Текст книги "Строптивая"
Автор книги: Доминик Данн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
– Да, я знаю.
– Хотя это все разговоры. Реза Балбенкян не обидит и мухи. Если муха не укусит.
Филипп не был в этом уверен, но ответил: – Я уверен.
– Убийство обходится слишком дорого, но еще дороже переломать кому-то руки и ноги, потому что пострадавший может опознать вас, – сказал Жюль.
– Какой интересной информацией ты обладаешь, Жюль, – сказала Паулина.
– Реза, как вы знаете, – продолжал Жюль, обращаясь к Филиппу, – оказался единственным, кто не попал в тюрьму.
– Да, я знаю, – ответил Филипп. – Он не попал в тюрьму, потому что дал показания против бывших его партнеров.
Жюль посмотрел на Филиппа.
– Поторопитесь довести до ушей Резы, что вы были здесь на обеде, – сказал он, фыркнув от удовольствия при этой мысли.
– Его это разозлит?
– Если даже разозлит, то он не скажет ни слова.
На минуту воцарилось молчание. Затем Паулина сказала:
– Если вы поменяете гостиницу или снимете квартиру, Филипп, то сообщите об этом мисс Мейпл.
– Мисс Мейпл?
– Вы встретили ее, когда пришли сюда, у книги для гостей. Она – секретарь Жюля. Мне бы хотелось, чтобы она была в курсе, как связаться с вами.
Филипп понял, что выдержал проверку. Его собираются приглашать и в дальнейшем.
– Паулина, – сказал Жюль, кивнув головой в сторону комнаты, где звучала музыка, как бы напоминая о возвращении к гостям. Она взяла его под руку.
– Попроси оркестр не играть так громко, Жюль. Гости не слышат друг друга. Помнишь, что случилось на вечере у Роуз? Музыка была такой громкой, что все разошлись к одиннадцати часам, даже не отведав торта, приготовленного для дня рождения.
– Все потому, что Роуз нагрузилась и забыла приказать вынести торт, – сказал Жюль.
– О, дорогой, ты не должен так говорить, – сказала, хихикнув, Паулина. – Бедняжка Роуз, она умрет, ели узнает, что ты о ней так говоришь.
– Не позволяй ей возвращаться домой одной на машине, – сказал Жюль. – В таком состоянии она вообще не может управлять машиной.
– Я уже сказала Блонделл, чтобы она приготовила для нее комнату для гостей, – сказала Паулина.
Жюль погладил ей руку в знак одобрения.
– Кто-то поцеловал тебя, – сказала Паулина. Она вынула из нагрудного кармашка его пиджака платок, послюнявила и вытерла помаду с его щеки.
– Роуз, – сказал он с гримасой.
Паулина рассмеялась и положила платок обратно. Жюль тоже рассмеялся, и они направились к гостям. Филипп наблюдал за ними. Как бы изыскано ни было их существование, подумал Филипп, но они женаты, они супруги, преданные друг другу, связанные узами многолетнего брака. Такого супружества Филипп желал и себе.
* * *
Когда Филипп вернулся к своему столу, Камиллы Ибери на месте не было. Он посмотрел на танцующих и увидел ее, кружащуюся в паре с высоким, смуглым мужчиной, очень загорелым, отличным танцором. Филиппу пришло в голову сравнение: танцует, как инструктор по танцам. Мужчина двигался слишком элегантно, слишком гладко, его левое плечо картинно и ловко поднималось, когда он вел Камиллу среди танцующих. Камилла беспечно смеялась, и Филипп, к собственному удивлению, почувствовал приступ ревности, хотя их знакомство с Камиллой было мимолетным.
Рядом с ним Роуз Кливеден, совершенно пьяная, размахивала руками, пытаясь дирижировать оркестром, в то время как красное вино из опрокинутого бокала капало на ее голубое атласное платье. Филипп прикинул, что Роуз лет пятьдесят, хотя она выглядела старше в пьяном состоянии, и, вероятно, была "хороша в двадцать, тридцать и даже сорок лет.
Как бы почувствовав, что он думает о ней, Роуз сказала:
– Тусклый свет вагона все еще подходит мне. Филипп от смущения рассмеялся.
– Ну же, чертово пятно, исчезай, – проговорила Роуз, окуная пальцы в бокал с водой и затем энергично стирая пятно с платья.
