Текст книги "Шоковая волна"

Автор книги: Дороти Девис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Если он не вернется, – сказала она, – то я тоже пойду домой. Я не хочу одна оставаться в этом кабинете. И это не скоро у меня пройдет. Мир… – Она посмотрела на закрытый холстом стол. – В нашей жизни нет места понятию мир. Почему они не понимают, что надо позволить людям оставаться самими собой?

* * *

Из административного здания я направилась на физический факультет, минуя восьмигранник из красного кирпича – циклотрон, бывший некогда гордостью Венеции, штат Иллинойс. Все подходы к нему были забаррикадированы и опутаны колючей проволокой. Повсюду стояли щиты с грозными надписями: «Вход запрещен», «Вход карается законом».

На первом этаже на доске объявлений я прочитала афишу спектакля, который готовили Гилли, Нора и Ричард Ловенталь, и внизу – следующие слова: «Покиньте загрязненную атмосферу Венеции. Приходите в Арденский лес. Новый Шекспир ждет вас сегодня».

Я надеялась, что по дороге встречу Форбса, ибо в кабинете, когда я справилась о нем, его не оказалось. В этот день лекций он тоже не читал. Я слышала, как студенты, собираясь группками, произносили его имя. В кафетерии, когда начался общий разговор о том, кто заменит Папу и возглавит факультет, кто-то сказал:

– Форбс, конечно, кто же еще?

– Э, парень. Сейчас начнется большая чистка, и эта ученая крыса, как пить дать, отменит мою отсрочку от призыва в армию.

Лишь одна девушка вступилась за Форбса.

– А ты, бэби, станешь первой жертвой. Кому нужны женщины-физики? Твое место на кухне.

– Или в постели.

– Не с Форбсом ли?

Все расхохотались.

* * *

А за пределами студенческого городка жизнь протекала почти нормально. Такое могло случиться в любом студгородке или в другом мире. Чтобы проверить собственную реакцию, я остановила юношу и девушку, чтобы спросить, знают ли они об убийстве.

– А, это на физическом факультете, – небрежно сказала девушка. – А мы изучаем социальные науки.

В студенческом кинотеатре произошла замена: вместо фильмов с участием Ингрид Бергман и Полетты Годард, которые меня интересовали, шли «Одинокий рейнджер» и «Возвращение Шерлока Холмса».

Глава 8

Вечером в морге Хармса провожавших было мало.

– В воздухе пахнет чем-то нехорошим, – сказал Гилли. – Видимо, не обошлось без ФБР.

Я согласилась с ним. В последние три дня их присутствие чувствовалось не только в воздухе.

– Я даже не могу приблизиться к тюрьме. Хотелось бы мне знать, что происходит. Нора пытается найти для ребят надежного адвоката. Она уговаривает своего отца. Он адвокат.

– Удобно, – пробормотала я.

– Эти чертовы шерифские помощники продолжают утверждать, что ребята не хотят меня видеть. Если это таи, тогда я и соваться туда не буду. Кейт… вы не могли бы выяснить это для меня?

Я сказала, что постараюсь.

– Это Ричард? – спросила я о молодом человеке, взволнованно о чем-то беседующем с пожилой парой и мужчиной, который, должно быть, и был Тайлером Хармсом. Не знаю ни одного гробовщика, который не старался бы всегда и везде походить на гробовщика.

– Они не могут договориться, где лучше похоронить прах, – пояснил Гилли. – Еврейские родственники имеют смутное представление о кремации.

– Не смешно.

– Это черный юмор, а черный – это прекрасный цвет.

– Ты выпил, Гилли?

– Нет. А надо бы. Я говорю, что приходит в голову, авось по ассоциации скажу что-то, похожее на правду.

– Все здесь напоминает лавку древностей, – шепнула я.

Кресла были чересчур громоздки, помпезны и набиты жестким конским волосом. Стулья, простые с прямыми спинками, казались вечными. Закрытый гроб в глубине был окружен охапками папоротника и белых лилий, от густого запаха которых воздух казался тяжелым.

– Поздний Скотт Фицджеральд, – сказал Гилли. – Посмотрите на все эти лилии, взятые напрокат.

– Скоро Пасха.

