Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

* * *

Апрельская капель барабанила по подоконнику министерского кабинета. Совершенно усталый Алексей полулежал в своем кресле. Мысли вяло текли в голове. "Нельзя так расслабляться, – сказал он себе, – еще куча работы".

Телефон на столе тонко запел. Он поднял трубку и услышал голос секретаря:

– Господин министр, на проводе Молотов.

– Соединяйте.

Усталость слетела с Алексея, словно сброшенный мокрый плащ. Вскоре в трубке прозвучал холодный голос советского наркома:

– Здравствуйте, господин Татищев.

– Здравствуйте, Вячеслав Михайлович, – отозвался Алексей.

– Я звоню вам, чтобы узнать, не изменилась ли ваша позиция по отношению к нашим мирным предложениям, – сухо произнес нарком.

– Нет, – отрезал Алексей. – Мы готовы обсуждать территориальные уступки, но на следующих условиях. Переговоры должны вестись в Стокгольме, а не в оккупированном вами Таллинне. Мир должен быть заключен трехсторонний, с участием Крыма.

– Ваше положение безнадежно, – жестко проговорил Молотов. – Наши войска наступают. Через несколько недель мы можем взять Петербург. Мы лишь хотим избежать лишних жертв.

– Ваши войска взяли лишь первую линию Новгородского укрепрайона, и впереди их ждет еще много сюрпризов. Вы прекрасно знаете, что скоро сюда прибудет экспедиционный корпус из Британии*, и вы фактически окажетесь в состоянии войны с этим государством. Кроме того, целый батальон Красной армии в районе соприкосновения с североросской освободительной армией перешел на нашу сторону, перебив офицеров и политруков. Погодите, скоро пойдут дивизии.

– Советское правительство никогда не признает белокрымского правительства, – произнес Молотов, будто не заметив тирады оппонента. Соответственно, мирный договор с ними невозможен. Максимум – соглашение о прекращении огня.

– Извините, – Алексей напрягся, – я правильно понял, что вы согласны на участие в переговорах Крыма?

– Но не готовы к заключению мирного договора, – пробубнил Молотов.

– Соглашение о прекращении огня между СССР и Крымом устраивает Северороссию, – быстро ответил Алексей. – Вы готовы на переговоры в Стокгольме?

– В Женеве.

– Это нас устраивает. Восьмого декабря прошлого года вы заявили, что признаете только народное правительство Северороссии в Антоновке и не признаете правительство Оладьина. Это заявление необходимо дезавуировать.

* Данный корпус, из добровольцев, в нашем мире формировался в Британии в 1940-м для отправки в Финляндию.

– Этого не будет, – отрезал Молотов. – Правительство в Антоновке уже распущено. Для всех лучше забыть о том, что оно когда-либо существовало. Официального роспуска или заявления советского правительства не будет.

"Действительно, Мистер Нет, – подумал Алексей. – Хоть в мелочах, но обязательно надо сделать по-другому".

– Хорошо, – процедил Алексей, – мы это еще обсудим. Когда вы готовы приступить к переговорам?

– Завтра же, – буркнул Молотов.

– Благодарю, – тут же отозвался Алексей. – Наш ответ вы получите сегодня.

Повесив трубку, он закрыл лицо руками. "Господи, – думал он, – неужели отстояли, неужели выдержали?! Больше четырех месяцев страшного напряжения, крови и страданий".

Он быстро снял трубку прямой связи с президентом и произнес, как только Оладьин отозвался:

– Ваше высокопревосходительство, Советы готовы на трехсторонние переговоры в Женеве.

– Ясно, – ответил президент, – войну мы проиграли.

– Господин президент, – возразил Алексей, – мы отстояли главное независимость.

– Мы будем вынуждены пойти на территориальные уступки и платить контрибуцию, – недовольно проговорил Оладьин. – Это поражение.

– Как хотите, ваше превосходительство, но я считаю это победой! воскликнул Алексей. – Советы не добились своего, и это главное.

– Может быть, – проворчал Оладьин. – Что еще?

– Спасибо, ваше высокопревосходительство.