– Что вы пролили? – спросил Филипп.
– Красное вино, – ответила Роуз.
– Пролили такое прекрасное вино, – сказал Филипп. – С аукциона Брешани. «Шато-Марго». Квинтэссенцию «Бордо» восемьдесят пятого года.
– Клизму из него делать, вот оно что, – сказала Роуз. В уголке ее рта висела сигарета. Она взяла ее и потушила в остатках сахара на дне серебряной чашки, перепутав ее с пепельницей.
– Роуз, посмотрите, что вы наделали! – закричала дама, сидевшая по другую сторону стола. В этой компании Роуз хорошо знали и находили выходки Роуз, когда она напьется, очень смешными.
Роуз, не обращая внимания, продолжала говорить:
– Платье стоит уйму денег, первый раз надела, купила для приема у Паулины.
Она отколола и опять кое-как приколола бриллиантовую брошь над левой грудью. Она носила старинные украшения с большими камнями и оправой, которые никак не сочетались с новой модой.
– Боже, почему я должна следовать моде? – обычно отвечала она, выражая непонимание по поводу замечаний о ее украшениях. И затем объясняла, что украшения достались ей от бабушки или матери, от тети Минни Маккомбер или тетушки Милдред Уеймаут, а потому она дорожит ими.
– Кто такой Киппи? – неожиданно спросил Филипп.
– Трудный ребенок. Проблемы клептомании. Все магазины в Вествуде и в Беверли-Хиллз были настороже.
– Я не знал, что у них есть сын.
– Не у них, а у Паулины. Чертовски красив. От ее первого брака с этим дураком Джонни Петуортом.
– Никогда не слышал о Джоне Петуорте.
– Они зовут его Джонни. Они упрятали Киппи где-то во Франции, лечиться от наркомании, так я думаю. Он обрюхатил дочь Мэдж Уайт, когда им было только по четырнадцать лет. О, какую суматоху тогда устроили!
– Он здесь, – сказал Филипп.
– На вечере?
– Нет, в Лос-Анджелесе.
– Киппи здесь? – Роуз казалась очень удивленной.
В этот момент Паулина проходила мимо столика, где сидели Роуз и Филипп, в компании Фей Конверс и бывшей первой леди.
– Паулина! – позвала ее Роуз.
– О, пожалуйста, – быстро проговорил Филипп, не желая, чтобы Паулина подумала, что они обсуждали ее.
– Я хочу спросить Паулину о Киппи, – сказала Роуз. Она поднялась, чтобы пойти за Паулиной.
– Не хотите ли потанцевать, миссис Кливеден? – спросил он, вскакивая и подавая ей руку.
– Не могу, хотя лучшей партнерши, чем я, вы не встречали.
– Тогда почему же не можете танцевать?
– Сломала палец на ноге. Давайте лучше посидим и поговорим, а то Камилла весь вечер вас монополизировала. Этот сукин сын Гектор отделался от меня, вы слышали? Поменял карточки мест.
– Да, да, вы говорили мне, – сказал Филипп, которому не хотелось еще раз выслушивать эту историю.
– Он взбесился оттого, что оркестр так громко играл на вечере, который я устроила в честь его дня рождения. Все разошлись по домам еще до того, как вынесли праздничный торт, и никто не спел ему «Счастливого дня рождения». А он любит быть в центре внимания. Вот почему он со мной не разговаривает, – рассказывала Роуз.
– Я думаю, что это не главная проблема в жизни, – сказал Филипп.
Роуз с удивлением и очень внимательно посмотрела на Филиппа.
– Не подадите ли вы мне ту бутылку красного вина? Если ждать, когда официант нальет тебе, то придется сидеть без выпивки целый час. А теперь, поскольку мои проблемы вы считаете неважными, о чем бы вы хотели поговорить?
Оглянувшись, она заметила, что Паулина возвращается.
– О, Паулина, – позвала она.
– Миссис Кливеден, расскажите мне, что из себя представлял этот волокита Джек Кеннеди? – спросил Филипп, стараясь отвлечь ее от разговора с Паулиной.