– Я знаю. Сам помогаю готовиться к карнавалу в Миссионерском доме в Бейкерстауне.

В результате собственных ассоциаций, лилий напрокат, подготовки к пасхальным праздникам, Хиггинсу, политическим событиям в городе и некогда прочитанной повести об одном американском политике, взявшем для выступления по телевидению пса напрокат, я додумалась до того, что вдруг спросила у Гилли:

– Барнаби тоже пес напрокат?

Гилли широко улыбнулся.

– Если бы это было возможно. Кто его возьмет даже за старую запонку.

– Он очень красивый пес.

– Пять долларов.

Я от души рассмеялась.

– Прости, Кейт, но ты сама напросилась.

– Я знаю. – Он назвал меня по имени, и это меня обрадовало.

Мой смех привлек внимание Ричарда Ловенталя. Он был похож на отца: крупная голова, близорукий взгляд, легкая сутулость. Он улыбнулся мне и бесшумно хлопнул руками в перчатках, выражая свое одобрение.

– Он искренне одобряет, – пояснил Гилли. – И хочет сказать, что Папа был бы доволен. Старик менее всего желал бы мрачной торжественности похорон.

Именно в этот момент появился Форбс. Войдя в дверь в алькове, он тут же остановился, и, как мне показалось, в этом было что-то драматическое. Но прежде чем пройти дальше, он сделал шаг назад, снял пальто и бросил его на стоявший в стороне стул. Он был очень бледен и сильно взволнован. Не замедляя шагов, он направился к Ричарду и буквально упал ему на грудь. Они как-то неловко обнимались, похлопывая друг друга по спине, издавая скорее звериные, чем человеческие звуки. Этого Форбса я еще не знала. Мисс Ингрэмс инстинктивно отодвинулась от них, и, не зная, куда деваться, примкнула к нам. Гилли смотрел в пол, потягивая себя за кончик носа.

– Как это все не по-американски, – сказала я Гилли, ибо только он, мне казалось, мог понять, что я имела в виду. – Неужели он не знает, что такие большие мальчики уже не плачут.

Что сказал Ричарду Форбс прерывающимся от рыданий голосом, я не слышала, но ответ Ричарда долетел до моих ушей:

– Я не винил тебя, Рэндалл. Да и кто бы смог это сказать тебе, ради всех святых?

Форбс порылся в кармане брюк, но не найдя там носового платка, воспользовался тем, что был у него в нагрудном кармане.

– Я убил бы этих негодяев собственными руками.

Кадык на шее Ричарда заходил ходуном. Он отвернулся и, отойдя от Форбса, направился, как и мисс Ингрэмс, к нам, ибо, кажется, это было самым безопасным здесь местом. Форбс так стремительно бросился к гробу, словно только сейчас осознал трагическую окончательность свершившегося.

– Он ошибся в выборе профессии. Мы могли бы использовать его талант во втором акте нашей пьесы.

– У него все получается довольно правдоподобно, – согласился Ричард. – В кризисных состояниях я видывал его и прежде. Но сейчас он по-снобистски сдержан. Это игра.

– Как ты можешь быть таким притворщиком? – шутливо упрекнул его Гилли и познакомил нас. У Ричарда были красивые карие глаза в золотистых крапинках, излучавшие доброжелательность. Мне стало теплее после стольких холодных взглядов в этом городе.

– Гилли, Йегер – студент Форбса?

– Да, не очень удачный, но все же студент.

Я подождала несколько секунд, а затем пересекла комнату и подошла к Форбсу.

– Добрый вечер, доктор.

Он посмотрел на меня каким-то диким взглядом. Почему? Неужели от неожиданности нашей встречи здесь?

– Итак, мы снова встретились, – промолвил он. – Жаль, что причиной стал этот случай жестокости.

– Жестокость уже позади.

– Вы полагаете? А гнев от того, что умер хороший человек? Вы очистились от гнева?

– А вы? – Это все, что я могла ответить на такой вопрос и на эту словесную атаку.

Лицо его исказила гримаса, когда он посмотрел на меня. Или он просто пытался скрыть дрожь в мускулах?

– Я хочу что-то сделать, но не знаю что. Что мне делать?