– За что? – В голосе Оладьина зазвучало неподдельное удивление.

– За то, что в этот раз не пошли на сепаратный мир, а целый месяц, в тяжелейших условиях обороны от превосходящего противника, ждали, пока Советы согласятся говорить с Крымом.

– Ты тут ни при чем, – самодовольно отозвался Оладьин. – Я уже сказал перед выборами, старых ошибок повторять не буду. Готовься выезжать в Женеву.

Он повесил трубку.

Посидев около минуты, Алексей поднял трубку аппарата связи с секретарем и потребовал соединить с послом Крыма. Когда граф Безбородко отозвался на другом конце провода, он быстро произнес:

– Здравствуйте, граф. Советы выразили готовность пойти на трехсторонние переговоры.

– Спасибо, господин министр, что не оставили нас, как в прошлый раз. В голосе пожилого посла звучали радость и укор.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – проворчал Алексей. – Я бы просил вас приехать ко мне немедленно. Так или иначе, нам придется пойти на некоторые уступки Советам. Возникнет ряд проблем. Прежде всего, относительно людей. Численность североросской национально-освободительной армии составляет около трех тысяч человек. Еще более восьми тысяч содержится в лагерях военнопленных. Тех, кто захочет вернуться, мы, безусловно, передадим Москве. Но многие не желают возвращаться, опасаясь репрессий или из нелюбви к большевистскому режиму. На переговорах мы не сможем добиться их неприкосновенности. Отношение Сталина к военнопленным известно. А уж к тем, кто с ним сражался...

Трубка надолго замолчала, наконец Безбородко произнес:

– Я думаю, Крым будет готов принять этих... беженцев.

– Тогда, кроме всего прочего, нам надо немедленно обсудить процедуру их... передачи, – отозвался Алексей.

* * *

Алексей прошел по коридорам шикарного отеля "Президент", в котором проводились переговоры с советской делегацией. Дебаты шли тяжело, с напряжением. Глава советской делегации, бывший министр иностранных дел Литвинов, выдвигал одно неприемлемое условие за другим. Военные эксперты, рассматривавшие карту предлагаемой Советами границы, хватались за головы. Советская сторона уже заранее формировала будущий фронт, с чрезвычайно выгодными для нее выступами и провалами. Даже не обладая специальным военным образованием, можно было увидеть направления будущих ударов и охватов. Оладьин торопил. В тот же самый момент, когда начались переговоры, Красная армия предприняла масштабное наступление, стараясь прорвать оборону северороссов. Было ясно, что в случае ее успеха позиция советской делегации неизмеримо ужесточится. Фронт трещал по швам. Пала еще одна линия обороны Новгорода и одна – Пскова. Красная армия вплотную подступила к Лодейному Полю. Стало ясно, что придется уступать. Сейчас Алексей взял небольшой тайм-аут в переговорах, чтобы подготовиться к последнему акту торгов. Он знал: как бы ни сложились сегодня переговоры, мирный договор придется подписывать на этих условиях. Одновременно будет подписано соглашение о прекращении огня между СССР и Крымом. Но сейчас... сейчас он решил сделать еще одно дело.

Толкнув дверь зала, в котором велось заседание комиссии по перемещенным лицам, он увидел двух людей в темных костюмах и при галстуках. Они склонились друг к другу, будто бараны, приготовившиеся бодаться из-за самки. За их спинами сидели по два советника, перебиравших какие-то бумаги. Глава североросской комиссии, советник Министерства иностранных дел Северороссии барон фон Витгарт вскочил при приближении начальника. "Полный тупик", говорили его глаза. Но Алексея больше интересовал оставшийся сидеть участник переговоров, член советской делегации Павел Сергеев.

– Барон, – обратился Алексей к своему подчиненному, – вы не возражаете, если я поговорю с советским товарищем тет-а-тет.

Витгарт кивнул и вышел. Так же молча с мест поднялись и последовали за ним его советники. Советники Павла, повинуясь грозному взгляду шефа, тоже удалились, сделав вид, будто обоим вдруг захотелось покурить. Алексей опустился в кресло напротив Павла и, склонив голову, всмотрелся в бывшего друга.

