Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

* То, что впоследствии стало называться "самбо", в те годы называлось "советская вольная борьба".

Он уже понял, что Сталин знает о нем все и лишь мягко подводит его к некоему новому поручению, похоже, связанному с Северороссией. Сердце Павла снова наполнилось радостью. "Снова бой, – взволнованно думал он. – Закончить то, что не удалось двадцать лет назад. Какое счастье!"

– Да, – проговорил Сталин, будто только что узнал об этом. – Значит, у вас есть и дипломатический опыт. Это очень хорошо. У товарищей в Политбюро сформировалось мнение, что проблему Северороссии пора решать самым кардинальным образом. Что вы думаете об этом?

– Согласен с мнением Политбюро, – сообщил Павел.

Ему с самого начала казалось, что Сталин играет с ним в какую-то игру, разговаривает словно с маленьким ребенком, не понимающим, да и не способным понять замыслов и поступков взрослых. Но Павел подавил возникшее чувство обиды и весь обратился в слух, понимая, что сейчас ему скажут нечто очень важное.

– Это хорошо, – ухмыльнулся вождь. – Я думаю, нам потребуется ваш опыт. Что бы вы сказали, если бы мы предложили вам поработать в аппарате наркомата иностранных дел, под личным руководством товарища Молотова?

– Постараюсь оправдать ваше доверие и доверие партии, – произнес Павел.

– Очень хорошо, – снова улыбнулся Сталин. – Я полагаю, вы сейчас пройдете с товарищем Молотовым и обсудите ваши задачи на время пребывания в Берлине.

– В Берлине?! – От удивления Павел повернулся к Сталину.

– Конечно, – как нечто само собой разумеющееся, произнес Сталин. Завтра днем вы выезжаете в Берлин, чтобы занять там должность помощника атташе по культурным связям. О семье не беспокойтесь. Товарищ Молотов позаботится о переводе ваших дочерей в Москву.

Павел еще раз взглянул в тигриные глаза вождя, и животный страх потек по его позвоночнику. Он понял, что свои знания не должен раскрывать этому человеку никогда, ни при каких обстоятельствах.

Следуя по коридору за Молотовым, Павел думал: "Вот оно, свершилось. Двадцать лет, двадцать долгих лет отчаяния, непонимания, надежд, я ждал этого. Я думал, что Сталин тогда просто убрал меня с глаз долой и забыл. Нет, наш вождь не забывает никого и никогда. Он помнил, что я сказал ему в двадцать втором. Он вывел меня в резерв. Был неподходящий момент, и он просто убрал меня в патронташ, как убирают неиспользованный патрон по окончании боя. Но сейчас предстоит новая схватка, и меня вспомнили. И опять вставили в обойму. Скоро настанет моя очередь для выстрела. Я не промахнусь, товарищ Сталин. Верьте в меня".

* * *

Неспешно пакуя чемодан в номере швейцарского пансионата, Алексей размышлял: "Времени осталось мало, чертовски мало. Еще четыре месяца, и вся Европа превратится в единый театр военных действий. Господи, почему я не помешал этому?! Зачем ты забросил меня в этот мир? Ведь с моими знаниями я мог многое предотвратить, избежать стольких жертв, помочь построить миллионам прекрасную, богатую, свободную жизнь, но не сделал и сотой части возможного. Да и то, что мне удалось, сейчас под угрозой. Вот уже скоро год, как я, министр иностранных дел Северороссии, кричу, ору, убеждаю, умоляю людей позаботиться о своей безопасности, сплотиться перед лицом надвигающейся войны, которая легко может лишить их свободы, достатка, да и самой жизни, а в ответ слышу лишь какое-то невнятное блеяние. Мои построения строго логичны. Я предлагаю союзы, сулящие исключительно взаимовыгодное сотрудничество, но... Почему они вечно полагаются на авось? "Бог помилует" так сказал мне министр иностранных дел Литвы Урбшис. Конечно, сложно представить, сидя в своем поместье под Каунасом, наслаждаясь мирной и богатой жизнью, что все это может оборваться в один миг, первым выстрелом на границе, зеленой ракетой на территории грозного соседа. Нет, не в один миг. Мгновенно проявляется лишь прежде скрытое. Все глобальные катаклизмы, войны, революции зреют долго, исподволь. Человек достаточно умный вполне способен предсказать эти события без всякого мистического бреда и впадения в экстаз.

