Текст книги "Дерево Джошуа. Группа ликвидации"

Автор книги: Дональд Гамильтон

Соавторы: Девид Джонсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

У меня было достаточно времени, чтобы при свете фар «вольво» рассмотреть его при приближении. Он был не слишком внушительных размеров и всем своим видом производил впечатление европейского щеголя. На нем была гамбургская шляпа – необходимый головной убор европейского бизнесмена – и консервативного покроя, даже по местным стандартам, темный костюм. Булавка, воткнутая в шелковый с блеском галстук, искрилась во мраке. На руках бледнели перламутровые перчатки. В начищенных башмаках я мог бы, как в зеркале, увидеть собственную физиономию – коли света было бы побольше. Разделив свою трость-меч и отбросив ненужную вторую половинку ножны, он подошел ко мне уверенным деловитым шагом.

– Убийца! – шипел он. – Porbannade mordare!

Я пока не врубился в ситуацию, так как понятия не имел, кто он такой и что его гложет, но иглоострый меч в его руке говорил сам за себя, поэтому я увернулся от первого удара и выхватил из кармана свой золингенской стали нож. Я раскрыл его, не спуская с коротышки глаз. Мне нужно было только взяться за кончик лезвия и, воспользовавшись весом тяжелой рукоятки, легким взмахом запястья с вывертом мгновенно его выпустить. Такой жест всегда производит неотразимый внешний эффект, но в то же время это очень удобно, когда надо оставить одну руку свободной, чтобы отразить внешнюю атаку.

Только теперь я разобрался, что к чему. Он был вооружен трехгранной острой пикой с неострыми краями. Так что мне следовало опасаться только острия. Надо было его подразнить и вынудить на новый выпад, извернуться, вцепиться в клинок, а потом, пока он старается удержать равновесие, сделать шаг вперед и всадить ему нож снизу вверх – распороть ему брюхо, как расстегиваешь молнию на куртке – от паха до грудины.

Иначе говоря, я слегка рассвирепел. Терпеть не могу, когда меня пугают и грозят убить, норовя насадить на пику, точно засушенную бабочку на иглу. Мысли путались: я уже подзабыл свои инструкции. Возможно, это была просто очередная проверка – вроде того псевдоизбиения, которому я подвергался в парке в центре Стокгольма. Самое главное для меня пока было сохранить в целостности все свои конечности и внутренние органы, но я уже был не в состоянии проявлять хитрость и решительность. «Ни при каких условиях ничего не предпринимай!» – вспомнился мне наказ Мака. Эта интуиция, можно сказать, имела отношение только к Каселиусу, но я догадывался: если в Вашингтоне и впрямь что-то стряслось, там не особенно обрадуются новым трупам. К тому же я был уверен, что этот разъяренный щеголь с мечом и был Каселиус, сколь бы невероятным это ни казалось.

Но прежде чем я нанес ему увечье, всю мою кровожадность как рукой сняло. Я ловко увернулся от нового удара, но при этом схватил его за грудки – нарочно сделав это очень неуклюже, – и его меч тотчас проткнул мне руку. К несчастью, оружие оказалось не настолько тупым, как я полагал. На конце все три грани сходились и были заострены – надо думать, для эффективности укола, – так что я получил полное представление об его оружии ценой двух порезанных пальцев.

Порезы жутко болели. Уворачиваясь от нацеленного на меня острия, я с трудом вспомнил, за кого должен себя выдавать и какие действия предусмотрены моей ролью. Ну, то, что я не был Мэттом, невинным фоторепортером, – это уж точно! Однако кто бы ни был мой визави, ему не удастся меня убить – или подвергнуть проверке, коли это входило в его задачу, – даже если он на это надеется. И, конечно же, я не был Мэттью, респектабельным мужем Элизабет Хелм и отцом трех маленьких Хелмов. Эта глава страница моей жизни была перевернута или будет – коль скоро вынесенный судом вердикт окончателен. И я не был Эриком, агентом Мака, хладнокровным убийцей – еще не пришла пора вытащить этого джокера из колоды, ибо я еще не настиг свою жертву, да и мне было запрещено действовать даже в том случае, если бы я ее нашел.