– Постарел ты, – проговорил Алексей после длительной паузы.

– Ты тоже, – буркнул Павел.

– Ну что, господин министр несостоявшегося правительства, – произнес Алексей, – не вышло у вас.

– Это только начало, – процедил Павел. – По крайней мере, тот переход, через который вы меня депортировали, теперь прочно на советской территории.

– Новый построим, – расплылся в улыбке Алексей. – Новгород, Псков, Архангельск – наши. Большинство населения успело эвакуироваться.

– Кстати, – встрепенулся Павел, – они должны вернуться.

– Они должны иметь право вернуться, – отрицательно покачал головой Алексей, – и они получат это право. Мы в Северороссии никого не держим. Только, как я понимаю, желающих жить в СССР не так уж много. Может быть, поэтому у вас и граница на замке, чтобы население не растерять.

– Хватит, – буркнул Павел. – Не мне тебе говорить, что весь капиталистический мир ополчился против первой в мире социалистической страны.

– Послушай, – Алексей откинулся в кресле, – ты знаешь, что такое комплекс провинциализма?

– Ты о чем? – удивился Павел.

– Небольшое пояснение. Это смешение комплекса неполноценности с завышенной самооценкой. Это когда некто, живущий в какой-то незначительной местности, мнит, что весь мир только и думает о нем. Провинциал полагает свою жизнь единственно верной, а все, что отличается от нее, считает уродливым отклонением. Он ненавидит столицу, хотя при этом в душе мечтает наслаждаться прелестями столичной жизни. Провинциал верит, что весь мир только и думает, как его, хорошего, на неправедный путь совратить. А миру на него плевать. Живи, дорогой друг, в своем Лоханкино, лаптем щи хлебай, только нам не мешай. Провинциалу это до чертиков обидно, ему ведь даже приятнее было бы, чтобы его ненавидели. От этого бы его значимость выросла, он как бы стал вровень с лидерами. Можно, конечно, по миру поездить, уму-разуму набраться. Если не дурак, тогда, поучившись да потрудившись, он бы Лоханкино почище Парижа с Нью-Йорком обустроил. Эти города тоже ведь когда-то деревнями были. Но ведь для этого признать надо, что он чего-то не умеет. Обидно. Проще и приятнее считать себя уникальным и великим, но миром не понятым. Но ведь и в этом общественного признания добиться хочется. И вот он начинает всему миру просвещение нести. Вначале проповедовать. На это, естественно, никто не реагирует. Еще обиднее. Тогда он берет дубину и пытается всему миру втемяшить, что он круче Кавказских гор. Дальше без комментариев. Вы и создали страну с комплексом провинциализма. На всех кидаетесь, как бешеные псы. А нам на вас, если бы вы не были столь агрессивны, было бы просто плевать.

– Ты так говоришь, – поморщился Павел, – будто это мы тут под территориальными уступками и контрибуцией расписываемся.

– А разве я говорю, что агрессивный провинциал не опасен? – поднял брови Алексей. – Опасен, еще как. Тем более опасен, что у нормального человека всегда есть чем заняться дома, что улучшить, усовершенствовать, что подмести, пардон. А агрессивный провинциал, он всегда убежден, что у него все прекрасно, а вот соседей подправить, а заодно и пограбить надо. Поэтому и сил он на агрессию может направить больше, чем нормальный человек на защиту. А если ты решил успехами мериться, то я как был министром иностранных дел Северороссии, так им и остался. А твое правительство, друг мой, приказало долго жить. Так что в нашем с тобой споре ты снова не в выигрыше.

– Ничего, это только начало, – процедил Павел. – Еще будет красная звезда над твоим Петербургом.

– Может, ты и прав. Только, даже свалившись с простреленной головой на улице Петербурга, я останусь свободным человеком, который защищал свой очаг. А вот ты, как был рабом, так им и останешься. Ты – провинциал. Ничего в жизни не видел, но пришел других поучать.

