Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– Для этого мне надо получить ответы еще на некоторые вопросы, покачал головой Алексей. – Мы, как и другие страны Европы, вошли в НАТО, поскольку опасались советской военной угрозы. Чтобы объявить о своем нейтралитете, мы должны быть уверены, что она снята. Ваши заверения – это лишь слова. Если мы сейчас выйдем из НАТО... восстановим порядок в восточных областях, а вы обвините нас в агрессии и нападете, нас никто не защитит. Я готов на вывод войск союзников со своей территории, если вы отведете свои с востока. Тогда предстоящий конфликт может быть признан внутренним, и США не вмешаются, если СССР останется в стороне.

– Хорошо, – проговорил, подумав, Берия. – Я тебе поверю. Что еще?

– Я хочу понять вашу логику. Политика на доверии строится очень редко. И вряд ли мы с вами когда-либо сможем безоговорочно верить друг другу. Почему вы верите мне? Почему не опасаетесь, что, объединив страну, мы не вернемся в НАТО?

– Потому что я знаю тебя, знаю Путилова и знаю, чего хотят в вашей стране те, кто дергает за ниточки. Вы не желаете есть с руки Вашингтона, вы не хотите ему прислуживать. Вы хотите играть свою игру. А для этого вам нужны независимость и сила. На первом этапе – нейтралитет. В НАТО вам не дадут этого достичь. Объяснил?

– Да. Я хочу еще знать, как вы видите будущее СССР. Концессии, рынок это хорошо. Но что дальше? В Советском Союзе существует тоталитарный режим, не признающий основные права человека...

– Что так волнуешься? – проворчал Берия. – Я же сказал, концессии дадим. Кооперативы будут, частные предприниматели будут. В пятьдесят девятом разрешим создавать акционерные общества. В шестьдесят третьем начнем денационализацию... за деньги, конечно. Старым хозяевам ничего не вернем. Не надо было терять. К семидесятому у нас будет нормальная экономика, и биржи и банки частные. Можете инвестировать спокойно. А насчет свобод... Каждому народу – своя система правления. У вас, в Северороссии, выбирать любят. Вон, Сергеев, сколько ни носится, сколько ни сажает, все никак полного подчинения добиться не может. А здесь царей любят, холопами любят быть. Барами быть привыкли перед нижними, перед высшими – дерьмом. Значит, это и получат. Я лишь даю народу то, чего он просит.

– Вы уверены, что он просит именно этого?

– Конечно. Видел, что здесь бывало, когда нм свободу давали? Бардак да резня. А потом нового царя просили... Получат.

– А вы уверены, что это свойство народов, проживающих в СССР? В Крыму в сорок седьмом Скрябин был вынужден передать власть Думе. Сейчас там очень демократический режим. И русские, и татары прекрасно в него вписались. Свободная экономика требует свободного человека.

– Вот сам и ответил, – усмехнулся Берия. – Врангель свободную экономику в двадцать втором ввел, а демократию они через четверть века запросили. Может, созрели, может, распустились, не знаю. Другое поколение выросло. Но рабу свободу давать нельзя. Плохо будет. Воровство будет, бойня будет. Я здесь вольностей не позволю. Стиляги были такие, слышал? В западные шмотки одевались, джаз слушали. Всех пересажал. Рано. Сейчас это власть подорвет. Лет через десять – укрепит. Будут джаз танцевать, сыты будут, довольны будут. Правителя восхвалять будут. Что еще человеку надо? В хорошем государстве рядовой человек должен быть сыт и глуп. А чтобы еще глупее был, надо всякие цацки дать, вроде шмоток, мотоциклов, прочего всякого, за чем гоняться надо. Мужики о бабах думать должны, бабы – о мужиках. Тогда ими можно править и без лагерей. Лагеря – это чтобы дисциплину ввести, к войне подготовить. Чтобы человек воевать хотел, он злой должен быть, голодный должен быть, бедный должен быть. А мне война не нужна. Мне править надо тем, что есть. Но раньше шестьдесят пятого в СССР джаза не будет и "кока-колы" не будет. А уж непартийной печати раньше семьдесят пятого не дам. Советский Союз больше Крыма. Здесь всё медленнее. Может, и Верховный Совет в Парламент превратится, но, слава богу, не при мне. Уж больно плохо править, когда крикуны всякие... Да что я тебе рассказываю, ты сам так живешь уже двенадцать лет. В общем, решай, Татищев. Ты переизбраться не сможешь. В пятьдесят восьмом твой последний срок истекает. А объединить страну хорошее завершение политической карьеры. Популярным будешь. На руках до смерти носить будут. Памятник при жизни поставят. Войск моих не бойся. Ну, а если экономически вас давить будем, тут уж держись. Такова жизнь. Завоевать вас не получилось, попробуем скупить.