В моем репертуаре оставалось только роль секретаря агента Хелма, героя с крепкими кулаками, кому все нипочем; защитника демократии, чьих миловидных партнерш избивали убивали прямо у него на глазах; малость поумневшего оперативника, больше доверяющего дурацкому ножичку, нежели силе своих хилых кулачищ. Правда, было время, когда он выказывал определенное умение обращаться с некими видами оружия, ведь его бы не послали на такое задание, если бы он был совершенно беспомощным. Мне не особенно нравился этот парень: он выглядел, прямо скажу, порядочным недоумком, но у меня был свой интерес в том, чтобы он оставался цел и невредим.

– Mordare! – кричал коротышка. – Грязный убийца! Свинья!

Если он и отыгрывал номер, то вкладывал в свою игру всю душу. Он уже разошелся не на шутку. В свое время он явно занимался фехтованием, но заточенные и остроконечные орудия убийства всегда были моим коньком. С тех пор как в детстве я играл с деревянным мечом и щитом, сделанным из пустой табачной коробки, я пристрастился к стальным лезвиям. Револьвер или винтовка, в конце концов, ни для чего не годны, кроме как для убийства. А ножом, как поговаривают старые волки, когда тебе больше нечем себя занять, всегда можно, по крайней мере, поточить карандаши.

Я отер порезанную левую руку о штаны и взмахнул ножом – как раз вовремя, чтобы отбить его новый выпад мечом. В то же мгновение я сделал нырок и подхватил с земли отброшенное им оружие – видимо, для проверки, хватит ли у меня догадливости и сноровки им воспользоваться. Но у меня не было выбора. Не мог же я до утра отражать его атаки только с помощью коротенького стального клинка. Я крепко сжал его в ладони: почти тридцатидюймовая дубина с замечательным медным наконечником. Теперь в моей правой руке была палка, а в левой – нож. Я начал изображать старый итальянский танец с саблей и кинжалом. Итальянцы могли также проделывать неприятные штучки, используя плащ, который они набрасывали противнику на глаза или на меч, – но у меня не было под рукой плаща.

– Ладно, мужик, – прохрипел я. – Уж не знаю, с чего это ты так воспламенился, но если хочешь пофехтовать – давай фехтовать. В колледже у меня это неплохо получалось.

Он снова бросился на меня, но я поймал его лезвие палкой, аккуратно отвел его руку и сам сделал выпад, направив сверкающий медный наконечник прямо ему в глаза. Ему удалось спастись: в последний момент он сделал отчаянный прыжок в сторону. Наш поединок продолжался довольно долго. Давненько я не держал в руках шпаги и уже основательно подзабыл, чем отличается кварта от терции, но мое запястье оказалось куда памятливее моего мозга.

Его половинка трости-меча оказалась чуть длиннее и куда острее моей, но у меня еще был нож, и, кроме того, как я понял, он раньше явно не играл в такую игру. В современных salles des armes[4]4
  Фехтовальные-залы, школы (франц,)


[Закрыть] она уже совсем не котируется. Руки у меня были длиннее, чем у него, на несколько дюймов – преимущество вполне достаточное для компенсации различия в видах оружия, и медный наконечник моей палки был достаточно острым, чтобы выколоть ему глаз или распороть глотку.

Это было, я думаю, мрачное зрелище – на пустынном просёлке близ арктического полюса мира, но я был слишком увлечен, чтобы по достоинству оценить эту мизансцену. Танцуя, мы переместились из света фар «вольво», при этом каждый из нас старался загнать противника в наиболее освещенное место.

Чем дольше продолжался наш поединок, тем лучше у нас получалось. У коротышки были сильные запястья, и двигался он весьма проворно: когда-то он явно был неплохим рапиристом, хотя, подобно мне, теперь растратил былую ловкость. Но ему пришлось участвовать в гандикапе, противопоставив моему ножу свою ярость, реальную или притворную. Короткий, золингенской стали клинок неизменно разрушал классический рисунок его атаки, бесполезной при обороне с помощью двух клинков. Снова и снова он яростно бросался на меня, хотя ему бы надо было просто спокойно понять мою тактику. И он упрямо пытался уколоть меня прямо в сердце, в то время как ему следовало метить в мою неудачно выставленную руку.