– Кто тебе сказал, что я ничего не видел? – злобно спросил Павел.

– Между "смотреть" и "видеть" большая разница, – улыбнулся Алексей. Ты вот уже неделю в Женеве сидишь, по городу гуляешь. И все не хочешь понять, что можно... нет, нужно жить свободно. Все не видишь, что человек должен прежде всего работать на себя и свою семью, а не служить всей жизнью государственному монстру. Ты хоть сравнивал, как живут те же рабочие здесь и в твоей стране победившего пролетариата?

– А ты? – рыкнул Павел.

– Я видел, – кивнул Алексей. – Я был в тридцать первом в Москве по делам фирмы. И когда мастер на вашем заводе уверял меня, что живет лучше пролетариата Северороссии, я просто не знал, что сказать. Он получал в десять раз меньше моего разнорабочего, не имел, в отличие от моих рабочих, ни отдельного жилья, ни мотоцикла, но был так убежден, словно не я, а он видел все своими глазами. Я знал, что не выпустите, но предложил приехать в гости. Так он отказался. И так, говорит, осведомлен, что у вас пролетариат угнетают. Но ты хоть разуй глаза. Ты хоть западную прессу с двадцатого года читал? А беллетристику? Много там ненависти к СССР и коммунизму видел? Да о вас там вообще не упоминали, только в разделе курьезов. А вы – крику на весь мир: "Нас задушить хотят!" Да кому вы нужны?

– Что ты все меня низким уровнем жизни попрекаешь? – вскипел Павел. Ты же знаешь, гражданская война.

– И у нас гражданская, и в Финляндии гражданская, и в Польше... Даже в Крыму, где ваша же Гражданская была, лучше вас живут, – мгновенно среагировал Алексей. – Германия уж как разорена была после Первой мировой, и то вас обогнала. У вас всегда причины. Гражданская, Отечественная, нелюбовь заграницы. Чтобы есть хлеб с маслом, надо растить хлеб, а не коноплю, делать масло, а не пушки. Научили бы вас даже все это делать, так вы же сами великие, нас учить собрались. Свою экономику загнали, а теперь еще и нас решили захватить? Пограбить хотели? Ну, ограбили бы. Так чтобы жизнь богатая была, работать надо, а не воровать. Любое богатство конечно. Его воспроизводить надо. Господи, тебе, марксисту, это объяснять надо.

– Производством мы занимаемся и еще займемся, – произнес Павел, – а сейчас нам нужно защититься от капиталистического мира, который, что бы ты ни говорил, хочет нас уничтожить. Если ты этого не видишь, это твоя беда.

– Да я сам член буржуазного правительства, – расхохотался Алексей, – и давай не будем вспоминать, кто на кого напал в ноябре. Я бы предпочел с вами торговать. А то, что жизнь у вас счастливая... От счастья не бегут.

– Красиво ты говоришь, – ухмыльнулся Павел. – Провинциалы мы, богом забытые. Только вот от одного упоминания об СССР у многих сейчас поджилки трясутся. И ты знаешь, что дальше будет больше. Мы станем ведущей мировой державой. Нашел провинциалов.

– Угу, – хмыкнул Алексей, – только давай начистоту. Сын того мастера в восьмидесятом году будет радоваться переезду из коммуналки в отдельную квартиру. Количество личных автомобилей в СССР в восьмидесятых будет тридцать пять на тысячу человек. Для нас это уровень тридцать пятого года. Да что говорить. Гражданин Северороссии путешествует по всему миру и нигде не чувствует себя стесненным. А ваш человек, если и попадет за границу, всегда будет озираться.

– И все-то у тебя к личной наживе, личному удовольствию сводится, покачал головой Павел. – Не понимаешь ты, что такое служить великой идее, за которую жизнь отдать не жалко. Не понимаешь ты, что значит служить государству, которое все для тебя. Вы только о своем брюхе печетесь, а мы жизнь свою за счастье всего человечества кладем.

