Текст книги "Воздушный замок (ЛП)"

Автор книги: Дональд Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

2

(A)

Шесть чёрных такси урчали, словно негромко беседуя, на стоянке за углом лондонского отеля «Дорчестер». Дождь не шёл, но и солнечной погоду нельзя было назвать; многие люди, гуляющие в прекрасном зелёном Гайд-парке напротив отеля, держали в руках зонты. Как и сэр Мортимер Максвелл, который, энергично размахивая своим зонтом, будто тростью, приблизился к стоянке такси и, прищуриваясь, разглядывал поочерёдно каждого водителя. Поскольку все шестеро водителей глубоко погрузились в изучение фотографий девушек в бикини в сегодняшнем выпуске «Сан», интерес сэра Мортимера остался почти незамеченным. Очевидно удовлетворённый увиденным, сэр Мортимер проследовал на Парк-лейн и остановился там, изобразив вместе со своим зонтом строчную букву «h», поглядывая с улыбкой в сторону парка и глубоко вдыхая выхлопные газы автобусов.

Трррррр! Величественный швейцар отеля «Дорчестер» сопроводил трель свистка энергичным взмахом руки – без промедления требовалось такси, несомненно, для какого-нибудь махараджи. Первое такси из очереди выехало со стоянки, громко урча маломощным дизельным движком, и развернулось, подставив правую дверь швейцару и… парочке молодожёнов из Ливерпуля, неожиданно сорвавших куш на ставках. Что ж, бывает.

Сэр Мортимер переложил зонтик в другую руку, изобразив зеркальное отражение «h».

Трррррр! Трррррр! Трррррр!

Потребовалось ещё одно такси, и оно моментально сорвалось с места, откликнувшись на зов. Сэр Мортимер, услышав свисток швейцара, моментально развернулся через правое плечо, направился прямиком к третьему такси, которое после перестановки оказалось на первом месте, и уселся в салон.

Водитель опустил газету и поднял глаза к зеркалу заднего вида.

– Да, сэр? Куда едем?

– Привет, Брадди, – весело улыбнувшись, сказал сэр Мортимер. – Давай просто прокатимся вокруг парка пока будем говорить.

Таксист по имени Брадди Данк, страхолюдного облика, подходящего к его профессии, обернулся и взглянул – без удовольствия или неудовольствия, лишь с удивлением – на своего пассажира.

– Чтоб мне лопнуть, – произнёс он. – Сэр Мортимер, собственной персоной.

– Так и есть, Брадди, – подтвердил сэр Мортимер.

– Давайте отъедем подальше отсюда, – сказал Брадди, снова повернулся вперёд, включил передачу и выехал на Парк-лейн, огибая левый угол Гайд-парка.

Брадди Данк – приземистый крепко сбитый мужчина лет тридцати – обладал лицом человека, никогда не уступающего в споре, хотя и не всегда выходящего из него победителем. Его нос напоминал крупный неочищенный арахис; когда он открывал рот, то были видны промежутки в зубах, достаточно широкие, чтобы просунуть крекер «Ритц»; а его матерчатая кепка, казалось, составляла единое целое с головой.

Сэр Мортимер терпеливо ждал, пока Брадди преодолеет хаотичное движение на углу Гайд-парка и вырулит на Керидж-роуд, с прекрасной панорамой Гайд-парка справа и видом на мрачные Кенсингтонские казармы слева. Затем он заговорил:

– Твоя сестра подсказала мне, где тебя найти.

– Да неужели? – Голос Брадди звучал совершенно равнодушно, но в душе он был слегка раздосадован тем, что у его сестры слишком длинный язык.

Но сэра Мортимера не интересовали семейные раздоры Брадди.

– Я подумал, что ты можешь оказаться мне полезен, – продолжил он, – в одном дельце – наскоке с грабежом. Но, похоже, ты предпочитаешь честно зарабатывать на жизнь ремеслом таксиста.

– Если говорить начистоту, – ответил Брадди, – я угнал это такси сегодня утром.

– В таком случае, – сказал сэр Мортимер, – почему бы тебе не отвезти меня в моё загородное имение, пока мы беседуем?

– По счётчику или по особым загородным расценкам?

– Хо-хо, – усмехнулся сэр Мортимер. – Да ты, вижу, не прочь пошутить.

***

Полосы солнечного света, словно на картинах Мондриана[11]11
  Питер Корнелис Мондриан – нидерландский художник-абстракционист. На его картинах чаще всего фигурирует множество разноцветных прямоугольников.