– А ГДР вы тоже отдадите Германии?

– Не отдадим, а продадим. Все равно не удержать. Но она стоит подороже твоего Новгорода, уж не обижайся.

– Спасибо на добром слове, – ухмыльнулся Алексей.

– Так что скажешь? – поднял брови Берия. – Поддержишь мое предложение США и Великобритании увести войска с запада Северороссии, если я уведу свои с востока? Вмешиваться в ваши дела не буду и Вашингтону не дам. Бери восток. Но если Сергеев возьмет тебя, не обессудь. Сменю его, и дело с концом. Мне даже лучше.

– Поддержу, – кивнул Алексей. – Выводите войска.

* * *

Мартовское солнце, проникавшее через плотно закрытые окна, пробив легкие шторы, заливало золотистым цветом рабочий стол, заваленный бумагами. Рядом с ним за длинным совещательным столом сидели трое; Президент Северороссии Алексей Татищев, премьер-министр Василий Леонтьев, начальник генерального штаба Петр Бехтерев. Совещание было секретным и проводилось в загородной резиденции президента под Лугой.

– Итак, – проговорил Леонтьев, – через две недели, первого апреля, вывод войск США, Британии и СССР с территории Северороссии будет завершен. Наши войска будут подготовлены к этому моменту. Какую дату установим для начала операции?

– Первое июня, – ответил Алексей. – К этому моменту Сергеев устанет ждать. Как только советские войска покинут территорию, он приготовится к обороне. Через два месяца он, конечно, решит, что все обошлось.

– Решит, если не спровоцируем, – вступил Бехтерев.

– Провоцировать нельзя, – произнес Алексей. – Все войска должны оставаться в казармах. Полеты военной авиации – по обычному графику. Дополнительную мобилизацию предварительно объявлять не будем.

– Тогда наши намерения будут ясны за три часа до вторжения, – возразил Бехтерев. – Авиаударами можем подавить их основные очаги сопротивления и аэродромы. Но если танки и пехота опоздают, они приготовятся к обороне. Тогда увязнем перед Новгородом на несколько недель. Там у них самые серьезные укрепления. Не будем же мы брать их в лоб, как это делали красные. Обходной маневр – это еще минимум неделя. Если даже СССР не вмешается, потери могут составить до десяти тысяч. Это в лучшем случае.

– Да, Алексей, – покачал головой Леонтьев, – войска лучше придвинуть к границе уже сейчас. Заявим, что боимся нападения с их стороны. Только это обеспечит настоящую внезапность. Нанесем бомбовые и ракетные удары, пойдут танки, и тут же объявим твой манифест о воссоединении территорий и восстановлении конституционного порядка.

– Хорошее восстановление конституционного порядка, которое начинается с бомбовых ударов, – скривился Алексей.

– А как же иначе? – развел руками Леонтьев. – Там армия по численности превосходит нашу. Танки у них еще с войны, а вот "МиГи" – это вполне серьезно. Стрелковое оружие в войсках тоже современное, автомат Калашникова превосходит наш, да и минометы. Если предупредим о вторжении и они подготовятся, потери будут гигантскими.

