Текст книги "Шоковая волна"

Автор книги: Дороти Девис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Все дружно согласились с Йегером.

– А что это за ББШ, позвольте спросить? – поинтересовался Форбс.

– Братство безопасности шахт.

– Но вы же физик-теоретик, а не мальчик на побегушках у промышленных воротил.

– Вы правы, док, – согласился Йегер, как мне показалось, покровительственным тоном, за что мне захотелось тут же осадить его. Я почти с отчаянием подумала о том, что Форбсу едва ли преодолеть эту взаимную антипатию.

– Что такое СДО?

– Студенты за Демократическое общество.

– A-а, эти, – сказал Форбс с уничтожающим презрением.

– Кого вы имеете в виду, когда говорите о господах? – вмешалась я.

– Владельцев шахт, профсоюзных боссов, политиканов, Стива Хиггинса, – и, обратите внимание, док, – декана Борка, эту жабу-быка, самого главного сводника и доносчика в этом списке промышленных господ.

– Жаба? А какую кличку вы дали мне? – спросил Форбс.

– Вы действительно хотите это знать, док?

– Ладно, можешь не говорить.

– Вас здесь долго не продержат, – сказала я. – Нора Феллан пытается найти вам адвоката. Впрочем, они просто могут выгнать вас отсюда.

– Скажите Норе, чтобы бросила эту затею. Пусть лучше устроит так, чтобы газета «Индепендент» напечатала о том, что нас арестовали. Она может послать сюда кого-нибудь из репортеров и мы сообщим ему, о чем мы вчера говорили на собрании. Это сущий динамит. Я не хочу обижать вас, мэм, но нам важнее статья в местной прессе.

– Лучше берите то, что можете взять сейчас, или вам не терпится снова в камеру?

– О, черт! В эту вонючую дыру.

– Вы и впрямь помочились в тарелки с ужином? – вспомнила я жалобу Тарки.

– Нет, мэм. У нас не выносят горшки с нечистотами, поэтому мы вылили им все в пустые подносы.

– Горшки? Ночные горшки?

– Ну, как их там называют? Ведра, параши, – насмешливо ответил Йегер. – Одной из причин, почему я хотел бы торчать здесь, это возможность очищать свой кишечник с пользой для общества.

– Но вы в конце концов все же провели свое собрание в доме Гиллспи? – поспешила я переменить тему. – Кто там был еще, кроме вас?

Йегер открыл было рот, чтобы ответить, как в комнате свиданий ярко вспыхнули, слепя глаза, все лампы, до этого еле-еле светившие.

– Что это, черт побери! – выругался Йегер.

– Ладно, пусть горят, – успокоила его я. – Рассказывайте дальше о вашем собрании.

Форбс встал и включил вентилятор, тот шумно загудел.

– «X» равен «У», – сказал он, – если вы действительно правы относительно большого количества «жучков» здесь.

– Верно, док. – Впервые кто-то по-человечески заговорил с Форбсом.

– Мы вместе с черными создали координационный комитет. Джордж Кенби – от бедняков, священник Стенли Родс и ветераны Вьетнама, которые больше не хотят подачек от государства…

Форбс, собираясь снова сесть на скамью, вдруг замер и, сделав знак Йегеру помолчать, прижался спиной к стене и получил возможность при отблеске верхнего света заглянуть подальше в коридор, догруженный во тьму. Он рукой, как козырьком, заслонил глаза от льющегося с потолка слепящего света. Спустя несколько секунд, он, молча, кивком указал в сторону коридора и дал нам понять, что там кто-то есть.

– Давайте остынем немного и посмотрим, что будет дальше, – предложила я и взглянула на свои часы. Я попросила две минуты полного молчания. Молодые люди продолжали сидеть на полу в непринужденных позах йогов.

Я встала и выключила вентилятор. Стало совсем тихо. Из недр тюремного корпуса до нас долетали лишь далекие звуки рок-музыки. Прошли еще две минуты. В коридоре кто-то приглушенно рыгнул. Один из юношей, не удержавшись, хихикнул. У некоторых из этих бедняг уже давно урчало в животе от голода, но Йегер вполголоса предупредил: – Никакого ужина.

Тот, кто прятался в коридоре, откашлялся.

