его и села на свободный край дивана.

Розен открыл один глаз, затем другой.

– Я не слежу за тобой, Кейт, но где, черт побери, ты была?

– Зачем тебе знать?

– Ты не выглядишь избитой.

– Брось, Стью. Не надо играть.

Он сел и вынул из кармана смятую пачку сигарет.

– Ребята сказали мне, что Голубые шлемы избили тебя. Вот почему шериф отпустил студентов.

– О, все было совсем не так… – Мне стало не по себе. Стью никак не мог вытащить сигарету из пачки, поэтому я помогла ему достать две сигареты, сама раскурила их. Стью был человеком пьющим и руки плохо его слушались.

– Все преувеличено? – спросил он.

– Извращено… – Я просто отстранилась от этого нахала и шлепнула его по руке. Но шлепок подучился довольно громким.

– Что у него было на уме и кто это был?

– Помощник шерифа по фамилии Таркингтон. Я не знаю, что у него было на уме. Я же просто не хотела, чтобы он притронулся ко мне, но…

Розен пожал плечами.

– Мне больше нравится версия студентов. А ты уходишь от ответа, Кейт.

– Ничего подобного. Меня никто не бил.

– Где был О’Мэлли, когда это произошло?

– Его там не было, – ответила я. Если бы мне пришлось все это рассказать, то прежде всего я рассказала бы Стью, но я не считала, что это мое дело, и не в моих интересах упоминать Хиггинса. Я встала и сделала затяжку. Вкус сигареты был отвратительным. – Пожалуйста, Стью, не делай из мухи слона. Меня никто не ударил. Это была чистая случайность.

– Ну если ты так говоришь… У меня в номере есть одна пятая старого доброго «Тейлора». Выпьем перед сном.

– «Старый Тейлор», – повторила я, вспомнив ужин в поезде. Я не ожидала, что произнесу это вслух. К черту воспоминания!

– Я совсем не это хотел сказать… положение обязывает.

– Как-нибудь в другой раз, Стью. Завтра конец недели, и я должна дать хоть что-то Майку для журнала.

– В субботний номер «Субботнего журнала», – промолвил Стью. – Что делает в твоей конторе по субботам правоверный еврей?

– Майк освобождает меня от обета.

– Мой раввин мне этого не позволит, – ответил Стью.

Я слишком устала, чтобы придумывать ответ.

Слухи о том, что я подверглась насилию со стороны Голубых шлемов не на шутку обеспокоили меня. Зайдя в номер, я тут же попыталась связаться по телефону с кем-нибудь из редакции газеты «Индепендент», но никто не отвечал. Номер телефона я нашла в самой газете. Затем я обратилась к той странице, где был напечатан некролог. Я была права: в нем не было упоминания о Лейпцигском университете. Интересно, кто принял решение вычеркнуть это? Прежде чем выбросить газету, я внимательно осмотрела металлическую корзинку для бумаг, ожидая, что почти наверняка в нее вмонтирован «жучок». Хотя я не была уверена, что распознала бы его, если бы увидела. Но корзинка, разумеется, была чистой.

Потеряв всякое желание спать, несмотря на усталость, я включила новости. Было три часа ночи. Ничего нового не было, кроме того, что на этот раз я услышала заявление Йегера прессе. Его спрашивали о том, не приведет ли национализация шахт к социализму. – «Безусловно. Именно этого мы и добиваемся». Затем он рассказал в деталях, как началась стычка с Голубыми шлемами: – «Это все из-за миссис Осборн из „Субботнего журнала“. Когда кто-то из полицейских шерифа ударил ее по лицу, мы не выдержали. А как бы поступили вы?»

Я почувствовала себя так же, как Гилли, мне – тоже захотелось тут же крикнуть радиоприемнику: «Это ложь!» Я возненавидела Йегера так же сильно, как Таркингтона. Я тут же позвонила на радио, чтобы поговорить с выпускающим. Я попала к ночному диск-жокею. Передача новостей в два часа ночи записывалась и повторялась в три и четыре часа пополудни. Я попробовала оставить свое опровержение для диктора пятичасовой передачи, диск-жокея это меньше всего интересовало. Он хотел, чтобы я заказала ему кассету с популярной песенкой.