– Совершенно справедливо, – подтвердил Бехтерев. – Обратите внимание, Алексей Викторович, в двадцатом веке почти все войны, успешные по крайней мере, начинались с внезапного вторжения. А потом следовали декларации. Если мы не поступим так же, потери будут огромными. Нам обеспечена кровопролитная позиционная война минимум на три-четыре месяца, с взаимной бомбежкой крупных городов. Обе стороны проведут мобилизацию. Вы понимаете последствия?

– Как минимум, развал Балтийского экономического союза и отказ стран-участниц от создания Балтийского военного союза, – поддакнул Леонтьев. – Они не будут участвовать в нашей войне.

– Правильно, – согласился Алексей. – Именно поэтому в сорок шестом мы приняли сугубо оборонительную военную доктрину. Именно поэтому, несмотря на протесты Вашингтона, предложили странам Балтийского союза создать оборонительный блок в противовес НАТО. Еще в сорок четвертом, принимая президентские полномочия, я обещал, что страна больше не будет участвовать в агрессивных войнах. И не будет, пока я президент. Сейчас мы собираемся провозгласить операцию по восстановлению конституционного порядка. И с чего планируем ее начать? Бомбить свой народ?! Полноте. Если мы утверждаем, что это наша территория, население должно встретить нас цветами, а не гранатами. Если это не так, значит, оно просто не хочет нас. Авианалетами восстанавливает конституцию только государство, никакого закона не уважающее.

– Но там пятидесятитысячная армия, – вскинулся Бехтерев. – Срок срочной службы увеличен до двух лет. Это значит, что уже летом она будет шестидесятитысячной. Паши вооруженные силы – сорок пять тысяч человек. В танках и авиации, по численности, у них превосходство. Только в артстволах у нас преимущество. Как вы собираетесь воевать?

– А эта армия, простите, "злы татарове" или тевтонские рыцари? склонил голову набок Алексей. – Это те самые североросские граждане, которых мы вознамерились облагодетельствовать воссоединением.

– Это теория, Алексей, – наклонился вперед Леонтьев. – Скажи мне, как ты собираешься действовать, когда Сергеев прикажет открыть огонь по нашим войскам, входящим на его территорию?

– Мы поступим так, – спокойно произнес Алексей. – С двадцати одного ноль-ноль тридцать первого мая наши радиостанции начнут транслировать мое воззвание. Ты слышал доклад Управления госбезопасности и понимаешь, что население востока постоянно слушает наши передачи и весть распространится часа за два. В этом воззвании я не только объявлю о воссоединении территорий, но и назначу досрочные президентские и парламентские выборы на всей территории страны на первое сентября. Я призову войска народной армии не открывать огонь и сообщу, что готов принять их, без расформирования, в состав североросской армии. Те, кто захочет покинуть службу, могут демобилизоваться. Тем более что с первого января пятьдесят восьмого объединенная армия Северороссии не должна превышать семидесяти пяти тысяч. Сокращения будут и в восточной, и в западной армии. Все это должны понимать. Объявим, что все граждане восточных земель могут эмигрировать в любую страну, которая их примет. Хоть в США, хоть в СССР, хоть в Китай. Объявим амнистию для всех должностных лиц в восточных землях, за исключением сотрудников госбезопасности, уличенных в уголовно наказуемых преступлениях. Конечно, сообщим о том, что при попытке открыть огонь подавим очаги сопротивления. Предупредим, что первого в девять ноль-ноль наша армия войдет на восточные земли. Уже ваша задача, генерал Бехтерев, обеспечить ввод войск так, чтобы он выглядел походным по форме, но предотвратил бы масштабные потери в случае сопротивления. Пусть тогда стреляют... в своих.

– Это безумие, – запустил руку в свою густую шевелюру Бехтерев. – Что будем делать, если они все же окажут сопротивление?

– Ничего, – пожал плечами Алексей. – Остановимся там, где нас встретят огнем, и потребуем от Сергеева обеспечить свободный проход североросских граждан на нашу территорию. Мы не против того, чтобы они строили свое государство. Мы даже согласны признать его в границах сорок шестого года, но при одном условии. Они должны гарантировать для своих людей право выезда на Запад. Если Сергеев откажется, тогда уже начнем бомбовые удары и атакуем по всему фронту.