– Так я сам служу, – парировал Алексей. – Но не было бы вас, не нужна бы моя служба была. Сидел бы я сейчас президентом компании и... был бы счастлив, наверное. У меня хороший дом, хорошая машина. Я проводил бы время с семьей, и вот пришли вы, борцы за счастье. Кстати, если ты о духовном, то у нас каждый может исповедовать ту философию или религию, которую считает правильной, только бы другим не мешал. А вот у вас, чуть отступил от единственно верного учения в текущей трактовке, сразу "секир башка". Я понимаю, вы считаете, что только вы правы. Так и каждая церковь всегда так считала. В итоге инквизиция, костры, религиозные войны. Да я вообще не понимаю слов: "сражаться за счастье". Везде, где сражение, там разор и кровь. Счастье строят, как дом. Так стройте, кто вам мешает? Что вы сюда лезете, в наш дом?

– А мы строим. – Павел наклонился вперед. – Только не можем мы строить его, когда такие, как вы, по земле ходите. Ты – убийца и насильник, с другими такими же захватил здесь власть и назвался народным правительством.

– Нас народ выбрал, – потер лоб Алексей. – У нас и коммунистическая партия действует. Семь-восемь процентов на каждых выборах набирает. А что до убийств и насилия... Да, я воевал в Гражданскую войну. Да, был момент, когда я чуть не стал зверем. На войне, чтобы не озвереть, надо быть человеком огромной силы... Я не выдержал тогда. Но кто начал эту войну? Кто захватил власть силой? Кто начал красный террор?

– Нет уж, на нас своих грехов не скидывай, – взвился Павел. – И не рассказывай, что изменился. Я давно понял, куда ты катишься. Я знаю, что беляк, он беляком и останется...

– Да что у вас за мир такой, черно-белый! – взревел Алексей. – Сначала все, кто не с вами, все белые. Как только с фашистами вы рассорились, все, кто против коммунизма, у вас фашистами стали. Удобно для пропаганды. Но себе-то хоть не ври. Мы бьемся за страну, в которой хотим жить, а вы пришли, чтобы захватить ее и навязать нам свои правила. Что касается убийств и насилия, не надо всё на нас вешать. Война есть война. Я усадьбу помещика Утятова брал в девятнадцатом. Ты знаешь, что с ним сделали красные? А с его дочерьми? Маркиз де Сад отдыхает. Я не знаю, кто мог тогда не отдать приказ о расстреле тех, кто это сделал. Наверное, только Христос. Но я-то обычный человек. Мне тогда двадцать три было. Признаю, расстреливал без суда. Но вы ведь только в чужом глазу пылинку видите. Вы всегда правы, всегда и всё готовы оправдать исторической целесообразностью. Я хоть эту войну предотвратить пытался, а ты был с теми, кто ее начал.

Павел яростно блеснул глазами, но сдержался и проговорил:

– Ты вот говоришь, что я по Женеве хожу и ничего не вижу. А ты в Москве был и ничего не видел. Разве ты не видел, что живущие у нас люди счастливы? Ты не видел того энтузиазма, который царит в нашей стране? Ты не видел, что советский народ поддерживает Сталина во всем? Что коммунисты – подлинные выразители интересов трудящихся? Вот эту жизнь мы и несем другим народам. И освобождаем их от ига таких, как вы. А заодно помогаем им освободиться от лжи о свободе и равенстве, которой вы им запудрили мозги. Не может быть равенства между тобой и твоим рабочим. Не свободен он, пока вынужден к тебе наниматься на работу. Ты говоришь, сам видел мастера, который считает, что живет хорошо. Может, он живет и хуже твоих рабочих, в материальном плане. Но это исключительно потому, что мы вынуждены защищаться от агрессии буржуазных государств. Только не надо рассказывать, что никто на нашу территорию покуситься не хочет. Заметь, даже в этих условиях он счастлив, чувствует себя свободным, а твои рабочие бастуют.