– Это вы, охранник? – громко спросила я.

Молчание.

– Шкодлив, как кошка, труслив, как заяц. Почему не выходишь? – насмешливо крикнул Йегер.

– Ладно, умник, выйду. Почему бы нет? – из темного коридора появился Таркингтон, а за ним один, другой, третий… и вот уже перед нами стояла вся пятерка, включая и Ковача. Однако Эла среди них не было. Тени от прутьев решетки легли полосами на их фигуры. – Мы решили стать вашими первыми читателями. Ведь вы берете интервью для газеты «Индепендент»?

– А помощник шерифа Эверетт знает об этом? – спросила я.

– Он не нашел в интересе ничего недозволительного, мэм. А потом мы подумали, что вам может понадобиться защита.

– Хрю-хрю! – прохрюкал кто-то из ребят.

– Замолчите, – сердито одернула его я и, обратившись к Йегеру, спросила: – Будем продолжать?

Йегер пожал плечами.

– Кто здесь хрюкал? Приказываю оторвать задницу от пола и подойти ко мне! – приказал Таркингтон.

Теперь хрюкали еще трое.

Все казалось какой-то детской проказой, однако смертельно опасной проказой, учитывая обычную реакцию взрослых на подобные провокации. На память пришли семейные ссоры, как они начинаются, а потом переходят во взаимные обвинения, необъяснимую неприязнь и кончаются полными издевательства насмешками: «Так вот за что платит твой старик, посылая тебя в колледж? Чтобы ты научился там хрюкать как свинья?» «Какой там отец, черт побери, это мы, налогоплательщики, платим учителям из наших собственных карманов. Это все за наш счет!»

Хрюкали теперь все, кроме Йегера. А он, взяв из моих рук блокнот, что-то написал в нем. Форбс, вынув из кармана очки в черепаховой оправе, смотрел на полицейских так, словно не верил своим глазам, А те, чем сильнее сердились, тем и больше походили на настоящих свиней. Или это у меня разыгралось воображение? Трое из полицейских, неуклюже подпрыгивая, кричали на ребят, а те продолжали сидеть на полу, ритмично раскачиваясь, и время от времени похрюкивая.

Мне хотелось немедленно позвать охранника с ключом, чтобы он выпустил нас, но я со страхом подумала, что будет, если откроется решетка, разделяющая эти два враждующих лагеря. Прежде надо сделать так, чтобы полицейские ушли отсюда. Но как это сделать? Во рту пересохло и появилась горечь от страха.

– Ах ты, сукин сын! – не выдержал взбешенный Таркингтон и приказал кому-то из полицейских немедленно достать ключи.

Но тут вдруг появился Эверетт с ключами и еще парочкой помощников шерифа, но уже из университетской полиции. Понадобилось несколько убедительных слов, легких подталкиваний, парочки несильных тумаков, чтобы медленно, но верно вытеснить элитную команду шерифа в коридор, а потом и дальше. Студенты с торжествующими улыбками теснились у решетки и провожали своих недругов свистом и улюлюканьем.

Я заглянула в блокнот. Что там написал Йегер? Всего одну короткую фразу: «Пленка у Гилли».

– Вы записали ваш митинг у Гилли, не так ли?

– Да, мэм.

– Почему же вы не сказали ему об этом?

– Сначала я хотел было объяснить ему все. Но он намерен спустить на тормозах всю нашу работу, он сторонник создания прежде всего прочного фундамента. Но мы не собираемся ждать, что бы он ни делал и ни говорил. Свой урок мы уже получили, когда нас предали профсоюзные боссы.

Йегер почти кричал, вернее, сильно повысил голос, чтобы его слышали все. Однако его друзья уже пришли в себя, и вскоре в комнате дли свиданий установился прежний порядок.

Удаляющиеся голоса в коридоре совсем затихли, и охранник наконец открыл дверь решетин.

– Выходите. А свой балаган приберегите для тех, кому он может понравиться. – Он отошел от двери и, вынув револьвер и помахивая им, по одному выпускал арестованных. Форбс и я вышли последними. Однако кованая тюремная дверь в стене, через которую арестанты должны были вернуться в свою камеру, оказалась запертой. Охранник постучал в нее сначала кулаком, а затем стал бить в нее ногами и, наконец, крикнул: – Эй, там, проснитесь!