Около минуты в комнате царило молчание. Бехтерев растерянно переводил взгляд то на президента, то на премьера. Леонтьев, остолбенев, смотрел на Алексея, а потом откинулся в кресле и расхохотался.

– Гениально! – прокричал он. – То, что надо. Да ни один фронт такого не выдержит. Все к тебе прибегут. Для социалистов право свободного выезда из их рая – всегда удар ниже пояса.

– Да, конечно, – повернулся к окну Алексей. – Главное – предотвратить полномасштабную войну.

– На президента будешь баллотироваться? – вдруг посерьезнев, произнес Леонтьев. – Объединение государства, можно сказать, новая страна...

– Нет, – отрицательно покачал головой Алексей. – С меня хватит.

* * *

– Вы отказываетесь от собственных слов, – насупился принц, глядя на Алексея. – Вы обещали референдум по новой конституции уже этой зимой, а теперь говорите о новых президентских выборах.

– Ни я, ни господин Путилов не изменили своего мнения, – быстро ответил Алексей. – Но подготовка объединения не позволяет нам пойти сейчас на столь кардинальный шаг. Поймите, население восточных земель видит на западе землю обетованную. Столь резкого возвращения давно забытой монархии они не примут. Референдум по новой конституции мы должны отложить на четыре года. Примите это как требование политической целесообразности. В конце концов, всегда добиваясь своих целей, я еще ни разу не смог сделать так, чтобы задуманное реализовалось в точности. Жизнь всегда вносит свои коррективы.

– Это хорошо, что вы признаете свои ошибки, – нахохлился принц.

– Это прерогатива и обязанность сильного человека, – ответил Алексей.

– Но позвольте... – вскинулся принц.

– А я согласен, папа, – внезапно вступил в разговор сидевший до этого молча его сын Генрих. – Мне нужно еще многое изучить в государственном устройстве и политике, прежде чем я смогу занять престол и исполнять свои задачи как должно.

– Генрих, – вскричал принц, – ты не знаешь этих господ. Для них отказаться от ранее данных обещаний – то же, что выкурить сигарету.

– Пала, я сумел достаточно познакомиться с господином Татищевым, парировал наследник, – чтобы вполне доверять ему. Кроме того, он не курит. Я надеюсь, господин президент, что и после вашей отставки вы сможете уделять не меньше времени общению со мной и моей подготовке к работе на благо Северороссии. Тем более что дополнительные четыре года подготовки, надеюсь, не пройдут даром ни для меня, ни для общества.

– Можете не сомневаться, ваше высочество, – улыбнулся Алексей, – ведь я буду свободен от государственных забот.

– Хорошо, – кивнул Генрих. – А сейчас я бы хотел воспользоваться вашим предложением и поступить на службу в вооруженные силы Северороссии в качестве лейтенанта артиллерии. В конце концов, было бы неплохо познакомиться с тяготами военной службы. Не зря говорят, что успеха добивается только тот, кто в период обучения ставит себя в наиболее сложные условия.

– Это мудрое решение, ваше высочество, – согласился Алексей.

– Оно созрело благодаря вам, – улыбнулся наследник. – Желаю успеха в борьбе с теми, кто принес рабство и террор на эту землю.

* * *

Павел, распрямив ноги, потянулся в кресле и стал ждать, когда изображение в неспешно прогревающемся телевизионном приемнике станет четче. Телевидение в стране начало работать в сорок девятом. Тогда, правда, мало кто мог приобрести громоздкий, с маленьким экранчиком, телевизор Новгородского радиозавода. Но Павел уделял большое внимание распространению телевидения как великолепного средства пропаганды. Производство телевизоров дотировалось, и сейчас даже в некоторых отдаленных деревнях появились телеприемники, хотя бы в клубах. Пока существовала лишь одна программа. Еще транслировалось Центральное телевидение СССР. Несмотря на то что Советский Союз свернул с социалистического пути, новостные передачи и фильмы из Москвы оставались идеологически выдержанными, и Павел разрешил их показ.