– Страдать, – ответила я. – Это и есть горе. Потом оно пройдет. Я сочувствую вашей утрате.

Он посмотрел на меня. Взгляд его был долгим, вопрошающим, а потом он сказал: – Я вам верю. – Он продолжал смотреть на меня так, что я невольно отступила назад. – Вы уходите? – почти в панике спросил он.

– Я обещала навестить студентов, которых задержала полиция.

– Позвольте мне пойти с вами.

– Один из них Александр Йегер.

– Этот скорее предпочтет встречу с Господом, чем со мной. И все же я хочу пойти с вами.

– Вы мне потом расскажете? – спросил Гилли, когда мы проходили мимо него.

– Здесь?

– Нет, дома.

Форбс направился к двери, забыв о пальто, но когда я ему напомнила, он вернулся и взял его. Во всех его действиях и поведении была какая-то театральность. Он не изменился, сев в машину. Здесь он принялся, не переставая, тереть ладони, а затем пальцы, один за другим. Наконец он все объяснил.

– Я никак не могу забыть, что они сделали с моими руками. Они опускали их в какую-то жидкость, а потом скребли чем-то под ногтями. Нет, они начали с ногтей… Господи! Я уже даже не помню…

– В полиции?

– Конечно, где же еще!

Казалось, это объясняло смысл его протестующих слов, сказанных Ричарду, а поскольку в полиции он считался главным подозреваемым, мне стало понятным, почему он так много и подробно говорил шерифу О’Мэлли о своем якобы увлечении мною.

Я снова испытала неприятное недоумение от ярко освещенных улиц и домов.

– Неужели только при слепящем свете люди здесь чувствуют себя в безопасности?

– Они ничего не чувствуют, а просто ослеплены, и это состояние их вполне устраивает.

– Вы действительно верите в это?

– Разве не для этого существуют транквилизаторы?

Временами, когда я смотрела в его сторону, яркий свет фар встречных автомобилей выхватывал из тьмы его профиль – длинный нос, высокий лоб, выпяченный вперед подбородок, который должен был как бы компенсировать безвольность рта. Мне нравилось это лицо, оно казалось открытым и неспособным скрывать страдание, если Форбс позволял себе это. Отсюда и эта неестественная физическая активность Форбса – это просто был способ отвлечь внимание.

– Да, пожалуй, – ответила я, имея в виду транквилизаторы.

Форбс, казалось, торопился высказать все, будто опасаясь, что ему не хватит времени.

– Кэтрин, я не сказал полиции всей правды, хотя хотел это сделать. Вчера после десяти вечера профессор позвонил мне. Он просил меня зайти к нему на работу. Я только что вернулся из административного корпуса, успев положить свой отчет Хиггинсу в почту декана. Профессор попросил прийти к нему в офис, понимаете, а не домой, где я всегда был желанным гостем. Мы живем близко, в квартале друг от друга, а Ричарда дома почти не бывает. Я направился к профессору в его офис, но был зол на него, даже обижен. Он нехорошо поступил со мной. Не знаю, поймете ли вы меня. Он отмахнулся от меня, иначе это не назовешь. Я ожидал, что он будет обрадован, когда узнает о гранте. Как-никак он сам их не раз получал, да еще в миллионах. Я думал, что эта скромная сумма… думал, что она позволит нам закончить то, что мы с ним начали и что для нас было так важно. Вместо этого он вдруг буквально выскочил из кабинета и – прямиком к декану Борку. «Посмотрите, – выкрикнул он, – чего добился Форбс!» Словно я открыл новую, бесконечно малую частицу. Новый элемент! А затем эта история о советском конвертере. Какое совпадение, что именно в это время на сцене моей жизни появились вы… Он использовал все, чтобы придать этим событиям почти государственное значение. Поверьте, я вышел из дома с твердым намерением пойти к нему, но по дороге перебрал в памяти все свои неприятности.