Форбс и я стояли на пятачке, где коридор расходился в обе стороны. Справа от нас сгрудились арестованные студенты, кое-кто сидел на каменных ступенях у двери, ведущей в тюремный блок. Слева была незапертая дверь в комнату свиданий.

Охранник продолжал безуспешно требовать у кого-то за дверью открыть ее. А тем временем со стороны коридора наперегонки уже бежали к нам Таркингтон, Ковач, Эверетт и, среди других, на этот раз и Эл тоже.

– Скорее назад, в комнату свиданий, – отчаянно замахав руками, крикнул ребятам Форбс.

Те поняли его, но было уже поздно. Форбс и я попытались преградить путь полицейским, чтобы дать возможность ребятам все же проскользнуть за решетку. Но Таркингтон, схватив меня за подбородок, свирепо зашипел:

– Послушайте, вы, леди-провокаторша…

Я хотела ударом отбросить его руку, но в этот момент он сам ее убрал, и мой удар пришелся по его поднятой вверх ладони. Звук от сильного хлопка был настолько громкий, что близорукий Иегер, оказавшийся за моей спиной, сняв очки, встал со мною рядом и, не раздумывая, принялся защищать меня. К нему мгновенно присоединились, не скупясь на брань, его товарищи.

Эверетт и Эл вытащили меня из этой свалки в коридор, но Эл тут же вернулся обратно, а Эверетт поспешно вывел меня из тюремного помещения и эскортировал до самого оперативного отдела. Мимо нас пробежало еще несколько полицейских. Сигнальный колокол оглашал воздух своим звоном. В оперативном отделе никого не было, кроме дежурного за столом и Джими у коммутатора.

– Итак, миссис Осборн, немедленно убирайтесь отсюда, если не хотите, чтобы я арестовал вас за подстрекательство к мятежу, – Эверетт держал свой дрожащий указательный палец прямо у меня перед носом.

Я посмотрела на часы: было десять двадцать. Застану ли я дома Стива Хиггинса, если позвоню ему сейчас же? То, что он, казалось, в шутку сказал мне о своей лицензии на адвокатскую деятельность, могло теперь пригодиться.

Вскоре появился Форбс в сопровождении незнакомого мне полицейского.

– Этому парню нужна первая помощь, Эв! – сказал полицейский Эверетту.

– Многим она еще понадобится. В тюрьме могут начаться беспорядки. Кто включил этот чертов сигнал тревоги? Выключи его.

– У вас все в порядке? – спросил меня Форбс. Рука его была обернута носовым платком.

– Да, – ответила я и повернулась к Эверетту. – Можно мне от вас позвонить своему адвокату?

– Если я вас сейчас арестую, тогда звонить адвокату будет вашим конституционным правом.

– Спасибо, – ответила я. – Мы уходим, доктор.

Эверетт приказал дежурному по коммутатору проводить нас и проследить, чтобы мы сели в машину. Тому явно не нравилось, что Эверетт приказывает ему. Он был профессионалом своего дела. Он проворчал что-то о полицейских, появляющихся на работе только по уик-эндам. Пока мы шли, умолк колокол. Наступившая тишина казалась благодатью, но лишь на короткое мгновение – в тюрьме раздавался странный ритмичный звук, он нарастал.

Сначала он был похож на глухие удары, но потом я поняла, что это такты. Я уловила ритм. Sieg heil!Значит, ребята уже в камере, но они успели заразить духом протеста всех арестованных, ибо все больше голосов подхватывало клич, а затем послышались звуки ударов о металл, будто колотили ботинком по прутьям решетки.

– Вот это настоящая музыка, – заметил помощник шерифа. Проводив нас до машины, он отсалютовал и пожелал мне доброй ночи. В голосе его было дружелюбие, хотя ситуация скорее заслуживала иронии.

Я остановилась у ближайшего телефона-автомата, но он не работал. Форбс предложил заехать к нему. Раненую руку он сунул подмышку. Он прищемил ее дверью комнаты свиданий, пытаясь захлопнуть ее. Дверь была железной. Я приняла его предложение и под его подсказки мы благополучно доехали до его дома.

Форбс отодвинул край платка и слизнул кровь с раны на руке. Я видела белки его глаз. Он поймал мой взгляд.