– О, изумительный, просто изумительный, – сказала Роуз. Она наклонилась к нему, сосредоточив все внимание на Филиппе. – Он был такой красивый. И такой внимательный. И очень страстный. Пока не получит свое. После этого к нему лучше не прикасайся, терпеть этого не мог, никаких нежных чувств, и это в тот момент, когда его партнерша больше всего нуждается в них, когда все кончается, физическое влечение я имею в виду. Я положила руку ему на спину, когда он надевал ботинки, а он как отпрянет от меня. Все потому, что это для ирландских католиков – грех. Они все испытывают его, все эти ирландцы.
И тут вдруг она посмотрела на Филиппа и схватила его карточку.
– Кто вы? Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?
– Ну вот, доставил тебя прямо к столу, – сказал черноволосый мужчина, подавая стул Камилле Ибери. – Никогда мне не нравились фиолетовые цветы, но посмотри, как Паулина замечательно аранжировала их, смешав с розовыми. Замечательно.
– Ты – дерьмо, Гектор Парадизо, – заносчиво произнесла Роуз.
Гектор сделал вид, что не замечает Роуз.
– Гектор, это – Филипп Квиннелл, я тебе о нем рассказывала. Гектор Парадизо, познакомьтесь.
– Рад познакомиться, – сказал Гектор. – О, посмотри, Паулина вернулась. Я обещал ей этот танец.
И он исчез.
– Мне кажется, вы хотели потанцевать со мной, – сказала Камилла, взяв Филиппа за руку. – Вы не возражаете, Роуз, если я одолжу у вас мистера Квиннелла?
Она чуть ли не силой заставила его встать со стула и повела в круг танцующих.
– Думаю, Роуз начнет вот-вот тошнить, так что давайте держаться пока подальше, тем более что помочь ей ничем не можем.
– Как я понял, латино, который кружил вас, и есть тот подтасовщик карточек Гектор Парадизо? – спросил Филипп, когда они начали танцевать.
– Да, это Гектор. Он один из тех, кто никогда не пропускает танцы, – ответила Камилла.
– Создается впечатление, что все дамы в восторге от Гектора, – сказал Филипп.
– Да, в какой-то степени, – согласилась Камилла, – Он и Роуз в данный момент не разговаривают, но они лучшие друзья.
– Я понял. У нее сломан палец ноги.
– Роуз постоянно что-нибудь ломает. Много падает.
– И что они находят в Гекторе? – поинтересовался Филипп.
– На самом деле он – любимчик Паулины. Паулина обожает его. Он ее смешит и пересказывает все сплетни. Поговаривают, что Гектор влюблен в Паулину, но я не думаю. Они просто близкие друзья, – сказала Камилла.
– Сдается мне, что, несмотря на весь латиноамериканский шарм и ча-ча-ча, он ведет сложную жизнь.
– Думаю, будет честно, если признаюсь, что Гектор Парадизо – мой дядя.
– О, Боже! Второй раз за пятнадцать минут я попадаю впросак. Хотите вернуться к столику?
– Нет, но я не буду возражать, если вы будете танцевать ближе ко мне. Вот так, теперь хорошо. Я предполагала вернуться домой с Роуз, но и подумать боюсь ехать с ней в машине с горы, когда она в таком состоянии.
– Не стоит беспокоится. Она остается на ночь здесь. Блонделл уже приготовила для нее постель в комнате для гостей.
– Для новичка вы знаете слишком много.
– Что верно, то верно.
– И вы довольно хорошо танцуете, – сказала она.
– Благодарю.
– Я попросила дядю Гектора отвезти меня домой, но он сказал, что хочет остаться до конца и обсудить вечеринку с Паулиной, – сказала Камилла.
– Только между нами, думаю Паулина и Жюль хотят остаться одни, когда кончится вечер, – сказал Филипп. – Киппи вернулся в город.
– Киппи? Неужели? Откуда вы знаете?
– Просто знаю.
Камилла покачала головой, глядя на него, но не пропустила своего па в танце.
– Может быть, у Гектора позднее свидание, и он не захотел мне сказать об этом. Это не в первый раз. Господь знает, где Гектор бывает, когда кончаются вечеринки.
– Расскажите мне о Киппи.
