Текст книги "На арене старого цирка"

Автор книги: Дмитрий Альперов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Отец очень дружил с Соболевским. Он бывал у нас со своей семьей, мы ходили к ним. Отец когда-то работал с Соболевским в цирке Таурика вo Владикавказе, потом Соболевский, спасаясь от военной службы, уехал за границу. Через некоторое время, благодаря содействию одной «высокой» особы, получил разрешение вернуться на родину.

В Петербурге на рождество, и на масленицу устраивались большие гулянья в манеже. В течение рождественской недели там работай цирк Лапиадо. Чтобы конкурировать с манежем, Чинизелли объявил в афишах, что каждый посетивший цирк ребенок получает подарок-игрушку. Игрушки раздавались по местам, и ценность их зависела от стоимости билета.

Благодаря этому сборы у Чинизелли все время были хорошие.

Мы ходили в манеж смотреть цирк Лапиадо. Труппа была прекрасная. Женою Лапидо была превосходная наездница Ольга Сур. Сам он был выдающийся геркулес-атлет. Он сумел облагородить эту работу. Я помню его отчетливо. На арену выходил смуглый красавец в тоге с золотым венком на голове. Сложен он был изумительно, работал очень красиво с тяжестями и живым весом.

Хотя оба цирка стояли близко друг от друга, и тут, и там были битковые сборы.

Приблизительно в январе 1907 года в цирке Чинизелли дебютировал человек-феномен Унтен, артист без рук. Отец в записной книжке пишет об артистической игре Унтена на скрипке и иа трубе без рук ногами, причем отмечает, что чувство жалости к нему как к калеке под впечатлением его игры сглаживается. Номер этот очень нравился публике.

Громадная реклама была выпущена по поводу номера «Полет живого человека из пушки. Человек-снаряд». Первый раз этот номер дан был 13 февраля. Цирк был полон. На сцене поставили громадную осадную пушку. Вышел артист, отработал ряд упражнений на трапеции, затем им зарядили пушку. Раздался выстрел. Артист вылетел из пушки, пролетел через весь цирк над растянутой сеткой, по дороге прорвал два или три обруча, заклеенных бумагой, и упал на сетку.

Отец в своей записной книжке иронически оценивает этот номер: «Полет из пушки оказался лишь рекламным номером – работы никакой».

Любопытно отметить, что владельцем этой пушки был англичанин. У него было несколько аттракционов. Сам он не работал. Из пушки вылетал поляк Калиновский. Калиновекий снял у нас комнату и рассказывал, что англичанин очень богат, получает по сто пятьдесят рублей в день за свои аттракционы. Калиновскому же он платил за работу всего триста рублей в месяц. У англичанина было несколько номеров, с которыми разъезжали его жена и брат. Сам он никогда не был артистом, но, у него были большие деньги, на которые он покупал всякие новинки. Новинки эти он развозил по разным городам и странам и нанимал людей, чтобы выполнять их.

Весною отец повел нас в Народный дом, чтобы показать нам пьесу «80 дней вокруг света». По грандиозности постановки я никогда ничего подобного (не видел ни в одном театре. В пьесе было двадцать картин. Декорации и бутафория были изумительные. Надо было видеть, как были сделаны бутафором итальянцем Кроче слон и ползущие по сцене змеи. Декорации менялись с необыкновенной быстротой. Только погаснет свет, ты расстался с севером, на котором только что был, и переносишься в тропики, видишь обезьян, змей, слонов.

Из актеров я запомнил одного – ныне здравствующего заслуженного артиста Розен-Санина.

Я не мог никак забыть того, что видел в Народном доме, и просил отца еще раз повести нас туда. Отец исполнил мою просьбу, и мы видели еще «Вий», «Дети капитана Гранта», «Генералиссимус Суворов» и «Осаду Ростова». Из всех этих постановок мне больше всего понравился «Генералиссимус Суворов». Чортов мост и переход Суворова через Альпы были сделаны превосходно. На сцене изображен был настоящий водопад.

Эти зрелищные пьесы пользовались большим успехом.

На первой неделе поста англичанин, которому принадлежал аттракцион «Человек-снаряд», предложил Чинизелли новый аттракционный номер «Прыжок смерти». Приготовили большие плакаты, на которых изображены были люди в черных балахонах со светильниками в руках и среди них – бледный молодой человек с изображением черепа на груди. Когда пошли подписывать афишу, в градоначальстве заявили, что без просмотра номера афиша подписана не будет. Чинизелли пришлось согласиться на просмотр. Номер заключался в следующем:

Внутри купола цирка была повешена квадратная доска аршин около пяти. Под доской был сделан мостик и круг с двумя ручками. К кругу от доски шли тысячи тоненьких (не толще спички) резинок. Артист, выполнявший номер, должен был стать на мостик, взятьея за ручки круга и броситься с купола на арену. Своею тяжестью он растягивал резину и, дойдя до земли, по сигналу должен был выпустить ручки круга и остаться на арене. Круг же с силой летел обратно в купол, ударялся о доску и производил выстрел. Главное в номере было во-время отпустить ручки круга, чтобы остаться на земле и ие улететь обратно вверх.