[Закрыть] рассечённые стойками и опорами Эйфелевой башни, пятнали утомлённых туристов, прогуливающихся под её растопыренными «ногами». Никто из них не выглядел таким типичным туристом и не был настолько утомлён – почти на грани паники – как Эндрю Пинкхэм. Пятидесятилетний полноватый мужчина с мягкими чертами лица и рассеянным видом – Эндрю Пинкхэм являл собой воплощение английского госслужащего. Но в действительности он был не английским госслужащим, а кем-то совершенно иным.

Тем не менее, этот мнимый турист, кажущийся утомлённым и встревоженным госслужащим среднего класса, осмотрительно и чрезвычайно тактично приблизился к парочке других туристов, на которых он положил глаз ещё несколько минут назад. Они тоже походили на англичан, но, скорее, из рабочего класса; супружеская пара за сорок, с застенчивым, но восторженным видом осматривающие заграничные достопримечательности.

Эндрю Пинкхэм робко преградил им путь.

– Прошу прощения, – сказал он. – Может, благодаря счастливой случайности, вы англичане?

Супруги удивились, хотя совпадение было не таким уж маловероятным.

– Да, мы англичане, – ответил мужчина.

– О, слава богу, – воскликнул Эндрю. – Я в растерянности, когда вокруг одни иностранцы.

– Всегда рад помочь соотечественнику, – сказал мужчина. – За границей нужно держаться своих, верно?

– О, безусловно.

– Так что стряслось? – Турист явно был из тех, кто сходу берёт дело в свои руки; жена смотрела на него с восхищением.

– Угораздило меня выйти из отеля без единого фартинга, – признался Эндрю. – Или, вернее, без единого франка, как тут говорят. В общем, ветер в карманах.

Женщина сразу прониклась сочувствием:

– Бедняга. У вас совсем нет денег?

– К сожалению, я на мели, – ответил Эндрю.

– И вы что же – хотите одолжить у нас? – сказал турист, слегка насторожившись.

– О, боже упаси, ни в коем случае! – вскричал Эндрю с видом глубоко оскорблённого человека. – Я не попрошайка. Но, если у вас найдётся немного лишних наличных, я мог бы взамен выписать вам чек. Разумеется, на мой лондонский банк – «Нэт Уэст».

– Чек? – Подозрения мужчины всё ещё не развеялись. – На какую сумму?

– Ах, мне бы только добраться до отеля. – Тщательно оценив финансовые возможности «объекта», Эндрю предложил: – Как насчёт пяти фунтов?

Собеседник расслабился и с облегчённой улыбкой сказал:

– Думаю, это можно, – согласился он.

Мужчина позволил себе подобреть, а жена рядом так и лучилась от счастья.

– Прекрасно, – сказал Эндрю. – Сейчас я выпишу вам чек. – Приложив чек к железной балке башни он начал писать, затем прервался, чтобы спросить: – На чьё имя выписать?

– Ричард Коу.

– Как скажете.

Закончив писать, Эндрю помахал чеком в воздухе, просушивая чернила, после чего передал его мужчине. Тот с улыбкой достал из кармана потрёпанный бумажник, извлёк пятифунтовую банкноту и протянул её Эндрю со словами:

– А вот ваша пятёрка.

– Вы прямо-таки спасли мне жизнь, – поблагодарил Эндрю, схватив банкноту.

– Не стоит благодарности, – ответил мужчина. – Знаю, как иногда бывает на отдыхе. Собственно, я и сам в отпуске.

Утратив интерес и торопясь откланяться, Эндрю бросил:

– О, правда?

– Да, – сказал турист. – А работаю я в Скотланд-Ярде. – И его рука внезапно крепко, как клещами, сжала локоть Эндрю. Теперь турист уже не выглядел простаком, он стал решительным и деловитым. – Дорогая, – сказал он жене, – свистни жандарма, пока я присмотрю за этим малым.

– Хорошо, – ответила она столь деловито и поспешила прочь.

Эндрю, сердце которого разрывалось между тем, чтобы уйти в пятки или застрять у него в горле, пробормотал:

– Что? Право, вы… Неужели вы подумали?..

– Да, я подумал, – сказал отпускник из Скотланд-Ярда. – А в участке разберутся: прав я или нет, не так ли?