– Поставьте «Грустную девочку», – сказала я на прощание.

После этого, приняв две таблетки снотворного и поставив будильник на восемь утра, я попыталась заснуть. Спала я очень плохо, – мне снилось, что я опаздываю на пароход, потому что никак не могу найти свои туфли. Пароходом я не путешествовала со времен медового месяца. Еще снился мне многоэтажный дом, зайдя в который, я не смогла подняться на нужный мне этаж, потому что у меня под ногами раскалывались надвое ступени.

Я проснулась от звонка и тут же схватила будильник и выключила звонок, хотя уже понимала, что звонит не будильник. Телефон снова зазвонил. Вот тогда только я посмотрела, который час: десять минут восьмого. Я подняла трубку.

– Кейт? Это Гилли. Ваша машина исчезла.

– Исчезла?

– Ее украли. Я уже позвонил в полицию.

– Хорошо, – ответила я. – Я позвоню в агентство проката, как только оно откроется, и предупрежу их о краже.

– Вам нужна машина. Сейчас я быстренько оденусь и привезу вам машину Норы…

– В этом нет необходимости…, – попыталась возразить я.

– Послушайте, Кейт, черный проповедник Стенли Родс… вы знаете о ком я говорю?

– Да, он был на собрании Братства.

– Правильно. Так вот, он застрелен у Миссии в Бейкерстауне.

* * *

Я приняла душ, горячий и холодный попеременно, приготовила себе растворимый кофе, и сделала то, что могла бы посчитать самым добрым своим делом наступающего дня: я позвонила Стью Розену и сообщила ему о втором убийстве в Венеции за последние два дня.

– Ты сама освещай его, Кейт. А я возьму следующее.

Глава 11

Гилли ждал меня у боковой двери дома. «Вольво» Норы стоял под навесом. Это была очень старая машина. Гилли знаком пригласил меня следовать за ним к месту общей парковки. Здесь он указал мне на белое «шевроле-импала».

– Эта машина похожа на мою, – сказала я.

– Это и есть ваше «шевроле». – Он показал мне бирку на колечке с ключами, которые я ему дала.

– Я заходил в общую кухню и справился там. Никто не видел, как доставили сюда машину. Безукоризненная работа.

– Ключи, которые я дала вам, все время были у вас?

Он похлопал себя по карману, молча подтверждая непреложность факта их наличия там с момента получения.

– Пусть они еще побудут у меня, я хочу во всем этом разобраться.

– Лучше заявить в полицию, – предложила я.

– Я согласен, что лучше так поступить, но вдруг они нам не поверят?

Он открыл мне дверцу машины Норы.

– И тем не менее, – промолвила я, садясь в машину.

– Вы мне не верите? – спросил Гилли, когда сел за руль.

– Конечно, верю.

– Почему-то я подумал, что вы мне не поверите. Ничего, если я доеду с вами до Бейкерстауна?

– Конечно, – снова согласилась я.

Была суббота, половина восьмого утра. Город только просыпался, однако не постепенно, а какими-то спазматическими рывками. То тут, то там возникали очажки слабой активности горожан – бригада ремонтников чинила освещение на перекрестке улиц Главной и Университетской, проехал фургон пекаря, а за ним, словно конвой, два молоковоза. Попадавшиеся на улицах люди словно торопились поскорее нырнуть в дверь или подворотню. То ли мое воображение разыгралось, то ли все так и было. Гилли считал, что здесь и то и другое. Небо было цвета снятого молока. Я и об этом сказала Гилли.

– Цвета кожи белого человека, – поправил меня он.

– У вас все замешано на политике, – запальчиво возразила я.

– Лучше о политике, чем ни о чем. Разве вы не слышите, как воют сирены по бедолаге Стену Родсу?

– Но это же хорошо!

Он помолчал, раздумывая.

– Возможно.

– Как вы узнали об этом, Гилли?