Ха, хорошо это мне говорить, пришедшему из будущего и неплохо знающему, что было, что будет, чем сердце успокоится. Так ли? Во-первых, здесь несколько иная реальность. Мои знания применимы, но не в полной мере. Во-вторых, использовать здесь познания истории из учебников – это все равно, что рассматривать маршрут путешествия из космоса. Самая большая река выглядит безобидным ручейком. А вы, господа хорошие, с рюкзачком по лесу пройдитесь, и посмотрим, как вы будете обычный овраг форсировать. Легко так, сидя на диване с исторической книжечкой, осуждать ошибки деятелей прошлых эпох. А вы в реальной политике поваритесь. Интересно, что вы тогда будете говорить о союзе, предложенном Гитлером, когда Сталин стягивает к вашей границе свои войска. Сложно. Хотя за прошедшие годы я научился анализировать и понимать многое. Думаю, даже без моих познаний угроза была бы для меня очевидной. Почему же ее не видят прибалты? Голицын меня понял. Да что греха таить, без санкции Скрябина он бы на эти переговоры не пошел. Крымчане смогли перебороть в себе древний великодержавный снобизм и предубеждения и пошли на союз. Почему? Потому что с самого момента соглашения о прекращении огня, подписанного Врангелем и Фрунзе в Стамбуле, они знали, что это ненадолго. Вот уже скоро двадцать лет они живут под угрозой войны, которая может начаться в любую минуту. Такое существование чрезвычайно обостряет восприятие, заставляет по-иному смотреть на вещи, не гоняться за иллюзиями. А вот прибалты, получив независимость в подарок от англичан и вывесив свои, национальные флаги на крепостях, возведенных когда-то немецкими рыцарями, решили, что само название – "суверенное государство" – гарантирует некое спокойное существование. Мирная, состоятельная жизнь. Ригу недаром называют прибалтийским Парижем. Бывал, видел, замечательный город. Ах, как не хочется, шагая по тихим улочкам Таллинна, Риги или Каунаса*, думать о стальных дивизиях соседа, притаившихся на границе. Самообман, правда, в итоге обходится очень дорого.

* С 1918 до 1940 года столицей Литвы был Каунас. Вильнюс, или, как тогда назывался этот город, Вильно, был на польской территории. После оккупации советскими войсками восточной Польши Сталин передал его Литве, на условиях размещения советских войск на территории Литовской республики.

Что же получается: только человек, постоянно осознающий угрозу, живущий будто в зоне военных действий, способен оценивать ситуацию адекватно? Конечно, хотелось бы жить мирно и спокойно, но если есть враг... Да только ли враг? Любой перекос в социальной жизни, в межгосударственных, межнациональных отношениях рано или поздно приведет к взрыву, если вовремя не устранить его. Притом устранять надо не тогда, когда противники готовы вцепиться друг другу в глотку, а когда наметились первые противоречия. Но для этого надо подходить к любой проблеме со всей ответственностью, осознавая причины ее возникновения. Позволить себе это может только человек, живущий жизнью воина, осознающий цену победы и поражения, не склонный к иллюзиям. А что, как не обостренное чувство опасности, привычка избегать паники, действовать строго рационально и расчетливо, может дать это? Вот почему мне удалось договориться с крымчанами. И по той же причине меня не поняли прибалты. Они просто постарались укрыться от столь неприятной реальности в своих иллюзиях. А стоит ли вообще говорить с человеком, погруженным в иллюзии? Пока он не в состоянии посмотреть на мир незашоренными глазами – нет. Сначала надо заставить его увидеть вещи такими, какие они есть. Надо действовать, и быстрее. Времени осталось мало. Ну, господа хорошие, кто из вас готов взглянуть правде в глаза?"

В дверь номера тихо постучали.

– Войдите, – крикнул по-русски Алексей. На пороге возник референт Алексея Петр Ден.

– Телеграмма из Таллинна, – произнес он, кладя на стол перед Алексеем сложенный вчетверо листок бумаги.