– Но… Я не понимаю, почему вы… Но…

Эндрю был уже на грани того, чтобы отбросить притворство, и всерьёз подумывал врезать назойливому полисмену по колену и попытаться сбежать (хотя его физическая форма оставляла желать лучшего, и он не бегал лет тридцать), когда внезапно на сцене появился новый персонаж. В крайнем изумлении Эндрю осознал, что видит перед собой безобразную физиономию Брадди Данка. Кроме того, Брадди был одет в шофёрскую униформу. И, наконец, Брадди что-то говорил, обращаясь к Эндрю, так что тот изо всех сил постарался вникнуть в смысл его слов. Брадди произнёс:

– Да, сэр, машина подана и ожидает вас.

Машина? Ожидает? Но, прежде чем Эндрю успел открыть рот и задать какой-нибудь глупый вопрос, Брадди повернул свое бесстрастное, хотя и отталкивающее лицо к полицейскому, уставившись на чек, который тот всё ещё сжимал в свободной руке (в той, что не сжимала локоть Эндрю).

– Что это у нас тут? – спросил Брадди, нахмурившись. – Занимаете деньги у незнакомых людей? – С этими словами он выхватил чек из руки полисмена, мгновенно упрятав его в карман своего шофёрского пиджака. – Нет, сэр, только не в мою смену.

– Послушайте-ка! – воскликнул полисмен в отпуске, от волнения даже отпустив Эндрю. – Верните чек!

– Ступайте к машине, сэр, – спокойно сказал Брадди, обращаясь к Эндрю, – а я улажу этот вопрос.

Преисполнившись благодарности, Эндрю попятился.

– Эй, стой! – возмутился полицейский, ткнув пальцем в сторону Эндрю. – Оставайся на месте.

Брадди выступил вперёд, загородив собой Эндрю, и произнёс:

– Речь о пяти фунтах, не так ли, сэр? – Из внутреннего кармана он вытащил бумажник, не менее потрёпанный и неприглядный, чем у полицейского.

– Минуточку, – возразил полисмен.

– Во-первых, – твёрдо и непреклонно, таким же тоном, как до этого говорил полицейский, заявил Брадди, – по эту сторону Ла-Манша вы такой же коп, как и я. Во-вторых, чека у вас больше нет. Ну так что, берёте пятёрку или нет?

Брадди поднёс пятифунтовую банкноту прямо к носу полицейского. Эндрю видел, как на побагровевшем лице досада сменяет расчётливые мысли и, наконец, полисмен что-то прорычал и выхватил банкноту из руки Брадди.

– Я запомню твоё лицо! – пригрозил он.

– Да ради бога, – ответил Брадди. – А я постараюсь забыть ваше.

И он отвернулся, подталкивая Эндрю к припаркованному в неположенном месте длинному чёрному лимузину «Даймлер». Эндрю ничуть не удивился, увидев на заднем сиденье сэра Мортимера Максвелла.

(B)

Рене Шатопьер, самая красивая воровка-домушница в Каннах, обладательница самых длинных стройных ног, самых гладких чёрных волос и самых быстрых и ловких пальцев среди представителей своей профессии, прибирала к рукам всё, что плохо лежит, пока кинопродюсер храпел в постели в объятиях храпящей старлетки. Как ни странно, её храп был даже глубже по тону, чем у него, но дуэтом у них получалась довольно приятная, хотя и монотонная мелодия.

И ещё один странный факт: его ювелирная коллекция оказалась обширней и выглядела дороже, чем у неё. У старлетки Рене позаимствовала лишь несколько пар серёжек, парочку брошей, ожерелье и всякие мелочи, а от кинопродюсера ей достались несколько колец, платиновый именной браслет, золотые часы, украшенные рубинами, золотой зажим для купюр в виде значка доллара (плюс все те купюры, что были в нём зажаты), несколько наборов ценных на вид запонок и серебряная зажигалка.

Наконец, Рене закончила, не издав ни звука, способного потревожить храпящих любовников. Двигаясь быстро, но бесшумно, Рене пересекла комнату, возвращаясь к окну, благодаря которому проникла внутрь, и плавно махнула через подоконник.

Карниз под окном был ненамного шире ступней Рене. Не уделяя внимания великолепному виду, открывающемуся на Средиземное море, Рене скользила вдоль фасадной стены белого, словно свадебный торт, отеля – тёмная тень в предрассветной безлюдной тьме – минуя одно за другим окна других номеров и направляясь к тому, что вело в пустующую комнату и служило путём отхода.