– В муниципальной полиции, куда я позвонил по поводу кражи вашей машины. Они перепуганы. Каждый раз, когда убивают черного, полицейские ведут себя как шизофреники: то ли радуются, то ли скорбят. Не разберешь. – Проехав молча пару кварталов, Гилли продолжил: – Йегер, черт знает что наболтал репортерам вчера вечером, и почти прикончил Братство. Красный социализм, боже праведный! Я уже вижу первую страницу газеты Хиггинса: черная сила, красный социализм в шахтах. Редакционная статья, черт бы их побрал! Аршинные заголовки.

– Йегер использовал и меня в своей грязной игре, верит он в это или нет. Он сказал репортерам, что Таркингтон ударил меня по лицу. Ничего подобного не было. Как бы мне опровергнуть это, вы не подскажете?

Гилли не ответил. Его внимание раздваивалось: он вынужден был смотреть и вперед и в зеркало заднего обзора. Оглянувшись, я увидела, что двое мужчин несут снятую где-то дверь. Мы въехали в ту часть города, где служебные здания встречались все реже, появились свалки старых автомобилей, дровяные склады, дешевые закусочные и парикмахерские на углах. Это были кварталы бедноты, близился Бейкерстаун.

– Готовятся заколачивать витрины и окна, – заметил Гилли.

Мне стало понятно, для чего понадобилась дверь, которую тащили мужчины. Чем ближе был Бейкерстаун, тем чаще встречались закрытые ставнями окна и витрины.

– Единственный совет, который я могу вам дать, Кейт; достаньте себе голубой шлем и не снимайте его с головы. У меня подозрение, что в этом городе нас выстроят и пересчитают. Или пересчитают, когда мы уже будем на земле.

– В последнее время были случаи беспорядков?

– Время от времени. В наши дни обычно это бойкотирование черными магазинов и лавок, принадлежащих белым, главным образом в центре города. Прошлым летом в Бейкерстауне открыли кооперативный магазин, похожий на тот, студенческий, который недалеко от меня. Открылся он благодаря усилиям Джорджа Кенби, но мы тоже помогали, когда он позволял. Теперь кажется горькой иронией, что пастор Стенли Родс так радовался помощи белых студентов. Кооператив поджигали трижды, насколько мне помнится. Следовали репрессии, снайперская охота. Это были паршивые времена.

Мы въезжали в Бейкерстаун со стороны Мэйн-стрит и шоссе № 32. Отсюда видна старая пекарня и крест из водопроводных труб. Гилли указал мне на группу полицейских и помощников шерифа. Их шлемы напоминали по форме шлемы горняков: пластиковые сверху и подбитые мягким материалом изнутри. Но я не увидела ни одного Голубого шлема. Среди муниципальных полицейских офицеров было двое черных. Улица оказалась забаррикадированной.

Гилли резко свернул в боковую улицу, еще один поворот – и мы были в черном гетто. Группками стояли женщины в шалях, у многих они были накинуты прямо на ночные сорочки. Увидев нас, они дружно повернулись к нам спиной. Гилли тщетно махал им рукой, но никто ему не ответил.

– Плохи дела, Кейт. Эти люди знают меня. Мы с ними вместе готовили пасхальный фестиваль.

Мне было жаль его, ему, кажется, действительно стало обидно.

– Они могли бы прямо сейчас возродить прежнюю дружбу, – сказала я.

В конце квартала на тротуаре собрались детишки. Когда мы приблизились, они, оживившись, стаяли забрасывать нас камнями и комками засохшей грязи. Кто-то запустил в меня бутылкой. Я пригнулась. Стекло окна треснуло. Двенадцатилетние мальчишки и девчонки, сделав свое дело, бросились врассыпную.

Большинство мужского населения гетто только сейчас покидало дома, и первым делом спешили во двор – по нужде. Разумеется, я не удержалась от комментариев.

– Да, это так, – согласился Гилли. – Поэтому летом здесь такая вонь, какая была у их предков в восемнадцатом веке.

Доехав до края тротуара, он внезапно свернул и поехал по лугу, трава которого доставала до бамперов. Подпрыгивая на ухабах, мы вскоре выскочили на проложенную телегами старую дорогу и через несколько ярдов остановились перед деревянным строением. Гилли толкнул осевшую дверь, которая, открываясь, царапала доски пола.