Быстро развернув телеграмму, Алексей пробежал глазами напечатанный по-немецки текст: "Уважаемый господин Татищев, с большим сожалением узнал о том, что Вы страдаете болезнью почек, в связи с чем выехали на лечение в Швейцарию. Очень рекомендую Вам на обратной дороге в Петербург навестить меня в моем поместье под Тарту. Уверен, что мой личный врач, великолепный воздух этого эстонского курорта и охота в наших лесах помогут Вам укрепить здоровье. Прошу телеграфировать, сможете ли Вы принять мое приглашение и в какие дни я могу Вас ожидать. С уважением, Петер Мяги".

Алексей расплылся в улыбке. Петер Мяги – эстонский министр иностранных дел – впервые сам обратился к нему с просьбой о встрече. Дипломатический мир сложен и многолик, но одно в нем можно утверждать определенно. Если один министр иностранных дел предлагает другому вместе полечиться, поохотиться или порыбачить, это может означать только желание провести переговоры вдали от посторонних глаз, а никак не намерение добыть дичи или свежей рыбки.

– Телеграфируйте, – взглянул на референта Алексей. – "Выезжаю сегодня вечером из Женевы".

* * *

Поезд лязгнул тормозами и замер у платформы.

– Брест, стоянка пятнадцать минут, – прокричал проводник, спеша по узкому коридору вагона.

Павел потянулся на жестком сиденье международного вагона, поднялся, взял с вешалки пиджак и направился к выходу из купе. После долгого пребывания в замкнутом пространстве купе хотелось выйти на свежий воздух, размяться.

Вскоре он спрыгнул с подножки вагона на перрон, сделал несколько шагов и остановился. Странное чувство охватило его. Павел вдруг понял, что впервые за последние семнадцать лет стоит на чужой земле, где царят свои законы, где нет советской власти, где люди живут совсем иными надеждами и чаяниями, чем в Советском Союзе. Он сумрачно посмотрел на станционного служащего в темной униформе с польским орлом на кокарде фуражки, на двух рабочих, неспешно бредущих вдоль путей и осматривающих вагонные оси, и вдруг осознал, что действительно попал в другой мир. За последние годы он так привык жить в советской системе ценностей и понятий, что возможность существования иного, несоветского образа жизни казалась ему нереальной, эфемерной, выдуманной. И вот теперь, ступив на землю иного государства, живущего по другим законам, он в первый момент испугался.

"Панская Польша", – злобно подумал Павел, глядя на железнодорожника, неторопливо расправляющего усы и с хозяйским видом осматривающего платформу. Кого-то напоминал ему этот человек. Кого-то давно забытого, но столь сильно поразившего впечатление некогда. Ах, да, конечно. Память услужливо напомнила о том, как он, Алексей и их учитель Дмитрий Андреевич Санин совершали свое первое путешествие в этом мире – ехали на поезде из Хиттало в Петербург. Тогда, в четырнадцатом, именно так выглядел станционный смотритель, наблюдавший за посадкой публики в пригородный поезд. Столь же самоуверенно, по-хозяйски, властно.

"А где сейчас этот городовой, что с шашкой и револьвером степенно похаживал по хитталовской платформе? – подумал Павел. – Наверное, расстрелян в семнадцатом или восемнадцатом... или все так же горделиво стоит на перроне на станции Хиттало, уже Североросской. Это неправильно. Это против воли истории. Он должен был быть расстрелян или сидеть сейчас в лагере. Алексей, подлец, добился того, что страна, самой историей предназначенная стать одной из республик СССР, превратилась в буржуазный реакционный режим. Ничего, мы это исправим. Остались считанные месяцы, и... со мной, при моем непосредственном участии, советская власть будет восстановлена в Северороссии".

Павел скользнул взглядом по надписи, сделанной на фасаде станционного здания крупными латинскими буквами: "Брест". То, что это пока еще польский город, не слишком шокировало его. В его мире в это время здесь было так же. "Но всего через четыре месяца сюда придут советские войска, – подумал он, чтобы отнять у панской Польши захваченные ею территории и вернуть их Белоруссии и Украине*. Здесь они встретятся с немецкой армией, сокрушившей Польскую буржуазную республику. Ненадолго этот город станет пограничным городом СССР и в сорок первом покроет себя неувядаемой славой..."

