Текст книги "На арене старого цирка"

Автор книги: Дмитрий Альперов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

В Риге к отцу неожиданно пришел бритый, похожий на ксендза, человек. Он передал отцу привет от Труцци. Из дальнейших разговоров выяснилось, что он артист, перешел к Труцци из украинской труппы, участвовал в пантомимах, умел немного танцовать и мимировать. Энрико Труцци предложил ему попытать счастья в роли «рыжего Августа», так как у него было большое сходство с Ричардом Рибо. Энрико рассказал ему, как работает Рибо, показал его фотографию, и новоприбывший стал весь вечер бегать у ковра, подавать реплики, заполнять паузы. Работал он, по его словам, довольно удачно. Фамилия его была Мухницкий. Он ушел от Труцци потому, что ездил в Вильно хоронить мать. В Ригу приехал к дяде. Мухницкий просил отца устроить его на некоторое время в цирк, чтобы он мог подработать денег на дорогу в Харьков до Труцци.

В цирке Каррэ не было «коверного рыжего». Но директор не решался выпустить неизвестного артиста в воскресенье и дал ему дебют в утренний спектакль. Он оказался довольно смешным, но был еще очень неумелым «рыжим», не знал, что ему нужно делать, старался во всем подражать Рибо. Это было скверно потому, что в нем самом было много самобытного и индивидуально смешного. После дебюта отец спросил его, какое бы жалованье он хотел получить. Мухницкий сказал, что будет просить у дирекции три рубля в день. Из дальнейшего разговора выяснилось, что он хорошо говорит пo-французски и по-польски и знает немного немецкий язык. Отец, приглядываясь к нему, решил, что лучшего партнера ему не найти и пошел к Каррэ рассказать о планах совместной работы с Мухницким.

Каррэ одобрил намерения отца и предложил Мухницкому и за работу у ковра и за выступления с отцом сто двадцать пять рублей в месяц. Тот согласился. Отец прорепетировал с ним все выходы, которые знал. Мухницкому сшили костюм, и через неделю он начал работать с отцом.

Каррэ говорил, что работа у него шла удачнее, чем у Рибо, и на следующий день после их первого выхода стал писать в программах и афишах: «Клоун Альперов со своим рыжим Августом».

Отец всячески старался разнообразить работу. Выискивал и выспрашивал у иностранных артистов клоунские номера, идущие в заграничных цирках.

Через некоторое время Мухницкий стал жаловаться отцу, что на афишах не стоит его фамилия. Отец признался, что не подумал об этом, спросил, под какой фамилией он хочет выступать. Тот сказал, что под своей собственной. Пошли к директору. Каррэ нашел, что фамилия Мухницкий для афиши не годится и просил придумать другую фамилию. Тогда Мухницкий вспомнил, что в украинской труппе, как танцовщик, он был известен под фамилией Бернардо. Каррэ одобрил эту фамилию, и с тех пор на афишах начали писать «Альперов и Бернардо».

Каррэ выписал очень талантливого клоуна Сержа. Это был законченный артист с большим темпераментом. Публика его любила. Он не выступал с животными, а работал один только на трюках, пользуясь злободневным материалом. Репертуар его был обширен. Был он, кроме того, хорошим гимнастом. Отец и Серж очень подружились. Отец в это время был занят подбором и обработкой материала по принципу: рыжий должен говорить как можно меньше, и каждая им произнесенная фраза должна вызывать смех. Бернардо очень быстро понял, что от него требовалось, и скоро они с отцом стали любимцами публики.