Ты сделал это, не так ли? – сказал я себе, и повторял то, что скажу профессору, если мы поспорим. Но вместо того, чтобы поити к нему, я вдруг решил, что нет, не пойду, хоть на этот раз я скажу ему нет. И продолжал идти. Сколько раз я останавливался и хотел повернуть в нужную сторону, но я не сделал этого, Я не случайно оказался у отеля «Марди-Гра». Я хотел уйти как можно дальше от факультетского корпуса, вы меня понимаете? Я хотел, чтобы профессор, не дождавшись, ушел наконец домой, думая обо мне и даже беспокоясь. Я не собирался повернуть назад и бежать к нему, а затем просить прощения за опоздание. Поэтому я зашел в бар отеля и выпил. И думал о вас, потому что это было самым надежным способом выбить из головы мысли о профессоре. Наконец я справился у портье о вас, и узнал, что вы давно вернулись и поднялись в свой номер.

Форбс умолк так же неожиданно, как и начал свою исповедь. Мне запало в память как бы случайное замечание о том, что Ричарда почти не бывает дома.

– Все равно вы должны были сказать полиции, почему он был в своем офисе, – сказала я.

– Почему он там был? А вы можете мне это сказать? Я только знаю, что он позвонил мне и попросил прийти.

– Такое, очевидно, часто случалось и прежде?

– Да, он мог вылезть из ванны и позвонить мне, попросить, чтобы я пришел, и снова лечь в ванну и лежать в ней до тех пор, пока я не приду. Однажды, когда я опоздал, он успел написать решение задачи на занавеске в ванной комнате. Все будут допытываться у меня, почему я не пошел к нему вчера, ибо всем известно, что я всегда приходил по первому его зову.

– А сейчас вы не знаете, почему не пришли? – Я посмотрела на него, сворачивая во двор суда.

– А вы знаете?

– Возможно, потому, что вы все-таки получили грант, несмотря на то, что никто не верил, что у вас это получится?

– Да, – ответил он так тихо, что я едва расслышала его из-за шума мотора. Я поближе наклонилась к нему, а он повысил голос. – Так оно, должно быть, и было. Спасибо вам.

– Немного психологии, – ответила я, а про себя добавила: опасная вещь.

– Вы знаете, они взяли всю мою одежду. Даже обувь. Мой шкаф пуст. То, что на мне, это все, что у меня осталось.

– Они долго не продержат у себя вашу одежду.

– Но в ней теперь я не буду чувствовать себя так, как прежде.

* * *

Я поставила машину за зданием суда, хотя если смотреть из окон офиса шерифа или тюрьмы, то это будет – перед зданием суда. Здесь же стояло еще несколько частных машин, но с шерифскими эмблемами, и две полицейские машины. Пока мы парковались, одна из машин уехала, а две другие приехали.

К сожалению, в оперативном отделе дежурил Эверетт, помощник шерифа по особым делам. Мне было бы лучше начать все по-новому с каким-нибудь простым полицейским чином.

– У вас был долгий рабочий день, помощник, – весело приветствовала его я.

– Не дольше вашего, мэм. Чем могу служить? – Моему спутнику он сказал: – Добрый вечер, доктор. – А потом почти взмолился, обращаясь к нам обоим: – Шерифа в его отсутствие заменяет Герин, но он уже ушел домой. Так что то, с чем вы пришли, может подождать до утра. Так будет куда лучше.

– Профессор Форбс и я хотели бы поговорить со студентами, которых вы задержали, помощник.

– Без разрешения шерифа это невозможно.

– Вот мы и пришли, чтобы его получить.

Эверетт оглянулся, ища глазами дежурного.

– Прошу вас сесть и немного подождать. Я постараюсь узнать, как это сделать, не нарушая правил.

В коротком коридорчике между двумя дверями я увидела скамью у стены, но мы с Форбсом предпочли стоя наблюдать за происходящим. Эверетт прошелся вдоль ряда столов и остановился перед тем, за которым в одиночестве сидел полицейский, и стал с ним беседовать. Комната, где мы находились, казалась огромной, должно быть, когда-то это был зал судебных заседаний. Теперь же в нем разместился странный набор современной аппаратуры и офисной мебели. В конце длинного стола для допросов помощники шерифа по особым делам играли в карты, – кто, ожидая поручений, кто просто чтобы убить время. Их голубые шлемы лежали на подоконнике. Когда я посмотрела в их сторону и кивнула в знак приветствия, они чуть привстали на своих стульях.

Однако один из них неторопливо встал и представился.