"Нет, – он в ярости сжал кулаки, – этого не будет. В сорок первом через этот город пойдут армады советских войск, чтобы покрыть себя неувядаемой славой в великой освободительной войне. Для этого я и еду сейчас в столицу фашистского Рейха, чтобы подготовить этот поход, создать условия для наступления советской власти по всему фронту".

* Здесь герой ошибается. Брест в 1939 году захватили немцы, после ожесточенного штурма Брестской крепости, польский гарнизон которой сражался достойно и покрыл себя неувядаемой славой. После город был передан советской стороне, на основания договоренностей, закрепленных в секретном протоколе пакта Молотова-Риббентропа... которых, по утверждению советских историков, не существовало.

Он перевел взгляд на укрепленную на вагоне табличку – "Москва-Берлин" на русском и немецком языках – и снова уставился на польского железнодорожника. Павлу снова показалось, что от этого человека веет чем-то неприятным, неуютным, "не своим". Эта его самоуверенность, хозяйский взгляд вызвали у Павла чувство неприязни. Сергеев посмотрел на группу соотечественников – работников наркомата иностранных дел и советского торгпредства в Берлине, ехавших с ним в одном поезде и сейчас сгрудившихся у дверей вагона. По их настороженным взглядам, перешептыванию и напряженным позам он понял, что они тоже чувствуют себя чужими в этой буржуазной стране.

"Ничего, – подумал Павел, – скоро мы здесь будем ходить как хозяева. И не только здесь". Он вдруг обнаружил, что слишком далеко отошел от дверей вагона и от товарищей. Поежившись, как от сквозняка, Павел направился назад, вошел в самую середину маленькой толпы у вагона, молча достал из кармана пачку сигарет и жестом попросил прикурить у ближайшего человека. Тот, не говоря ни слова, достал коробок, чиркнул спичкой и поднес огонек. Они стояли и курили, мрачно рассматривая окружающий их чужой, непонятный, враждебный мир.

Послышался паровозный гудок, и по соседнему пути, с запада на восток, притормаживая, покатился другой поезд. Вытянув шею, Павел прочитал надпись на вагоне: "Женева-Петербург".

"Вот оно что, – зло подумал Павел, – питерские буржуи с вод возвращаются. Ну, давайте, долечивайтесь, гады. Немного вам осталось".

– Прошу занять места. Через две минуты отправление, – прокричал, высунувшись из дверей их вагона, проводник.

Бросив на рельсы почти догоревшую сигарету, Павел нехотя направился к вагону. Он не знал, что в поезде, который уже останавливался у платформы за его спиной, из Женевы в Таллинн первым классом ехал его злейший враг, министр иностранных дел Северороссии Алексей Татищев, Судьба, словно усмехаясь, снова пересекла их пути, чтобы вскоре свести врагов в смертельной схватке.

* * *

Алексей обвел глазами живописное поле, подступавший к нему с противоположной стороны молодой лесок и задумчиво произнес:

– Господи, как хорошо на природе.

– Да, глядя на эту красоту, – закивал головой Мяги, – никогда не подумаешь, что снова может начаться война, это ноле расчертят траншеи, а вороны вновь будут клевать тела павших.

– Увы, – вздохнул Алексей и неспешно зашагал по краю поля туда, где в отдалении синело Чудское озеро.

Мяги последовал за ним. Шел второй, завершающий день их переговоров, столь внезапно начавшихся по инициативе эстонца. Уже второй день они жили в небольшом, уютном поместье министра иностранных дел и говорили, говорили... о войне. Переговоры велись по-русски (что делать, если именно империи делают свои наречия международными), что, в общем, нисколько не шокировало стороны. Алексей всегда знал, что для умных людей содержание главенствует над формой, а националистический угар способен только на к лечь на его носителей большие беды. Похоже, понимал это и Мяги, так внезапно для Алексея вернувшийся к переговорам о военном союзе.

– Значит, вы полагаете, новая война неизбежна? – проговорил Мяги, вновь поравнявшись с Алексеем.