За четыре окна до цели, в маршруте Рене внезапно произошли незапланированные изменения. Рука, высунувшаяся из темноты открытого окна, обхватила её гибкую талию, рывком сдёрнула с карниза и втянула внутрь комнаты.

Рене, естественно, собралась заорать, но не успела она набрать в грудь воздуха, как ладонь, приятно пахнущая лосьоном после бритья «Каноэ», плотно прижалась к нижней части её лица, лишив возможности издать хоть какой-то звук.

Она не могла даже дышать; ладонь закрывала нос. Вторая рука по-прежнему обвивала её талию. Брыкаясь, извиваясь, вырываясь, задыхаясь и царапая руку, прижатую к её лицу, Рене чувствовала, как её неумолимо втягивают в тёмную комнату, всё дальше от спасительного прямоугольника окна. Затем её резко развернули, приподняли и швырнули на кровать.

– Уф-ф! – выдохнула она, пытаясь приподняться на локтях, но противник навалился на неё всем телом, крепко прижав к матрасу.

– Уф-ф! – повторила Рене, после чего судорожно втянула воздух в лёгкие и завопила: – На помощь! Полиция!

– Не дури, Рене, – шепнул её на ухо спокойный, обворожительный и хорошо знакомый голос. – Ты же хочешь встречаться с полицией не больше, чем я.

Рене, поражённая знакомым голосом, который она всё ещё не могла связать с именем или лицом, прекратила кричать и спросила:

– Что?

Мужчина приподнялся, избавив Рене от большей части своего веса – по крайней мере, он оказался джентльменом. Затем он протянул руку к прикроватной лампе и зажёг её. Рене, щурясь от жёлтого света, увидела над собой улыбающееся лицо Жана Лефрака.

– Привет, любовь моя, – сказал он.

– Жан! – забыв обо всём, воскликнула Рене. – Что ты здесь делаешь?

Соблазнительно улыбаясь и по-прежнему прижимаясь к ней нижней частью тела, Жан ответил:

– Мне нужно обсудить с тобой одно дело, сладкая.

Рене кивком указала на кровать.

– Такими делами я не занимаюсь.

– Ну конечно, – сказал Жан, ещё сильнее прильнув к ней бёдрами, – но мы можем во время разговора совместить приятное с полезным…

Рене двинула его коленом – Жану это явно не понравилось, судя по тому, как его лицо исказилось и побледнело, а также по тому, как обессиленно он обмяк и не стал возражать, когда Рене сбросила его с себя на другую сторону постели.

– Давай обойдёмся без приятного, – сказала она.

Высвободившись, Рене встала, одёрнула свой чёрный кашемировый свитер и подтянула узкие чёрные брюки. Жан по-прежнему лежал на кровати, скрючившись на манер креветки.

Рене стояла перед зеркалом, взбивая волосы, когда Жан, наконец, выпрямился и сел, двигаясь вяло, словно усталый старик. С трудом перекатившись на край кровати и осторожно свесив ноги, он заметил:

– У тебя всегда было туго с чувством юмора, Рене.

Глядя на его отражение в зеркале, Рене изобразила притворно-сочувственную улыбку.

– Бедный мой котик, я сделала тебе больно?

– До свадьбы заживёт, хвала небесам.

Рене повернулась.

– Рада это слышать. Теперь я не прочь услышать и всё остальное.

Жан взглянул на неё, и Рене прочла по глазам, что он раздумывает: не продлить ли свои страдания ради сочувствия – которое, в итоге, могло вылиться в то, чего он изначально добивался. Но затем он осознал, что с Рене эта уловка вряд ли сработает. Она поняла, что их платонические отношения восстановлены, когда Жан, наконец, пожал плечами и произнёс:

– Ладно. К делу.

***

Несмотря на будний день, бистро «Шагрен» было переполнено. Это заведение на Монмартре неподалеку от района Пигаль[12]12
  Район Пигаль, расположенный вокруг площади с таким же названием, более известен, как «район красных фонарей».


[Закрыть] предназначалось для рабочего класса и привлекало весьма суровую, немногословную и фаталистически настроенную публику, которой было глубоко безразлично – четверг сегодня или какой-то другой день. Какая разница, а?

Над монотонным гулом разговоров «за жизнь» разносились звуки пианино. Они вновь и вновь складывались в одну и ту же мелодию, затянутую, но усечённую, цепляющую за душу, но нагоняющую тоску, что-то напоминающую, но не подражающую. Само пианино – потасканный инструмент, стоявший в дальнем углу длинной, прокуренной, переполненной людьми комнаты – скрывало музыканта от посторонних глаз.

