Текст книги "Шоковая волна"
Автор книги: Дороти Девис
Жанр:
Крутой детектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Из кухни вышла высокая девушка. Две толстые косы спускались ей на плечи, и она время от времени откидывала их назад. Она была в голубых джинсах и такого же цвета широкой блузе. Нора была потрясающе красивой брюнеткой с синими глазами. Ирландка, догадалась я. Она ничуть не удивилась, что Гилли в такой час пришел домой не один. Я поняла, что двери этого дома запирались, лишь когда хозяева ложились в постель.
– Ты озяб? – спросила Гилли девушка. На нем были джинсы и холщовая куртка, как я потом узнала, его привычная одежда. Он редко носил пальто, а костюм у него был всего один.
– Конечно, – ответил Гилли и назвал мое имя Норе. Фамилия ее была Феллон. Ему нелегко было рассказать ей, что произошло, но наконец он кое-как справился с этим.
Нора, печально задумавшись, села.
– Бедный Дик, – промолвила она.
– Бедные мы все. Я должен позвонить Алексу Йегеру.
– Когда это случилось?
– Примерно в десять минут одиннадцатого.
– Скорее в десять пятнадцать. Где кофе, дорогая? Надеюсь, нам полагается и завтрак тоже? – Набирая номер телефона, он спросил у Норы: – Тебе знакомо имя Кэтрин Осборн? Из «Субботнего журнала»?
– Боже мой, неужели? – воскликнула девушка.
Должна сказать, мне было приятно удивление Норы.
Гилли наконец дозвонился до нужного ему человека и после того, как, взорвавшись, крикнул в трубку: – Ладно, значит я дерьмо. – Нора предложила мне пойти с ней в кухню, чтобы приготовить яйца к бекону.
Я узнала от нее, что она работает по утрам в рекламном отделе местной газеты «Индепендент», а днем учится. Ее цель – получить степень магистра истории искусств. Венеция, штат Иллинойс, несколько странное место для получения ученой степени по искусству, но когда она рассказала мне, что работала вместе с Гилли и Ричардом Ловенталем над довольно нашумевшей постановкой спектакля «Как вам это понравится», я поняла, что она сама совершенно осознанно выбрала Венецию, штат Иллинойс.
В кухню вошел Гилли и сел у стола.
– Хотелось бы все же знать, что произошло вчера вечером. – Произнеся это, он посмотрел на меня. – Я расскажу вам все, что знаю, после завтрака, если хотите.
– Собственно, у меня здесь совсем другое задание. Я пишу очерк о Стиве Хиггинсе.
– Не думаю, что он уже созрел для этого, – ответил Гилли.
– Мы пока еще не определились, когда опубликуем его.
– Что значит не определились? У него целая империя. Даже я работаю на него, – воскликнула Нора.
Гилли улыбнулся.
– Значит, он почти как император. Я хочу сказать, что для этого нужно еще что-то, возможно, политика, а? Или благотворительность? Не собирается ли он стать ректором университета?
Я спросила Нору, знает ли она Хиггинса.
– Иногда он пытается ухаживать за мной.
– Он не был бы мужчиной, если бы не делал этого, – сказала я.
Нора покраснела и поспешила заняться яйцами и ветчиной.
Гилли разлил кофе.
– Я надеюсь, ты не переспишь с ним, пока живешь у меня, – сказал он. – Он мне совершенно не нужен.
– Боюсь, вам надо начать рассказ с самого начала, – напомнила я ему о его обещании.
Он долго думал, не зная с чего начать.
– Это как в лабиринте, понимаете?.. Есть у нас довольно скользкий тип по имени Хью Борк, он теперь декан факультета естественных наук, горного дела и технических наук. Его выдвинул на эту должность Хиггинс несколько лет назад. А делается это так: на выборах Хиггинс обеспечивает голоса губернатору, губернатор назначает ректора университета, а тот подбирает деканов. Попечительский совет университета или принимает кандидатуры или отвергает. Отвергает, как бы не так! Борк не знает разницы между атомом и бульдозером, но он быстро все усваивает. Его задачей является разрушение всего. С этой целью и объединили естественные науки с горным делом и технологией. Кстати, о шахтах. Это, кажется, ваша специальность?