– Вы умный человек, Петер, – ухмыльнулся Алексей, – и, очевидно, понимаете сами. Уже сам по себе закон существования большой империи заставляет ее непрестанно расширяться и захватывать всё новые и новые территории и сферы влияния. Для тоталитарных империй это вообще закон выживания. Если нет грозного врага и постоянного продвижения "от победы к победе", подданные могут и усомниться в целесообразности жесткого политического режима и жертв, которых от них постоянно требуют. А уж если в пределах досягаемости друг для друга существуют две такие империи – взрыв неминуем.

– Но ведь можно оставаться нейтральным и наблюдать за бойней со стороны, – возразил Мяги. – Как Швейцария.

– Я думаю, Швейцария пока может спать спокойно не потому, что она нейтральна, и не потому, что она в горах, – покачал головой Алексей. Просто, если Гитлер решит ее оккупировать, вся финансовая система Рейха рухнет в течение месяца. Швейцарская армия хорошо обучена, но она не преграда для вермахта. А вот банковская линия обороны для немцев будет поопасней. Но не дай бог, альпийские гномы получат общую границу с СССР. Советский Союз не просто не интегрирован в мировую экономику. Сталин создал полностью изолированную систему, никак не связанную с внешним миром. Так что, если он дойдет до Альп, швейцарцы будут вынуждены в какой угодно форме поддерживать антисоветский блок и искать сильного союзника. Нейтралитет привилегия сильного, очень сильного государства. Такого, которое может, как минимум, на равных разговаривать со всеми соседями. И это не Северороссия... и, уж простите, не Эстония.

– В Риге и Каунасе считают, что смогут сыграть на противоречиях Москвы и Берлина.

– Вы тоже можете так считать, – усмехнулся Алексей. – Только вот к чему это приведет, вы скоро увидите сами. Пока на полях достаточно дичи, хищники не дерутся между собой, а разграничивают зоны для охоты. И горе вам, если ваша территория окажется в одной из этих зон. Хищники бросаются друг на друга, когда остается добыча, которой хватит только одному.

– Да, но, вступая в военный союз с вами, мы оказываемся под ударом Красной армии, – не унимался Мяги.

– Вся беда нейтралов, – ответил Алексей, – в том, что они оценивают чужие поступки со своих позиций. А чтобы предсказать поведение противника, надо мыслить как он. Поставьте себя на место Сталина, и вы поймете, что он не может не напасть. Любой хищник в первую очередь берет ту добычу, которая легче, и лишь потом идет в бой за тяжелым куском. Если вы сохраните свой нейтралитет, Сталин проглотит вас не поперхнувшись.

– Но вы гарантируете, что наш союз сможет предотвратить оккупацию Эстонии?

– Я гарантирую, что он предельно осложнит захват Северороссии и Эстонии. У нас с вами единые интересы. Мы хотим защитить свой суверенитет и тот образ жизни, который считаем правильным. Эти вещи стоят очень дорого. Так давайте сражаться бок о бок, чтобы шансы на победу у каждого из нас возросли.

– Это всё красивые слова, – поежился Мяги. – А вот поддержат ли эстонцы правительство, которое будет посылать их на войну за чужие интересы?

– Господин Мяги, – произнес Алексей, – если вы не считаете свой народ скопищем проходимцев, воров и тупиц, то можете рассчитывать на то, что моральная позиция, занятая правительством, найдет поддержку в сердцах, а борьба за соблюдение национальных интересов найдет понимание в умах. Если бы речь шла о том, чтобы послать эстонских ребят куда-нибудь в Африку, воевать за интересы транснациональных монополий, я бы сам сказал вам: "Откажитесь". Но я предлагаю заключение оборонительного союза, где наши страны дадут гарантии друг другу. Вы не находите, что здесь речь идет о взаимной выгоде?

Несколько минут министры шагали в тишине, изредка нарушаемой лишь криками птиц, приветствовавших весну, но потом Мяги прервал затянувшуюся паузу:

– Все правильно, господин Татищев. Но прошу вас понять: вступление в предлагаемый вами союз является очень ответственным шагом, который может перевернуть всю жизнь нашей маленькой страны.