– Вкус крови это нечто необычное, восхитительное, – признался он.

– Кровь – это жизнь, – заметила я, но внутренне я содрогнулась.

* * *

Форбс смазал мазью содранную кожу на руке, а я забинтовала ее и предупредила, что к утру рана затянется, однако он должен немедленно обратиться к врачу. Я осталась в его комнате, служившей ему спальней, гостиной и кабинетом, чтобы позвонить, он же отправился на кухню готовить напитки.

На мой звонок сразу же ответила Лори. Не закрывая рукой микрофон трубки, она спросила у Хиггинса, расположен ли он говорить со мной. После недолгой тишины я наконец услышала его голос:

– Да, Кейт?

Начав свой рассказ о посещении тюрьмы, не рассказав и половины, я поняла, что как будто в чем-то оправдываюсь. Я тут же остановилась.

– Меня беспокоит судьба студентов, Стив. Их избили, и я не хочу, чтобы это повторилось из-за того, что сейчас происходит в тюрьме.

– Парочка шишек на голове слишком малая цена за статью в газете, Кейт. Я шокирован тем, что вас так использовали, да еще кто? Гиллспи! Ради чего?

– Ради возможного материала для статьи, – ответила я, чувствуя, что снова защищаюсь.

– Ради кампании в защиту кого? Молодых шахтеров? Мне безразлично, что вы говорите мне лично, Кейт, если вы хорошо знаете, что делаете. Вы должны быть уверены, что ваша статья стоит этого. Что касается этих щенков, угодивших в каталажку, то можете о них не беспокоиться! Не более чем через час, если не раньше, их выпустят. О’Мэлли уже отправился туда. Он только что уехал. Ну, как вы себя чувствуете теперь?

– Получше, – ответила я, и только сейчас поняла, где был все это время О’Мэлли.

– Послушайте меня, Кейт. В этом деле с убийством Ловенталя появился еще один аспект. Возможно, к завтрашнему утру мы об этом скажем. Почему бы вам не приехать сюда завтра в полдень? Привозите с собой Форбса, если хотите. Что вы на это скажете?

– Я приеду, – ответила я.

– А Форбс?

– Я спрошу у него.

– Было бы неплохо, если бы вы это сделали. Где вы сейчас?

Я оглянулась вокруг себя с какой-то идиотской растерянностью и поняла с уже совсем нелепым чувством вины, что нахожусь в той части комнаты Форбса, которая служит ему спальней.

Я молчала в трубку так долго, что наконец Хиггинс не выдержал:

– Ничего, вы уже большая девочка, Кейт. Забудьте об этих крестоносцах и помните, что вы здесь только для того, чтобы иметь дело со Стивом Хиггинсом. Я прав или нет?

– Спокойной ночи, Стив. Спасибо за все, – ответила я и положила трубку.

Какое-то время я сидела, уставившись в пространство, думая о том, что О’Мэлли и Хиггинс постоянно обмениваются информацией обо мне. Я почувствовала себя страшно глупо, и даже испугалась, что чересчур обостренно все воспринимаю. Но потом меня охватила злость, на этот раз на Таркингтона. Ведь я немного отклонилась от намеченного плана потому, что хотела побольше узнать о Голубых шлемах, расположить их к себе, и если у меня это не получилось, то только потому, что Таркингтон убедил своих товарищей в том, что я их враг. Именно это больше всего злило меня – сознание бесполезности всех моих усилий. Но я чувствовала, что понимаю этих людей. Их отношение ко всему было таким же, как у моего отца. Как любила говорить моя мать, пусть земля ей будет пухом, это делало сыр еще более острым.

В дверях появился Форбс с двумя стаканами на подносе, горкой крекеров и кусочком сыра чедар. Он поставил поднос на письменный стол. – Ну, как? – спросил он, указывая на телефонный аппарат.

– Ребят отпустят на свободу в течение часа, – ответила я.

– Вы действительно пользуетесь здесь влиянием.

– Ничуть. Все было решено до моего звонка.

– Вы хотите сказать, что тюрьмой и всеми прочими делами здесь заправляет Хиггинс?

– Я ничего подобного не говорю. О’Мэлли вчера вечером был у Хиггинса. Появилось что-то новое в расследовании убийства Ловенталя.