Узел его галстука распустился, шляпа давно куда-то исчезла, ботинки запылились. Лицо его лоснилось от пота – как и мое, надо полагать. Он снова бросился на меня, и, отражая его атаку, я понял, что он теряет силы. Острие его меча ударило мимо цели. Есть старый трюк, с помощью которого, рассуждая теоретически, можно разоружить человека, если только он на него купится. Не думаю, что его когда-нибудь применяли в настоящем сражении – точно так же, как ни один техасский рейнджер не прибегал к умопомрачительным приемчикам вроде «разбойничьего переката» или «смены караула на границе»[5]5
  Характерные трюковые сцены в вестернах.


[Закрыть]. Когда на карту поставлена твоя жизнь, обычно не откалываешь театральные номера.

И все же теоретически такая возможность существовала, и он уже вполне дошел до нужной кондиции, поэтому мне надо было что-нибудь с ним сделать, не доводя дело до летального исхода. Я резко описал палкой круг против часовой стрелки – забыл точное наименование этого приема – и, подхватив меч у самого основания клинка, начал быстро вращать свое оружие.

Опытный фехтовальщик, будучи в хорошей форме, просто-напросто увернулся бы от моего клинка – в данном случае палки – и продолжал бы свою атаку, но реакция у коротышки уже притупилась: он устал и внезапное нападение застигло его врасплох. Он выронил свой меч, и, тот, описав дугу, грохнулся на дорожный гравий. Он на мгновение замер, безоружный, изумленный, и я не знал что же делать с этим несчастным теперь. Наверное, я и сам немного устал.

Я сдвинулся, но было уже поздно. То ли всхлипнув, то ли издав сдавленное рыдание, он кинулся за своим оружием. Опередив меня, он подхватил меч и снова бросился вперед, но уже не фехтовал. Он обхватил меч обеими руками и размахивал им точно дубинкой, метя мне в голову. Он рыдал от отчаяния, страха и ярости, намереваясь подсечь меня как иссохшее дерево.

Оставалось только одно, что могло спасти меня от его безумной атаки. Я бы мог его запросто убить, поскольку он раскрылся, подняв руки над головой. Так что, сделав один прямой резкий выпад, я бы вонзил медный наконечник прямо ему в горло – но мне было запрещено убивать. «Ни при каких условиях. Это приказ. Это приказ». И вдруг у меня оказалось сразу несколько орудий. Обе мои руки заняты и надо было от чего-то избавиться, чтобы взять его живым, хотя эта перспектива казалась не более приятной, чем снимать с дерева извивающуюся и скалящуюся рысь.

Я отразил удар меча, который, нанеси его коротышка удачнее, раскроил бы мне череп – даже если бы меч и не имел трех острых граней. Бросив палку и нож, я обхватил коротышку обеими руками, стальным объятием стиснул его (если бы ему удалось вырваться, он бы меня в мгновение ока пронзил своим мечом) и ударил изо всех сил коленом ему в пах. Он перегнулся пополам, и я огрел его по затылку, но не ребром ладони – чтобы перебить ему шейные позвонки, а просто кулаком, точно молотом, чтобы он плюхнулся на дорогу. Он упал и свернулся в клубок, как дитя обхватив себя за ушибленное место.

Тяжело дыша, я поднял свой нож, потом подобрал его меч и трость-ножны и соединил обе половинки. Трость-меч представляла собой образец изумительного мастерства: место разъема не было заметно. Я нашел гамбургскую шляпу, отряхнул ее от пыли и принес коротышке, все еще недвижно лежащему на дороге. Моя левая рука болела, и мне его было совсем не жаль, хотя, надо честно признать, он выдал чертовски лихой сольный номер. Вот только еще предстояло выяснить, была ли это подлинная драма или шутовская комедия. Я склонился над ним и услышал стон. Я различил имя и нагнулся еще ниже.

– Сара, – хныкал он. – Я сделал все, что мог, Сара. Прости меня! – Потом он взглянул на меня. – Я готов, – произнес он внятно. – Если бы я был чуть повыше ростом… да покрепче… Но я готов. Убей меня, убийца, как ты убил ее!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мы долго выясняли отношения. Окончательно смирившись с мыслью, что ему не удастся геройски погибнуть от моей руки, коротышка сообщил мне, что он жених Сары Аундгрен. Рауль Карлссон из торгового дома «Карлссон – Леклэр, дамская одежда: Стокгольм – Париж – Лондон – Рим». Он познакомился с Сарой в ее магазинчике готового платья, куда пришел по делам фирмы, и у них завязался роман.