– Вот так сюда входят ангелы, – сказал он.

Помещение было наполнено гулом голосов, плачем и причитаниями, Я почувствовала себя непрошеной гостьей, хотя Гилли был тут как дома. Если раньше здесь пахло пекарней, то теперь стоял стойкий запах церкви и тронутых плесенью молитвенников. Мы прошли мимо белой с золотом кафедры проповедника в конец помещения, где собрались все, и в этот момент женщины вдруг громко запричитали. Это был душераздирающий скорбный плач. Пять темнокожих женщин преградили путь шерифу О’Мэлли и каждый его шаг и движение вызывали все возрастающие вопли плакальщиц.

Причиной тому было накрытое простынями тело на полу, доступ к которому охраняли эти женщины. Санитары в белом и несколько полицейских сгрудились у входа. Увидев нас, женщины, как по команде, взялись за руки и стали вокруг, чтобы помешать нам приблизиться к телу. На их заплаканных лицах я увидела настоящую ненависть. Я почувствовала свое бессилие и ужас оттого, что меня кто-то может так ненавидеть и бояться. Мне хотелось заверить их, что я тоже разделяю их боль.

– Айда, я хочу вам помочь, – скорбно промолвил Гилли, обращаясь к одной из женщин.

Ему никто не ответил, словно никакой Айды среди них не было.

О’Мэлли, бледный как луна при дневном свете, продолжал убеждать плакальщиц.

– Необходимо провести вскрытие. Того требует закон. Нам нужно тело совсем не надолго, понимаете?

– Нет, сэр, я этого не понимаю и не отдам его белым, чтобы они разрезали его на куски как тушу животного, – промолвила наконец одна из женщин и, опустив руку соседки, обхватила себя руками и стала горестно раскачиваться.

– Нам нужна пуля, если она все еще в его теле, – настаивал шериф.

– Зачем? Чтобы ею убить еще одного черного? – не выдержала другая из женщин.

– Прежде чем вам удастся унести отсюда тело патера, вам понадобится выпустить еще пять пуль, шериф, – промолвила еще одна женщина и, указывая на своих подруг, пересчитала их вслух.

– И все же мы должны забрать его, женщина. Даже если для этого потребуется вызвать взвод солдат национальной гвардии. А это ничего вам не сулит, кроме неприятностей. Вы не имели права перемещать тело убитого.

Вдова священника высоко подняла голову.

– Не имели права? Не смейте говорить мне о правах, мистер шериф. Никто не имел права убивать моего мужа, но его убили. О, Господи, убили! Они все же сделали это. Его нет. Навсегда нет! Никогда больше он не произнесет этого доброго для людей слова аллилуйя, не будет больше благодарений Господу. Вы слышите меня, сестры? Никто более не возблагодарит в утренней молитве Господа: «Слава в вышних Богу!» Он лежит здесь перед вами и больше никогда не поднимется. Ни сегодня утром, ни завтра, ни послезавтра.

Аминь.

Мне показалось, что я не ослышалась.

Шериф встрепенулся.

– Я клянусь вам всем, что когда мы найдем убийцу, ему свободы больше не видать.

Крупная женщина, сложив руки на груди, вскинула голову с высокой, как башня, прической.

– Сестры, слышите, убийце не видать свободы! – женщина передернула плечами и в этом жесте был дерзкий вызов и презрение. – А я вам, белый человек, заявляю, что наш святой отец свободен. Свободен так, как вам, белым, не быть никогда.

Шериф повернулся к полицейским и стал с ними совещаться. Гилли подошел к женщинам и спросил у той, что оказалась к нему ближе, кивком указав на вдову священника.

– Прошу вас, передайте миссис Родс мои искренние соболезнования в ее горе. Он тоже был мне дорог.

– Она сама слышит все, что вы говорите, – подчеркнуто холодно ответила женщина.

– Скажи им, Гиллспи, что нам надо хотя бы осмотреть тело убитого. Ведь я даже не уверен, что под простынями лежит черный. – быстро обернувшись к Гилли, сказал шериф, воспользовавшись возможностью получить поддержку.