Во время подготовки отцом материала для совместных выступлений с Бернардо, в Ригу приехал на гастроли очень известный фокусник Беккер. Отец пошел его смотреть и решил взять и обработать для клоунского номера один из его фокусов. Самым подходящим был номер со шляпой, в которую разбивали яйца, а затем шляпа целой и невредимой возвращалась хозяину. Человек же, который давал шляпу, видя, что в нее разбивают яйца, насыпают муку, всегда начинал волноваться и тем усиливал впечатление от номера. Отец и Бернардо никак не могли понять, как Беккер проделывает этот номер. Отец решил познакомиться с Беккером и поговорить с ним. Беккер прекрасно говорил по-итальянски. Отец пригласил его в цирк, он охотно принял приглашение и пришел на другой же день. В цирке он нашел своих соотечественников. Беккер просмотрел только первое отделение и ушел, так как сам должен был выступать в тот же вечер. Отец и Бернардо пригласили его притти после представления в ресторан. За ужином Беккер рассказал им, в чем заключается секрет фокуса со шляпой, с условием, чтобы они после оформления показали ему, как будут исполнять этот номер в цирке. Отец и Бернардо стали ломать голову, как обставить фокус. Помог им клоун Серж. Через пять дней они пригласили Беккера в цирк на представление. Было воскресенье, амфитеатр был переполнен.

Отец вышел на арену и спросил шталмейстера, видел ли он знаменитого чародея Беккера, который моментально приготовляет в шляпе печение. Отрекомендовался, что он ученик Беккера, и сказал, что если ему дадут помошника и шляпу, то он угостит публику вкусным печеньем. Шталмейстер ответил, что помошника он может дать, а шляпы у него нет, и звал Бернардо.

Тогда отец взял шляпу у кого-то из публики. Разбил в нее яйца, насыпал муку, налил воду.

Тот, кто дал шляпу, начал волноваться, отец успокоил его, сделал несколько пассов, вынул из шляпы готовое печенье, отдал с поклоном шляпу и роздал печенье публике.

Эта часть была повторением того, что делал Беккер. Дальше отец и Бернардо сделали номер клоунским. В то время, как отец угощал публику печеньем, Бернардо попросил у одного из зрителей шляпу, обещая сделать вкусный торт и угостить его. Насыпал в шляпу муку, разбил и вылил яйца, налил воды, посыпал все это землею с арены. Тот, у кого была взята шляпа, начал протестовать, а когда Бернардо выхвалил всю смесь на тарелку, возмущенный зритель перелез через барьер, подошел к Бернардо, грозя ему полицией за его проделку. Тогда вмешался отец.

– Не волнуйтесь, прошу вас, – сказал он, – обождите минутку. Я вам сейчас все объясню. Дело в том, что эта шляпа не ваша.

– Как не моя?.. Моя!..

– Уверяю вас, что ваша шляпа цела и находится под столом. А эта шляпа наша. Вот посмотрите. Отец вытащил и отдал смущенному зрителю его шляпу целой и невредимой. Тот пошел на свое место, но по дороге запнулся и упал.

Номер прошел с небывалым успехом. Цирк дрожал от смеха. Беккер был в восторге и говорил, что давно так не смеялся, как сегодня. Пригласил отца и Бернардо ужинать и обещал рассказать ещё несколько номеров. Артисты поздравляли отца.

Делалось это антре довольно просто. В места для публики сажали своего артиста. Затем брали две одинаковых шляпы. Приготовляя печенье, отец отдавал шляпу Бернардо, у которого была двойная кастрюлечка и который незаметно вкладывал эту кастрюлечку в шляпу.

Мука, яйца и вода попадали в кастрюльку. Подставной зритель начинал волноваться, и, когда отец из одной кастрюльки переливал все в другую, находившуюся в шляпе, громко протестовал, отвлекая внимание публики. Бернардо же, пользуясь этим, ловко вынимал кастрюльку и сыпал из рукава печенье.

Весь номер был построен на глазах у публики с уменьем в нужный момент отвлечь ее внимание. Это прием обычный в цирке, и на нашем языке он называется санжировкой. Подставное лицо прибегает иногда к падению со стула или к устройству скандала.

Отец назвал это антре в честь Беккера «а-ля-Беккер». Антре это стало очень cкopo популярным. Клоуны делают его и сейчас и у нас, и за границей. Антре считается бенефисным и называется до сих лор «а-ля-Беккер».

Под конец сезона в Ригу вернулся Саламонский. Он сказал отцу, что сговорился с артистом Ольшанским как с партнером для отца. Ольшанский был известный прыгун и «рыжий Август». Отец ответил, что у него уже есть партнер и что вечером он его увидит. Саламонскому такая самостоятельность, проявленная отцом, явно не понравилась.

Вечером, во время номера отца и Бернардо, цилиндр Саламонского был на макушке. И у нас, и за границей артисты знали, что цилиндр был своего рода барометром настроения Саламонского.

Саламонский брал обычно артистов после дебюта. В контрактах был пункт, что в течение трех первых дней дирекция оставляет за собой право отказать артисту. И вот, если во время дебюта цилиндр Саламонского спускался на лоб и закрывал ему глаза, это было знаком, что дело артиста плохо и контракт с ним заключен не будет. Если же, наоборот, цилиндр постепенно сползал на затылок, это означало, что контракт обеспечен. Саламонский любил присутствовать на дебютах. Никогда не пропускал их. Его место во втором ряду не продавалось, чтобы он мог в любой момент просмотреть тот или другой номер.

Итак, на этот раз барометр стоял высоко, Саламонский даже аплодировал. «Наша взяла», – сказал отец Бернардо.

После спектакля Саламонский пригласил обоих артистов ужинать и был приятно поражен, что Бернардо говорит по-немецки. После ужина он сказал, что приглашает их обоих на зимний сезон на жалованье в четыреста пятьдесят рублей.

Просил притти к нему в номер, чтобы он мог рассказать им еще одно антре, которое он видел за границей.

На другой день он рассказал отцу и Бернардо сценку «Фотограф». Ее разыгрывали на сцене два английских эксцентрика. В тексте была непереводимая игра слов, поэтому отцу и Бернардо пришлось все переделать, оставив лишь основные трюки. Пришлось им также заняться дрессировкой собаки.

Через месяц номер был готов. Проходил он так.

На арену навстречу друг другу выходили шталмейстер и клоун в шляпе и с фотографическим аппаратом в руках. Клоун ищет родильный приют, но когда узнает, что он в цирке, то требует директора, так как он артист.

Шталмейстер. Судя по вашему аппарату, вы просто фотограф.

Клоун. Я фотограф, но фотограф необыкновенный. Я снимаю ночью и делаю такие снимки, каких вам еще не приходилось видеть. Снимаю все, что попадется: часы, цепочки, шубы…

Шталмейстер. Убирайтесь. Смеетесь вы что ли надо мной…

Клоун. Ну, ну, не сердитесь… Я пошутил. Что бы вы сказали, если бы я своим незатейливым аппаратом снял вас и дал бы вам через несколько минут вашу картонку в натуральную величину?

Шталмейстер соглашается. Клоун снимает пальто и шляпу, кладет их на землю, расставляет аппарат и на него ставит бутылку с надписью крупными буквами «Гунияди янос» (слабительное).

На арену выходит рыжий, начинает подметать и загребать на лопату пальто клоуна. На вопрос, кто это такой, шталмейстер отвечает, что это человек, наблюдающий за чистотой.

Клоун. За чистотой? Так он не сюда попал, ему надо пойти на Рижский базар в ряды, где продается мясо. Вот где нужна чистота.

Эта фраза имела большой успех у публики, так как в Риге мелкий скот убивали тут же на базаре, на глазах у зевак. Тут же снимали с него шкуру, и спускали кровь. От этого стояла кругом ужасная вонь. Отец говорил, что это была его первая реприза на злободневную тему, и она хорошо принималась публикой.

Когда дело доходит до фотографирования, шталмейстер отказывается и зовет молодого человека, который давно жаждет сняться. На его зов выходит рыжий клоун. Ему предлагают сняться бесплатно. Оказывается, что он только и ждал такого случая, чтобы бесплатно сняться.

Фотограф усаживает рыжего, тот садится к аппарату спиной. Фотограф поворачивает его лицом к аппарату и заявляет, что будет его позировать.

Рыжий (беспокойно). Постойте… постойте… Это что значит?

Клоун. Позировать – значит придавать позу.

Рыжий (успокаиваясь). Ну, тогда так… А то я думал, вы будете мне кости ломать.

Клоун просит извинения за нескромность и спрашивает, с какою целью молодой человек снимается. Рыжий на ушко шепчет ему, что выходит замуж.

Клоун. Понимаю… понимаю. Вы женитесь, и вашу фотографию вы хотите преподнести вашей будущей жене.

Рыжий (показывает кулак). Да… Я ей преподнесу!..

Клоун просит сидеть спокойно и смотреть в аппарат. Клоун подходит к аппарату и смотрит в глазок аппарата. Из аппарата на него бьет струя воды.

Рыжий. Ваш аппарат плюется.

Его усаживают опять, но он не сидит. Второй раз из аппарата на него сыплется пудра. Клоун осматривает его еще раз, находит, что он плохо одет. Рыжий заявляет, что у него есть английское пальто и цилиндр. Убегает и возвращается переодетый. Фотограф наводит фокус и говорит, что фотография получится первосортная, и ее надо будет немедленно отправить в Париж на выставку.

Рыжий. На какую… выставку?

Клоун. Конечно, на собачью. Ах, постойте… у меня осталась только одна пластинка. Надо будет зарядить аппарат. Шталмейстер, есть у вас темная комната? Да?.. Хорошо. Ждите. Я сейчас.

Клоун-фотрграф уходит, рыжий в его отсутствие выпивает из бутылки слабительное, думая, что это водка. Фотограф возвращается, ругая шталмейстера за разбитые шесть пластинок.

Клоун. По счастью, у меня остался один негатив. Мне все-таки удастся снять вас (идет к аппарату). Спокойно.

Рыжий (корчится на стуле от боли). Проклятая водка!

Клоун (под покрывалом). Не шевелитесь…

Рыжий (удерживая спазмы). Ради бога снимите меня поскорее… а то, а то… Я боюсь, чтобы я не лопнул…

Клоун. Сидите смирно. Вы все время ерзаете на стуле и не попадаете в фокус.

Рыжий. Умоляю вас скорее!.. скорее!.. (подзывает его к себе рукой и шепчет ему на yxo) скорее!..

Клоун. А, вот что… прямо, направо, потом налево, потом прямо…

Рыжий срывается с места и поджимая руками живот, убегает. Возвращается через некоторое время, видимо смущенный.

Клоун спрашивает – в чем дело? Тот отвечает: «Там занято». Клоун прогоняет его. Рыжий убегает опять, потом возвращается и садится на стул.

Клоун. Ну, теперь я вас снимаю. Смирно… Примите указанную вам позу… я наведу фокус и буду снимать… Постойте!.. Что это у вас?..

Рыжий поднимает то, что держит в руках – вместо шапокляк у него крышка от уборной. Смущенный он убегает и возвращается с шапокляком. На этот раз клоун благополучно снимает его, но когда рыжий поворачивается, чтобы встать со стула и утомленный вытирает пот со лба, из аппарата раздаются два выстрела, Рыжий пугается и убегает в конец манежа. Оттуда кричит, что пришлет кассира рассчитаться за снимок. Клоун смеется. Музыка играет галоп. Из-за кулис выбегает собака, хватает рыжего за штаны. Срывает их с него. Рыжий, хватаясь за голову, убегает за кулисы.

Так кончалось антре. Штаны на боках сшивались на живую нитку, так что собаке легко было сорвать половину штанов. С отцом и Бернардо работал бульдог. Он так впивался в штаны, в которые нарочно был вшит кусок войлока, что Бернардо хватал за оторванную штанину, крутил собаку вокруг себя, взваливал ее как мешок к себе на спину и уносил за кулисы под хохот публики. Бульдогу с трудом разжимали потом челюсть.

Антре тоже имело большой успех. Отцу и Бернардо стало ясно, что надо давать маленькие сценки, пародии, создавая их самостоятельно.

В конце сезона в Ригу приехал Рибо, но выступать он не мог, так как заболел и пролежал около трех недель. Саламонский прислал депешу, чтобы все артисты, им ангажированные, приехали за пять дней до открытия. Когда Рибо после болезни пришел в цирк посмотреть работу отца с Бернардо, то артисты говорили, что он от зависти сделался зеленым. Он стал дружить с Бернардо, пьянствовал с ним и в Риге, и во время переезда из Риги в Москву.

ГЛАВА VI

Ссора Рибо с Бернардо. Клоуны Бим-Бом. «Русский «чорт» – Коля Сычев. Антиподист Бенедетто. «Карнавал в Венеции» в цирке Саламонского. Любители цирка. Князь Куракин. Сезон 1895-96 года. Запрещение по жалобе офицерства пантомимы «Дуэль после бала». Клоун Бекетов. Анатолий Дуров. Антре «Дворник». Пьяные бенефицианты. Летний сезон у Труцци. Конец работы у Саламонского. Провинция.

С момента приезда в Москву начали готовиться к предстоящему сезону. Появились много новых артистов. Группа клоунов состояла из Сержа Кристова, Ричарда Рибо, Альперова и Бернардо и Старичкова. Наездники были муж и жена Старкай, Девинье и Нони Бедини; сальтоморталист – Варя Серж, жена клоуна; жонглеры – Бенедетто; акробаты – Юлиани и семья итальянцев Аригони. В течение года должны были в разное время выступать гастролеры.

Открытие цирка назначено было на субботу. В пятницу вечером отец лег спать. Вдруг с криком и плачем прибежала жена Бернардо: Бернардо и Рибо поссорились, Рибо изранил партнера отца. Когда прибежали в номер Бернардо, то увидели, что он лежит на полу весь в крови. Его подняли, положили на кровать. Кто-то сбегал за доктором. Доктор привел Бернардо в чувство, вынул у него из головы много стеклянных осколков и забинтовал голову. Бернардо рассказал, что они с Рибо пьянствовали в ресторане, потом приехали к нему в номер, опять пили, повздорили. Рибо схватил со стола четверть красного вина и хватил Бернардо четвертью по голове. Вино и кровь смешались, залили белую рубашку Бернардо, и картина получилась такая, будто Бернардо весь залит кровью.

На другой день все разговоры в цирке вертелись вокруг подлого поступка Рибо. Артисты утверждали, что он сделал это нарочно из-за конкуренции. Ругали Бернардо дураком, если он не подаст в суд. Саламонский вызвал отца, сказал, чтобы он не беспокоился, что Рибо, конечно, сделал это из зависти, так как он человек фальшивый. Сообщил, что он готов сейчас же расстаться с ним, но в цирке нет другого рыжего. Обещал, как только приедет клоун Ольшанский, нарушит контракт с Рибо.

За все время болезни Бернардо жалованье им обоим выдавалось, и доктор оплачивался дирекцией. Особенно возмущена была Саламонская, она настаивала на немедленном увольнений Рибо. Но Саламойский не пошел на это. В последний день перед открытием приехали музыкальные клоуны Бим-Бом и русский наездник Сычев. В денъ открытия отец оделся в униформу, но Саламонский сказал, чтобы он шел смотреть в места.

Открытие прошло блестяще. Публика встретила Саламонского продолжительными аплодисментами. Наибольший успехимели клоуны Бим-Бом, наездник Сычев и антиподист Бенедетто.

Бим-Бом начали свою карьеру у Чииизелли в Петербурге, затем несколько сезонов проработали у Саламонского в Москве.

Они пользовались неизменным успехом у публики, поражая ее своей музыкальной виртуозностью.

Настоящие имена их были: Бима – Иван Семенович Радунский и Бома – Феликс Кортези.

Музыкальные клоуны у нас и за границей играли только на определенных музыкальных инструментах (гитара, мандолина, скрипка). Бим и Бом первые начали играть на всевозможных предметах. Радунский был большой изобретатель в этой области. На каких только вещах он ни играл! Тут были сковородки, цветочные горшки, бутылки, все, что только могло звучать. Бим и Бом подбирали эти предметы по тональностям и играли на них народные мелодии. Первое время они играли, ничего не говоря, потом стали разнообразить свои номера.

Феликс Кортези был прекрасный комик. Вдвоем они были бесподобной парой. К несчастью, в 1899 году Кортези утонул в Астрахани, купаясь в реке Балде. Для цирка это была большая потеря.

Сычев был наездником феноменальной ловкости. Второго такого артиста никто из нас, работников цирка, не встречал. Ему дали за границей прозвище «русский чорт». Номер его шел так.

На арену выбегала неоседланная лошадь без уздечки. Он просто вылетал на ней. Лошадь неслась, и как он на ней держался, этого никто понять не мог. Подражателей у Сычева не было, да и вряд ли могли они быть. В то время как сам он прыгал через обручи и через ленты, лошадь брала барьеры, и все это в таком темпе, что вся его работа проходила минуты в четыре, но публика бесновалась и орала от восторга. Бывали случаи, когда он падал с лошади, но так как он был прекрасным прыгуном, то как только касался земли, он делал несколько сальто в воздухе и ждал, пока лошадь обежит круг или приблизится к нему, и как кошка вскакивал на нее. Впечатление получалось такое, что он вовсе не падал, а все делал нарочно.

На беду, он мог работать только до получки. Как только в руки его попадали деньги, он запивал и исчезал, пропивая с себя буквально все. Водка была его гибелью. Саламонский говорил, что согласен платить ему любое жалованье, лишь бы он не пил. В месяц, он пятнадцать дней работал и столько же пил. Исчезнет, потом появится, потом опять исчезнет. Явится опять оборванный, грязный, вшивый. Артисты соберут денег, оденут его. Две недели он продержится, и опять начинается запой.

Придет босой, скандалит. Дирекция прогоняет его, артисты упрашивают взять обратно. Дирекция берет, но и артисты и дирекция знают, что это ненадолго, что Коля Сычев опять запьет.

Лошади у него своей не было, да она ему и не была нужна. Получив ангажемент, он прямо шел к шталмейстеру и просил самую быструю лошадь. Снимет ботинки, возьмет два хлыста, сядет на лошадь и круга два лупит ее хлыстами. Затем бросит хлысты, вскочит лошади на спину, и как будто его к ней гвоздями прибили. Лошадь может встать на дыбы, бить задом, – Коля Сычев сидит на ней, как пришитый. Днем он зайдет в стойло и нарочно ударит лошадь раза два хлыстом, чтобы она была зла на него. Перед его выходом лошадь ставили подальше за кулисы. Сычев садился на нее с хлыстами в руках, начинал лупить ее, она вылетала с Сычевым на арену, как бешеная, – впечатление было такое, что она вырвалась из стойла и несется.

Сычев был прекрасный учитель, хороший товарищ. Но все это – пока трезв. Пьяный он был невыносим. Умер он в 1912 году в трактире от разрыва сердца, держа в руках рюмку водки. Так погиб талантливый наездник, самородок, погиб, как и многие талантливые русские артисты, от алкоголя.

Выдающимся антиподистом был жонглер-итальянец Бенедетто. Мускулы ног его были чрезвычайно развиты. Ногами он жонглировал деревянной кроватью с куклами, шаром, большой бутафорской сигарой, зажженным факелом, глиняным горшком, покрытым сверху бумагой и завязанным. Этот горшок он крутил, подбрасывал, ловил, переворачивал, затем ставил его дном на подошвы; бумага, покрывающая горшок, разрывалась и из горшка вылезал сын Бенедетто. В конце номера он исполнял «живую карусель». Он брал длинный шест, к концам которого были подвешены две трапеции. По его приглашению двое из публики садились на трапеции. Им наказывали крепче держаться. Середину шеста клали Бенедетто на ноги. Он перебирал ногами и начинал крутить шест, все увеличивая быстроту вращения. Когда он, наконец, останавливался и сидящие на трапециях вставали, то у них так кружилась голова, что они шли, шатаясь, как пьяные. Публика смеялась над ними и награждала Бенедетто оглушительными аплодисментами. «Программа зимнего сезона 1895/96 года цирка Саламонского была составлена из крупных имен. У меня нет возможности написать обо всех них, я беру наиболее примечательных артистов, о которых отец и его товарищи вспоминали чаще и рассказы о которых крепко осели в моей памяти. Жалованье таким артистам платили, по выражению отца, губернаторское. Пятьсот-шестьсот рублей в месяц был средний оклад талантливого артиста цирка в столицах.

Отец и Бернардо начали работать недели через две после открытия. Дебют их был анонсирован афишами. Для первого выхода они дали антре «а-ля-Беккер». Антре было триумфом отца и Бернардо. Артисты поздравляли их с большим успехом. Радунский (Бим) очень хвалил антре и даже предложил отцу быть в их номере подставным лицом.

Радунский очень скоро подружился с отцом. Он был хороший товарищ, порядочный, очень искренний и независимый человек.

Саламонский после дебюта пригласил всю труппу ужинать, за ужином хвалил отца и Бернардо. Ричард Рибо не был приглашен ни на открытие буфета, на котором была вся труппа, ни на ужин. Через несколько дней Саламонский спросил, готово ли, антре «Фотограф». Отец оказал, что они показывали его в Риге и дадут сегодня вечером.

«Фотограф» прошел хорошо. Публика много смеялась, Саламонский был доволен. С этого вечера «Фотограф» не снимался с афиши. Режиссер, по распоряжению Саламонскоого, давал в программах и афишах антре «Фотограф» как отдельный номер.

Саламонский сдержал слово. Как только приехал Ольшанский, он заплатил Рибо за два месяца и расстался с ним.

Прыгунов в цирке было около тридцати человек. Дирекция выписала еще артиста Сосина.

В средине сезона Саламонский дал водяную пантомиму. Для нее поставили специальный паровой котел. Вода была теплая. Баки были железные. Из-за границы выписали режиссера-конструктора, который руководил всеми техническими установками. В середине арены была сделана будка, из которой били в разных направлениях фонтаны. С купола цирка спускались гирлянды цветов, цирк превращался в сад. По арене, наполненной водой, разъезжали в лодках пары, играли на гитарах, мандолинах, пели неаполитанские песни. На фонтаны наводились прожекторы, и они сверкали разноцветными огнями. Все это освещалось бенгальским огнем и вспышками фейерверка. Пантомима называлась «Карнавал в Венеции». Она делала полные сборы.

Цирк посещала самая разнообразная публика. Галерку занимали мелкие чиновники, ремесленники, рабочие, учащиеся.

Билеты в партер покупала московская энать и купечество. Некоторые из них посещали цирк почти постоянно. Они считали себя друзьями цирка, но, конечно, дружба эта шла больше по линии выпивок и кутежей.

Из знати особенно частыми посетителями были князь Куракин и Извольский; из московского купечества – булочник Филиппов, водочник Смирнов и нефтепромышленник Красильников.

Много денег просаживали они, кутя с артистами, и вреда артистам приносили немало. После бурно проведенной ночи артисты утром часто не могли репетировать, а вечером работали лихорадочно, с большим напряжением. Их было много, этих любителей скорее кутежей, чем цирка, и деньги у них водились немалые. Часто бывало, что артисты убегали после представления задним ходом, чтобы не встретиться с этими «друзьями».

Прибежит домой артист, поужинает, пора на отдых, а тут вдруг вваливается компания с кульками провизии, с корзинками бутылок – и пошла попойка. Рюмочка, другая, а там уже кто-то предлагает ехать в ресторан.

И так до утра. Чаще же всего пьянка начиналась с буфета и кончалась рестораном, а нередко – еще позже – публичным домом на Грачевке или Цветном бульваре. Этих домов было много – от «простонародных» до шикарных.

Изредка среди любителей цирка попадались люди, действительно интересовавшиеся им. Они приходили на репетиции, знакомились с семьями артистов, бывали за кулисами, расспрашивали о жизни цирка, об артистах и их работе.

Надо все же сказать, что такой интерес к цирку был редким, большинство знакомилось с артистами для бахвальства и чудачеств. Были случаи, когда кто-нибудь из знати или купечества увлекался талантливостью того или другого артиста и делал ему ценные подарки.

О жизни цирковых артистов создавалось много легенд и сплетен. Одну из таких легенд о распущенности цирковых наездниц я хочу разрушить.

Мало кто знает и мало кто до сих пор интересовался тем, как протекает жизнь цирковых артистов: работа, репетиции, семья, дети; цирк и замкнутый круг семейной жизни. Редко жена артиста сама не артистка. Редко она не работает. А работа наездницы одна из самых опасных работ, немыслимая без ежедневных репетиций. Где тут место кутежам и ночным попойкам, когда рано утром начинается репетиция с лошадьми и на лошадях. Кроме того, почти все наездницы были замужем, и мужья их работали тут же в цирке на других артистических амплуа. А семейная жизнь цирковых артистов отличалась такой же порядочностью, как и жизнь людей других профессий. Часто даже работа, репетиции и тренировка вне цирка занимали столько времени, что его нехватало ни на что другое, и жизнь сводилась к жизни для цирка.

Возле цирка, в его буфете, можно было нередко встретить самодуров-богачей. Один интересовался лошадьми, другой дрессировкой мелких животных, третий был знаток и любитель клоунского жанра.

Богач Извольский часто бывал в цирке, увлекался клоунами и, допившись до чортиков, ловил их вокруг себя. Он прокутил огромное состояние и дошел до положения хитрованца.

О чудачествах князя Куракина ходило много рассказов. Он брал на представление сразу несколько лож. В одну ложу положит шляпу, в другую пальто, в третью – калоши, в четвертую – трость, в пятую – сядет сам.

Однажды в буфете с ним кутило человек пятьдесят. Он спросил счет. Обычно с ним ездил его управляющий, который и расплачивался за него. На этот раз управляющего не было. Когда Куракину подали счет, он вдруг возмутился, что за сельтерскую воду поставили двадцать копеек за бутылку, когда она повсюду стоила пять копеек; начал кричать, что не допустит этого, пойдет жаловаться к губернатору и т. д. Буфетчик соглашался вычеркнуть совсем сельтерскую из счета. Не тут-то было. Утишить куракинский гнев было нелегко. Он продолжал скандалить, перебил рублей на триста посуды, кричал, грозил.

Однажды в субботу приехал Куракин в цирк в подвыпитьи, с большим чемоданом. Все спрашивают: «Что в чемодане?» Отвечает: «В антракте увидите».

Публика на субботнем представлении была изысканная, было много дам в бальных платьях. И вот, когда эта публика пошла в антракте в буфет, Куракин раскрыл чемодан, поднял его и высыпал из чемодана на публику змей. Началась паника. После он сам рассказывал, что закупил с утра во всех зоологических магазинах ужей и привез их в цирк в чемодане.

Устроил он еще раз такую историю. Ушел с представления незадолго до его окончания, вышел в подъезд, видит – дождь льет, как из ведра. Тогда стал он подзывать одного за другим извозчиков. Дал им каждому по пять рублей и велел отъехать от цирка как можно дальше и не подъезжать к нему, по крайней мере, часа два. Пригрозил, что если кто из них появится раньше, то будет иметь дело с ним, князем Куракиным.

Разослав всех извозчиков, он начал подзывать «собственные» экипажи. Отсылал их домой со своей визитной карточкой, которую приказывал передать «господам» на следующий день утром. Сам же стал в подъезде ждать конца представления. Представление окончилось. Публика хлынула из цирка. Зовут извозчиков – их нет. Собственники ищут свои экипажи – их тоже нет. Пришлось и богатым и тем, кто победнее, итти под проливным дождем домой пешком.

Таких самодуров-богачей было в Москве изрядное количество.

– С этого сезона – рассказывал отец, – приучился я пить. Немыслимо было удержаться. Не хочешь, а выпьешь. А тут еще заболело раз у меня горло. Заболело так, что не могу говорить. Доктор прописал молоко с коньяком. Пошел в буфет. Все, узнав в чем дело, начали меня наперерыв поить. До того подливали в молоко коньяку, что домой меня вели уже под руки.

Сезон 1895-96 года закончился. Саламонский на лето отпустил отца в Ригу. Зимою отец должен был опять работать у него в Москве.

В Риге работал цирк Мануила Герцога. Труппа у него была слабая, несмотря на то, что большинство артистов было из-за границы. Кроме отца и Бернардо, этим летом у него работали Бим-Бом.