Он знал, что некоторые "умельцы", особенно в Новгороде и вблизи западной границы, ухитрялись настроить телевизоры на прием петербургских и псковских каналов. Всего их было пять: государственный, два национальных (немецкий и финский) и два коммерческих. Граждане Североросской Народной Республики с удовольствием смотрели западные развлекательные передачи, а зачастую и новости, что больше всего бесило Павла. МГБ боролось с этим, как и с прослушиванием радиостанции "Свободная Северороссия", передававшей программы специально на восточные территории, однако изменить ничего не могло. Да Павел и сам понимал, что карательные меры – это стрельба из пушки по воробьям. Нужно было придумать противовес, адекватный ответ. Но какой?

Смотреть ежедневные новости в девять вечера стало для Павла традицией, но сейчас был особый случай. Диктор должен был зачитать его обращение к народу. Ничего особенного, обычный призыв усилить бдительность и сплотиться вокруг североросской объединенной народной партии, но как важно ему сейчас в очередной раз подтвердить свою позицию. Два месяца назад ушли советские войска, и он стал уделять еще больше внимания пропаганде. Вначале ему казалось, что Берия предал его, оставил одного против всего капиталистического мира. Но дни шли, а ничего не происходило. Москва несколько раз подтвердила в своих заявлениях, что не допустит вмешательства Вашингтона и Лондона в дела центральноевропейских стран. "Похоже, – думал Павел, – Берия действительно решил снизить напряженность на севере. Он, конечно, имеет другое видение будущего социализма, но не такой же он человек, чтобы сдавать своих. Он все же коммунист".

Теперь Павел уже видел в выводе советских войск новый шанс. Исчезла угроза оппортунистического переворота, можно было продолжить социалистическое строительство без оглядки на перегибы Москвы. "Ничего, думал Павел, – в сентябре в Берлине состоится конгресс Второго коминтерна. Там провозгласим новую линию. Мы еще поборемся. Мы еще развернем мировое коммунистическое движение. Как сказал тот? Мне отпущено больше восьмидесяти лет, надеюсь, в здравом уме и трезвой памяти. Сейчас мне шестьдесят один. Еще двадцать лет я смогу работать на благо социализма. Подождите, даст бог, я еще увижу красное знамя над Петербургом, как увидел его над Новгородом и Берлином. Хотя наше знамя не совсем красное, оно красно-зеленое, с учетом традиций. Какая чушь! Мы создадим новые традиции. Мы построим новый мир. Прекрасный и чистый. Что бы ни говорили, новое всегда рождается в муках и крови, но может быть чистым".

Из телевизора донеслась бравурная музыка, и на экране появилась заставка новостей. Павел сосредоточился. Вот сейчас возникнет диктор и начнет читать воззвание. Да, вот он, одет как и положено... а нет. Галстук в какую-то белую полосочку. Надо сделать замечание Шилову, директору телевидения. Слишком распустил своих...

Ровным, хорошо поставленным голосом диктор начал зачитывать воззвание. Павел вслушивался, правильно ли диктор ставит акценты, достаточно ли четко выговаривает слова.

– Папа! – Растрепанная голова Клары появилась в дверном проеме.

В отличие от Розы, которая давно уже вила семейное гнездышко в Москве и подарила Павлу очаровательных внука и внучку, у Клары личная жизнь не складывалась. Ей был тридцать один год, но она все еще жила с отцом, взяв на себя заботу о доме и о нем. Она одевалась безвкусно, носила очки в толстой роговой оправе и до хрипоты спорила с Павлом о методах социалистического строительства. МГБ даже докладывало, будто она связана с диссидентскими элементами в Новгороде и Архангельске. Павел не верил. Молодая девушка, думал он, романтика. Возомнила, что социализм можно в белых перчатках строить... Смешно.