Внизу на арене стоял наблюдающий, давал в нужный момент выстрел, прыгнувший разжимал руки и оставался на арене, круг же с шумом летел обратно в купол.

В день просмотра собрались артисты, приехал из градоначальства чиновник, который потребовал, чтобы номер был показан весь целиком, т. е. чтобы дан был выход под музыку и затем весь номер. Как потом выяснилось, градоначальник обратил внимание на плакат, изображавший монахов со свечами, и боялся, чтобы не было, богохульства.

Начали репетицию. На арену вышли четыре униформиста, одетые в черные балахоны. Лица их закрывали капюшоны, в руках они держали зажженные свечи. Выход был сразу запрещен. Англичанин растерялся, стал говорить о важности эффектного начала номера, но чиновник не стал с ним разговаривать.

Артист, выполнявший номер, влез наверх, стал на мостик. Англичанин дал ему сигнал, что все в порядке: приготовься. Затем крикнул: «Прыгай».

Артист прыгнул. Тело стремглав полетело вниз, но когда оно достигло земли, сигнального выстрела не последовало, артист не выпустил ручек круга, его рвануло и потащило вверх. Он ударился головой о мостик, и ему размозжило череп. Его поднимало и опускало несколько раз. В цирке начался переполох. Женщины, артистки, кто лежал без чувств, кто кричал. Полиция попросила всех покинуть зрительный зал. Началось следствие. Чинизелли пустил в ход и деньги, и связи, чтобы замять дело. На следствии выяснилось, что англичанин так растерялся от приказания убрать униформистов в балахонах и со светильниками, что забыл взять револьвер, потому-то он и не дал сигнального выстрела. Когда тело артиста стали снимать с круга, то пришлось подрезать пальцы рук: он так судорожно вцепился в ручки круга руками, что разжать их не было возможности.

Два дня цирк был опечатан. Артисты поволновались, но постепенно толки об этом несчастном происшествии стали затихать. Дело замяли. Ha первой неделе великого поста цирк по традиции, создавшейся несколько лет назад, открылся чемпионатом французской борьбы.

Вначале чемпионат не делал сборов, так как не было Поддубного, который заканчивал борьбу в Берлине. По приезде Поддубного интерес к борьбе поднялся, и цирк, как всегда, был полон.

В те годы был расцвет борьбы. Особенно увлекался ею граф Рибопьер. Он проводил в цирке целые дни и добился того, что борьба была разрешена и на четвертой неделе поста, когда все другие увеселения были закрыты. Он доказал, что борьба не зрелище, а спорт. Борьба была разрешена, только без сопровождающей ее обычно музыки.

24 марта отец записывает: «Вот тебе и правда. Весь актерский мирок России, сколько ни ратовал и в печати, и на разных съездах, и просто лезли во все щели всех возможных министерств, но все тщетно! Тогда как наш сиятельный граф Рибопьер одной поездкой к товарищу министра Макарову разрубил этот гордиев узел…» «…сразу признали, что борьба – не зрелище, а спорт…» «…нам, артистам, от этого не легче, но авось в будущем удастся выхлопотать эту спорную четвертую неделю».

Цирк Чинизелли делал битовые сборы, а артисты ничего не получали. Весь пост как нерабочее время лежал всей тяготой невольной безработицы на артистах. Самое же обидное было то, что, когда приходила пасха и представления шли два раза в день, артисты получали свою обычную плату. Артисты горестно говорили, что это «закон капитала» и итти жаловаться некуда». Такие же порядки оплаты были и в театрах, об этом свидетельствует запись отца по поводу его разговора с артистом императорских театров Давыдовым.

30 марта: «Говорил с Давыдовым (императорским)[32]32
  Давыдов В. Н., артист (настоящая фамилия Горелов). 1849-1925.


[Закрыть] о плачевном положении артистов вообще, а цирка в особенности. Он вполне согласен со мной».

Давыдов часто один, а иногда и с Варламовым2 бывали в цирке и подолгу засиживались в клоунской уборной. Они интересовались клоунским репертуаром и реквизитом. Часто антракт кончался, а они все сидят, беседуют и идут в зрительный зал только тогда, когда должен быть клоунский выход.