– Пока я вижу только вашу агрессию, – глухо отозвался Алексей. Идиотов везде хватает, с имперскими амбициями, но у нас хоть есть возможность их обуздать в парламенте, а не через дворцовый переворот. Если же народ поддерживает психа, то это уже проблема народа, а не государственного строя. Мои рабочие бастуют, поскольку знают, что можно жить еще лучше. А вы, в своем провинциальном государстве, рабочего убедили, что лучше не бывает, что вокруг одни враги. Кому-то приятно, сидя в протертых штанах, считать себя самым правильным. Кто-то просто поверил, ничего лучшего не видел. Ну, кто не поверил, с тем в вашем самом свободном государстве разговор короткий. Может, конечно, ваши люди и счастливее. Только из Северороссии любой может эмигрировать в СССР. Покупай билет и поезжай. Если от гражданства не отказываешься, власти можешь даже не информировать. И с двадцать второго по тридцать девятый год в СССР эмигрировало семьдесят четыре человека. У вас граница на замке. С двадцать второго эмигрировать нельзя. За незаконное пересечение границы – расстрел. Так за то же время к нам больше пяти тысяч перебежало. От большого счастья?

– Кстати, о перебежчиках, – отвел глаза Павел. – Повторяю, население территории, которая сейчас отойдет к СССР, должно вернуться.

– Оно будет иметь право вернуться, – быстро ответил Алексей. Принуждать к проживанию на той или иной территории своих граждан мы не имеем права, по нашей конституции. Мы также хотим, чтобы граждане Северороссии, оказавшиеся на вашей территории, могли переехать на нашу территорию.

– Это невозможно, – отрезал Павел, – теперь они граждане СССР. По договору с Германией, те из них, кто является этническими немцами, могут выехать на родину предков. Но это всё. Далее, военнопленные должны быть выданы нашим властям.

– Наши тоже, – мгновенно отозвался Алексей.

– Ну, конечно, те, факт пленения которых докажете, – расплылся в улыбке Павел. – Но по поводу наших военнопленных ты не все говоришь. Вы их выдадите всех?

– Конечно... оставшихся на территории Северороссии. С великим сожалением должен сообщить вам, что три дня назад из лагерей военнопленных совершен массовый побег. Из-за тяжелой ситуации на фронте нам пришлось ослабить охрану. Ряд военнопленных воспользовался этим и бежал на территорию Финляндии. Там их встретили представители Российской Республики и убедили принять их гражданство. Сейчас они уже на пути в Крым.

– Сколько? – быстро спросил Павел.

– Что-то около полутора тысяч. Может, больше, точно никто не знает. Во время бунта они уничтожили лагерные документы. Впрочем, те, кто решил вернуться, остались на месте. Их вы получите.

– Значит, – процедил Павел, – когда вы подгоняете к лагерю железнодорожные вагоны и объявляете, что те, кто не хочет возвращаться в СССР, могут на них отправиться в Финляндию и далее в Крым, это называется лагерным бунтом?

– Северороссия – спокойная страна, – улыбнулся Алексей. – Здесь даже бунты спокойные. Произошла накладка на железной дороге, которой воспользовались беглецы. Виновные получат выговора.

– Мы заявим протест. Бежавшие будут признаны военными преступниками, изменниками родины.

– Объявляйте, признавайте, – небрежно махнул рукой Алексей.

– Изменники из так называемой национально-освободительной армии...

– Эта армия уже вне территории Северороссии, – прервал Павла Алексей. Мы рассматривали ее как союзную и отвели с фронта три дня назад. Она разоружена и расформирована в Финляндии. Те, кто ранее был советским гражданином, получают крымское гражданство.

– Сволочь, – рыкнул Павел. – К будущей войне готовишься, штыки сберегаешь?

– Я спасаю людей, – с грустью произнес Алексей. – А что, рабов не хватает?

– В то, что ты кого-то спасаешь, не поверю я. Не тот ты человек. По Гражданской войне знаю.

– У тебя даже мозгов не хватает сообразить, что человек может измениться? Ну да, конечно, если он не становится коммунистом, значит, звереет. Если, спасая свою жизнь, бежит от советской власти, значит, становится предателем своего народа.

– Они советские граждане, они должны вернуться.

– Они не хотят ими больше быть. Это их выбор.

– Родина не отпускала их.