– Я писала о них однажды, – согласилась я. И получила первую премию по журналистике, подумала я про себя.
– Вот откуда я вас знаю! – воскликнул Гилли. – Мой отец шахтер, да и оба моих деда тоже. Я и сам побывал в шахте. У Борка это тоже часть биографии. Он пришел к нам из Федерального бюро горной промышленности, а потом работал в Федеральном бюро графства Венеции. Федеральные органы управления это, по мнению Хиггинса, как заключительный класс учебы для чиновника. При Борке в роли декана в работе факультета акценты переместились с теории на практику. Физики потеряли голову. Ловенталь был последним из великих теоретиков в университете Венеции.
Я перебила его, спросив о Рендалле Форбсе. Относится ли он тоже к ним.
– Трудно сказать. Неизвестно, где начинался он и кончался Ловенталь. Йегер, кому я только что звонил, пишет свою докторскую диссертацию под руководством Форбса и ненавидит его. Я бы сказал, это скорее вина самого Йегера, а не Форбса, тебе не кажется, Нора?
– Здесь нет вины ни того, ни другого. Таковы обстоятельства.
– Господи, ты как Сайоба Мак-Кенна!
– А сегодня я такая, – сердито ответила Нора.
Гилли широко улыбнулся. А затем, повернувшись ко мне, продолжил:
– Что же произошло в университете Венеции в последнее время? Здесь родилась идея новой обработки угля до того, как отправлять его на рынок. Сейчас он чист от угольной пыли. Уголь, но не шахты. Они стали еще более загрязненными и опасными, чем прежде. Теперь нужно много денег, чтобы улучшить товар, и огромное количество угля. А это значит, возросла нагрузка на шахтеров. Вот мы и создали организацию по защите горняков – Братство безопасности шахт, ББШ. Это не для записи, потому что еще слишком рано писать об этом, но о наших долгосрочных целях расскажу: мы требуем национализации шахт. Надеюсь, это вас не пугает?
– Меня – нет, а вот таких, как Стив Хиггинс, еще как напугает!
– Меня это не беспокоит, даже если будут беспорядки и насилие. Разве взрыв на шахте худшее насилие, чем революция? Разве смерть от рака легкого легче, чем смерть от пули? Я смотрю на это так: революция обойдется нам не дороже, чем одна серьезная катастрофа в шахте.
Нора смотрела на нас из дальнего угла, где расставляла посуду. На лице ее была тревожная озабоченность.
– Но, – продолжал Гилли, – я не знаю, что произошло вчера. В этот вечер в Студенческом союзе происходило собрание членов Братства. Они заметили, что их подслушивают и вытесняют из помещения. У нас появилась параноидальная подозрительность, что за всем следит полиция. Ребята встретились с Ловенталем, но он отказался предоставить в их распоряжение свой кабинет, хотя делал это раньше. Они собрались здесь. Я тоже должен был присутствовать, но не смог, мне университет платит за работу, и я должен ее делать. Не знаю, что было дальше. Мне никто ничего не хочет говорить. Или мое воображение разыгралось. Что ты скажешь, Нора, это мое воображение?
Нора подошла к столу, вытирая руки полотенцем.
– Гилли, не забывай, что сейчас только половина седьмого утра.
– Они могли бы сказать мне вчера вечером, когда мы пришли домой. В поведении Йегера было что-то странное, а теперь вот убит Ловенталь…
– Гилли, оставь все это полиции.
– Да, – согласился он.
Нора смахнула полотенцем крошки вокруг тостера.
– Мне пора собираться на работу.
– Я вот еще что вам скажу, – продолжал Гилли, – В нашей программе записан пункт о росте занятости черных на работах в шахтах, так или не так? Вчера на собрании было двое черных, Стенли Родс, баптистский священник, которого радикалы называют дядей Томом, и радикал от штата, Джордж Кенби. Это очень влиятельные лица среди черного населения. В прошлом году именно Кенби возглавил студенческие манифестации в городе, а затем в гетто.
Он внезапно умолк. Нора и я ждали, что он скажет дальше, но он тупо уставился на тостер. Наконец я нарушила молчание.