– Что? – недовольно отозвался он. – Пятнадцать минут подождать нельзя?

– Папа, это срочно, – почти прокричала она. – Там, по радио "Свободная Северороссия"...

– Я же запретил слушать эту гадость! – гаркнул он.

– Да замолчи ты! – вскинула она руки. – Там передают заявление Татищева. Он говорит, что намерен объединить страну и восстановить на всей ее территории конституцию восемнадцатого года. Объявил о всеобщих президентских и парламентских выборах, назначенных на первое сентября.

– Что?1 – Павла как пружиной выбросило из кресла.

Через несколько секунд он уже стоял в Клариной комнате, склонившись к радиоприемнику, из динамика которого звучало обращение Татищева, Алексея, Лёхи.

В прихожей зазвонил телефон. Выскочив из комнаты, Павел сорвал трубку и прорычал:

– Слушаю.

– Павел Васильевич, – раздался в трубке взволнованный голос Рудольфа Кренца, министра госбезопасности, – по петербургскому радио...

– Знаю, – бросил Павел. – Через двадцать минут в моем кабинете с текстом обращения Татищева.

Он опустил трубку на рычаг и быстрыми шагами направился к шкафу с костюмами.

* * *

Желтый диск солнца уже вставал на востоке, когда Павел, скрежеща зубами, подошел к окну. Даже до его кабинета доносился гомон толпы, собравшейся на митинг у Ярославова дворища.

"Вече, – раздраженно подумал Павел, – мать их!" Еще вечером, в одиннадцать часов, когда ему доложили, что народ начал стекаться на несанкционированный митинг, он приказал разогнать и был обескуражен ответом, который услышал через пятнадцать минут от начальника городской милиции: "Там полгорода, товарищ президент. При разгоне могут пострадать женщины и дети. Я не поведу туда людей". Это не была просьба отменить приказ. Павла проинформировали, что приказ не выполнят. Чтобы не напрягать ситуацию, Павел пока не распорядился арестовать начальника милиции. Надо было вначале переломить ход событий другими методами.

Он послал на площадь заместителя по идеологии Щербакова. Если бы его побили, закидали камнями! Тогда бы Павел знал, что делать. Щербакова освистали и осмеяли. Вернувшиеся с площади агенты доложили, что большинство поддерживает обращение Татищева, и обсуждается лишь одно: идти ли захватывать органы власти сейчас, или дождаться ввода западных войск. К часу ему сообщили, что такие же митинги проходят в Архангельске и Старой Руссе. К двум часам митинговали уже все города и большинство поселков.

Павел отдал приказ привести войска в боеготовность, но в три маршал Цанге доложил, что не уверен в благонадежности армии. Где-то идут митинги, где-то войска отказываются покидать казармы. Разведка донесла, что войска западной Северороссии концентрируются у границы. Пограничники передали, что с восточной стороны к пропускным пунктам стекаются местные жители с намерением не дать пограничникам вести огонь по переходящим границу западным войскам. В руках у людей были цветы.

В четверть четвертого из Архангельска сообщили, что экипаж одного из минных тральщиков выбросил за борт политрука и поднял неизвестно откуда взявшийся флаг западной Северороссии.

Доведенный до предела Павел метался по своему кабинету. Отдавал приказы, получал ответы... или не получал. То, что оказать нормальное сопротивление врагу не удастся, становилось все более ясно, но более всего удивляла его позиция населения. "Почему? – твердил он. – Мы ведь хотели им счастья. Почему они предали нас?"

В пять утра он позвонил Берии с просьбой о военной помощи. Лаврентий Павлович обматерил его и гаркнул напоследок:

– Если я вмешаюсь, в игру вступит Вашингтон. Я же говорил тебе: не провоцируй. Разбирайся сам. – В трубке раздались короткие гудки.

Сейчас, стоя у окна и кусая губы, Павел думал только о том, дать ли приказ об открытии огня по войскам противника или постараться избежать жертв. Но второй вариант будет означать капитуляцию без боя. Чтобы этого не допустить, надо немедленно распорядиться о разгоне митингов, повторить приказ войскам. Машину еще можно запустить. Если не сработало убеждение, сработает страх. Для них, для их же пользы. Это жертвы, но во имя...