– Вот еще одна разница между нами, Паша. Для вас человек принадлежит государству, а для нас имеет право выбирать место обитания, как дом для жилья. Ладно, что об этом. Думал я, что мы сможем с тобой договориться. Ошибался, значит. Слишком уж разошлись наши пути. Слишком мы с тобой изменились. Все сказано. Прощай.

– Нет, не все, – процедил Павел. – Я хочу, чтобы ты знал. Где бы ты ни был, что бы ни делал, я всегда буду сражаться с тобой.

– Даже очищать петербургскую воду будешь мешать? – поднял брови Алексей. – Вполне в вашем стиле. Не по-коммунистически очищенная вода является антинародной. Ладно. Зла у меня на тебя нет, но сколько раз встанешь на моем пути, столько раз получишь по зубам.

Он поднялся и направился к выходу.

* * *

– Ваш доклад принят, – сообщил Молотов. – Очень плохо, товарищ Сергеев, что стольким изменникам родины удалось уйти от пролетарского суда. Впрочем, это не ваша вина. Товарищ Берия очень доволен вашими действиями в качестве министра внутренних дел Северороссии и вашей работой на переговорах. Он отметил это в докладе товарищу Сталину. Сейчас пора подумать о вашем дальнейшем трудоустройстве. Как вы знаете, с Североросской советской республикой пока не сложилось. Вологодская область и другие территории, отторгнутые у Северороссии, вошли в состав РСФСР. Так что поста в правительстве союзной республики предложить не могу. Какую работу вы бы сами хотели?

Павел выпрямил спину и, стараясь по-военному чеканить слова, произнес:

– Готов выполнить любое поручение партии.

– Вот и отлично, – улыбнулся Молотов. – Товарищ Берия рекомендовал вас на пост второго секретаря Вологодского обкома ВКП(б). Вы будете курировать работу органов внутренних дел и заниматься идеологической работой. Заметив, что Павел сник, он продолжил: – Не считайте это понижением. Вологодская область, где советской власти не было двадцать лет, является ответственным участком работы. Предстоит в кратчайшие сроки наверстать упущенное. Создать колхозы, покончить с частными лавочками и мелкими ремесленниками, советизировать общество, очистив его от буржуазных элементов. Это особенно важно, в свете возможного освободительного похода Красной армии.

– Постараюсь оправдать доверие, Вячеслав Михайлович, – проговорил Павел.

– Вот и отлично. Два дня вам на отдых, а в понедельник вас ждут в Вологде. Всего доброго.

– До свидания, товарищ Молотов, – проговорил Павел, поднимаясь.

Выйдя из кабинета, он пошел вниз по лестнице. Два дня с дочерьми – это необычайный подарок. Но остальное... Опять он в стороне от центра, от того места, где принимаются решения. Конечно, Вологда – участок важный. Конечно, борьба не закончена. Но у него снова так мало возможностей, чтобы выполнить свою главную задачу.

Внезапно он увидел поднимающегося по лестнице маршала Шапошникова. Их глаза встретились, и маршал еле заметно кивнул. Словно волна тепла пробежала по всему телу Павла. Он понял, что добился своего.

Великий освободительный поход Красной армии на Европу назначен на восьмое июня сорок первого. Значит, не будет первого удара немецкой армии, значит, не будет горечи поражений. Значит, уже в сорок втором наши танки выйдут к Ла-Маншу!

* * *

Сумрачно глядя на Алексея и недовольно пожевав губами, Оладьин проговорил:

– Я понимаю, ты сделал все что мог. За территории спасибо. А вот самодеятельность с военнопленными...

– Я спасал людей, – проговорил Алексей.

– Может быть, но из-за этого у нас были и будут серьезные проблемы с Советами, – проворчал президент.

– Я спасал людей, – повторил Алексей.

– Ладно, – буркнул Оладьин. – Что еще?

– МИД Германии подтвердил готовность фюрера принять вас в Берлине шестнадцатого июня. И все же я просил бы вас еще раз подумать. Этот визит вызовет еще большую настороженность союзников по отношению к нам. Кроме того, наше сближение с Германией ставит под вопрос союз с Крымом. Они ведь всё еще воюют с союзником Германии – Турцией.