– Но ведь лучше перевернуть жизнь, чем потерять, – улыбнулся Алексей. В конце концов, если для кого-то фраза "Лучше жить сражаясь, чем умереть на коленях" – пустой звук, я лишь могу посочувствовать. Господин Мяги, мне кажется, мы уже в достаточной мере обговорили все возможности сотрудничества. Вы знаете наши предложения. То, что вы пригласили меня для беседы, означает, что Эстония заинтересована в сотрудничестве. Вы хотели получить ответы на некоторые вопросы. Я их вам дал. Пришло время выбирать.

– Я думаю, нам сейчас стоит выехать в Таллинн, – проговорил Мяги, растягивая слова, – чтобы продолжить этот разговор с президентом и уточнить детали возможного договора.

* * *

Алексей вошел в обставленный в стиле Екатерины Второй кабинет президента и в очередной раз констатировал для себя, что адмирал в последнее время очень полюбил роскошь. Оладьин, сидевший в богато украшенном кресле, за столом, когда-то принадлежавшим светлейшему князю Григорию Потемкину, указал на кресло для посетителей и буркнул:

– Докладывай.

– Получено окончательное подтверждение готовности Российской Республики признать Северороссию, – произнес Алексей. – Прошу вас утвердить кандидатуру барона Рененкампфа в качестве посла в Симферополе.

Оладьин молча взял протянутый ему Алексеем лист, обмакнул перо в чернила и подписал.

– Дальше, – произнес он.

– Считаю необходимым завтра вылететь в Симферополь, для переговоров и подписания договора о военном союзе, – доложил Алексей.

– Сколько займут переговоры? – процедил адмирал.

– Полагаю, около недели.

– Ну что же, в море искупаешься, – улыбнулся Оладьин. – Это значит, ты в первых числах июля вернешься?

– Так точно, – кивнул Алексей.

– Поезжай, – махнул рукой Оладьин.

– Я бы просил ускорить ратификацию Думой договора о военном союзе с Эстонией и Финляндией.

– Я только что говорил со спикером, – проворчал адмирал, – слушания назначены на завтра. Что-нибудь еще?

– Все то же, ваше высокопревосходительство. Почему вы не хотите присоединиться к гарантиям безопасности Польше?

– Потому что не хочу, – произнес адмирал. – Я не хочу класть наших солдат за чужие интересы.

– Стабильность в Европе – это и наши интересы, – со сталью в голосе произнес Алексей.

– Ты знаешь, – начал повышать голос Оладьин, – что ни Сталина, ни Гитлера это не остановит. Зачем нам влезать в войну на несколько месяцев раньше?

– Наше вступление в войну против Сталина на этих условиях поставит его политически в чрезвычайно невыгодное положение. Возможно, нам даже удастся предотвратить более мощное его выступление против нас. Если мы присоединяемся к гарантиям Англии и Франции Польше, мы становимся их союзником. Нападая на нас, он нападает на них. Это очень невыгодный для Сталина расклад, в свете возможной войны с Германией.

– А если нам придется вступить в войну против Гитлера? – возразил Оладьин. – Германия перекроет нам доступ к румынской нефти, а Сталин ударит в тыл. Об этом ты подумал?

– Есть еще норвежские источники, есть наши собственные месторождения, которые разрабатываются. Возможна помощь Великобритании и США.

– Не очень-то я рассчитываю на них, – с сомнением покачал головой Оладьин. – Для того чтобы месторождения на Кольском полуострове дали хоть какую-то отдачу, нужно еще около года. Программа подготовки оборонительной линии не завершена. Для нас сейчас отсрочка войны на каждый день – победа. Ты ведь знаешь, что Сталина могут остановить только доты и артиллерия, но никак не декларации. Убедил?

Алексей откинулся в кресле:

– Логика есть. Но я считаю, что мы должны выступить с заявлением об осуждении агрессии против Польши и всеми силами поддержать поляков.

– Не хотелось бы злить Гитлера, – поморщился Оладьин. – Я знаю, ты любишь Польшу и стараешься защищать ее всеми силами, но почему за наш счет?

– Я люблю Польшу, – подтвердил Алексей, – но предлагаю вступиться за нее не поэтому. Польша – свободная страна. Северороссия – свободная страна. Если мы не будем поддерживать друг друга, то поодиночке не выстоим против поднявшегося в Европе вала тоталитаризма.