– Красивый. Волосы слишком длинные, во всяком случае, были, когда я его в последний раз видела. Всегда с ним неприятности. Дочь Мэйдж Уайт забеременела от него, когда им было только четырнадцать лет. О, что за суматоха тогда поднялась! Принимает наркотики. Или принимал, не знаю, как сейчас. Он лечится в клинике, где-то во Франции, – сказала Камилла.
Именно такой ответ Филипп хотел от нее услышать.
– Без лишних слов, – сказал он.
– Что?
– Ваш ответ.
– Благодарю.
– Сколько лет?
– Киппи?
– Да.
– Думаю, ему было три или четыре года, когда Паулина вышла замуж за Жюля.
– Следовательно, сейчас ему двадцать пять или двадцать шесть, – сказал он.
– Откуда вдруг такой интерес к Киппи?
– Вы знаете? Я не знаю, – сказал он, и оба рассмеялись.
Они продолжали танцевать. Позади них Жюль и несколько гостей помогали Роуз, которая громко распевала песню о «Камелоте», как можно изящнее добраться до выхода. Блонделл, служанка Паулины, ждала ее у дверей комнаты. И тут Филипп вспомнил о своем дне рождения.
– Который час? – спросил он.
– Полночь, – ответила Камилла. – Только не говорите мне, что вы слишком задержались, что вам надо вставать в три утра, а потому надо идти домой. Ненавижу эти истории об опоздании.
Филипп рассмеялся.
– Не собирался говорить ничего подобного. Напротив, хочу сказать совсем другое.
– Что же? – спросила Камилла.
– Как насчет виски с содовой у вас дома?
– О, искуситель!
– Ну, так как?
– Мне действительно надо ехать домой, – сказала она, отстранив голову от его щеки и посмотрев на него.
– Я так надеялся, что вы скажете это, – сказал Филипп.
Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета N 1.
«Я была очень довольна, что стала его любовницей. У парня была жена. Я это понимала. Проворачивать то, что делала его жена, я не умела: все эти приемы, вся эта роскошь. Для его положения ему нужна была такая жена. Но я умела делать то, чего его жена не умела. Я имею в виду то, что парень в постели был бешеный, как бык. Не многие девушки могут справиться с этим. Я могла. Ну, ты понимаешь, мы все хороши в чем-то одном. Так вот, я отлично справляюсь именно с этим».
ГЛАВА 2
Жюль Мендельсон обычно вставал в пять утра и в половине шестого, когда было еще темно, принимал парикмахера Уилли, который приходил ежедневно брить его. Этот утренний ритуал Уилли выполнял в течение двадцати пяти лет, за что был щедро вознагражден небольшой, но очень прибыльной парикмахерской на бульваре Сансет, содержащейся за счет Жюля. Уилли никогда не заговаривал первым, так было заведено, потому что Жюль во время бритья предпочитал обдумывать предстоящие в этот день дела. Исключения делались только в те дни, когда Уилли стриг волосы; тогда мужчины обменивались мнениями о результатах бейсбольных и футбольных матчей, поскольку оба были спортивными фанатами.
У Жюля выработалась привычка уезжать из «Облаков» в свой офис в шесть утра, чтобы успеть до начала рабочего дня переговорить по телефону с компаньонами в Нью-Йорке, когда открывались фондовые биржи, а также с партнерами в Лондоне. Неизменно, в одиннадцать вечера, обменявшись взглядами с Паулиной, он исчезал, ни с кем не попрощавшись, чтобы не нарушать атмосферу приемов, и Паулина одна справлялась с гостями, пока последний из них не уходил. Обычно последним гостем был Гектор Парадизо. Ему нравилось обходить с Паулиной опустевшие комнаты, гася свечи и проверяя, все ли пепельницы приведены в порядок слугами. Затем они, по уже сложившейся привычке, садились в библиотеке под «Белыми розами» Ван Гога, чтобы выпить последний бокал шампанского и обсудить каждую деталь прошедшего вечера. Они оба наслаждались этим ритуалом и каждый раз ждали его, как прекрасное завершение прошедшего вечера. Поэтому Гектор удивился, когда, загасив последнюю свечу, Паулина сказала ему, что у нее болит голова: «Просто смертельно, дорогой», – и направилась прямо в спальню, отказавшись и от полуночной беседы, и от бокала шампанского. Гектор очень хотел сообщить ей что-то важное, а она умолчала о возвращении Киппи в город.