Форбс сел на стул у письменного стола и повернулся так, чтобы смотреть на меня. Он прижимал к себе раненую руку.

– Мне следует в любую минуту ждать стука в дверь, как вы считаете?

– У меня не создалось такого впечатления. Что бы там ни было, но завтра они собираются сказать что-то прессе. В полдень я должна уже быть в «Эрмитаже». – Я встала и сама взяла свой стакан с подноса. – Рэндалл, поедемте со мной?

– И вы туда же?

Сначала я не поняла его. Затем я вспомнила его откровенный рассказ о том, как Ловенталь пытался свести его с Борком и Хиггинсом.

– Как вы думаете, зачем он пригласил вас к себе в офис вчера вечером? У вас должны же быть какие-то догадки или предположения.

– У меня их нет. Я не думаю об этом, потому что ничего не хочу знать. – Он взял стакан и опорожнил его наполовину. Это был хороший шотландский виски.

– Где состоятся похороны? – спросила я.

– Это будут семейные похороны. Присутствуют только члены семьи.

– Понимаю. Но вас тоже известят? – спросила я.

– Разве? Пока никто этого не сделал, – промолвил Форбс сквозь зубы. Лицо его задергалось, глаза увлажнились, и он отошел к окну. Мне показалось, что он опять, как в вагоне поезда, изучает мое отражение в стекле. Наконец он отошел от окна и задернул шторы. – Что мы здесь делаем? – Он попытался засмеяться.

Мы оба невольно посмотрели на кровать. На покрывале осталась вмятина там, где я недавно сидела, разговаривая до телефону.

– Вы близки с мужем?

– Насколько бывают близки все супружеские пары… Возможно, немного ближе, чем некоторые другие.

– Тонкий ответ.

– Я уберу поднос, – сказала я, решив, что пришла пора покинуть эту комнату.

– Я сам справлюсь.

– В таком случае пойду в ванную комнату, пока я еще здесь, – сказав это, я ждала, когда он уйдет. Случайно я открыла дверцу шкафа, но тут же закрыла ее и прошла дальше в ванную через вторую по счету дверь. Первой был выход, Форбс, выходя из комнаты, видел, как я открыла шкаф, но ничего не сказал. В ванной меня невольно пробрала дрожь: шкаф Форбса был полон одежды, а он сказал мне, что полиция забрала у него все до единой нитки. Я помыла руки и ополоснула лицо холодной водой. Когда я подкрашивала губы, рука дрожала. Я вышла из ванной, полная решимости немедленно уйти.

Он предвидел это.

– Я сказал вам неправду, Кэтрин, что полицейские забрали всю мою одежду.

Форбс стаял у открытого небольшого пианино, единственного предмета роскоши в его более чем скромном жилище.

– Зачем, скажите, ради бога?

Он пожал плечами.

– Чтобы вы обратили на меня внимание. Мне нужно было сочувствие. – Он одним пальцем стал наигрывать, кажется, что-то из Моцарта, хотя я не была уверена.

– Но у вас все это было!

– Как всегда, я не был в этом уверен. Я поеду с вами завтра, если вы еще хотите.

– Разумеется.

Он подошел к столу и сел напротив меня, пододвинув мне крекеры и сыр.

– Или это была идея Хиггинса?

– Скажите мне честно, Рэндалл, что вам было бы приятнее узнать, что – это идея Хиггинса или же моя?

– Вчера лучше было бы, если бы это была идея Хиггинса. А сегодня лучше, что она ваша.

– Так оно и получилось, – подтвердила я.

– Значит, меня хотят видеть при любых условиях?

Я посмотрела на пианино.

– Вы играете?

– Да, но я только что понял, как уже поздно. К тому же я не смогу играть из-за больной руки. Помимо всего, мой сосед, астрофизик, терпеть не может музыку, кроме той, которую большинство из нас не слышит.

Я рассмеялась, мне снова стало просто и легко с ним, он мне снова нравился.

Форбс смотрел на меня тихим спокойным взглядом.

– Мне кажется, что я могу в вас влюбиться, Кэтрин.

– Вам это поможет?

– Да, – сказал он очень тихо, а потом, торопливо сменив тему, спросил: – В котором часу завтра утром мы выезжаем и когда я должен быть в вашем отеле.