Пианиста звали Шарль Муль. Невысокий, худощавый и жилистый человек неопределённого возраста, где-то около сорока, с вытянутым костлявым лицом, изборождённым морщинами. В углу рта торчала сигарета, а в тёмных глазах читалась история многих надежд, разбитых во многих бистро по четвергам. Впрочем, по вторникам тоже.

Драка разгорелась вскоре после восьми. Двое мужчин, сидевших за столиком в центре зала, внезапно набросились друг на друга с кулаками. Две женщины за этим же столиком вскочили на ноги, выхватив ножи, спрятанные за поясами чулок. Один из драчунов, сбитый с ног ударом кулака, отшатнулся к соседнему столику, опрокинув кружку пива на колени посетителю. В мгновение ока потасовка переросла во всеобщую схватку. Посыпались удары кулаками, а заодно стаканами, бутылками, ножами, стульями, столами и, порой, даже официантами.

И над всем этим побоищем продолжало звучать пианино. Защищённый вертикальной стенкой своего инструмента и погружённый в свои мысли, Шарль Муль играл, не обращая внимания на крики, ругань, угрозы, стоны раненых, грохот ломаемой мебели и, наконец, нарастающий вой приближающихся сирен: ИИИ-УУУ, ИИИ-УУУ! Нескончаемо бренчала та же мелодия, та же сигарета тлела в уголке рта Шарля, то же отрешённое выражение застыло в его пустых глазах.

В бистро вломились полицейские, размахивая дубинками. Они восстановили порядок, но сперва усугубили хаос – напомнив старую поговорку про омлет из яиц. Однако им не потребовалось много времени, чтобы охладить пыл драчунов, и полисмены начали выводить способных передвигаться на улицу, к автозакам. За теми, кто утратил способность стоять на ногах, прибыли машины скорой помощи. Вскоре в бистро «Шагрен» вновь наступила тишина, не считая этой про́клятой мелодии.

Официанты выбрались из безопасного укрытия на кухне и занялись расстановкой по местам столов и стульев, уборкой обломков и наведением порядка. Бистро погрузилось в некое вымученное опустошённое затишье, а Шарль продолжал играть.

Именно в этот момент появились Жан Лефрак и Рене Шатопьер, словно невзначай проскользнув в зал. Они заказали перно (для Рене) и кассис (для Жана),[13]13
  Перно – французский анисовый аперитив, вроде абсента. Кассис – бренд, под которым выпускают разные вина, но в основном белые.


[Закрыть] после чего направились мимо пустых столиков к пианино, облокотились на него, поставив бокалы на крышку, и взглянули сверху вниз на Шарля.

Первым заговорил Жан:

– Привет, Шарль.

Шарль поднял глаза, грустно улыбнулся, затем вновь опустил взгляд на свои пальцы, летающие по клавишам. Музыка не прервалась ни на секунду.

– Привет, Шарль, – добавила Рене.

Не глядя на них, Шарль ответил:

– Привет, Жан. А, Рене, рад тебя снова видеть.

– Я никуда и не исчезала, – сказала Рене.

– C'est la vie,[14]14
  Расхожая поговорка: «Такова жизнь» (фр.).


[Закрыть] – заметил Шарль, пожав плечами.

– Марон сказал мне, что ты здесь, – произнёс Жан.

– Пианино – лучше не придумаешь, – ответил Шарль, – когда хочешь побыть наедине со своими мыслями.

Оглядев пустой зал, Рене сказала:

– Дела тут идут так себе.

Её раз пожав плечами, Шарль ответил:

– Ну, это же будний вечер.

– И то верно.

– У нас тут недавно была небольшая заварушка.

Жан сказал, решив переходить к делу:

– Слушай, Шарль, не хочешь ли поработать по-крупному?

Шарль снова пожал плечами.

– Естественно, – сказал он.

– Тогда идём.

Шарль задумался, продолжая играть. Наконец, он в очередной раз пожал плечами и произнёс:

 – Ладно, почему бы и нет? – Потом добавил: – Рене, могу я попросить тебя о помощи?

– Всё, что угодно, Шарль, – отозвалась она.

Шарль кивнул на раскрытые ноты на пюпитре.

– Не перевернёшь ли страницу?

– Конечно.

Склонившись над пианино, Рене перевернула страницу. Шарль прищурился на новые ноты и доиграл мелодию до конца.