– Вы боитесь, что они прыгнут в вашу лодку и потопят ее?
– Да, вполне возможно, что так и будет… и я не знаю, как помешать этому.
– Вечная дилемма либералов, – промолвила Нора.
– К черту дилемму!
– Именно это мне хочется сказать сейчас о газете «Индепендент», но тем не менее я собираюсь и иду туда работать, – ответила Нора и справилась у меня, не может ли она чем-нибудь помочь мне в редакции. Может, подумала я, ибо хотела как можно скорее получить некролог Ловенталя. Нора обещала прислать фотокопию мне в отель. Газета выйдет не ранее полудня.
Нора, приподняв лицо Гилли за бороду, поцеловала его в губы.
– Сделай мне одолжение, когда будешь уходить, запри дом.
– Ты не веришь Барнаби? – удивленно спросил он.
– Пожалуйста, я прошу.
– Ладно.
Но когда она ушла, он вдруг вспомнил, что не знает, где ключ. – Кажется, у меня его никогда и не было.
– Вам повезло, что до сих пор ключ вам не был нужен, – сказала я, поднимаясь.
– Я все опасался, что они когда-нибудь украдут Барнаби, – сказал Гилли, провожая меня до дверей. – К счастью, он им не по карману.
– Много ест?
Он улыбнулся и протянул мне руку на прощание.
– Профессор сказал бы: «Есть сладостная польза и в несчастье». Это Шекспир. Он любил его. Бывало приходит на репетиции, сидит и слушает. А иногда скажет: «Проясняет голову, как хорошая музыка»… Таких как он, мы больше не увидим.
– Что будет с Форбсом теперь, когда профессора нет?
– Он погибнет.
Казалось, ему больше не хотелось говорить об этом, а мне давно пора было уходить.
Глава 5
Прежде чем отправиться в «Эрмитаж», я позвонила Майку Фишеру. Он освободил меня от репортажа о смерти Ловенталя, сказав, что получит все, что ему нужно по телеграфу. Такие материалы обычно проходили через редакторов и передавались Майку для последней корректировки, которую мы называли «стилем Майка». В своих статьях я всегда боролась с собой, чтобы не попасть под его влияние. Поэтому рука Майка, как правило, не касалась моих статей. Его стиль считался чем-то вроде заразной болезни, которую нетрудно невзначай и подцепить.
Хиггинс уже ждал меня, меряя шагами террасу. Он тут же вместо приветствия забросал меня вопросами, на которые я не могла ответить. Я знала об убийстве только то, что он сам услышал по радио в девять утра.
– Вас не интересуют слухи, – упрекнул он меня в полном отчаянии.
Мы вошли в дом и я подождала, когда он, сев на стул, снимет сапоги. Утром он, как всегда, совершил конную прогулку.
– Одно я все же заметила. Люди шерифа заполнили студенческий городок, – сказала я.
– Голубые шлемы или регулярная полиция?
– Там были и те и другие. Но я говорю сейчас о Голубых шлемах.
– В прошлом году я защитил студентов от них, и мы удалили Голубые шлемы из городка. Когда я вчера говорил о наших элитных силах, я имел в виду и полицию тоже. – Хиггинс, поставив сапоги около стула, в носках подошел к стенному шкафу и достал свои мокасины. Взяв меня под руку, он провел меня в библиотеку. – Символ мира, написанный кровью. Какая жестокая благотворительность, вам не кажется?
Я, правда, не слышала, что это слово было написано кровью. Вскоре к нам присоединилась Лори, в вязаном кардигане с ниткой жемчуга на шее. Жемчуг был настоящий и чарующе мерцал.
– Голубые шлемы снова взяли власть, Лори, – пожаловался ей Хиггинс. – О’Мэлли не должен был сам все решать.
– Возможно, что-то произошло в Бейкерстауне, – предположила Лори.
– Я говорю о студенческом городке.
Лори пожала плечами.
Хиггинс и я сидели там же, где и в первый день нашего знакомства – он в качалке, я в кресле напротив. Снова потрескивали поленья в камине, но время было не такое позднее, и вместо виски нас ждало кофе. Его разливала Лори.