– Около одиннадцати. Мне не составит труда заехать за вами, – сказала я. – А теперь мне пора. Я должна еще найти Гиллспи и сказать ему, что его ребят освобождают.

Форбс, вопреки моим протестам, проводил меня до машины. Он признался, что рука его все же болит, но открыл мне дверцу машины и ждал, когда я сяду в нее. Прежде чем захлопнуть дверцу, он наклонился и поцеловал меня, поцелуй был целомудренный, хотя и в губы.

– Я мог бы, вы знаете, – сказал Форбс. Протянув руку, я погладила его по щеке. Щека была небритой, шершавой и горела.

– До завтра, – сказала я.

Отступив, он захлопнул дверцу и еще долго стоял на ветру, пока я не потеряла его из виду в зеркале заднего обзора.

Глава 9

Я не знала, как мне быть с Форбсом. По дороге в морг я думала о том, стоит ли мне говорить с Гилли о странном поведении Форбса. На что он надеялся, заставляя меня думать, будто полиция преследует его, или о том, что его считают главным подозреваемым в убийстве Ловенталя? Это нечто посерьезнее, чем причуды подростка, пытающегося привлечь к себе внимание. Я вспомнила его протест, высказанный Ричарду, ненужный и смутивший всех. Не добивается ли он того, чтобы его действительно заподозрили? Это похоже на мазохизм!

Было несколько минут двенадцатого, когда я приехала в морг. Когда я остановила машину, семья уже уходила и провожавший их Гилли прощался с ними на лестнице. Снова мне пришлось предложить Гилли подвезти его домой, и мы опять погрузили его велосипед в мой багажник. Я рассказала ему, что произошло в тюрьме, о пленке, которая ждет его дома, и о том, что ребята скоро будут на свободе.

– Все было затеяно со злым умыслом, Гилли. Они спровоцировали эту потасовку. Ребята попали в ловушку в коридоре… Это было ужасно.

– Простите, что я втянул вас в это.

– Вы знаете помощника шерифа по имени Таркингтон?

– Он механик, работает в магазине по продаже автомобилей «шевроле». Он из спецотряда О’Мэлли.

– Я ему не понравилась, – сказала я. – Между ним и миссис О’Мэлли что-то есть?

– Давайте рассмотрим всю ситуацию, – ответил Гилли. – Если, конечно, вы готовы посплетничать о Хиггинсе. Или предпочитаете ничего о нем не знать?

– Он ожидал, что я все узнаю, по сути он даже готовил меня к этому, и сказал мне, что судить я буду сама.

– Он самоуверен. Так вот, как все это началось. Миссис О’Мэлли, урожденная Энни Райан, была весьма сексуальной девицей. Ее мать и ее подруга, жена Хиггинса, ныне покойная, – ну, вы это сами знаете, – решили пораньше выдать девицу замуж, чтобы она не натворила чего-либо. Сам Хиггинс принял в этом живейшее участие, а когда жребий пал на молодого ветерана войны Джона Джозефа О’Мэлли, которому Стив Хиггинс оказал политическую поддержку, все были довольны, кроме Энни. Тогда Хиггинс, чувствуя, что дело может провалиться, взял все в свои руки, и скажу со свойственной мне прямотой, что подхватил он это вовремя и так умело, что все пошло на лад, и всех это устроило, даже капризную Энни. В пивных поговаривали, что когда Хиггинс решил, наконец, убрать свои руки с Энни, Джон Джозеф сам попросил его еще повременить. Но потом многое уже переменилось. На выборах прошлой осенью О Мэлли получил восемьдесят процентов голосов, да и Хиггинс, возможно, уже порастратил былую мужскую удаль и силу, и теперь ему достаточно одной любовницы.

– Может, вернемся к тому, что случилось в тюрьме?

– Что ж, я не удивлюсь, если в то время, когда кто-то из ребят надеется вытянуть козырную карту, в руках у Тарки все тузы.

– Мне как-то странно все это. Я считала полицейских законопослушными гражданами и настоящими профессионалами.

– Не вы одна, есть много старых леди, которые разделают ваше заблуждение, и на выборах истово голосуют за них.

– Жаль, я забыла свои старушечьи кеды, – печально сказала я.