– Красиво говоришь, а нас подставляешь под удар.

– Такие люди, как Гитлер, уважают только силу, – возразил Алексей. Будем смотреть на них, как кролик на удава, проглотят. Заявим твердо о своей позиции, будут договариваться.

– Резонно, – кивнул Оладьин.

– Тогда, ваше высокопревосходительство, объясните, почему правительство сквозь пальцы смотрит на деятельность общества "Ингерманландское возрождение"? Ведь ясна их связь с СД* и их цель – восстановление пронемецкого режима в Ингерманландии?

– Я не хочу злить Гитлера, – повторил Оладьин.

– Они серьезно нарушают конституцию и целый ряд законов Северороссии, настаивал Алексей. – Формальных поводов для запрещения этой организации более чем достаточно.

Оладьин молчал.

– Ваше высокопревосходительство, – Алексей откашлялся, – давайте начистоту. Вы ведь еще не определились, вступите в союз с Гитлером или с антигитлеровской коалицией?

* СД – спецслужба, занимавшаяся разведкой в интересах Третьего рейха. Она выросла из охранных отрядов (СС), национал-социалистической партии и работала преимущественно в политических целях фашистского государства, а не в военных, как абвер (разведка вермахта).

– Я выступаю за интересы Северороссии, – утробно проговорил Оладьин. Я за повышение ее влияния в мире и за сохранение ее независимости. Если для решения этих задач мне придется вступить в союз с Гитлером, я вступлю.

– Хорошо. – Алексей оперся о президентский стол. – Давайте забудем всё, что я вам говорил о событиях в моем мире. Но, как военный человек, вы должны понимать, что Германия не выдержит войну на два фронта. Особенно если Восточный фронт будет держать СССР с его территорией и ресурсами. Гитлер будет обречен с того момента, когда поссорится с Англией и Францией и получит единую границу с СССР. Даже если границы не будет, подмять несколько центральноевропейских стран, чтобы ударить по Гитлеру, для Сталина не проблема. Гитлер – битая карта.

– Не очень сильная карта, – поправил собеседника адмирал, – но в нужном раскладе... Если воспользуемся им для своей игры, мы можем усилиться.

– А потом лет сто будем отмываться от грязи, которая пристанет к нам из-за союза с этим чудовищем, – вспылил Алексей. – Кроме того, Гитлер нас может просто сдать Сталину за какие-то уступки.

– Вот поэтому мне и нужен ты, и нужны твои хорошие отношения с Черчиллем, – вставил адмирал. – Но хорошие отношения с Британией – это еще не готовность плясать под музыку из Лондона. Ладно, ступай. Удачи в Симферополе.

* * *

– Проходите, господин советник, – проговорил секретарь. – Рейхсминистр ждет вас.

Павел вскочил со стула, быстро поправил галстук, глубоко вдохнул и твердым шагом направился к распахнувшимся перед ним дверям кабинета. Сухощавый Риббентроп приветствовал его, встав со своего кресла за огромным столом, расположенным в центре гигантского кабинета. Из-за непомерных размеров помещения и находящейся в нем мебели небольшая фигура рейхсминистра почему-то выглядела комично. Павел поздоровался, пожал протянутую ему для приветствия руку и, следуя приглашению хозяина кабинета, сел на стул за длинным столом для совещаний.

– Согласно телеграмме, полученной мной от господина Молотова, проговорил Риббентроп, – вы уполномочены вести секретные переговоры о возможном разграничении интересов Германского рейха и Советского Союза в Северороссии.

– Совершенно справедливо, – кивнул Павел. – Я уполномочен довести до вас позицию советского правительства по этому вопросу, выслушать ваши предложения и участвовать в подготовке соглашений, которые в дальнейшем могут быть закреплены межгосударственным соглашением. Думаю, не требуется слишком подробно пояснять, что как сам факт наших переговоров, так и суть моей миссии должны сохраняться в абсолютной тайне. Именно с этим связано столь скромное название моей должности.

Павел отметил про себя, что говорит с еле заметным акцентом. "Спасибо Наталье. Эх, Наташа, где ты?" – подумал он с горечью. Под сердцем неприятно кольнуло.