– В Бейкерстауне вчера было тихо, когда я выезжала оттуда вечером, – ответила я.
– Тихой бывает и бомба, пока не взорвется.
Затем Хиггинс изложил свою версию того, что произошло в Венеции, после беспорядков в Кенте и Миссисипи. Я не сказала ему, что просмотрела подшивку газеты «Индепендент». Его рассказ, по сути, мало чем отличался от того, что я уже знала. – Но знаете, ситуация изменилась, хвост стал вертеть собакой, после того, как О’Мэлли осенью выиграл выборы, получив орущее большинство голосов. Весь список кандидатов от демократов поддержал его. Те, кто голосовал за него, могут рассчитывать на удачную карьеру. Итак, теперь можно сказать, что отныне я во всем завишу от шерифа О’Мэлли.
Лори хмыкнула.
У Хиггинса сделалось кислое лицо.
– Что это значит, Лори?
– Вы сами знаете, что это значит, – ответила та, подавая нам кофе. – Но если хвост слишком длинный для собаки, его обрубают.
Хиггинс потянулся за сахаром и сливками.
– Это не так просто сделать, – и тут же, меняя тему разговора, повернулся ко мне: – Кейт, как насчет Форбса? Вы считаете, что умеете разбираться в людях?
– Когда я не ошибаюсь, то да, – ответила я.
– Как и все мы. Он сделал для меня краткий отчет, который, черт побери, произвел на меня впечатление. Я готов поверить его утверждению, что между нами и Россией разрыв в три года. Он привел Факты, цифровые доказательства. Это не какая-нибудь фитюлька.
– Однако вы быстро его получили, – заметила я, гадая, как Форбсу удалось справиться с тем, что он назвал «дипломатической почтой».
– Я получил пакет сегодня утром. Его доставил посыльный. Обычно за завтраком я занимаюсь бумагами, касающимися университета.
– Они поступают вам из офиса декана Борка?
– Там их обычно и забирают для меня. А, понимаю. Сегодня утром на это потребовалось разрешение О’Мэлли.
У меня сразу же возник тревожный вопрос: когда Форбсу удалось передать свой отчет в офис Борка?
– Вам известно, Кейт, что Форбсу удалось получить грант в каком-то научном фонде?
– Он говорил мне об этом.
– Вот такие поступки вызывают у меня восхищение, Кейт. Новая администрация практически закрыла почти все фундаментальные исследования по физике. Срезали все фонды. Форбс на собственный страх и риск попытался достать деньги, которые так нужны. Мне хотелось бы познакомиться с этим человеком, но я не хочу, чтобы у него родились какие-либо надежды, вы меня понимаете? Люди всегда чего-то ждут от меня, стоит только мне захотеть узнать их имя. Вы не могли бы устроить мне встречу с ним, Кейт?
– Как? – тут я вспомнила, что у Форбса тоже возникло желание познакомиться с Хиггинсом.
Стив Хиггинс пожал плечами.
– Пойдите к нему и спросите, не хочет ли он встретиться со мной. Большинство людей в то или иное время считают это неплохой идеей. Скажите, что вы можете устроить ему эту встречу. Но не заставляйте меня что-либо обещать ему, кроме приглашения на ленч.
– На хороший ленч, – сухо поправила его я.
– Изволите шутить, миссис Осборн, – проворчал Хиггинс. – Хотя скажу, что есть у меня некая задняя мысль. Мы могли бы заключить соглашение между промышленностью и университетом в интересах наших исследовательских работ, как сделали это с угольной промышленностью. Но я категорически против того, чтобы Форбс проводил такого рода опыты в станах университета. Если бы мы не распылили наши силы по всем университетам страны, русские не обогнали бы нас на целых три года. Да и воздух не был бы столь загрязнен реакторами. Я не уверен, что город Венеция согласится восстановить разобранный циклотрон. Сколько миллионов ушло в канализацию? Да и Форбсу пришлось ползать на брюхе перед каким-то фондом за грант в триста тысяч долларов, освобождающих, кстати, этот самый фонд от налогов.