Гектор Парадизо любил Паулину Мендельсон, хотя никогда не претендовал на роль любовника. У них сложились отношения, понятные им обоим, хотя вслух они никогда их не обсуждали. Никогда Гектор не бывал так счастлив, как в те вечера, что они проводили вместе. Их периодичность возрастала, когда Жюль был очень занят работой или уезжал из города. Тогда Гектор брал на себя обязанность постоянного спутника Паулины на благотворительных мероприятиях, на открытиях выставок в музее, на балетных и оперных премьерах. Фотографы постоянно роились вокруг Паулины Мендельсон, достигшей статуса знаменитости в глазах прессы, писавшей о ней в колонках светской жизни и моды. В такие моменты Гектор стоял рядом с ней, широко улыбаясь, иногда даже приветствовал журналистов взмахом руки, считая, что внимание прессы относится также и к нему как представителю семьи, занимающей достойное место в истории города.
Возвращаясь на машине после вечера у Мендельсонов, Гектор не уставал восхищаться Паулиной, находя ее верхом совершенства. Гектор был сплетником. Об этом знали все, а лучше всех Паулина, но всем было также известно, что он никогда не сплетничает о Паулине. Высшим мерилом преданности Гектора Паулине было то, что он ни одной душе ни разу не намекнул о том, что знает об отношениях Жюля Мендельсона и Фло Марч.
Жизнь Гектора была поделена на две резко отличающиеся друг от друга части; люди, знавшие его в одной ипостаси, представления не имели, как он существует в другой. Высокий, подвижный, лысеющий, в отличной форме, он выглядел моложе своих сорока восьми лет. Он принадлежал к той редкой породе мужчин, чья внешность тем больше облагораживается, чем меньше волос остается на голове. «Танцы, – обычно говаривал он, – помогают сохранить талию стройной, или почти такой же стройной, как в двадцать пять лет», хотя занятия теннисом, в который он каждую неделю играл на корте Роуз Кливеден, тоже немало тому способствовали. В глазах людей он всегда воспринимался как потомок знатной испанской семьи землевладельцев, вроде Сепульведа или Фигуэра, в честь которых были названы главные бульвары города в знак признания их вклада в основание города. Он зачастую испытывал удовольствие, когда слышал, как какой-нибудь незнакомец, услышав его фамилию, спрашивал: «Как в названии бульвара Парадизо, что ведет к аэропорту?»
Состояние, которым когда-то обладала его семья, уже давно улетучилось, но он продолжал жить более чем комфортабельно, на проценты от ценных бумаг, которые ему оставила сестра, Тельма Уортингтон, мать Камиллы Ибери. Тельма покончила с собой более десяти лет назад из-за неудачной любовной связи. Его небольшой, но благоустроенный дом на Хамминг-Берд Уэй, между Ориоул и Траш на Голливудских холмах, фотографировали для одного из журналов по домоводству. Здесь в течение многих лет собирались гости на коктейль. Гектор нередко говорил, что его дом – один из немногих мест, где встречаются представители разнообразных слоев города. Это в действительности было так, но встречались они не в одно и то же время.
Если кто-то хотел узнать об обществе Лос-Анджелеса, то непременно обращался к Гектору. Он знал ответы на все вопросы, потому что знал всех, и если даже с кем-то не был знаком, то все равно знал о нем все. «Мы можем знать не все, но мы знаем тех, кто знает других», – любил говаривать он. Гектор знал о связях старых семей города во многих поколениях. Как, например, о Бронуин Доухени, матери Каролин Филиппс, дожившей до девяносто одного года, чьи похороны должны были состояться на следующий день в епископальной церкви Всех Святых в Беверли-Хиллз. «Девичья фамилия Бронуин—Паркхерст, – рассказывал он своему другу Сирилу Рэтбоуну, который писал для светской колонки в «Малхоллэнд», рассказывал так, словно щелкал орешки. – Она была второй дочерью судьи Паркхерста. Ее дед построил тот огромный – во французском стиле – дом на бульваре Уэста Эдамса, в котором сейчас находится Центр церкви Света Небесного. Теперь этот район черный, ты знаешь. Когда я был ребенком, то часто ходил в этот дом на дни рождения Каролины, а затем семья переехала на Хэнкок-Парк. Далее. Первый муж Броунин, который не был, я повторяю, не был настоящим отцом Каролины, но это другая история, звался Монро Уиттьер, а когда Монро умер, она вышла замуж за Джастина Малхоллэнда, который растратил деньги. Ты помнишь эту историю? Джастин Малхоллэнд, умерший в тюрьме, был двоюродным братом Роуз Кливеден». Когда Гектор не танцевал, то мог вести подобные разговоры часами, чем он и занимался, когда проводил вечера с людьми, с которыми вырос, но надо отметить, что на эти разговоры уходила только часть вечера, до полуночи. Кроме того, многие годы он был известен как человек, ведущий первую пару на открытии бала, а также как наставник дебютанток, которых он учил делать низкий реверанс во время бала в «Лас Мадринас», где дочери элиты Лос-Анджелеса впервые представлялись обществу.