– C’est fini,[15]15
  «Все кончено» (фр.)


[Закрыть] – сказал он, вставая из-за инструмента.

(С)

По узкому каналу, отходящему от чуть менее узкого, ответвляющегося от чуть более широкого, вытекающего из довольно-таки широкого, соединяющегося с Гранд-каналом Венеции, скользила гондола с поющим гондольером. Пел он не особенно хорошо, но, по крайней мере, знал итальянские слова.

В гондоле расположились двое. Милая дама из Огайо в сопровождении отнюдь не милого Анджело Сальвагамбелли. Эти представители двух разных миров нежились вместе, нашёптывая друг другу ласковые пустячки.

Навстречу гондоле, надёжно перегородив ей путь по каналу, выплыла гребная плоскодонка. В ней, энергично работая веслом, сидела Роза Палермо. Роза не прекращала грести, пока лодка не врезалась в нос гондолы, заставив её резко остановиться и сбросив гондольера в мутные воды канала, оборвав на полуслове его песню.

Милая дама из Огайо и Анджело Сальвагамбелли прервали свой обмен нежностями, испуганно уставившись друг на друга.

– Что случилось? – почти одновременно воскликнули они.

И столь же одновременно ответили:

– Я не знаю.

Роза поднялась на ноги в своей лодке, взмахнула длинным тяжёлым веслом и во весь голос заорала:

– Червяк!

Милая дама из Огайо и Анджело Сальвагамбелли выпрямились и узрели грозное виденье. Ошеломлённый Анджело выдавил:

– Роза?

– Ах ты! – закричала в ответ Роза. – Наши дети голодают, наша мебель выброшена на улицу, а ты здесь?

– Роза, – сказал Анджело, – какого чёрта?

Милая дама из Огайо вперилась в лицо Анджело.

– Ты что – женат?

Указывая на Розу, Анджело вскричал:

– На ней? За кого ты меня принимаешь?

Гондольер, наконец, вынырнул из воды и попытался вскарабкаться обратно на свой помост в задней части гондолы, что-то крича. Он продолжал кричать и карабкаться, но никто не обращал на него внимания.

– Как ты мог, Анджело? – сказала милая дама из Огайо. – Я не выношу лжецов!

– При чём тут я? – Анджело был потрясён до глубины души.

– Прощай, Анджело, – заявила милая дама из Огайо. – Прощай навсегда.

С этими словами она нырнула в омерзительные воды канала и поплыла прочь, стилем, изученным на курсах Красного Креста. Анджело смотрел ей вслед, разинув рот. Гондольер продолжал свои, сопровождаемые криками, попытки вскарабкаться на борт гондолы. Его по-прежнему игнорировали.

Анджело повернулся и с досадой посмотрел на Розу.

– Роза, – сказал он, – зачем ты так поступила со мной? Что на тебя нашло?

– Нам надо поговорить, Анджело, – сказала Роза, опустив весло и успокоившись. – У меня мало времени, – добавила она деловым тоном. – Хочу сделать тебе интересное предложение.

– Если б я собирался жениться, – огрызнулся Анджело, – я бы скорее женился на твоей бабушке, а не на тебе.

– Как ты строишь свою семью – это твоё личное дело, Анджело. Я собираюсь поговорить о работе. Вылезай из своего будуара и перебирайся ко мне в лодку.

– Работать вместе с тобой? Ты что, думаешь, я совсем…

– Вылезай оттуда, – сказала Роза, вновь берясь за весло, – или я её потоплю.

Анджело, будучи здравомыслящим человеком, понимал, что побеждён. С неохотой перевалившись из гондолы в гребную плоскодонку, он посетовал:

– Неужели ты не могла подождать пока мы закончим? Совсем немного. Представляешь, это была школьная учительница из Кантона, штат Огайо. Ты хоть знала, что у американских школьных учителей есть свой профсоюз? Ты не поверишь: она собиралась купить мне часы!

Не выказывая сочувствия, Роза села, вставила весло в уключину и сказала:

– Послушай, Анджело. Ты и сам можешь купить себе часы. И подарить их какой-нибудь милой даме.

Она налегла на весло. Гондольер всё ещё барахтался и кричал, пытаясь влезть в гондолу. Анджело осторожно примостился на носу лодки. От канала поднимался отвратительный запах.