Я пила кофе и наблюдала за Хиггинсом. Он встал и налил себе еще кофе. Я не сказала ему, что, по-моему, Форбс, если посчитает нужным, сам восстановит реактор. Сделает ли он это? Первое, что я узнала о Форбсе, это его конфликты, которые, кстати, не редкость в академических кругах; конфликты между истиной и должностью, между самоуважением и корыстью. Внезапно я подумала о том, что сказал Гиллспи о Форбсе, – о том, что может с ним случиться после смерти Папы.
– Почему Ловенталь остался в Венеции?
– Вы хотите сказать, после того, как все разбежались? – Хиггинс сел и стал шумно мешать ложечкой кофе в чашке. – Преданность. Университет не отступился от него, когда стали известны его розовые увлечения политикой. А это было в дни маккартизма.
– Я понимаю, – сказала я. – Университету потребовалось немалое мужество. Вы знали его, Стив?
– Маккарти или Ловенталя?
– Ловенталя.
– Он бывал у нас пару раз, в наш переходный период. У нас побывали многие деканы естественных факультетов. Что ты скажешь о нем, Лори?
– Еврей.
– Да, но я говорю… о характере, личности?
– Повторю твои слова. Ты не раз говорил, что он человек с терпением Иова. Еще ты сказал, что даже в чашке с чаем он видел океан.
– Да, я говорил это. У тебя сохранились записи, Лори? Они, возможно, заинтересуют Кейт.
– Я же сказала тебе еще тогда, что отдала их все в ФБР, это было две или три недели назад.
– Ты мне это сказала? Что ж, возможно. – Затем, повернувшись ко мне, Хиггинс продолжил: – Вы могли подумать, что старик уже достаточно настрадался, но кое-кто из новых красных продолжал его использовать. Не то, чтобы он снова стал таким же активным, как в былые времена. Только не в последнее время. Нет, он не был похож на доктора Спока. Но услышав сегодня утром, что произошло, я невольно связал это с историей об атомном тепле, о котором мы с вами говорили. В студенческом городке действует группа радикалов, которых волнуют проблемы шахтеров…
Хиггинс наконец решил допить свой кофе, и я подумала, что сейчас как раз время рассказать ему о Гилли. Я опасалась, как я буду выглядеть йотом, если не скажу о нем Хиггинсу сейчас.
– Сегодня утром я познакомилась с одним из ваших педагогов. Его зовут Гиллспи.
Наступила продолжительная пауза.
– Что вы думаете о нем?
Я пожала плечами, но потом сказала:
– Приятен в общении, самоуверен, хорошо информирован… или, возможно, дезинформирован. Таково мое первое впечатление.
Хиггинс намеренно избегал моего взгляда.
– Возьми это, – сказал он Лори, протягивая ей пустые чашку с блюдцем.
Лори, не вставая, протянула руку, но не смогла дотянуться до чашки. Тогда Хиггинс просто разжал пальцы и позволил чашке с блюдцем упасть. Лори снова откинулась на спинку дивана. Осколки чашки и блюдце остались лежать на ковре.
– Самоуверен. Это левый фанатик, не так ли? – голос Хиггинса дрожал, глаза бегали.
Я не думала, что моя взвешенная и разумная оценка Гилли вызовет такое раздражение.
– Возможно, таково мнение других. Но не мое, – тихо сказала я.
– Значит, если ты правый, то ты фанатик, если левый, то самоуверенная личность. Вот что я вам скажу: я достаточно часто читаю ваш «Субботний журнал», чтобы понять, куда вы клоните: вы собираетесь впрячь в одну упряжку двух волов: мэра Чикаго и меня. Так вот вам мое мнение: это устарело, неактуально и никому не на пользу, разве что вашему карману. Ха! Можете ехать домой. Я за вас уже написал статью.
– Вы хотите, чтобы я сейчас же уехала? – спросила я и вспомнила удачное сравнение Майка: битва динозавров.
– Нет. Я придерживаюсь такого мнения: пусть лучше напишут хоть что-нибудь, чем ничего, если речь идет о прессе. К тому же… сюда послали вас, а не какую-нибудь желчную и кислую как уксус зануду.