– Хорошо. – Рейхсминистр положил ладони на отполированную до блеска крышку стола. – Я очень рад, что после длительного периода взаимного отчуждения и противостояния наши страны наконец перешли к взаимовыгодному сотрудничеству. Тезисы, изложенные Сталиным в речи на мартовском пленуме ЦК ВКП(б), достаточно четко определили, что подлинными врагами обоих наших государств являются буржуазные демократии Запада*. Несмотря на некоторые противоречия во взглядах наших народов на идеальное построение государства, и вы и мы стоим на близких позициях в мировой политике. Безусловно, великие империи должны расширять свои жизненные пространства. В этом основа их жизнедеятельности. Так или иначе, наши государства существуют в достаточно ограниченном географическом пространстве, именуемом Европа, и, во избежание конфликтов, должны четко разграничить сферы своих интересов. В настоящее время мы ведем переговоры с вашими представителями по разграничению сфер влияния во всех государствах, лежащих между нами от Балтики до Черного моря. Однако вопрос Северороссии особо щекотлив. Известно, что с тринадцатого века до конца четырнадцатого эти земли находились под властью германского Ингерманландского ордена. Из-за ослабления германского влияния, в связи с распрями внутри ордена, с конца четырнадцатого века в этих землях получили власть славяне. Однако роль германского населения на протяжении всей истории существования Северороссии всегда была значительна. В настоящее время около трети ее населения либо являются чистокровными немцами, либо имеют немецкие корни. В связи с этим мы считаем Северороссию зоной национальных интересов Германии.

* Это выступление Сталина, здесь, как и в нашем мире, состоявшееся в марте 1939 года, в тот момент произвело настоящий фурор в дипломатическом мире. Надо учесть, что Гитлер шел к власти в Германии под антикоммунистическими лозунгами. Именно поэтому, как реальная сила, способная предотвратить приход коммунистов к власти, он получил поддержку немецкого крупного капитала и значительной части населения. Возникший после этого пакт между Германией и Италией, к которому впоследствии присоединилась Япония, именовался "антикоминтерновским", то есть направленным против мирового коммунистического движения. Риторика фашистских и нацистских политиков и идеологов была жестко направлена против СССР и коммунизма. Надо сказать, что советская и мировая коммунистическая пропаганда отвечала антикоминтерновцам той же монетой. Весь период, с середины двадцатых годов и до марта 1939 года, тон советских лидеров и прессы был жестко антифашистским. Однако в марте 1939-го Сталин заявил, что антикоминтерновский пакт на самом деле направлен против буржуазных демократий Франции, Великобритании и США, не является непосредственным врагом СССР и, в определенном смысле, даже работает на дело мирового коммунистического движения. Немедленно сменился и тон советской печати, тут же перенесшей "огонь критики" со стран антикоминтерновского блока на их западных противников. Достаточно лишь вспомнить, что советская печать чрезвычайно милостиво отнеслась к нападению Германии на Польшу, а в начале Второй мировой войны в агрессии обвинили Великобританию и Францию. Фактически, выступление Сталина в марте 1939 года явилось толчком к длительному сближению СССР с Германией, к заключению пакта о ненападении, с соответствующими "приложениями" о разделе сфер влияния в Европе, и к активному торговому сотрудничеству, когда СССР, вплоть до 22 июня 1941 года, поставлял Германии сырье, в том числе и стратегического назначения, столь необходимое для ведения войны на западе. Тон советской печати сменился только в первой половине 1941 года. Очевидно, готовился очередной "освободительный поход", в котором Германия из союзника вновь должна была превратиться во врага. Разумеется, период потепления советско-фашистских отношений постарались поскорее забыть, особенно после начала войны. Однако из песни слов не выкинешь, сохранились и стенограммы пленумов, и старые газеты, а старики еще помнят, как в 1939-1940-х годах ходили упорные слухи, что Сталин и Гитлер объединят свои страны в единую могучую социалистическую державу. Что касается западной общественности, то в тот период, особенно после раздела Польши, она открыто считала СССР и Германию союзниками, о чем сохранилось много воспоминаний и сведений в архивах.