После полуночи Гектор Парадизо вел совершенно другую жизнь, узнав о которой некоторые его друзья впали бы в шок. Даже такие осведомленные друзья, как чета Мендельсонов, не догадывались о степени извращенности его ночных похождений, когда он искал незнакомцев, готовых на поцелуй за плату. Хотя они могли подозревать, что в жизни Гектора существует другая сторона, ведь он никогда не был женат, но об этом никто и никогда не заикался, даже такие друзья, как Роуз Кливеден, часто находящаяся с ним в состоянии войны, но намеревавшаяся оставить ему в пожизненное пользование доходы от своего состояния, приведись ей умереть раньше него. Когда-то в юности в его жизни были женщины, например: актриса Астрид Вартан, бывшая звезда конькобежного спорта, с которой он был помолвлен. И с Роуз Кливеден у него был короткий роман. Роуз, которая никогда не лезла за словом в карман, потом рассказывала, что его «хозяйство», как она это называла, было минимальным – «розовый бутон, дорогая, не более того», но зато он был искусен на слова. После полуночи Гектор посещал места, о которых его друзья из высшего света даже не слышали. Одним из подобных мест, но более респектабельным, чем те, что он изредка посещал, было «Мисс Гарбо».
«Мисс Гарбо» – ночной клуб-кабаре, расположенный на улочке в Западном Голливуде, называемой Астопово, между бульваром Санта-Моника и Авеню Мелроуз. Гектор, никогда не забывавший о своем положении, хотя в подобных районах города он едва ли мог столкнуться с людьми, которых знал по своей другой жизни, припарковывал сам свой «мерседес» на свободное место на стоянке вместо того, чтобы оставить машину на попечение служащего клуба, с тем, чтобы ему, покидая клуб, не пришлось стоять у дверей кабаре, да еще со спутником, подозрительно одетым, и ждать, когда ему подгонят автомобиль. Педантичный в вопросах социального положения, он всегда думал о последствиях. Ему хотелось, чтобы у клуба была боковая дверь, через которую можно было бы войти таким людям, как он, не любящим лишних разговоров, войти и выйти, соблюдая анонимность, особенно когда одет в смокинг, потому что заглянул в клуб после приема, как он в тот вечер, направившись сюда прямо из дома Мендельсонов. Ему пришло в голову поговорить об этом с Мэннингом Эйнсдорфом, владельцем «Мисс Гарбо».
– Привет, Гектор, – громко крикнул кто-то из толпы вокруг бара. Он повернулся и увидел Джоэля Циркона, голливудского агента, постоянного посетителя клуба, стоящего с приятелем у стойки бара.
– Привет, Джоэль, – ответил Гектор, не обращая внимания на фамильярность тона Циркона.
– Поприветствуй Уилларда Паркера, – сказал Джоэль, представляя своего приятеля, – Уиллард – дворецкий Каспера Стиглица.
– Привет, Гектор, – сказал Уиллард, протягивая руку. Он уж догадался, кем был Парадизо, и волновался при мысли, что это знакомство даст ему возможность называть другом человека из светского общества.
Гектор кивнул, но не пожал протянутую руку. Он посещал «Мисс Гарбо» не для того, что бы вести разговоры, тем более с дворецким кинопродюсера.
– Как у них тут сегодня?
– Неплохо, совсем неплохо, – ответил Джоэль.
– Где Меннинг Эйнсдорф? – спросил Гектор.