– Спасибо, – поблагодарила его я. – Позвольте мне в таком случае кое-что пояснить. Я не собираюсь писать что-либо о мэре Чикаго.
– Вы не обязаны докладывать мне, о чем вы будете писать, – сказал Хиггинс, противореча самому себе. – Я верю в свободу печати. – Старик был отходчив и менялся, как разлившаяся ртуть. Он потер руку выше локтя, нагнулся и сам поднял осколки разбитой чашки. – Проклятый конь, пребольно укусил меня сегодня утром.
Хиггинс с грохотом высыпал осколки посуды в металлическую корзину для бумаг. И ему это кажется понравилось. Он вернулся к своему креслу-качалке более умиротворенным.
– Итак, Кейт. Какой частью империи мы будем сегодня заниматься?
– Давайте поговорим об угольной промышленности, поскольку начало было достаточно удачным.
Хиггинс попробовал даже улыбнуться.
– Как вам удалось так быстро выйти на Гиллспи? Или он сам нашел вас? – спросил он.
– Ни то, ни другое. Его и меня еще до рассвета разбудили полицейские сирены. Мы случайно встретились у административного здания физфака.
Хиггинс призадумался над моим ответом.
– Парочка ранних пташек, – съязвил он, и тут же закрыл эту тему. – Скажите, Кейт, что, по-вашему, заставляет меня, как сейчас, да и впрочем, почти во всех моих авантюрах, влезать в дела угольной промышленности именно тогда, когда все бегут из нее?
…Когда в эту пятницу, еще до ленча, я покидала поместье «Эрмитаж», сюда уже съезжались гости на уик-энд. Наш с Хиггинсом разговор был прерван рокотом моторов садившихся вертолетов. Хиггинс пригласил меня остаться на ленч, но мне не терпелось поскорее узнать, как идет расследование в городе. Хиггинса это тоже интересовало. Он хотел узнать, насколько надежны неофициально собранные им сведения и совпадают ли они с теми, что имеются у следствия.
На прощание он сказал мне:
– Если у вас возникнут какие-нибудь осложнения, Кейт, помните, что моя лицензия на адвокатскую деятельность все еще действительна в этом штате.
Глава 6
Нора Феллон сдержала слово: когда я вернулась в отель, на конторке у портье меня ждала фотокопия некролога Ловенталя. Я отложила ее и прежде записала интервью Хиггинса. Затем, попивая чай с сендвичем, я начала читать некролог:
«Дениэль Франклин Ловенталь был одной из заметных фигур среди эмигрантов, покинувших гитлеровскую Германию. Он и его жена-датчанка приехали в США в 1937 году. До этого, покинув Лейпцигский университет, где защитил докторскую диссертацию и читал лекции, он четыре года жил в Дании. За свою работу, начатую еще в Лейпциге, он впоследствии получил Нобелевскую премию. Его жена Луиза Томасин, тоже физик, умерла в 1960 году. Сын профессора Ловенталя, Ричард, преподает английскую литературу в университете города Венеция, штат Иллинойс.
Ловенталь начал свою карьеру в Америке в Нью-Йорке, в стенах Колумбийского университета. И хотя он не принимал непосредственного участия в Манхэттенском проекте, он, как все атомные физики того времени, чувствовал, что первое успешное расщепление атома вот-вот произойдет. Речь шла только о том, как скоро это осуществится. Все молились, чтобы это произошло в Америке, а не в Германии. И тем не менее профессор Ловенталь оказался одним из первых противников использования силы атома в бомбе.
Он приехал в университет Венеции, штат Иллинойс, и благодаря привлечению им научных кадров, университет штата вошел в десятку самых престижных американских школ физики высоких энергий…»
На слове «престижных» я допила чай. Это слово показалось мне фальшивым. Я продолжала читать дальше:
«Профессор был давним почитателем Шекспира и славился тем, что по любому поводу мог произнести уместную цитату из Шекспира, хотя и не всегда точную. Кое-кто утверждал, что его оговорки и неточности в шекспировских цитатах были умышленными и явно рассчитаны на осведомленность аудитории».
Я простила тому, кто писал в некрологе слово «престижных».