Однако в последнее время его стало беспокоить состояние Сары. Казалось, ее что-то угнетало, она была печальной. И вот когда она не пришла как-то на назначенную встречу к обеду, а потом в тот же день позвонила ему из какого-то отеля, чтобы отказаться от ужина, сославшись на весьма неубедительную причину, он решил отправиться туда, чтобы самому во всем разобраться… Ну, по правде сказать, он начал за ней шпионить. Ради ее же блага, конечно, а вовсе не потому, что он ревновал. Он просто хотел узнать, что ее тревожит и может ли он ей чем-либо помочь.

Тайно наблюдая за ней в вестибюле отеля, где она кого-то дожидалась, он скоро понял, что она, в свою очередь, тоже за кем-то наблюдает. Он заметил, как я спустился в вестибюль с Лу Тейлор. Сара двинулась за нами, а он – за Сарой. После ужина он проследовал за нами обратно в отель. Потом Сара села в свою машину и поехала к парку. Он преследовал ее до самого парка. Она ускользнула от него, пока он искал удобное место, где можно было бы оставить «форд». Когда он вернулся к автостоянке пешком, ее новенький «фольксваген» все еще стоял там – пустой.

Он дожидался ее возвращения, спрятавшись в кустах. Он увидел, как она вернулась к машине вместе со мной. Мы с ней долго беседовали – как ему показалось, разговор был не слишком дружелюбный. Я внезапно вылез из машины и исчез во тьме. И почти сразу же, точно по моему приказу, появились двое мужчин. Они выволокли Сару из машины и повели в ту сторону, куда я удалился. Карлссон устремился за ней, продираясь сквозь заросли, и вдруг за деревьями раздались выстрелы. Он выскочил на поляну и увидел меня: выглядел я весьма зловеще. У моих ног лежала его возлюбленная Сара, зверски избитая, застреленная… Он бросился было к нам, но в это время подъехали полицейские…

– Почему же вы им не рассказали обо мне? – спросил я, выслушав его рассказ.

Он выразительно передернул плечами:

– Они бы упекли вас в тюрьму, и там бы я до вас не добрался. Я едва с ума не сошел от горя и гнева. Я сам хотел наказать вас, а не отдавать в руки идиотам-полицейским. – Помолчав, он продолжал: – Я скрылся. Я узнал ваше имя в отеле, где вы остановились. Когда вы шли утром из отеля, мне было нетрудно определить ваш маршрут, и я отправился вслед за вами.

– Вооружившись тростью-мечом, – заметил я сухо.

Он снова передернул плечами:

– У нас пистолеты не столь общедоступны, как в вашей стране, герр Хелм. Это единственное оружие, которое у меня есть. Мне казалось, его будет достаточно, чтобы справиться с вами. Я и не предполагал столкнуться с фехтовальщиком с американским паспортом в кармане, – он криво усмехнулся. – А вы ловко фехтуете, сэр, но вот этот ваш короткий нож – не думаю, что это было честно с вашей стороны. – Он помолчал. – Вы не могли бы мне рассказать об этом тайном деле, в– котором была замешана Сара и которое привело ее к смерти? Вы не можете сказать, кто убил ее?

– Нет, – ответил я, – но могу вас заверить: об ее убийце должным образом позаботятся.

Это было, конечно, слишком сильно сказано человеком, чьи руки были связаны официальными инструкциями, но мне надо было хоть что-то сказать и поскорее отделаться от этого маленького непоседы. Ситуация и так была слишком сложной, чтобы позволить ей еще более усугубиться из-за активности мстительного дилетанта. Я в конце концов вырвал из него обещание вернуться в Стокгольм и предоставить мне свободу решать и действовать самому. Я записал его адрес и домашний телефон и пообещал проинформировать его, когда я разузнаю что-то важное. Я подождал, пока он сядет в свою большую американскую машину и укатит. Потом я забрался в свой крошечный «вольво» и вернулся к себе в отель. Я заклеил пластырем порезы на пальцах и лег спать.

Утром я позавтракал в дальнем углу гостиничного ресторана, где за столиком сидели двое железнодорожных рабочих и парочка туристов из Норвегии – их язык звучит для шведского уха как сильно искаженный шведский. За окном занялся ясный осенний день – это идеальные условия для фотосъемок. Я попивал кофе, ковырял вилкой содержимое своей тарелки и размышлял о мистере Рауле Карлссоне, – о котором и думать-то не стоило, – просто чтобы убить время. Если коротышка меня дурачит, я об этом узнаю, как только Вэнс подготовит свой рапорт, а я надеялся получить его через день-два.