– Меня зовут Таркингтон, мэм. Могу я быть вам чем-то полезен?

Видимо, это был тот самый Таркингтон, о котором упомянула миссис О’Мэлли и который якобы сказал ей, что я пишу статью о Хиггинсе. Потом, она, правда, поправилась и сказала, что обо мне она узнала от мужа, но имя Таркингтона я почему-то запомнила. Видимо, на это была какая-то причина. В свои тридцать с чем-то он, видимо, все еще числил себя в дамских баловнях, хотя ничего особенного в его смазливости не было, зато была привычка постоянно кривить губы в подобии улыбки. Очевидно ему казалось, что держать рот закрытым это чересчур банально для него.

– Пожалуй, нет, спасибо, – ответила я.

– Вы та самая леди из журнала, не так ли?

– Да, это я.

– Проходите. Ребята будут рады видеть вас.

– Это доктор Форбс, мистер Таркингтон, – представила я ему моего спутника.

– Тарки, – помощник шерифа протянул Форбсу руку. – Здравствуйте, доктор, как вы себя чувствуете?

– Мне получше, – буквально ответил ему Форбс и сделал мне знак, что пора двигаться дальше, если мы хотим увидеть ребят, как назвал их Таркингтон.

Эверетт все еще совещался о полицейским. Таркингтон тем временем приподнял полотнище американского флага, висевшего над одним из столбов, облегчив нам проход в глубь комнаты для встречи с теми, кого наш гид Таркни назвал «особым» отделом. Их было десять человек, и кое-кто из них наблюдал за карточной баталией. Она, разумеется, при нашем появлении была прервана, на столе карты лежали рубашкой вверх. Денег мы не заметили, однако в изобилии валялись грязные замызганные спички. Перед каждым игроком стояла кружка, среди которых было несколько пивных с крышками.

Я совсем не чувствовала неловкости в обществе этих полицейских. Я всегда предпочитала общество мужчин, а при моей профессии большинство из них оказывалось стражами порядка. Именно такого сорта мужчины были друзьями моего отца, и я привыкла к ним с детства. Они работали у нас на ферме и мой отец общался с ними, как с равными.

Здесь же мужчинам было по тридцати лет. Один или два, правда, казались постарше, но никого, кому было бы пятьдесят.

Два или три лица уже оттеняла двухдневная бородка, свидетельствовавшая о том, что они не работают непосредственно в офисе шерифа. Это были специальные кадры; на рукавах молодых людей были особые нашивки. Я не знала, как они восприняли мое появление, но враждебности я не почувствовала. В углу, в нескольких футах от нас, стояли два телетайпа, которые молчали все то время, что мы были здесь. Но сейчас один из них вдруг застучал.

– Заткнись, Бидди, – крикнул Таркингтон.

Присутствующие рассмеялись, кое-кто деланно громко. Это, видимо, была порядком надоевшая шутка, но все посчитали нужным не разочаровывать шутника Тарки.

Вернулся Эверетт и сказал, что сейчас позвонит шерифу. Жестом он дал нам понять, что нам следует оставаться здесь. Кто-то предложил мне стул. Форбс пристроился рядом, на свободном краешке стола, чувствуя себя здесь куда хуже, чем я.

– У Эверетта скобяная лавка на Мейн-стрит, – вдруг сказал он.

– Да, доктор, это его магазин, – подтвердил Таркингтон.

Я, чтобы разрядить обстановку, похвасталась:

– Мой отец когда-то был помощником шерифа в Лейк-Сити.

– Неужели! – Эверетт замедлил шаги и повернулся. Было видно, что он доволен этой информацией, могущей поднять авторитет моей персоны в глазах чинов из спецотдела. Если он считал это необходимым, то мои отношения с ними могут оказаться непростыми, подумала я.

Из боковой двери вышел человек, на ходу поправлявший брюки. Я узнала Эдварда Ковача, того самого, кто проник в мой номер. Увидев меня, он резко остановился, но тут же нахально улыбнулся и поздоровался. Пройдя мимо автоматов, он выудил из одного из них банку пива. Было слышно, как он открыл ее.

– Прихвати еще парочку, Эдди, – крикнул ему Таркингтон.