Далее в письме следовали похвалы Ловенталю за его вклад в современную физику.
Некролог подписал доктор Хью Борк, декан факультета физики и технических наук. Я подумала, не Форбс ли стоит за всем этим, подобно тени отца Гамлета. Интересно, кем он был все эти годы, работая под руководством Ловенталя. Справившись с датами, я поняла, что у меня были основания для некоторых предположений: оба учились в Чикагском университете, что, должно быть, помогло Форбсу в его разговоре с Фондом Рейса. Почему же тогда я все время чувствую, что его компетентность нуждается в поддержке. Это заставляло меня все чаще думать о том, как бы мне свести этих двух, Форбса и Хиггинса. Я пребывала в растерянности: мне очень хотелось встретиться с Форбсом и выразить ему свое сочувствие. Но в то же время я боялась показаться бестактной или, что еще хуже, назойливой журналисткой.
И хотя я вспомнила, что Форбс за время нашего знакомства ни разу не упомянул имя Ловенталя, – правда, мы совсем мало с ним общались, – я почему-то думала, что эмоционально он должен быть подавлен случившимся несчастьем. Горе Ричарда было вполне понятным, а вот горе Рендалла Форбса могло показаться не совсем нормальным. Обо мне часто говорили, что я готова приголубить как мать, любую божью тварь, даже аквариумного тритона, если бы мне дали волю. Не такие ли чувства я начала испытывать по отношению к Форбсу?
Когда я спустилась в холл отеля, мальчик-посыльный развязывал только что доставленную пачку газет «Индепендент». На первой полосе была фотография Ловенталя. Мне стало понятно, почему все называли его Папой. У этого доброго седого человека было такое выражение лица, как у близорукого, снявшего очки за секунду до того, как щелкнул затвор фотоаппарата. Если бы меня спросили о его профессии, я обязательно сказала бы, что он скрипач. Я сидела в машине и читала статью, озаглавленную: «Знаменитый физик убит в своем кабинете».
В блокноте я начала составлять конспект прочитанного:
1. Смерть наступила в десять тридцать вечера от одного из ударов, нанесенных по голове бронзовой статуэткой.
2. Ужинал дома в обществе сына Ричарда и секретаря мисс Терезы Ингрэмс. Прислуживала экономка миссис Грейс Гордони.
3. Около десяти вечера проводил мисс Ингрэмс домой в другой конец студгородка (минут пятнадцать ходьбы), минуя три корпуса административных зданий.
4. По дороге у здания Студенческого союза им встретились Александр Йегер и еще четыре или пять студентов. Остальных мисс Ингрэмс не опознала в темноте. По просьбе Йегера профессор остановился и отошел для беседы с ним наедине. Когда вернулся, то ничего не сказал об этой беседе. Так же ничего не сказал относительно непристойных слов, выкрикнутых одним из студентов.
5. Ничего не сказал мисс Ингрэмс о том, что собирается вернуться в свой служебный кабинет на факультете. Время его ухода из здания факультета отмечено как десять пятнадцать вечера.
6. Тело найдено в пять пятнадцать утра следующего дня старшим уборщиком Питером Расмусоном.
7. В девять часов вечера Ричард отвез экономку миссис Гордони в Бейкерстаун и поехал в Центр искусств на репетицию. Оставался там до полуночи. Приехав домой, решил, что отец дома и уже лег спать. В пять тридцать утра позвонили от шерифа.
8. Ловенталь провел вторую половину дня с деканом Борком и Дж. Р. Форбсом. Обсуждали будущее физического факультета и возможность возобновить исследовательскую работу.
Комментарии свидетелей:
Борк: «Он был весел, очень общителен, возлагал на Форбса большие надежды».
Форбс: «Казался подавленным, напускная веселость была очевидной, так он всегда вел себя на людях».
Ричард: (об отце за ужином) «Он был чем-то озабочен, но словоохотлив. Когда он говорил, я уловил какой-то скрытый смысл в его словах и сказал ему об этом. Он ответил: „Считай это капризом, волнением в крови…“ Как всегда он цитировал Шекспира, что меня немного успокоило».