На мой столик упала чья-то тень.

– Вы думаете о чем-то очень важном? – спросила Лу Тейлор. – Если так, я могу уйти.

Я встал и отодвинул для нее стул. На Лу была все та же ржаво-коричневая юбка, тот же, что и вчера, свитер и те же грубые ботинки.

Через руку у нее было перекинуто шинельного покроя пальто, которое она сразу повесила на спинку стула. На мой взгляд, шинель неплохо смотрится на Алане Лэжже и очень неплохо – на Марлен Дитрих, но Лу Тейлор не имела к ним отношения.

Она улыбнулась мне, но ее улыбка тотчас угасла.

– Что с вашей рукой?

Я взглянул на свои заклеенные пластырем пальцы:

– Порезался. Уронил стакан и порезался, когда подбирал осколки.

– Мне кажется, лучше вам найти себе другую девочку, – сказала она сухо.

Я нахмурился:

– Это еще что значит? Вы что, решили уехать?

– О, я не себя имела в виду! – ответила она с коротким смешком. – Я имела в виду вашу ночную подружку: она, видно, недотрога! Вчера синяк под глазом, сегодня два пальца порезаны – или, может быть, она в порыве страсти вас укусила?

– Перестаньте говорить пошлости!

– Ну хорошо, чем же вы, интересно, занимаетесь по ночам, если наутро цоявляетесь весь избитый. Неужели это не девушка? Тайная жизнь Мэттью Хелма… Хелм? – повторила она. – Это шведская фамилия?

– Можно сказать, да. Раньше она звучала еще более изысканно, но папа укоротил ее так, чтобы даже янки сумели ее выговорить.

– Мне казалось, в вас есть немного скандинавской крови, иначе вы бы не стали так спокойно поедать это блюдо. Рыба на завтрак – о Боже! – она взглянула на свои часики. – Ну, нам надо поторапливаться – через десять минут они будут здесь. Как вы думаете, я успею еще заказать чашку кофе и тост? «Rostat brod», как его здесь называют. Это буквально означает «поджаренный хлеб».

Ее трудно было понять Если она работает на тех, то она и впрямь молодчина. Ей же должны были доложить, что я говорю по-шведски вполне сносно, но она, тем не менее, не моргнув глазом, дает мне урок языка, на котором говорили мои предки, точно так же, как учила меня метрической системе мер накануне. Что ж, всегда приятно иметь дело с людьми, знающими толк в своем деле.

Посланная компанией машина прибыла вовремя – она оказалась длинным черным «крайслером» – лимузином. За рулем сидел господин средних лет в кепке шофера, а рядом с ним малый по имени Линдстрем, которому вменялось отвечать на наши вопросы и оберегать от всевозможных неприятностей. Оба помогли мне загрузить мои фотопринадлежности на заднее сиденье. Потом мы поехали к главному входу прииска – это было в миле от отеля, – и с некоторыми формальностями были допущены через проходную на территорию. Мы поехали по дороге, огибающей гору Кирннаваара – «ваара» по-фински значит «гора», сообщила мне Лу. Во многих местных географических названиях отразилось финское влияние, сказала она, поскольку до границы отсюда меньше ста миль.

Гора была не такая, как пик Пайка[6]6
  Одна из высочайших гор Северной Америки.


[Закрыть], но, тем не менее, производила весьма внушительное впечатление. Почти у самой вершины мы остановились неподалеку от плато, напоминающего смотровые площадки на туристских горных маршрутах, которые часто встречаются у нас в Штатах. Здесь было ветрено и холодно, и, куда ни кинь взгляд, открывался чудесный вид. Далеко к востоку мы увидели арктический пейзаж, в осенних тонах, который простирался до самого горизонта безо всяких признаков цивилизации, кроме небольшого городка, распростершегося у нас под ногами. А устремив взгляд к западу, мы увидели рукотворный каньон, вырубленный в горном массиве.

Прямо из середины гигантской горы был вырезан ломоть породы – так дантист пропиливает зуб, прежде чем надеть на него коронку. Самое забавное, что место показалось мне знакомым.