– Когда ваш отец был в Лейк-сити, мэм? – спросил меня один из присутствующих. – Мой кузен пару лет назад баллотировался там на пост государственного чиновника от демократов.

– Он должен был проиграть, – сказала я.

– Лучше поверьте мне.

– Это было давно, в сороковых, – сказала я, имея в виду своего отца.

– Что вы, мэм, тогда вас и на свете не было, – галантно заметил мой собеседник.

Таркингтон, протянув руку, сгреб свои карты со стола и сунул в нагрудный карман.

– Это не потому, что я вам, парни, не доверяю. Просто боюсь забыть свой первый ход.

– Простите, что помешали вам, – извинилась я.

– Все в порядке. Все знают, что у меня хватит терпения дождаться, когда заяц вылезет из своей норы, так что я не расстраиваюсь.

Ковач принес пиво, а Таркингтон стал представлять нам своих коллег, называя только их имена. Мне он совсем не нравился, в его поведении было что-то насмешливо ехидное и даже нахальное. Мне следовало бы запомнить имена, но получилось так, что я запомнила лишь одно: имя Эла, чей кузен баллотировался от демократов. Моего отца тоже звали Эл, и он любил распевать песенку о каком-то Эле, о котором стоит помнить, потому что он хороший парень.

Я собиралась рассказать этой компании, почему именно мой отец получил тогда значок помощника шерифа. Был охотничий сезон, но у вас его почему-то запретили. Вот отец и собирался поохотиться на тех, кто это сделал. Это была малоприятная история, не для ушей Таркингтона, который всегда умел дождаться своего зайца.

– За ваше здоровье, – сказала я, поднимая стакан с пивом.

Форбс пил молча.

Ковач начал свой рассказ о том, как я застала его в своем номере, когда он снимал там старую электропроводку. Он не винил меня за то, что я рассердилась и предположила, что он мог подкинуть мне наркотики и прочее.

Эл спросил меня, в какой части города Лейк-Сити я жила, и как это мне, девчонке с фермы Иллинойса, удалось стать знаменитой журналисткой.

– Потому, что она уехала на восток, парень, только потому, – заметил кто-то.

– Как еще одна хорошая девчонка с фермы в Иллинойсе, которая пару лет назад уехала на Восток, а вернувшись в Нью-Йорк, была разорвана на куски в собственной квартире той бомбой, которую готовила для других.

Я не стала уточнять то, что до сих нор невыяснено, работала ли она с взрывчатыми веществами. Известно лишь, что девушка погибла от взрыва. Но я была задета подобным сравнением судеб двух девушек из Иллинойса и предпочла помолчать.

– Не обращайте внимание на Тарки, миссис, – успокаивал меня Эл. – И не расстраивайтесь.

– Зачем ей расстраиваться? Никто не расстроился.

– Расстроились, Тарки, расстроились, – сказал один из коллег Тарки, и, похлопав его по спине, прошел мимо, направляясь в мужскую комнату. Все рассмеялись. Я невольно подумала о миссис О’Мэлли.

Эверетт наконец отошел от стола дежурного и сказал нам, что О’Мэлли дал разрешение.

– Они даже не поблагодарят вас, миссис Осборн, если вы попытаетесь их освободить.

– Надеюсь, они будут разговаривать с вами поприличнее, чем они это делают с нами, – сказал один из полицейских.

– Грязнее брани я еще не слышал.

– Расскажи ей, что они вчера сделали, Эверетт, – сказал Ковач.

– Они помочились на свой ужин. Даже не притронулись к еде, а просто помочились в нее.

– Теперь они объявили так называемую голодовку. Это их проблема, но если дело дойдет до отпаивания их апельсиновым соком, я знаю, что в него добавить, – сказал Тарки.

– Мы всего лишь хотим повидаться с ними, – сказала я. – Один из них – студент доктора Форбса.

– К вам это отношения не имеет, доктор Форбс.

– Не хотелось бы, чтобы они добились своего, – сказал Ковач. – Что делает их такими важными персонами?

– В чем их обвиняют? – спросила я Эверетта.

– Подозрение в заговоре с целью совершения уголовного преступления.

– Но преступление уже совершено, – напомнила я.