Мисс Ингрэмс: «Он казался совершенно спокойным. Но потом я подумала, что он мог бы сказать мне, что по дороге домой зайдет в свой кабинет».
Миссис Гордони: «Он сказал мне, когда вышел в кухню: „Знаете, что мне в вас нравится, миссис Гордони? Если вы готовите рагу, то это настоящее рагу“».
9. Символ мира, нарисованный кровью на доске стола, возможно, сделан щеточкой для чистки пишущей машинки (отпечатки пальцев пока не обнаружены).
10. ОʼМэлли. Ведение следствия: разрабатываются несколько версий. Бесспорным является то, что Ловенталь застал нарушителя или нарушителей врасплох, когда они совершали акт вандализма в его кабинете. (Здание всегда закрывается в восемь вечера, но примерно у двадцати сотрудников имеются ключи.) В здание можно проникнуть через подвальное помещение. Полицейские, охраняющие его в ночное дежурство, ежечасно проверяют, надежно ли закрыты все входы и выходы. Нарушений не было. Свет в коридорах горит до пяти часов утра, когда его выключает дежурный уборщик.
Когда Расмусон открыл дверь кабинета Ловенталя, в нем горел свет. (Дверь кабинета не была заперта.)
Я снова пробежала глазами некролог в газете и подумала, что зря побеспокоила Нору. Некролог в газете ничем не отличался от фотоэкземпляра, присланного в отель Норой. Однако что-то остановило мое внимание. Я снова тщательно перечитала некролог в газете. В чем же их различие? Хотелось бы знать, но я отнюдь не горела желанием возвращаться в отель за фотокопией Норы. Теперь сомнения будут мучить меня весь день. Поэтому я решила вернуться в отель.
В своей комнате я обнаружила мужчину. Он отодвинул кровать от стены и что-то делал с плинтусом. Я немедленно решила, что он устанавливает подслушивающее устройство. Но мужчина тут же поднялся, извинился за то, что напугал меня и сунул инструмент в карман. Затем он показал мне свое удостоверение: Эдвард Ковач, служащий городской осветительной системы. Он объяснил мне, что снимал старую электропроводку, так называемые «макароны», когда-то протянутую непрофессионально.
– Почему бы вам не позвать управляющего, мэм, чтобы успокоиться?
Я так и сделала, а пока мы его ждали, я смотрела на кусок провода, который зачем-то дал мне электрик. Я видела такую проводку во многих помещениях. Но отель совсем новое здание, не прошло еще и пяти лет, как он был построен. Я ничего не сказала об этом ни электрику, ни управляющему, который подтвердил, что позволил электрику войти в мою комнату. Поэтому дверь моего номера была оставлена открытой. Но когда я пришла, дверь была заперта. Возможно, захлопнулась от сквозняка. Возможно.
Я спустилась к машине, забыв даже, зачем вернулась в отель. Подумав немного об электрике, я направилась к телефону-автомату. Отыскав в телефонной книге фамилию и домашний телефон электрика, я набрала номер и попросила Эдварда.
– Он дежурит сегодня в полицейском участке, – ответил мне женский голос.
– Как мне его найти? – спросила я.
– Попробуйте позвонить шерифу. Кто ищет его?
– Из Городской финансовой компании, – соврала я, глядя на вывеску через улицу.
Повесив трубку, я решила, что сейчас именно тот момент, когда мне следует нанести визит шерифу Джону Дж. О’Мэлли и вручить ему должным образом свои верительные грамоты.
* * *
Огромное каменное здание администрации графства было построено в конце прошлого столетия. В нем помещались все учреждения графства, архивы и даже тюрьма. Оперативный отдел, офис шерифа и тюрьма находились на нижнем этаже с входом с заднего двора. Возле здания стояли помимо кареты полицейской лаборатории еще несколько служебных машин.
Я нисколько не была бы удивлена, если бы шериф отказался меня принять, но он попросил меня подождать, пока не закончится совещание в кабинете медицинского эксперта. Атмосфера офиса шерифа, да и всего оперативного отдела, несмотря на современную мебель, напоминала те времена, когда отправление правосудия находилось в одних руках. Я поделилась своим впечатлением с помощником шерифа.