***

Вито Палоне, в прошлом профессиональный преступник, а ныне обитатель тюремной камеры, был сгорбленным старичком с крупной поседевшей головой, длинным носом и усталыми серыми глазами. Его камера при своих скромных размерах была не такой уж неудобной; симпатичные занавесочки на зарешечённом окне, аккуратный прямоугольный коврик на полу, пухлая подушка и тёплое одеяло на койке, картинки из жизни святых на стенах. Имелся даже небольшой книжный стеллаж, плитка и маленький холодильник.

Сидя в удобном виниловом кресле за компактным письменным столом, Вито Палоне писал мемуары аккуратным мелким почерком на линованной бумаге. В настоящий момент он дошёл до 50-х:

«Именно тогда, в 1954 году, я решил, наконец, вступить на стезю честной деятельности. На деньги от ограблений, описанных в семнадцатой главе, я открыл небольшое производство, занимающееся святыми мощами и частицами истинного креста. Мы изготавливали частицы истинного креста в трёх разных размерах, каждая затем помещалась в кубик из прозрачного пластика-люцита.[16]16
  В наше время он носит более привычное название: плексиглас.


[Закрыть] Что интересно, на внутреннем рынке наибольшим спросом пользовались самые маленькие кубики, в то время, как крупные в основном шли на экспорт, особенно в Ирландию. Годы спустя, многие из этих пластиковых кубиков с частицами истинного креста летели в британских солдат во время беспорядков в Белфасте. Так что я, можно сказать, внёс свою скромную лепту в историю. Однако, налоги поглотили бо́льшую часть прибыли моего предприятия, и в начале 1955 года мне пришлось прекратить производство. Решив отобрать свои честно заработанные деньги у налоговых чиновников, я…»

На этом месте повествование Вито Палоне оказалось прервано исчезновением внешней стены его камеры. Она целиком – кирпичная кладка и скрепляющий её цементный раствор – оторвалась от фасада здания тюрьмы и рассыпалась, подняв огромное облако пыли и образовав груду обломков.

Охваченный страхом, Вито вскочил на ноги, опрокинув кресло, и отшатнулся к двери – как можно дальше от исчезнувшей стены.

Через новообразованный проём в клубах дыма и пыли ввалились два существа, оба в чёрной одежде и чёрных балаклавах, поверх которых были надеты защитные шлемы и маски для подводного плаванья, с воздушными баллонами за плечами и с толстыми рабочими перчатками на руках.

Вито в ужасе уставился на них.

– Марсиане! – завопил он. – На помощь! Это марсиане!

Один из «марсиан» поднял свою маску, показав скрывающееся под ней недовольное лицо Розы Палермо.

– Какие ещё марсиане, идиот? – рявкнула она. – Это я, Роза Палермо. А это Анджело Сальвагамбелли, ты же помнишь его?

Вито вгляделся сквозь клубящуюся пыль.

– Роза?

– Да, конечно, Роза. Или не веришь собственным глазам?

– Роза… – Мгновенно перескочив от ужаса к возмущению, Вито закричал: – Что вы сделали с моей стеной?!

Анджело тоже поднял свою маску для подводного плаванья.

– Мы пришли спасти тебя.

– Спасти? – Вито выпучил глаза на этих ненормальных, вырядившихся, как психи. – Кто просил меня спасать?

Но они не стали его слушать. Снова нацепив маски, Роза и Анджело подступили к старику и подхватили его под руки.

– Пошли, – велела Роза приглушённым маской голосом. – Подробности узнаешь позже.

– Отпустите меня! Отпустите! – Вито тщетно пытался вырваться из держащих его молодых сильных рук.

Пришельцы неумолимо потащили Вито сквозь разрушенную стену его камеры, топча упавшие изображения святых.

– Вито! – преувеличенно упоённо воскликнул Анджело. – Вито, это твоё возвращение!

Оказавшись под лучами солнца, Вито взвыл:

– Я не хочу возвращаться!

Но кого это волновало?

(D)

В заводской конторе над сейфом трудился Руди Шлиссельман – пятидесятилетний, нервный, большеротый профессиональный взломщик. Раскинувшийся вокруг город Дортмунд[17]17
  Любители творчества Уэстлейка наверняка вспомнят героя серии авантюрно-иронично-криминальных романов Джона Дортмундера. Хотя, насколько мне помнится, о его немецких корнях или какой-либо связи фамилии с немецким городом Дортмунд никогда не упоминалось.


[Закрыть] был погружён в сон, вместе со своими честными бюргерами. Под пальцами Руди щёлкал кодовый замок сейфа: клик-клик-клик, а задвижки раскрывали перед ним свои секреты.