– Он появится через несколько минут. Следующим номером объявит новую певичку, – сказал Джоэль.
– Мне бы хотелось исчезнуть до выхода певички. Достаточно наслушался открытий Мэннинга Эйнсдорфа, – сказал Гектор.
– Что-то ты сегодня очень нарядный, – заметил Мэннинг Эйнсдорф, подходя к бару.
Ему было лет шестьдесят, седые волосы он зачесывал с затылка на лоб, чтобы прикрыть лысину. На пальцах обеих рук он носил массивные перстни.
– Твое присутствие всегда придает клубу что-то особенное, Гектор, – сказал Мэннинг.
Гектор, в своей белоснежной манишке и черном галстуке, в глубине души испытывал самодовольство, понимая, что является центром внимания этих людей, и зная, что он не такой, как они, что он выше и лучше их. Он кивнул в знак согласия и повернулся, чтобы осмотреть зал.
– Был на светской пирушке? – спросил Мэннинг. Гектор утвердительно кивнул головой. Это была игра, в которой оба охотно участвовали. Из кармана брюк Гектор вынул золотой портсигар, взял сигарету и прикурил ее спичкой из пачки с фирменным знаком «Мисс Гарбо», которую ему подал Мэннинг.
– На чьей? – спросил Мэннинг. Как человек, не вхожий в светское общество, Мэннинг Эйнсдорф испытывал крайнее любопытство по поводу светской жизни своего клиента, и Гектор Парадизо, явно наслаждаясь своей репутацией, не мог удержаться, чтобы не произвести впечатление на любопытного Мэннинга.
– Паулины Мендельсон, – ответил Гектор, понизив голос, зная, какое впечатление производит только упоминание ее имени.
– Ну, ты даешь! – сказал Мэннинг. – И как же она была одета сегодня?
Паулина Мендельсон была бы несказанно удивлена, если бы узнала, как часто ее имя служит предметом хвастовства среди завсегдатаев таких баров, как «Мисс Гарбо», а также среди парикмахерш, цветочниц, мастеров, изготовляющих рамки для картин и абажуры для светильников в районе Западного Голливуда.
– Как сама Мадам X. Черный бархат. Высокий ворот. Сзади низкий вырез. Очень строгое, – ответил Гектор.
– А какие украшения? Сдается мне, что изумруды? – спросил Мэннинг.
Гектор покачал головой.
– Две нитки превосходного жемчуга, размером с виноградину, и скромный браслет с бриллиантами.
– Класс, у этой женщины есть класс, – сказал Мэннинг. – Выпьешь? Я плачу.
– Виски с содовой, Зейн, – сказал Гектор, обращаясь к бармену.
– Подвигайся ближе, Гектор. Как делишки?
– В порядке, Зейн. Хорошо выглядишь, старик. Зейн, которому было сорок, засмеялся.
– Мэннинг, хочешь знать, когда я впервые проделал эти делишки с Гектором? В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом, правильно, Гектор? Встретил его в номерах на Стрипе.
– Тогда он был забористый парень, – сказал Гектор.
– Кстати, о мальчиках. Сегодня у меня появилась парочка новых, – сказал Мэннинг.
– Покажи-ка мне их, а то уже поздно, пора в постельку, – сказал Гектор. – Только не надо Третьего мира.
– Посмотри на того, с краю у стойки бара, что пьет пиво, в кожаной куртке, блондин, – сказал Мэннинг.
Гектор посмотрел в конец стойки бара. Там сидел молоденький парень, который заметил, что его разглядывают. Он подмигнул и улыбнулся. При тусклом свете бара он выглядел привлекательным.
– Все, достаточно. Этот мне подойдет, – сказал Гектор. – Как его зовут?
– Лонни, – ответил Мэннинг.
– Лонни, а дальше?
– Откуда, черт возьми, я знаю? Он назвался просто Лонни, – сказал Мэннинг.
– Ты должен знать фамилию.
– Для чего? Эти парни не стремятся попасть в «Голубую книгу Лос-Анджелеса». У них кое-что другое на уме. Такие парни если и назовут фамилию, то в девяти случаях из десяти она будет липовая. Так зачем терять время, чтобы узнать ее?
– А чем этот Лонни известен? – спросил Гектор, разглядывая молодого человека.