– Не обижайтесь, Кейт. Но незнание не есть невинность.

– У меня такое чувство, будто меня использовали.

– Значит, нас уже двое, – сказал Гилли. – Давайте прослушаем, что записано на пленку, прежде чем они решат разобраться и со мной тоже.

Когда Гилли, подходя к дому, подал голос, Нора, прежде чем открыть нам дверь, отодвинула от нее стул.

– Ну, чего ты боишься? – пожурил ее Гилли.

– Злых духов, – ответила Нора и вернулась к кофейному столику, с разложенными на нем книгами. – Я плохо отличаю дурных людей от хороших.

Я прекрасно понимала, что она чувствует.

Понимал и Гилли.

– Между нами нет никакой разницы, только они по одну сторону, а мы по другую.

– И у них есть деньги, – добавила Нора. Гилли дошел за пленкой.

– От Йегера ничего не слышно?

– Нет. Отец сказал, что еще одна ночь в тюрьме им не повредит. Это даже лучше для них и их дела, если они невиновны.

– Их вот-вот выпустят, – сказал Гилли. – Будет очень странным, если они не появятся здесь. Нора, последнее собрание записано на пленку. Ты сможешь застенографировать его, а потом сделать расшифровку?

Гилли озвучил пленку, повторяя куски ее по просьбе Норы и называл имена ораторов, которых узнавал по голосам. Лишь только после того, как они обсудили Норину расшифровку, я наконец поняла, что происходит.

Нора и я занялись перепечаткой. Мне захотелось также записать все, что произошло в тюрьме.

– Печатайте, леди, печатайте, – подбадривал нас Гилли, готовя кофе.

Мы пили кофе и ждали, однако ребята так и не появились. Нора, отдохнув, прочла мои записи и вернулась к своей работе. Гилли помог мне разобрать некоторые места в расшифровке и уточнил смысл.

Кенби:А теперь, ребята, если вы намерены выслушать меня, я скажу все, что думаю. Чертова война, а кто на ней воевал? Трое черных, один бедняк из южных штатов и шахтер. Я хочу сказать, посмотрите на себя или на меня. Мы вроде образованные люди, не так ли? Кто из нас поехал во Вьетнам? Никто. Мы пошли в колледж учиться. И теперь эти вьетнамские ветераны должны получить хотя бы работу или хоть что-то. Я правду говорю, святой отец? Хотя бы что-то.

Родс: Это верно, они должны получить работу.

Кенби:Святой отец, – он не «хотя бы что-то» – человек. Вот, что я предлагаю: пусть черные работают в шахтах. Никаких квот. Ветеранам тоже нужна работа, государство многое им задолжало. Так или не так? А что это означает, Йегер? Когда ты входишь в свой революционный раж и требуешь национализации шахт, молодые люди начинают рыть окопы. Ты же сам отлично знаешь, что нельзя сделать революцию со старьем и черным дядюшкой Томом.

Комитет:Верно.

Кенби:Первым, с кого надо начать, – это Хиггинс. Он не только владелец шахт, но и политик, очень совестливый гражданин, а мы как раз вошли в предвыборный год.

Йегер:Что означает начать с Хиггинса? Он перебьет всех нас, дай только ему шанс.

Кенби:Это уже твоя забота. Я говорю о ветеранах, патриотах, какие бы они ни были: красные, белые, голубые или черные. Для них главным была родина, а не цвета. Ты увидишь, как мистер Хиггинс нажмет на профсоюзы, как вместе со своими подкупленными боссами он сразу же прикроет программу подготовки рабочих профессий, созданную, потому что черные парни не хотят размахивать метлами, им нужны лопаты.

Родс: А что если белые горняки откажутся работать вместе с черными, Джордж? Если объявят забастовку?

Кенби: Тогда все работают или никто не работает. Это очень просто решается. И как раз тогда, когда мы давно уже не знали такого хорошего рынка для угля. Как ты считаешь, Йегер?

Йегер:Да, пока не найдут источник тепла получше.

Родс:Тридцать пять лет назад мы вместе с отцом прибыли сюда из Алабамы, потому что на работу в шахты приглашались черные…

Кенби(прерывает его): Они дали вам возможность учиться в процессе работы, не так ли?