И вдруг – хлоп! – внезапно вспыхнул свет, и двое полицейских в униформе ворвались в кабинет с автоматами в руках. Руди вскочил на ноги и схватился за грудь.

– Моё сердце!

Они не обратили на это внимания.

– Замри на месте, Руди Шлиссельман! – крикнул первый.

– На этот раз ты попался! – добавил второй. – Тюрьма по тебе плачет!

– Но… – Руди в отчаянии переводил взгляд с одного неотзывчивого лица на другое. – Друзья! – вскричал он невпопад. – Подождите!

Но полицейские не захотели ждать. Без лишних церемоний они вытолкали Руди из кабинета, провели через обширный цех мимо рядов станков и вытащили через дверь, которую Руди совсем недавно столь филигранно взломал. А Руди всё продолжал выкрикивать свои напрасные мольбы:

– Ребята! – взывал он. – Я ветеран! Я служил в вермахте! Разве мы, парни в форме, не должны держаться вместе?

Без толку. Никакого отклика, никакого сочувствия. Эти чёртовы полицейские, наверное, слишком молоды, чтобы помнить вермахт.[18]18
  После поражения Германии во Второй мировой войне её вооружённые силы сменили название с вермахта на бундесвер. Действие романа происходит спустя несколько десятилетий после войны.


[Закрыть] Собственно, в какой-то момент все вокруг стали слишком молоды, чтобы помнить вермахт.

Снаружи стояла полицейская машина – того же пыльно-зелёного оттенка, что и форма полицейских, с ярко-синей мигалкой на крыше и чёрными надписями «POLIZEI» на каждой двери. Полицейские принялись запихивать Руди в салон, когда рядом возник ещё один человек в форме – явно офицер, очевидно в плохом настроении и, по-видимому, желающий выслужиться.

– Итак, – произнёс высокий, худой и суровый на вид офицер, – вы его взяли.

– Да, герр обер-лейтенант, – ответил первый полицейский, становясь по стойке смирно.

– Задержан на месте преступления, – добавил второй полицейский, также вытягиваясь в струнку.

– Очень хорошо, – произнёс офицер, лёгким кивком выражая одобрение. – Просто замечательно.

Полицейские расцвели от этой скудной похвалы, застыв почти в полной неподвижности.

– Вас представят к награде, – пообещал офицер, снова кивнув, и щеки полицейских раздулись от гордости. Затем офицер добавил: – Теперь я беру дело в свои руки. Отведите его к моей машине.

– Да, герр обер-лейтенант! – хором ответили оба полицейских.

Руди тем временем прекратил свои бесполезные мольбы и уговоры и смотрел на офицера остекленевшими глазами с каким-то паническим неверием. Он даже не сопротивлялся, пока полицейские вели его по тёмному кварталу к чёрному «Мерседесу», припаркованному под уличным фонарём. Офицер коротко махнул в сторону задней двери.

– Усадите его, – сказал он.

Полицейские подчинились. Стекло задней двери было опущено, и Руди тут же высунул голову наружу, с приоткрытым от изумления ртом глядя на офицера. Тот обратился к полицейским:

– Возвращайтесь к своей работе. Удачи.

– Спасибо, герр обер-лейтенант, – дуэтом отозвались те.

Отдав честь, оба полицейских быстро вернулись к своему автомобилю и уехали. Офицер продолжал стоять на тротуаре, глядя им вслед, а Руди по-прежнему пялился из окна машины на точёное лицо офицера. Наконец, когда полицейская машина отъехала достаточно далеко, Руди тихо и неуверенно произнёс:

– Герман?

Герман дожидался, пока автомобиль полицейских не исчезнет из виду.

– Герман Мюллер? – полушёпотом повторил Руди.

– Подожди, – велел Герман. – Они могут объехать квартал и вернуться.

– Я всегда обожал тебя, Герман, – сказал Руди с широкой обаятельной улыбкой. – Ты ведь веришь мне, правда? Я всегда говорил, что ты настоящий принц. Спроси кого хочешь. Я всё время о тебе говорю. «Этот принц, – говорю я. – Герман Мюллер, настоящий принц».

– Тише, Руди.

– Тебе идёт форма. Замечательно на тебе смотрится.

Наконец, Герман убедился, что полицейские уехали с концами, быстро уселся за руль «Мерседеса» и завёл двигатель. Руди наклонился вперёд, положив руки на спинку переднего сиденья.