Дома, в Штатах, я видел немало подобных каньонов, и цветом и формой точно таких же, как этот. Если бы не хозяйственные постройки и не машины, прилепившиеся ко дну, я мог бы принять это ущелье за один из каньонов реки Сан-Хуан, или Солт-ривер, или даже за какой-нибудь живописный утолок в бассейне Рио-Гранде. Зрелище было тем более впечатляющим, если учесть, что ущелье было, можно сказать, вырыто голыми руками.

Я приступил к своей работе под аккомпанемент лекции Линдстрема относительно технических аспектов горнорудных разработок, известных мне из статьи Лу. Мы должны были снимать взрыв, намеченный на десять утра. Каждое утро и каждый вечер здесь взрывают двухсоткилограммовый заряд динамита, чтобы разрушить горную породу, которую потом собирает экскаватор. Иметь дело с двумястами килограммами, сообщила мне Лу, куда удобнее, чем с четырьмястами – такое количество пыли и осколков, что кадр может получиться очень эффектным. Когда дым рассеялся, мы спустились вниз, и я целый день фотографировал туннели, железнодорожные колеи, постройки, механизмы и горы добытой руды во всех ракурсах.

Дважды нас тревожили официальные лица, которые, подходя к нам, предупреждали, что фотосъемка в этих священных пределах запрещена, но Лу позаботилась о соответствующем tillstand, то бишь разрешении, поэтому работники службы безопасности были принуждены в смущении удалиться. Мне пришлось целиком положиться на девушку. Она полностью владела ситуацией. Она также в точности знала, что ей надо, и не стеснялась прямо об этом говорить. Мне оставалось только наводить объектив в нужном направлении и нажимать на кнопочку. Так я работать не привык, но я смирился, довольствуясь возможностью делать лишний кадр всякий раз, когда она, похоже, не замечала какого-нибудь особенно живописного вида.

День был трудный, и я радовался, что нахожусь в хорошей форме. Она же не ведала усталости. К вечеру – если не считать того, что весь ее костюм покрылся толстым слоем пыли, а чулок поехал в результате досадного столкновения с каким-то механизмом, за что герр Линдстрем долго и велеречиво извинялся, – она выглядела свеженькой, точно персик на ветке.

– Ну что ж, неплохое начало, – сказала она весело, помогая мне собрать мою аппаратуру после отъезда лимузина. – Если погода продержится, завтра мы здесь все закончим. Потом мы потратим еще день на маленькие поселки в округе и отправимся в обратный путь вдоль железнодорожного полотна к Лулио. Там есть местечко под названием Стора Мальмбергет, что значит «Большая Рудная Гора» – не правда ли, чудесное название? И я хочу, чтобы вы сфотографировали доки в Лулио. Летом вся добытая руда отправляется через этот порт, а далее по Балтике сухогрузами, но когда море осенью замерзает, им приходится отправлять руду железной дорогой через горы в Нарвик. Нарвик весь год остается незамерзающим из-за Гольфстрима. Мы вернемся сюда и закончим всю работу, когда сделаем последние снимки приисковых разработок с этой стороны. Надеюсь, что погода будет нам благоприятствовать. Сегодня отличный денек, правда?

Говорила она с воодушевлением и энтузиазмом, точно только что пробудилась после сладкого сна. Она говорила так, словно эта статья была самым главным событием в ее жизни. Трудно было раскусить эту девчонку.

– Да, – согласился я, – день и в самом деле замечательный.

Мы стояли перед дверью моего номера. Я отпер замок и втащил аппаратуру в прихожую, а потом освободил Лу от ноши.

– Спасибо огромное за помощь. Не хотите чего-нибудь выпить?

Она покачала головой:

– Нет, благодарю. Позвольте дать совет – вам тоже не следует сейчас пить… Мы должны быть на ужине… – она посмотрела на часы, – через двадцать минут, и если вы имеете представление о том, что такое шведские званые ужины – а вы, как мне кажется, не в курсе, – то вам не стоит принимать что-либо для разогрева. Коктейли нам вряд ли предложат, но это, вероятно, единственный алкогольный напиток, который там будет в дефиците. Так что мужайтесь, приятель, и готовьтесь!

– Слушаю, мэм, – сказал я покорно и пошел наводить на себя лоск перед столь тяжким испытанием.