Дверь открылась, и в кабинет без доклада вошел Кренц.

– Павел Васильевич, – произнес он, – там на митинге выступает ваша дочь.

– Клара? – встрепенулся Павел. – Что она говорит?

– Призывает войти в единую Северороссию, восстановить буржуазную демократию, и все прочее в том же духе.

– Черт! – Павел быстро подошел к столу. – Выводите спецполк.

– Есть еще одно, – потупился Кренц.

– Что?

– Она сказала, что отречется от вас, если вы прикажете открыть огонь по западным войскам и разогнать митинг.

Павел некоторое время стоял как пораженный громом, потом, судорожно глотая воздух, внезапно пересохшим ртом произнес:

– Митинг разогнать.

– Будут жертвы, – бесцветным голосом сказал Кренц. – Мы даже не можем гарантировать безопасность вашей дочери.

– Я не узнаю вас, Кренц! – рявкнул Павел. – Вы всегда были сторонником самых жестких решений, и мне приходилось сдерживать вас. И вот сейчас, когда речь действительно идет о жизни и смерти народной республики, вы мнетесь и сомневаетесь. Или испугались ответственности? Одно дело – посылать людей в лагеря из министерского кабинета, под охраной советских танков. Другое честно исполнять долг, когда враг имеет реальную возможность взять нашу столицу. Исполняйте приказание, или я вас отдам под трибунал.

Кренц молча кивнул, повернулся и вышел. И в этот момент зазвонил телефон.

– Слушаю! – сорвал трубку Павел.

– Товарищ президент, – услышал он голос секретаря, – на проводе Татищев из Петербурга.

Павел несколько секунд постоял, осмысливая информацию. Это был первый звонок Алексея после кризиса сорок девятого, и Павел понимал, что ставка сейчас не меньшая. Поэтому, собственно, Алексей и решился позвонить своему главному врагу. "Может, снова струсил? – подумал Павел. – Тогда ведь он отступи л, испугавшись жертв. Может, и сейчас духу не хватит". Медленно опустившись в кресло, Павел произнес:

– Соединяйте.

В трубке щелкнуло, а затем он услышат! глухой голос Алексея:

– Павел, это я. Не делай глупостей. Побереги людей.

– Что ты делаешь, сволочь?! – заорал в трубку Павел.

– Я объединяю страну, – спокойно проговорил Алексей. – Сегодня от Наровы до Белого моря почти никто не спал. Люди рады. Сейчас и ты не можешь отрицать, что это желание народа. Отойди, не сопротивляйся неизбежному. Люди хотят жить в едином государстве, они хотят сами определять свою судьбу. Тебя никто не будет преследовать. Ты даже можешь выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих президентских выборах. Твою партию никто не запретит. Она может идти на парламентские выборы, честно конкурировать с другими. Что тебе не нравится?

– Подонок! – прошипел Павел. – Ты же знаешь, что социализм еще не показал всех своих преимуществ. Люди еще не поняли, что это такое.

– Ты правишь уже одиннадцать лет, – размеренным голосом произнес Алексей. – У тебя была абсолютная власть, и тебе не мешала внутренняя оппозиция. Экономически СССР помогал тебе больше, чем мне – Запад. Но ты вверг свою страну в кризис. Люди бегут от тебя. Они не хотят социализма. Сколько лет изоляции и авторитаризма тебе нужно, чтобы убедить народ, что социализм – это хорошо? Пятьдесят? Семьдесят? Триста семьдесят? Посмотри вокруг. Все страны, где применялась плановая экономика, уверенно отстают и нищают. И ты знаешь, что это только начало. Неужели ты еще не понял, что ваш эксперимент провалился? Не лей кровь. Ты уже видишь, что если будешь силой удерживать власть, тебе придется стрелять не только в моих солдат, но и в народ.