– Скажите им это сами, – сухо ответил Гилли и подал мне знак: пора уходить. Шериф, не раздумывая, присел на корточки и сорвал простыню с жертвы. Женщины пронзительно закричали.

Откуда в эту минуту появился этот человек? Я едва успела разглядеть стремительно двигавшуюся к нам фигуру черного мужчины почти гигантского роста, с густой копной волос. Он пробирался через полицейский кордон у двери, размахивая руками как ножницами. Волосы его вздыбились во все стороны. В мгновение ока он схватил О’Мэлли одной рукой за ворот, а другой подхватил под ягодицы и, подняв над полом, повернул его лицом к полицейским и поставил шерифа перед остолбеневшими подчиненными. За ними в дверь уже протискивались черные мужчины, словно собирались взять нас в кольцо.

– Ради Бога, Кенби, остынь! – крикнул черному гиганту Гилли. – Где он, там одни неприятности, – шепнул он мне.

Кенби, радикал из студенческого городка, тот самый второй черный участник собрания в доме Гилли, был ростом не менее шести с половиной футов, его густая шевелюра делала его еще выше. Он повернулся на голос Гилли и осклабился, показав все свои зубы.

– Неприятности, говоришь? Неприятность, Гиллспи, лежит вон там. И это плохая неприятность. Хорошая неприятность – это когда ты знаешь, что твоя смерть хоть чего-то стоит. Бедный старый Стенли Родс всего лишь получил по заслугам за свои делишки с Главным. – Кенби повернулся к шерифу. – Это называется возложением рук, шериф. Есть такой религиозный обряд. Своего рода экзорцизм, изгнание из человека нечистой силы. А теперь я попрошу всех белых покинуть церковь. Как я понимаю, по англо-саксонским канонам храм – это убежище. Мы, черные, сейчас в своем убежище.

О’Мэлли обвел глазами черные лица. Для него и его подчиненных применить сейчас оружие означало бы устроить бойню. Он одернул на себе смятую одежду и отряхнулся.

– Это глумление над религией, Кенби. Ты посмеялся над ней так же, как и надо мной, попытавшись выставить меня дураком. Это тебе не пройдет даром.

– Глумление над религией? – повысил голос Кенби, чувствуя себя заблудшим проповедником среди агностиков. – О, мой народ, что сделало с тобой постоянное глумление над религией. – А шерифу, глядя ему в лицо, сказал: – Я останусь здесь, босс, до конца похорон.

– Наглый болван, – злобно прошипел шериф и стад протискиваться через толпу своих подчиненных, которые, последовав за ним, дружно покинули церковь.

Когда они ушли, Кенби, пожав плечами, посмотрел на Гилли, а потом на меня. Для меня он приготовил взгляд, полный холодного презрения. Снова повернувшись к Гилли, он большим пальцем указал на дверь.

– Предложение покинуть церковь касается всех. Нам больше не нужно непрошеное присутствие белого человека, Гиллспи. Иди туда, откуда пришел, и к черту вашу болтовню о братстве. Все это не работает, пустая затея. Ты это понимаешь?

Кенби с каким-то особым удовольствием облизнул губы, чтобы подчеркнуть ту степень презрения, которое приберег специально для меня. Даже мертвое тело в храме не удержало кое-кого из мужчин от одобрительного хохотка, когда Кенби сказал:

– Одно только присутствие белых женщин уже делает меня насильником.

Путь к выходу показался мне бесконечно долгим. Я не хотела оглядываться, но репортерский опыт заставил меня сделать это и выпить чашу унижения до последней капли. Никому уже не было дела до нас. Мужчины сгрудились в центре церкви, объединенные общим горем. Кенби, как только мы направились к выходу, сразу же потерял к нам всякий интерес и повернулся спиной. Он стоял над безжизненным телом священника и кивал головой в такт скорбному ритму отпевания. Вскоре его тело стало подергиваться так сильно, что ноги порой задевали окоченевшее тело на полу. Все, что я запомнила напоследок, было длинное дергающееся тело Кенби, согнувшееся пополам, когда он наклонился над погибшим и снова накрыл его простыней. Толпа прихожан уже скрыла от меня эту последнюю сцену, однако я смогла увидеть все, что должна была, с тем чтобы как репортер рассказать об этом.