Родс:Я хочу еще добавить, что они заставили нас, цветных, быть штрейкбрехерами, чего нам в городе никогда не простят.

Кенби:Прощение, святой отец, ничего не стоит.

Закончив свой экземпляр, я передала его Гилли. Он только что дочитал мой отчет о том, что произошло в тюрьме.

– С таким, как Кенби, я не прочь познакомиться, – промолвила я.

– Этого я и опасался, – сказал Гилли, но он имел в виду запись на пленке. – Ни единого слова о мерах безопасности на шахтах, а это главная цель нашего движения.

– Кажется, они поменяли приоритеты, – заметила Нора.

– Это всегда случается с молодыми радикалами, – задумчиво произнес Гилли. – До тех пор, пока они не взорвут что-нибудь и не разберутся, что еще им осталось делать. Чем больше людей работает в шахтах, тем выше достаток у всех и тем больше угольной пыли в воздухе и ближе катастрофа. Но мы еще не готовы ко всему этому! И тем не менее я не хотел бы, чтобы сейчас в нашем Братстве произошел раскол.

Гилли попытался дозвониться кому-нибудь из тех, кого мы ждали, хотя было уже за полночь. Нора прокомментировала слово «дикий» в моих заметках о событиях в тюрьме, а потом добавила:

– Должна сказать, что доктор Форбс кажется мне последним, кто понимает то, что происходит.

– И как это по-вашему характеризует его, Нора?

– Я не мастер давать оценки таким личностям, как доктор Форбс. Да и найдется ли такой мастер? Но я хотела бы сказать… – кому это нужно?… Нет… На самом деле я хотела сказать, что каждого интересует только свое… и за это он готов драться.

Когда Гилли присоединился к нам после безуспешных звонков по телефону, он был расстроен.

– Никто ничего о них не слышал, – сказал он и проворчал под нос что-то об университетских олухах. – Я все равно уверен, что они придут сюда, – добавил он, но в его голосе было еще меньше убежденности, чем прежде.

Мы съели яичницу-болтунью и ждали, снова заварив кофе. Разговор шел о чем угодно, но не о главном. Я даже рассказала о своей случайной встрече в студгородке с двумя студентами с факультета общественных наук, которых ничуть не тронула чья-то смерть на физическом факультете.

– Вот так и живем, – сказала Нора. – Думать о других? О, эти времена уже прошли, разве что радикалов что-то еще волнует.

– А я по-прежнему влюблена в поколение, которому до всего есть дело, – сказала я.

– Таким был Папа, – промолвил Гилли. – Однако я все же не понимаю, почему он не позволил Йегеру провести собрание в кабинете. Возможно, он ему самому для чего-то понадобился.

– Вполне возможно, – сказала я. – Ведь он зачем-то пошел туда.

Мне все же придется, подумала я, рассказать О’Мэлли о том, что Ловенталь звонил Форбсу и просил его зайти к нему в университет. А вдруг это одна из невротических выдумок Форбса? Нельзя позволить, чтобы это стало и моей проблемой. Завтра же я еще раз попробую убедить Форбса самому все рассказать шерифу.

– Знаете, мы готовились к грандиозному спектаклю с участием старика, – промолвил Гилли, глаза его потеплели от воспоминаний. – Мы собирались поставить «Бурю» Шекспира и дать ему роль Просперо. Он ходил по деканату и говорил всем: «Я буду играть Шекспира, я пойду по стопам своего сына». Он участвовал во всем, кроме разве продажи билетов. А потом однажды вдруг сказал: «Гилли, все кончилось. Как могу я запомнить наизусть все эти слова?»

– Он был очень приятным человеком, – промолвила Нора.

– О, да. И он парень не промах.

– Однако… – непроизвольно вырвалось у меня.

Гилли понимающе кивнул.

– Кстати, Борк любит рассказывать об этом казусе, а если кто-то не находит в нем ничего такого, чему следует удивляться, тут же сообщает: «Только представьте себе, этот человек держит в своей памяти тысячи математических уравнений!» Борк чертовски впечатлителен.

– Мне нравится Борк, хотя я почти не знаю его, – сказала я.

– Он на то и поставлен здесь, чтобы всем нравиться. А вот на похоронах сегодня вечером его не было.