– Тебе он понравится, Гектор. У этого парня, как он говорит, есть рукопись «Ленч при свечах», которую считают потерянной, – сказал Мэннинг. – Взял он ее у Бэзила Планта, когда однажды ночью Бэзил был вдрызг пьян, разругался с ним и не хотел заплатить. Он подумал, что Бэзил наутро придет за ней и выложит кучу денег, но Бэзил наглотался таблеток и был в таком запое, что даже не вспомнил о случившемся, а вскоре он умер. Так у Лонни оказались в руках девяносто восемь страниц романа, которые этот глупец даже не прочитал, но хвастается ими повсюду.
– Это не совсем то, о чем я хотел узнать, когда спрашивал, чем он знаменит, – сказал Гектор. – Вникни: когда я пришел сюда, я вовсе не предполагал провести ночь с любителем литературы. Я хочу знать точнее, у него стоит?
– Ну, в этом деле у меня нет опыта. Я только видел его видео, – сказал Мэннинг.
– И что же?
– Довольно длинный, на два дюйма выше пупка, если поднять. Это ты хотел знать? – спросил Мэннинг.
– Да, Мэннинг, именно это я хотел узнать. Представь меня и договорись о цене сейчас, заранее, чтобы не было никаких недоразумений. А то у меня были неприятности с этим пуэрториканцем, которого ты мне подсунул на прошлой неделе.
– Я слышал.
– Я плачу семьдесят пять, не больше.
– Сейчас берут не меньше сотни, Гектор.
– Семьдесят пять, – повторил Гектор.
– Этот красавчик, который тебе приглянулся, берет полторы сотни. Хочешь бери, хочешь не бери, но торговаться с ним бесполезно.
– Откуда ты знаешь?
– Он сам сказал мне. Считает себя звездой видео.
– Но это же бешеная цена, – сказал Гектор с негодованием.
– Позволь, Гектор, объяснить для сравнения, – сказал Мэннинг, который был ловким дельцом и привык иметь дело с такими скупердяями, как Гектор. – Полторы сотни баксов ты бы не заплатил за вазочку на столе Паулины Мендельсон, у которой ты был сегодня на пирушке, но ведь вазочку ты не можешь трахать.
Гектор улыбнулся.
– Я всегда говорил о тебе, Мэннинг: у этого парня есть хватка.
– Так по рукам?
Гектор повернулся к бармену.
– Зейн, порцию пива от меня Лонни, тому парню в конце стойки. Скажи ему: мистер Парадизо свидетельствует ему свое почтение.
– Спорим на пять баксов, что он скажет: «Как в названии бульвара Парадизо, что ведет в аэропорт?» – сказал Зейн.
– Точно, Зейн, – сказал Гектор, – они все говорят так. Это сработало с тобой в шестьдесят восьмом и до сих пор срабатывает.
Зейн улыбнулся, взял кружку пива и подал парню. Лонни принял ее и поднял в знак приветствия. Гектор подошел к нему, и они пожали друг другу руки.
В этот момент раздалась барабанная дробь, и из усилителей послышался голос Мэннинга:
– Леди и джентльмены, «Мисс Гарбо» в моем лице рада представить вам первое в Лос-Анджелесе выступление мисс Марвин Маккуин.
Оранжевый занавес раздвинулся, и перед присутствующими предстала певица в черном вечернем платье с узенькими лямками на плечах, которая стояла, прислонившись к пианино. Ее длинные волосы были убраны на манер кинозвезд сороковых годов, вроде Вероники Лейк, так, что одна часть лица была закрыта волосами. Запев «Плачь тише», она пыталась подражать манере Либби Хольман, при этом откинула волосы с лица. Посетители повернулись к помосту, чтобы посмотреть на нее и послушать, но вскоре их интерес к ее музыкальным потугам прошел, и они продолжили свои разговоры.
– Это парень в женском платье? – спросил Гектор.
– Гектор, пожалуйста, – сказал Мэннинг. – Она женщина.
– А выглядит, как парень в платье.
– Нет же, нет, – рассердился Мэннинг. – Тише, пожалуйста.
Он подошел к посетителям, которые разговаривали слишком громко и не обращали внимания на его находку.
– Сколько ты платишь ей? – спросил Гектор.
– На самом-то деле она платит мне. Это ее дебют.