– Англия и США далеко, – проговорил Оладьин. – Крым со своими проблемами разобраться не может. Францию, думаю, после разгрома последних недель* уже можно не брать в расчет. А вот Гитлер и, главное, Сталин близко. Вспомни, что во время войны Германия осуществляла для нас транзит румынской нефти, несмотря на протесты Москвы. Это фактически спасло нас.

– Я вам уже говорил, что Гитлер – битая карта.

– Мы можем воспользоваться им для достижения своих целей.

* Разговор происходит в мае 1940 года, когда немцы обошли французскую армию, пройдя через Бельгию и Голландию, и взяли Париж.

– Ваше высокопревосходительство, – жестко проговорил Алексей, – я вам уже говорил, что считаю даже тактический союз с Гитлером...

– Я знаю твою позицию, – вздохнул Оладьин. – Кроме того, ты, как говорят, фигура знаковая. Всем известна твоя пробритаиская позиция и дружба с Черчиллем. Берлин это раздражает. Я был бы благодарен тебе, если бы ты подал в отставку. На твое место я хочу назначить Отто Берга.

– Не менее знаковая фигура, с его пронемецкими взглядами, – хмыкнул Алексей. – Кроме того, в свое время, большой друг "Ингерманландского возрождения". Мое прошение об отставке будет подано вам через полчаса. С вашего позволения, я бы хотел вернуться к работе в компании "Набольсин и Татищев".

– Нет, – отрицательно покачал головой Оладьин, – ты нужен мне. Твой анализ ситуации, твои советы всегда были ценны. Я бы хотел, чтобы ты занял пост моего советника, курирующего работу внешней разведки и контрразведки. Советская агентура сейчас активна как никогда... да и немцев на расстоянии держать не мешает.

Эпизод 4 БОЛЬШАЯ ОШИБКА

За окном выла февральская вьюга, но Алексей не слушал ее. Он уже в третий раз перечитывал лежащие перед ним листы доклада службы внешней разведки. Наконец, в третий раз придя к печальному, пугающему, но совершенно очевидному выводу, он откинулся в кресле. Помассировав виски, пробормотал: "Дорого бы я дал, чтобы это была ошибка, большая ошибка". Снова склонился вперед, тяжело вздохнул, потом снял трубку телефона связи с секретарем и произнес:

– Вальтер, какой коньяк сейчас считается лучшим?

– Кажется... – начал Вальтер.

– Одну бутылку мне через пятнадцать минут в кабинет, – оборвал его Алексей.

Алексей подъехал к дому на Кирочной, когда уже смеркалось. Поднялся по чисто убранной лестнице, с мягкой ковровой дорожкой, с цветами в вазах на каждой площадке. Ему открыл сам Дмитрий Андреевич, какой-то растерянный, или, вернее, потерянный.

– Здравствуйте, Лёшенька, – проговорил он как-то неуверенно.

– Здравствуйте, Дмитрий Андреевич, – произнес Алексей, проходя. – У вас гости?

Из гостиной вышел Артем, одетый в костюм, при галстуке. Быстро сменил тапочки на ботинки, накинул пальто, взял шапку и произнес:

– Засиделся я у вас, Дмитрий Андреевич. Домой пора. До скорого.

Дмитрий Андреевич пожал протянутую ему руку, проводил гостя и повернулся к Алексею. Они прошли в гостиную и сели за стол. Алексей достал бутылку коньяка и поставил перед собой. Санин тяжело поднялся, вытащил из буфета рюмки, тарелочку с тонко нарезанным сыром, поставил на стол, прищурившись, рассмотрел бутылку:

– Недешевое удовольствие. И что же привело вас ко мне, сударь мой?

– Мне надо выбирать, – коротко произнес Алексей, разливая коньяк, – и я не знаю, что.

Они выпили и закусили, после чего Санин произнес:

– Если это касается вашей профессиональной деятельности, я вам не помощник.

– И да, и нет, – проговорил Алексей.