О’Мэлли ждал, когда мы с Гилли выйдем из церкви.

– Я хочу, чтобы вы двое поехали со мной в участок и подписали показания о том, что вы здесь видели.

Гилли попробовал возразить.

– Черт побери! – У О’Мэлли глаза были цвета холодной стали. – Я мог бы арестовать его вместе с вами на месте. Так вот какова ваша помощь, Гиллспи?..

– Ладно, ладно, – сдался Гилли. – Мне они тоже не были рады.

Мы ехали назад в той же машине Норы и по той же дороге, что ехали сюда. Когда мы достигли Мейн-стрит, О’Мэлли уже был на одной из баррикад и разговаривал с офицером, невзрачным типом по имени Берт Уэбер, и муниципальными полицейскими. Гилли объяснил мне все об Уэбере и черных муниципальных полицейских: когда-то о них ходили легенды, созданные законами во времена всеобщей забастовки шахтеров и депрессии 20-х годов. Когда шахтеры вернулись в шахты, полицейские силы сократили и по иронии судьбы многие из копов были наняты владельцами шахт уже для защиты штрейкбрехеров. Это были дополнительные факты к тому, что мне уже рассказывала мисс Ингрэмс.

Мы избегали говорить о том, что произошло в церкви, ожидая на парковке за зданием суда, когда нас позовет шериф. Наконец мы последовали за ним в оперативный отдел, откуда несколько часов назад меня выставили под угрозой ареста за подстрекательство к мятежу. Никого из дежурных полицейских я не знала, поэтому держалась поближе к О’Мэлли. Он, даже не сняв пальто, уселся за свой стол.

– Я хотела бы кое-что уточнить для протокола, шериф. Таркингтон не ударил меня по лицу вчера вечером.

Он смотрел не столько на меня, сколько сквозь меня. Я не была даже уверена, что он меня слышал, а потом убедилась в том, что он действительно ничего не слышал из того, что я говорила.

Когда один из помощников, войдя в кабинет шерифа, попросил дежурного достать «жакет» Джорджа Кенби, я догадалась, что речь идет о папке с его делом.

– Сукин сын, – тихо сказал шериф. Я не могла не заметить, что его пронимала дрожь. Я видела тех, кто заболевал малярийной лихорадкой. Это недаром пришло мне в голову, когда я увидела мокрый от испарины лоб О’Мэлли, а его молодое лицо показалось мне изможденным. Не сказав мне ни слова, он вдруг поднялся и вышел.

Полицейский, ждавший, когда принесут дело Кенби, указал мне на пишущую машинку в углу:

– Почему бы вам не воспользоваться ею и не написать ваши показания. Миссис О’Мэлли приходит помогать нам, но сегодня суббота и ее пока нет.

Я напечатала свои показания, где на второй странице рассказала о вчерашнем инциденте в тюрьме. По привычке я заинтересовалась новой маркой телетайпа, а поскольку мне делать было нечего, я прочитала и те полицейские донесения, которые поступали, пока я ждала, когда напишет свои показания Гилли.

«В графстве Венеция вчера произошло вооруженное ограбление и еще несколько краж со взломом, включая кражу в цветочном магазине, где, однако, похищены были только цветы. Был еще пожар неизвестного происхождения на дровяном складе». Я с удовольствием прочитала также об угоне «шевроле-импала»…

В комнату вошла миссис О’Мэлли и прямо направилась к столу дежурного.

Я слышала, как полицейский спросил ее:

– Где шеф, Энни?

– Принимает душ, – ответила она.

Полицейский невесело рассмеялся.

– Что-нибудь известно о том, кто…?

Но она не закончила фразу, и я поняла, что миссис О’Мэлли увидела нас с Гилли. Она не скрывала своей враждебности к нам. На ее лице было излишне много косметики, и я подумала о том, что она очень скоро будет похожа на уставшую уличную девку. А шериф О’Мэлли все еще моложав и, пожалуй, таким останется еще много лет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю