Текст книги "На арене старого цирка"

Автор книги: Дмитрий Альперов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Изако согласился. Василевского поставили помогать, в то время как ребенок из публики будет тащить номера с выигрышами. Заранее узнали в кассе, какие билеты взял исправник и какие на них записаны номера лотерейных билетов. Часы выиграл кто-то на галерке, а исправнику дали выиграть серебряный сервиз в роскошном футляре. Нужно было видеть, с какою жадностью он крикнул «Здесь», когда объявили его номер.

Василевский был хороший санжировщик, и, когда мальчик, тащивший из урны билетики с номерами выигрышей, подал ему очередной билет, он подменил его тем, который держал в руке между пальцев. Так исправник выиграл сервиз, а Василевский – четверть водки.

Подарки после этого были продолжены. Через десять дней пришла телеграмма из Новгорода о запрещении «подарков». Тогда исправник разрешил их на свою ответственность без афиш. По городу ездила телега, увешенная плакатами с объявлением о главных выигрышах. С каждым днем цена «подарков» увеличивалась, и сумма сборов росла соответственно. Галерку догнали до полтинника. Исправник часто приходил в цирк, брал билеты за деньги, и ему каждый раз давали что-нибудь выиграть покрасивее или побогаче. Он всегда был в восторге от выигрышей.

Раз произошел скандал. Объявили на представлении, что разыгрывается самовар или выдается за него двадцать пять рублей деньгами. Старуха Изако перепутала контрамарки и раздала их на базаре своим знакомым. Вечером на объявленный самовар оказалось два претендента с лотерейными билетами одного номера. Поднялся шум, крики, публика начала орать: «У вас лавочка!.. Плутня!..» Пошли сличать контрамарки. Оказалось, что у одного из претендентов контрамарки на следующий день. Хорошо нашлись, сказали, что это опечатка типографии и выдали обоим выигравшим по самовару. Все время, пока продолжался розыгрыш, боялись, чтобы это не случилось с главным выигрышем,

оцененным в двести рублей. Старухе Изако дали нагоняй, и на

следующий день были заказаны другие контрамарки. Наконец,

из Новгорода был прислан губернатором чиновник, чтобы проверить дела и закрыть цирк. «Подарки» были сейчас же прекращены, дано было на прощанье два представления, мы погрузили на поезд лошадей и выехали в Архангельск хотя знали, что цирк там еще не готов.

ГЛАВА XIII

Архангельск. «Французский цирк Франца Яковлевича Изако». Дневные спектакли. Труппа. Программа. Гастролеры. Японская труппа Ямада-Сан. Ночной обыск в цирке. Работа с отцом. Первые антре. Борец Иван Леший. Холод. Отъезд. Цирк Изако в Туле. Два месяца без работы. Харьков. Цирк Мисури. Опять Тула. Акробаты и клоуны Альперовы. Бенефис. Факир Нэп Саиб. Живой мертвец. Слоны Джерри Кларк. Колоссальный торт на слонах. Пуля-гам. Ликвидированный во время представления пожар. Чемпионат. Калуга. Антре «Колодец» и княгиня Горчакова. Протокол. Привлечение к суду.

Архангельск был городишко маленький и очень грязный. Переезд наш прошел в общем благополучно, хотя поезд тащился по узкоколейке медленно, на станциях и разъездах стояли долго, и матери тяжело было с тремя маленькими девочками. Мы же с Костей, сознаюсь, мало помогали ей.

Поезд остановился на левой стороне Северной Двины, город же находился на правой. Цирку пришлось погрузиться на пароход и баржу, чтобы попасть в Архангельск. Приехав, мы тотчас отправились к цирку. Здание цирка расположено было на окраине. За цирком шел один квартал и дальше начинался лес, кустарник и тундра. Около самого цирка были еще не срубленные деревья (останки прежнего леса), поэтому казалось, что он стоит и саду.

Здание было большое, летнее. Закончено оно еще не было. Зыбкость почвы сильно затрудняла работу. Оставив вещи, Костю и сестер в цирке, мы с матерью пошли искать себе жилье. После долгих поисков мы нашли комнату у хозяина пивной. Мать была не очень довольна, так как ходить мы должны были череч пивную. В наших долгих поисках мы совершенно забыли о времени. Небо ясное, светлое, когда же мы посмотрели на часы – оказалось, что уже около полуночи. Это была белая полярная ночь. Освещение нам казалось странным и все предметы необычными.

Мы с матерью отправились за Костей и сестрами. Пришли с вещами в комнату и легли спать на мху, сухом и мягком, который нам принес хозяин в больших мешках. Соломы в Архангельске найти было нельзя. Только уснули, как проснулись все сразу: тело жгло, как от ожога крапивой. Нашествие клопов было такое, какого я никогда не видел ни в одном городе. Пришлось встать, будить хозяина и ночью вместо сна заниматься уничтожением клопов.

Утром от товарищей-артистов, встреченных на базаре, узнали, что все они пережили такую же неприятную бессонную ночь.

Базар в Архангельске был особенный. На базаре – ни крытых ларьков, ни открытых стоек. Торговцы раскладывали все свои товары на рогожах на земле. Базарная площадь находилась на самом берегу. Все время к берегу подъезжали лодки, груженые рыбой. Рыба переносилась на столы, стоявшие на берегу. Ожидавшие рыбаков бабы острыми ножами распластывали рыбу, солили и укладывали в приготовленные для нее бочки. Тресковый жир продавался большими кусками, и его покупали все.

Я никогда не видел более беспорядочного базара. Обычных для базаров центральной России рядов не было. В больших лоханях стояла рыба, и тут же баба продавала молоко из берестяного ведра. За наваленной на рогожу, сверкающей на солнце солью высилась гора копченых оленьих языков. Оленьи дохи, лесные ягоды, меховые шапки, грибы всех сортов, ботинки из лосевой кожи, тресковый жир, оленьи рога, глиняная и фаянсовая посуда, оленье мясо, овощи – все лежало вперемежку, создавая необычайную по яркости красок картину.

По базару прохаживались прекрасно одетые иностранные торговцы, ходили поморы в промасленных до отказа тужурках и шляпах с лихим загибом вверх. Мелькали матросские фуражки, и цветные наряды баб и девок.

И над всем этим палящее солнце, синее небо и невероятная вонь трескового жира.

Около самого берега стояла большая затопленная лодка, и из нее за рубль огромным сачком вытаскивали покупателю разнообразных размеров и пород рыбу. Молоко и овощи привозились на базар на собаках, которых вьючили как ослов.

Мы закупили провизии, вернулись в нашу пивную, напились чаю и отправились в цирк. К этому времени туда собралась уже почти вся труппа.

Ввиду дешевизны леса в Архангельске, цирк был сбит из прекрасных, хорошо струганных и пригнанных досок. Ко времени нашего приезда шло устройство манежа. Привезены были чернозем и глина. Когда же пустили шестерку лошадей утрамбовывать чернозем, цирк задрожал, заколебался так, что, казалось, он сейчас рухнет. Старик Изако рассказал мне, что, когда вбивали мачту для шапито, пришлось вырыть яму глубиною в пять аршин. Опустить туда деревянную, плотню обитую крестовину и на ней укрепить мачту. Яму потом засыпали щебнем, камнями и1 землей. Стоило выйти из здания цирка, в любом месте воткнуть в землю железную палку, как сейчас же выступала вода.

Постройку цирка должны были закончить только через два дня. Мы репетировали, знакомились с городом и отдыхали. В Архангельске я встретился и познакомился со стариком Изако, отцом нашего директора. Это был типичный балаганный фокусник. Раньше он разъезжал с балаганом по глухим уголкам Сибири. Передвигалея не по железным дорогам, а в кибитках, запряженных, парою лошадей. Давал он представления на ярмарках, в школах и казармах. Возил с собой афиши, заманчивые по содержанию. Увнавал дни полковых праздников, сговаривался с начальством о плате за представления для солдат (плату брал с солдатской головы) и являлся в город к назначенному сроку. Во время этих поездок он скопил деньжат и устроил в Белой Церкви балаган с полуманежем. Гораздо позднее сын его открыл цирк. Старик считал, что он обижен сыном, и, как только напивался (а пил он каждый день), начинал ругать сына.

– Основатель французского цирка, – говорил он, – это я, Абрам Яковлевич Изако, а не сын мой Франц.

В хмельном состоянии он был смел необычайно, надевал Лучшую пару, цилиндр, брал золотые часы с цепочкой и отправлялся в канцелярию губернатора или к полицмейстеру. Там он жаловался на сына, уверял, что сын его мошенник, что только что в таком-то городе (назывался последний город, в котором работал цирк) он украл у такого-то бриллианты. Сообщал полиции, что сын скрывает у себя политиков-студентов. Варианты эти он пускал в ход, смотря по вдохновению. Иногда он припутывал имя сына к какому-нибудь наиболее нашумевшему уголовному процессу.

Сын приходил в отчаяние от его выходок и умолял мать: «Хорошо, покупай ему водку, покупай… Но пусть пьет дома. Пьяного запирай его и не пускай в город».

А старик в той же элегантной паре и цилиндре забирался в самый низкопробный трактир, угощал и кормил всех трактирных гуляк и опять жаловался на сына. В доказательство же того, какому таланту не дают ходу и какого человека затирают, показывал фокусы. Чтобы выманить старика из трактира, посылали его приятеля артиста Василевского, и оба возвращались после многих часов пьяные вдрызг.

Иногда старик Изако на несколько недель, даже месяцев, исчезал, забирая с собой все свои механические фокусы. Это означало, что Абрам Яковлевич отправился «работать». (Возвращался он с подарками и деньгами, так как фокусник он был действительно первоклассный. Был он манипулятор-санжировщик, то есть проделывал мелкие фокусы, основанные на ловкости рук. Были у него и механические фокусы, очень хорошо по тому времени сделанные. Была «летающая лампа», при выстреле перескакиваюшая с одного стола на другой.

Жена его вела хозяйство. В цирке были ученики-подростки, и ей приходилось кормить человек двенадцать. Старик вечно с ней ссорился. Однажды она поехала на базар за провизией, а так как провизии она накупила много, то и возвращалась домой на извозчике. Старик случайно оказался на базаре. Вид старухи-жены с покупками на извозчике привел его в бешенство. В один прыжок очутился он около пролетки, стал в позу и начал кричать на весь базар:

– Основатель французского цирка Абрам Яковлевич Изако пешком ходит, а шкура барабанная на извозчиках разъезжает… Слезай… слезай, тебе говорят, слезай.

И так как старуха сопротивлялась, он выхватил из ее рук макотру со сметаной и к удовольствию всего базара надел ей макотру на голову.

Таков был старик Абрам Яковлевич Изако.

Через два дня цирк был готов, и в городе красовались афиши о его торжественном открытии. В тот же день к двенадцати часам все билеты были проданы. Успех был ошеломляющий. Сейчас же открыли продажу на два воскресных представления. К девяти часам вечера в кассе не оставалось ни одного билета.

Такой неожиданный успех объяснялся, с одной стороны, тем что в этом году в Архангельске выдался совершенно небывалый улов рыбы и население располагало свободными деньгами, а с другой – тем, что в город восемнадцать лет не заглядывал ни один цирк.

До Архангельска Изако сильно «горел», в Старой Руссе дела его были тоже очень неважные, и потому неожиданные сборы подбодрили его.

Он вывесил в цирке такую авизу (объявление):

Чтобы понять такую нелепую с точки здравого смысла авизу надо знать степень суеверия Изако, да собственно и всех директоров и большинства артистов цирка. Открытый в цирке зонтик, семечки считались знаками несчастья. Да разве одни эти приметы принимались в соображение. Встреча с попом, как признак грядущего неблагополучия, была распространенной приметой и среди циркачей. У Труцци и Саламонского в пятницу не бывало репетиций. Когда строился цирк Никитиных, вырыли в разных местах несколько ямок. В одну из них старший Никитин бросил медную монету, в другую – серебряную, в третью – золотую, в четвертую – кредитную бумажку.

Ямки были зарыты и утоптаны так, чтобы нельзя было потом отыскать их.

У жены директора Сура был главный билетер и поверенный по всем делам – горбун Василий. Мерседес Сур была убеждена, что горбун приносит им счастье. Когда горбун, разбогатев, ушел от них, она горевала и утверждала, что все невзгоды, которые посыпались на них, произошли из-за отсутствия ее любимца.

У большинства кассиров и директоров цирка была такая примета: если при продаже билетов к кассе первой подходила женщина или девочка, – это было плохим признаком. Хороший сбор предвещал мальчик.

Стараясь обмануть судьбу, подсылали к кассе первым в очередь мальчика, а женщине и девочке под каким-нибудь предлогом отказывались продать билет.

В конюшнях цирка «для счастья» всегда стояли козлы. У Изако козел Васька обнаглел до того, что ходил во время представления по местам для публики и выпрашивал у зрителей папиросы, которые тут же моментально сжирал. Раз он съел соломенную шляпу одного из артистов. Другой раз подошел неожиданно к полицмейстеру и выхватил у него из рук только что вынутую папиросу.

Тот так испугался, что отскочил от козла и замахал на него руками.

Любопытно отметить, что при плохих сборах директора чувствовали себя неважно. Актеры же раздражались и даже иной раз покрикивали на директоров, обвиняя их в неумелом ведении дел. При хороших сборах положение менялось. Аккуратно выплачивая жалование, директор чувствовал себя хозяином положения, важничал, придирался, покрикивал на артистов и вывешивал всяческие объявления и предупреждения.

Первое представление в Архангельске с нашей профессиональной точки зрения прошло неважно. Вероятно, потому, что все слишком волновались. Но горожане были очень довольны и утверждали, что такого цирка в Архангельске никогда не бывало.

Привожу программу первого представления.

Упоминаемая в программе «парфорс-наездница» м-ль Дора работала в очень быстром темпе. «Парфорская езда» в буквальном переводе означает «езду через силу» или «непосильную езду».

АРХАНГЕЛЬСК

ФРАНЦУЗСКИЙ ЦИРК

ФРАНЦА ЯКОВЛЕВИЧА ИЗАКО

Июля 19-го 1910 года

ОРКЕСТР ПОД УПР. Г. РЫСКИНА

Отделение первое

1. Оркестр – Увертюра

2. Вольтижировка – Мисс Элла

3. Упражнение на трапеции – г. Даниленко

4. Малолетние акробаты – брат и сестра Альперовы

5. Парфорс-наездница – М-ль Дора

6. Комический выход – исп. рыжий Франц

7. Выход директора цирка – Франца Яковлевича Изако с парком дрессированных на свободе лошадей

Антракт

Отделение второе

8. Оркестр

9. Упражнение на тройном турнике – французский акробат Мариани

10. Выезд Любови Яковлевны Изако – высшая школа верховой езды на чистокровном англо-арабском жеребце

11. Упражнение на двенадцатиаршинном перше – выход директора цирка Ф. Я. Изако и арт. Г. Василевского

12. Музыкальные клоуны на разных инструментах – трио Травелли

13. Выезд Дерби-Жокея

Антракт

Отделение третье

14. Оркестр

15. Кор-де-Волан – г. Аппелът

16. Выход лапотной капеллы – семейстзо Гурских.

17. Кавказская джигитовка – г. Пац

КОНЕЦ

В случае болезни лошади или артиста дирекция имеет право заменить один номер другим.

Курить в здании цирка строго воспрещается.

При цирке буфет с крепкими напитками.

Режиссер ФИШЕР

Первый спектакль прошел не без осложнений. Когда Изако вывел «табло» из восемнадцати золотистых лошадей и начал работать с ними, то зыбкая (несмотря на все принятые меры) почва стала так сотрясаться, что среди публики поднялось смятение. В это время раздался треск и рухнула часть галерки, особенно переполненная публикой. От сотрясения воздуха потухли две газокалильные лампы.

Начавшуюся было панику удалось остановить. Номер с лошадьми докончен был благополучно. Никто из публики на галерке не пострадал, Полиция составила было протокол, но потом ему не дали хода.

Труппа наша была довольно сильная.

Сам Изако был плохим дрессировщиком. Для дрессировки он держал специалиста. Сам же он по обычаю выводил лошадей на манеж и, надо сказать, только портил их, давая им неправильное направление, так как совершенно не умел владеть шамбарьером.

Я должен отметить, что наиболее замечательными дрессировщиками были: Александр Чинизелли, Рудольфо Труцци и Альберт Сур. Все они в совершенстве владели шамбарьером и могли «тушировать» лошадь в любое место.

Говоря о нашей архангельской труппе, я должен прежде всего вспомнить турниста Мариани. Он был чрезвычайно близорук, носил очки, читал через лупу. Как ему удавалось при такой близорукости с необыкновенной четкостью работать на турнике, для меня было и остается загадкой. Казалось бы, турнисту глазомер необходим прежде всего. А какой же глазомер может быть при близорукости. Мариани, когда я вспоминаю о нем, до сих пор кажется мне каким-то чудом. Работал он без очков, и публика не подозревала о его близорукости, а он, уходя за кулисы, не мог на своем столике найти очки, если кто-либо случайно переложит их на другое место.

Среди женщин выделялись Маруся и Леля Гурские, прекрасные танцовщицы с музыкальным образованием. Обе хорошо играли на рояле, что в цирке было редкостью, и с большим успехом выступали в пантомимах.

Был у нас еще хороший жокей Борисов, молодой и красивый. Казалось, его ждет блестящее будущее, но он погиб, как и многие другие талантливые русские люди, от водки.

Общим любимцем артистов был Василевский. Звали мы его «вице-директором», потому что он когда-то работал со стариком Изако и был дружен с ним. Когда артисты, смеясь, грозили ему, что Изако-сын выгонит его за пьянство, он отшучивался:

«Выгонит? Возьму как вице-директор половину конюшни и уйду. А вот вас выгонят – посмотрим, что вы делать будете».

Настроение в труппе было товарищеское, и сами Изако этому способствовали. Через неделю после открытия директор устроил нам товарищеский шашлык. Купили и зарезали двух баранов, приобрели закуски, сластей. Только водки дирекция никогда не покупала, вернее всего, из экономии. Водку всегда приносили сами артисты, и пить ее не возбранялось. Вечеринка обычно кончалась игрою в лото.

Две недели программу обслуживала своя труппа. Афиши выпускались каждый день новые, чтобы публика не теряла интереса к цирку. Каждый из нас, артистов, мог дать несколько номеров, и потому программа бывала разнообразная.

Обычно по приезде в новый город афиша была «глухая», без упоминания имен, потом постепенно появлялись имена то одного, то другого артиста. Когда все имена были уже известны публике, Изако выписал гастролеров. Первой прибыла японская труппа Ямада-Сан. Труппа состояла из двадцати четырех японцев. Среди артистов было несколько гейш. Они во время представления или играли на национальных инструментах, или составляли декоративное украшение. Труппе было отведено третье отделение программы. Среди японских артистов были прекрасные воздушные гимнасты, которые поражали даже нас, привыкших к большому мастерству. Они казались какими-то чертями, умевшими держаться за воздух и как бы ходить то нему. Был искусный жонглер-антиподист.

Началось выступление японцев парадом. Аристы выходили в великолепных парчовых, тканных золотом халатах. Их представляли публике, выкрикивая их диковинные имена. Все номера были эффектны зрительно и носили заманчивые названия, выгодные для афиш. На заборах «Крест смерти» сменялся «Колосом смерти» или «Лестницей смерти». Основаны были номера на рискованных трюках, вызывавших у публики напряженное состояние, полное волнения. По городу артисты ходили в японских костюмах. В труппе были подростки и дети.

Вывез эту труппу из Японии русский предприниматель Морозенко. Он платил Ямада-Сану за гастроли тысячу рублей, а сам получал определенный доход с каждого представления. Насколько ему это было выгодно, можно судить по тому, что впоследствии он построил себе каменный дом в одном из поволжских городов.

Труппа Ямада-Сана состояла из его родственников, и он платил им всем гроши, которых едва хватало на пропитание. Морозенко рассказывал, что в Японии артисты голодали, и ему легко было уговорить их попытать счастья в далекой России. Самым ошеломляющим и потрясающим зрителей номером было «харакири». За этот номер Ямада-Сан получал от Морозенко добавочные двадцать пять рублей.

Первый раз «харакири» прошло при битковом сборе, его пустили без афиш, чтобы публика сама разнесла весть об этом номере по городу. Номер этот, продолжался максимум три минуты и совершался японскими артистами во главе с Ямада-Саном с изумительной быстротой и ловкостью. Номер производил такое потрясающее впечатление своим правдоподобием, что многим из зрителей делалось дурно. Давали «харакири» не сразу, а на пятое или шестое представление. Дежурного околоточного во время этого номера старались увести в буфет, так как бывали случаи, когда полиция запрещала его. Исполнялся этот номер следующим образом.

На арене появлялся Морозенко и объявлял публике, что сейчас будет исполнено самое настоящее японское харакири. За ним выходил Ямада-Сан с четырьмя гейшами и двумя детьми. Гейши играли на национальных японских инструментах, мальчики-японцы били в барабаны.

Ямада-Сан мимикой показывал, что совершает молитву. Во время молитвы два японца выносили длинные и острые ножи, ходили с ними по рядам, показывали их публике, чтобы убедить ее, что ножи настоящие и очень острые. Когда процедура с ножами кончалась, оркестр цирка неожиданно играл галоп. Ямада-Сан быстро брал стакан воды, срывал с себя рубашку, обрызгивал обильно руку водою, всаживал в нее нож и с окрававленной рукой бегал по арене, показывая залитую кровью руку. Публика в ужасе шарахалась от него. Тогда Ямада-Сан брызгал водою ногу, проводил ножом по икре и скакал по арене на одной ноге, показывая струящуюся по икре ноги кровь. На арену выбегал мальчик-подросток. Два японца схватывали его, подымали за голову и за ноги, клали на стол и держали. Подбегал окровавленный Ямада-Сан, срывал с мальчика рубашку, брызгал его водою и полосовал его ножом несколько раз от низа живота к горлу и обратно. Подростка, залитого кровью, заворачивали в простыню и уносили.

Публика приходила от этого номера в необычайное волнение. Лица были бледные, губы дрожали.

На втором или третьем представлений «харакири» я стоял в проходе. Представление только что окончилось. Мимо меня пронесли завернутого в простыню мальчика. Вслед за этим ко мне подошел какой-то студент и спросил меня, видимо взволнованный: «Скажите, что же с мальчиком? Ему ведь нужно подать помощь. Куда они его дели?»

Я по традиции нашего искусства нe мог выдать, секрета японских артистов и ответил шутливо:

– Как куда? Они каждый раз выписывают из Японии нового-мальчика.

– Ну, а этого?

– Этого зарывают в цирке под галеркой.

Студент растерянно посмотрел на меня и ушел.

Ранним-рано на следующее утро прибежал Изако и стал ругать меня. Он рассказал, что ночью цирк был оцеплен конным нарядом полиции и городовыми. В здании цирка под руководством самого полицмейстера был произведен обыск. Разбудили поздней ночью Изако, велели ему зажечь все лампы, полезли под галерку и там лопатами перерыли всю землю. Изако думал, что полиция действует по одному из доносов отца и ищет в цирке воображаемые бриллианты. Только по окончании обыска полицмейстер сказал, что они искали труп зарезанного во время «харакири» мальчика. Вызваны были Морозенко и Ямада-Сан. Когда Морозенко перевел Ямада-Сану слова полицмейстера, Ямада-Сан расхохотался, потребовал, чтобы принесли нож, употреблявшийся во время «харакири», и тут же на глазах полиции продемонстрировал номер, который состоял в том, что в ручке ножа находился желоб, по этому желобу от нажима кнопки сыпался фуксин, попадал на смоченное водою тело и давал полную иллюзию раны, из которой обильно струилась свежая кровь.

При общем хохоте полицмейстер огласил поданное в канцелярию губернатора заявление, в котором говорилось, что на главах публики в цирке ежедневно убивают японских мальчиков, хоронят же их под галлереей в самом цирке, как об этом сказал акробат, делавший упражнения с девочкой.

Изако, услышав это, засмеялся и оказал: «У нас не только живых людей режут, но и из мальчиков делают девочек. Акробат, на которого ссылается подавший заявление, делает свои упражнения на самом деле с мальчиком, а не с девочкой».

Полиция после разъяснений ушла успокоенная. Мне же здорово влетело за мою шутку.

Несмотря на выяснение всех приемов «харакири», губернатор запретил его исполнять.

Уже во время гастролей японцев Изако начал вести переговоры с дрессировщиком львов Ваяни. Ваяни дал согласие на гастроли, как вдруг от него неожиданно пришла телеграмма, что львы заболели сапом и расстреляны. Писал, что им куплено шесть новых львов, но он пока не решается выступать с ними перед публикой. Ему нужны восемь-десять репетиций. О жалованьи он в силу таких обстоятельств вопроса не поднимал. Изако телеграммой просил его приехать с новыми животными.

Ваяни приехал к концу гастролей японцев. Он рассказал им о своем несчастьи. Дело в том, что для кормежки львов была куплена администрацией дохлая лошадь. Она оказалась сапной. Львы заболели, их пришлось расстрелять и весь реквизит сжечь.

Скоро прибыли с особыми провожатыми новые львы. Ваяни храбро вошел к ним в клетку. После пяти репетиций он рискнул выступить перед публикой. Дебют его прошел с колоссальным успехом.

Нельзя было поверить, что Ваяни работал со львами всего несколько дней.

Изако хотел воспользоваться тем, что Ваяни не договорился с ним и назначил ему очень маленькое вознаграждение. Ваяни не согласился на условия Изако, отработал в цирке три-четыре раза и уехал обратно в Вятку, откуда приехал и где у него погибли прежние львы. Там, по слухам, он делал битковые сборы, так как публика знала о его несчастьи. Позже до нас дошло, что и вторая партия зверей заболела сапом, и их пришлось тоже расстрелять. Рассказывали, что Ваяни не уничтожил красную гусарку, в которой работал с первой группой лывов. Зараза была перенесена, и звери погибли.

11 сентября без предупреждения приехал отец. Мы очень обрадовались его приезду. Опять вся наша семья была вместе. Отец приехал на работу по приглашению Изако. Работать он должен был со мной. На следудощий день мы с ним начали репетировать. Пятнадцатого сентября состоялся мой первый выход в качестве «рыжего».

Говорить о своей работе трудно. Приведу запись отца о нашем дебюте: «Первое самостоятельное антре с Митей. Две очень трудных задачи, особенно для первого дебюта. Никогда не деланное антре и новый аккомпаниатор[38]38
  Под «аккомпаниатором» отец подразумевает партнера.


[Закрыть] – Митя. Митя не дал своего, но зато ансамбля не портил», и 16 сентября им записано: «Антре прошло редкостно хорошо, даже слишком, как для новаторов…

Я поражался апломбом Мити и его инициативой. Антре прошло под дружные аплодисменты».

Аятре, о котором пишет отец, называлось: «Продавец яиц».

21 сентября у него записано: «Разговорные вещи, можно делать сразу. Митя очень легко воспринимает их, что – громадный плюс в общем ходе работы над репертуаром».