– В деструктивных элементов, – буркнул Павел.

– Когда деструктивных элементов больше половины населения, деструктивным следует признать правительство. Павел, я звоню тебе не для того, чтобы посыпать соль на раны или насладиться победой. Я хочу сохранить жизни тех, кто может погибнуть в нашей очередной разборке. Подумай, сейчас не семнадцатый, когда мы отвечаем лишь за себя. Наш идеологический спор не должен больше приводить к жертвам тысяч ни в чем не повинных людей.

– Североросская Народная Республика – суверенное государство. Твои действия – это агрессия против него, – жестко произнес Павел. – Я буду действовать соответствующим образом.

Алексей помолчал некоторое время, потом заговорил снова:

– Я готов отказаться от ввода войск на одном условии. До тридцатого июня, в один день, мы в обеих частях государства проводим референдум об объединении. Только референдум должен проводиться в присутствии независимых наблюдателей, в том числе и из ООН. Подтасовка должна быть исключена. Перед референдумом я готов провести с тобой публичные дебаты, которые должны транслироваться по радио и телевидению на всей территории. Если более половины в каждой из стран высказываются за объединение, первого сентября проводим единые выборы и объединяем страну. Если нет, я буду настаивать только на праве всех желающих, проживающих на востоке, на эмиграцию. Ты знаешь, что наши граждане имели это право всегда. Что скажешь?

– Тебе не обмануть нас, – холодно произнес Павел, – Отменяй ввод войск. Вопрос о репатриации можем обсудить на переговорах. Но только для тех граждан, которые родились на западных землях.

– Ты знаешь, что человек должен обладать правами и свободами не потому, что родился в Петербурге или Лондоне, а не в Москве или Пекине. Объяви о референдуме. Это будет честный поединок. Не делай людей заложниками своих умопостроений, как говорил Дмитрий Андреевич. Давай поставим точку в нашем споре. У меня здесь нет личных интересов. Так или иначе, я ухожу в отставку в сентябре. И из политики тоже. Ну, решай.

Павел откинулся на спинку кресла. За какой-то короткий миг в сознании пронеслась вся его жизнь в этом мире. Жизнь, наполненная борьбой. Подпольная работа в Петербурге, ссылка в Сибирь, снова Петербург, в семнадцатом. Революция, красный террор. Расстрелы белого офицерья. Гражданская война. Гибель рабочей бригады, изнасилованная Инга, трехлетнее заключение в "Крестах", высылка, зимняя война, горы трупов перед североросскими дотами, Отечественная война, горящая полуторка, труп Потапова, трупы убитых солдат. Потом провал наступательной операции сорок второго, реки крови. Успешное наступление сорок третьего. Снова горы трупов перед дотами. Убитые, раненые, свои, чужие, разоренные села, разбомбленные города. "Хватит, – решил он твердо. – Этого больше не будет".

– Я принимаю твои условия, – сухо произнес он в трубку. – Мое заявление для радио и телевидения выйдет в эфир в восемь часов утра.

– Я выступлю в это же время, – быстро ответил Алексей.

– Но держись, – хмыкнул Павел. – Дебаты проведем через неделю. Я тебе спуску не дам.

– До встречи, береги себя. – Алексей повесил трубку.

В кабинет, мягко ступая, вошел Кордия.

– А, Гоги, – проговорил Павел, – хорошо, что ты пришел. Едем в телецентр. Я выступлю с заявлением. Подожди, я только свяжусь с Кренцем, отменю приказ о разгоне митинга.

Он потянулся к трубке телефона.

– Конечно, – произнес, улыбаясь своей доброй, открытой улыбкой, Кордия.

Он подошел ближе к столу, молниеносным движением выхватил из-за пазухи пистолет и в упор выстрелил Павлу точно в середину лба. Лицо телохранителя сразу стало жестким. Он положил пистолет на стол перед телом Павла, повернулся и вышел в приемную. Первая часть приказа Берии была выполнена. Теперь надлежало приступить к исполнению второй.