– Да, мэм. Вы все еще хотите повидаться с ними?

– Разумеется. И не знаю, важные они персоны или нет, но повидаться следует, а вдруг они действительно важные фигуры.

– Видите ли, мэм, все, что полиция хочет знать, – это, что такого секретного они замышляли, болтаясь по городу, словно им шило вставили, но они все говорят… может, вы и слышали когда-нибудь такой язык, мэм, но я не могу его вам повторить.

– Я знаю, – ответила я. – Это их жаргон.

– Ну ладно, леди, – заявил Эверетт. – Осталось сделать еще один шаг. Теперь все будет зависеть от того, захотят ли они повидаться с вами. Вы репортер «Субботнего журнала», я не ошибся?

– Нет, не ошиблись.

– Джими! – окликнул он дежурного у коммутатора. Тот в наушниках сидел в полоборота к коммутатору, а лицом к телевизору, поглощенный тем, что было на экране, а там показывали автомобильную катастрофу.

Эверетт, схватив трубку с ближайшего телефона, несколько раз нажал кнопку сигнала. Дежурный, встрепенувшись, снова превратился в примерного служаку. Эверетт отдал распоряжение препроводить студентов в комнату свиданий, если, разумеется, они согласятся на встречу. Джими, повернув голову, тупо смотрел на начальника.

Студенты согласились. Прощаясь, я всем пожала через стол руки. Форбс последовал моему примеру. Я не стала допивать пиво, ибо, осмотревшись, давно поняла, что в этом помещении удобства для женщин не предусмотрены.

Эверетт провел нас по коридору к двери в тюрьму и на прощание дал совет:

– У них больше прав, чем гражданской ответственности, и к тому же вы не обязаны терпеть их брань и грубость.

Он нажал кнопку звонка, охранник принес ключ и открыл железную дверь. В небольшой комнатке у входа в тюрьму он внес в книгу наши имена и время прихода. Затем провел нас по коридору и свернул, не доходя до кухни. Но я все же краем глаза успела заметить даму в белом, миссис О’Мэлли, при исполнении своих обязанностей. Далее мы минули гардеробную, где висела верхняя одежда заключенных, помеченная бирками с именами и номерами камер. Чем глубже мы проникали в чрево этого старого тюремного здания, тем зловонней становился воздух, пахло крысами, и мне вспомнилась вонь сточных канав предместий Парижа, тем более, что изредка ко всем прочим запахам в коридоре примешивался запах жареного лука из кухни миссис О’Мэлли.

Наконец мы оказались в большой, похожей на клетку, комнате. Перед нами была перегораживающая ее решетка, а за нею виднелась противоположная стена с привинченными к ней скамьями. Здесь охранник остановил нас, и мы ждали до тех пор, пока из левой двери один за другим, цепочкой, не вышли несколько молодых людей. Охранник выразительным жестом большого пальца указал им их места за решеткой. На молодые лица уже легла серая печать тюремной усталости. Пока они проходили в дверь, мой любопытный взгляд успел разглядеть за их спиной ряд камер и тусклые лампочки в сетках под потолком. По-прежнему где-то громко играла рок-музыка и слышались выкрики. Однако дверь, впустив арестантов, захлопнулась. Охранник, отступив на шаг, знаком разрешил нам войти к ним.

Появление Форбса вызвало реакцию недовольства среди заключенных, однако, он, подняв руки и как бы понимая их, тут же сказал, что готов сразу же уйти.

– Так уж получилось, джентльмены. Гиллспи попросил меня навестить вас, а доктор Форбс вызвался меня сопровождать, – поспешила объяснить я.

– Кстати, я так же, как и вы под подозрением, – пояснил Форбс, словно это было наилучшей рекомендацией в его пользу.

– Но вы не в тюрьме, док, – лениво растягивая слова, – произнес Йегер.

– Вы хотите, чтобы я ушел?

– А я хочу, чтобы вы остались, – вмешалась я. – Иначе мы уйдем оба.

Студенты еще немного поворчали, но потом согласились давать интервью в присутствии Форбса. Я их не винила. Они согласились на встречу со мной, не подозревая, что он тоже будет.

– Я буду сторожить вас, – сказал охранник, открывая и закрывая ключом замок решетки.