С этих выступлений в Архангельске началась моя долгая работа с отцом. Отец теперь уже не зависел от Бернардо. А я был счастлив и горд, что работаю с ним.

Сезон приходил к концу. Приехал французский чемпионат борьбы во главе с директорами Мартыновым и Милоном-Аренским. Чемпионат сразу стал делать хорошие сборы.

В Архангельске давно уже ходил слух о каком-то поморе необычайной силищи. Рассказывали, что Иван Леший (так звали помора) выпивает по пять четвертей водки, один поднимает сорокаведерную бочку, рукой останавливает паровоз.

В публике не раз слышалось: «Будь тут на представлении Иван, он бы вашим борцам ребра переломал».

Предприниматели чемпионата решили поехать в Соломбалу отыскать Лешего. Им это удалось: по их приглашению Леший приехал в Архангельск. Вечером во время представления разнесся слух, что Леший находится в буфете. Я отработал свой номер, пошел в буфет, но Лешего там не было. Тогда я решил воспользоваться перерывом в работе, пойти за цирк и там накопать червей для завтрашней рыбной ловли. Я вышел из здания цирка и пошел между деревьями. Дорожка освещалась фонарями. Только я присел к кусту, чтобы копать червей, как увидел нечто, что показалось мне чудовищем. Со страху я решил, что это привидение и со всех нот бросился обратно к цирку.

Когда началось третье отделение, то сначала вышел парад борцов. За борцами на арену вышло «чудище» в рубахе с раскрытым воротом, в широкополой поморской шляпе. Нос чудища был величиною в кулак, лицо как у лошади, руки необычайной длины, а кисти рук так велики, что Леший мог одним пальцем закрыть серебряный рубль. При первом взгляде на него я понял, кого видел между деревьями позади цирка.

Около Лешего ходили его «дружки» (на нашем жаргоне «подъелдыки»). Бороться с Лешим вышли сразу три борца. Они были из слабых борцов, и дирекция дала им приказание не противиться силачу-помору.

В течение минуты Леший без всяких приемов французской борьбы похватал борцов своими длинными и могучими руками и уложил одного за другим. Восторг публики перешел все границы, она буквально неистовствовала.

Остальных борцов публика смотреть не пожелала, и валом повалила в буфет, где Лешего все наперерыв угощали водкой.

За каждую борьбу Леший получал по пятидесяти рублей. На шестой борьбе он заявил, что за такую цену бороться не будет, и просил набавить пятерку. Дирекция, конечно, согласилась.

Пока в цирке боролся Леший, сборы продолжали быть хорошими. Его выступления привлекали в цирк поморян. Улов рыбы, как я говорил уже, был в тот год редкостный. Иногда бывало, что днем группа поморов-рыбаков, на несколько часов попавших в Архангельск, заходила в цирк, шла в буфет и, развеселившись, покупала целое дневное представление. Дирекция посылала за артистами по домам, и мы работали для семи-восьми человек, жадно смотревших на никогда не виданное ими зрелище.

Такое представление обычно кончалось угощением всех выступавших артистов в буфете.

К концу сентября погода стала меняться, начались сильные заморозки. В цирке было так холодно, что перед представлением на арене зажигали три костра. Борьба кончилась. Цирковую программу архангелыцы знали наизусть, естественно, что сборы упали.

Отец и я продолжали нашу работу. Выступления даже при малых сборах для нас были важны, так как мы готовили новый репертуар. Отец был клоун необычного порядка. У него были готовые номера, но часто он начинал импровизировать, надо было и его партнеру проявлять находчивость, а у меня ее и по молодости лет и по малой опытности еще не было.

5 октября мы еще играем, и отец записывает: «Снег и холод застали врасплох в летних уборных. Не дай бог работать в таких условиях… но выполнение задачи – подготовки репертуара – заглушает все невзгоды».

18 октября состоялось последнее представление в Архангельске. После него цирк снялся и переехал в Тулу. Переезд наш длился пять дней. В Туле мы сняли очень большую комнату недалеко от цирка и могли с отцом репетировать дома.