Вслед ему полетела брань. Охранник, ответив вместо слов не менее оскорбительным жестом, удалился.

– Вы уже договорились о сумме залога и поручительстве? – спросила я.

– Нам даже не предъявили обвинения, – взволнованно сказал один из студентов.

– Вы хотите, чтобы они это сделали? – спросила я.

– Да, но это нам мало поможет, мэм, если не будет кого-либо, кто вмешается! – воскликнул Йегер. – А раз такой человек вы, то почему бы не обговорить все? Разве нам здесь хорошо? Черт побери, конечно, нет! Нравится нам, что они так боятся нас, что решили посадить в каталажку? Да, черт побери, нравится!

– Начнем с фамилий и возраста, – я села на одну из скамей, Форбс на другую. Ребята расселись на холодном цементном полу, скрестив ноги, и уставились на меня.

– Вы получите ревматизм задницы, – заметила я.

– Еще одной болью в заднице станет больше.

Все они были студентами. Александру Йегеру было двадцать один год, он был самый старший и говорил за всех. Из шести юношей четверо были из шахтерских семей, в том числе и сам Йегер. Он был толст и лицом неприметен на первый взгляд. Но глаза за толстыми стеклами очков говорили о многом.

Он заговорил первым:

– Началось все в восемь тридцать вечера в помещении Студенческого союза. Мы резервировали там помещение. Я, как дурак, регистрируюсь, что мы – ББШ, то есть Братство безопасности шахт. Только мы это проделали, как вдруг заметили, что возле нас крутятся какие-то личности. Они то входят в наш номер, то выходят: то портье с чашками на подносе, то кто-то еще с кофеваркой в руке… Наконец мне сообщают запиской, что за нами установлена слежка и подслушивание. Я спокойно, очень спокойно, пытаюсь поменяться номерами с каким-то футболистом, но тут появился откуда ни возьмись уборщик мусора. И все это откровенно и нагло. Я заявил претензии управляющему, и вот что из этого получилось. Нас просто выставили. Предлогом для управляющего был аргумент: не все, мол, у нас студенты. Но мы никому и не говорили, что у нас только студенческая организация. Из-за постоянного прослушивания мы потеряли половину наших членов, которых это сильно напугало. И, представляете, это все были старые профсоюзные лидеры, они хвосты поджали от страха. Вот и осталось нас не больше десяти. Куда идти? Мы как раз были где-то поблизости, когда вдруг увидели профессора Ловенталя, а с ним и мисс Америку. Меня сразу же осенила идея: а почему бы нам не собраться у профессора? Он никогда никому не отказывал, если кому-то хотелось поговорить о мире на земле или нужен был его ксерокс… У него всегда были открыты двери для таких гостей. Я понимаю, записывать в журнал свой приход вечером или же уход – это просто фарс какой-то. Однажды кто-то даже расписался: Джон Диллинджер, ну вы знаете, знаменитый гангстер. Как бы то ни было, я догнал профессора и спросил, не позволит ли он нам собраться в его кабинете, часика на два, не больше. – «Нет, Йегер, – сказал он мне, – боюсь, что не смогу этого сделать». Разве это похоже на нашего профессора? Как вы считаете, док?

Форбс вздрогнул.

– Нет, не похоже, – ответил он.

Йегер секунду или две молча смотрел на Форбса, Я никак не могла понять, почему. Однако взгляд Йегера мне не понравился. В лучшем случае в нем было нахальство.

Но он повернулся ко мне и продолжал:

– Тогда мы собрались у Гилли, и если и его апартаменты прослушивают, как он считает, то они, сволочи, хорошо знают, что держат нас здесь напрасно. И вот что они на нас хотят навесить: мы, мол, подождали, когда профессор, проводив Нелли, вернулся к себе в офис, последовали за ним, проникли в административный корпус и свели с ним счеты, а на прощание ударили по голове и учинили в его кабинете разгром. А что касается эмблемы мира, написанной на столе, то полиция и все господа в городе хорошо знают, что это не наш знак, мэм. Во всем виновато наше собрание, за это нас здесь и держат. Оно против них, это они отлично знают. Они боятся ББШ больше, чем СДО.