Вторую половину сезона семье нашей не повезло: все мы перехворали, особенно часто хворала мать. Доктора советовали ей немедленно переменить климат. Чинизелли предложил отцу работать у него следующий сезон, но отец сказал, что из-за нездоровья жены ему придется покинуть Петербург.

Мы доживали в столице последние дни. Отец решил распродать обстановку и опять начать скитальческую жизнь в провинции.

Ученик артиста И. В. Самарина. Работал с огромным успехом в провинции. В 1880 году принят на сцену Александрийского театра. С 1889 года работал как преподаватель в Петербургском театральном училище. Роли: городничий, Подколесин, Хлестаков, Расплюев, Бальзаминов и другие. Получил звание народного артиста Республики.

2Варламов К. А (1848-1915). Сын композитора. Выступать начал в

Кронштадте, в труппе А. М. Читау. Восемь лет играл в провинции. Стараниями артистов Нильского и Сазонова получил в 1875 году дебют в Александрийском театре и был принят в труппу. В его репертуаре до шестисот сорока ролей. Был великолепен в комических ролях шекспировских пьес,

Цирк закрылся. Отец и мать передали квартиру, распродали обстановку, и мы покинули Петербург.

Отец подписал на шесть месяцев договор с Соболевским. Первым городом, где предстояло начать работу цирку, был Челябинск.

С нами ехали акробаты Жаколино, которых Соболевский тоже ангажировал в свой цирк.

В Челябинске пришлось первую ночь ночевать у директора, так как отец никак не мог найти квартиры. Дебют отца прошел очень хорошо. Особенно, понравилась его вставка в репризу по поводу Пуришкевича, который был за свои выходки лишен на пятнадцать дней права посещать заседания Государственной думы.

После дебюта отец был приглашен на ужин, и мы его два дня не видали. Язвой Сибири была пьяика. У матери на этой почве начались с отцом недоразумения. Отец понимал вред водки.

9 мая он записывает: «Общая сибирская проклятая язва – пьянство – начинает прививаться; и у нас в цирке. Как ни избегай ее, а все-таки заставят глотнуть этого проклятого зелья. Пьянство развито страшно».

Странно было после большого петербургского цирка работать под шапито. Казалось, что ты не в цирке, а в балагане. И в то же время, все было проще, не было натянутости, легче дышалось. Представления шли стройно: труппа подобралась замечательная. Почти все артисты были от Чинизелли. Сам Соболевский и Паша Федосеевский были наездниками, Клара Гамсакурдия – наездницей. Из акробатов приглашены были Жаколино.

Артисты цирка сами во время спектакля поддерживали дисциплину, в этом смысле воздействия на них не требовалось никакого. Необходим был только режиссер, который бы следил за подачей во время реквизита и своевременной его уборкой. Помогали это делать и артисты. Обычно артист уже за два номера до своего выхода стоит одетый, наблюдает за порядком спектакля, помогает униформе, подсказывает через занавеску, что нужно подать или принять у работающего артиста.

В Челябинске отец очень много занимался с нами, пользуясь тем, что манеж часто бывал свободен. Мы с Костей готовили акробатический номер. Когда отец был трезвым, мы очень любили заниматься с ним, он нам много рассказывал, показывал и был очень терпелив. После выпивки он приходил в раздражительное состояние, и нам от него изрядно доставалось.

Скоро в цирк Соболевского приехал ириглашенный им клоун Щербаков. Это был соло-клоун. Он читал стихи, выступал с репризами на злободневные темы. Как соло-клоун он был очень хорош, только, к несчастью, сильно пил.

Затем приехали борцы, и открылся чемпионат французской борьбы. Сначала борьба не делала сборов, но постепенно азарт возрастал. Публика делала ставки на борцов, как на лошадей в тотализаторе. Последние дни борьбы цирк был переполнен. Цены на билеты были настолько повышены, что галерка стоила пять десят копеек. В эти дни на барьере сидели урядники с винтовками, направленными на публику, потому что бывали случаи, что публика лезла на манеж, отстаивая своих фаворитов.

Фаворитами были Бесов, Мартынов и Корень.

Перед раздачей призов в городе появился легендарный борец де-Фос. Он наводил ужас на жителей и своей фигурой и фантастическим обжорством. Внешний вид его был жуткий. На нем было надето штук пятнадцать жилеток, а поверх них армяк. На голове красовался извозчичий цилиндр, на ногах были высокие резиновые боты, в руках железная палка. Он приезжал в какой-нибудь город, выходил из вагона поезда и сейчас же направлялся в вокзальный буфет. Там, по рассказам, он съедал к ужасу буфетчика штук пятьдесят бутербродов, целую телячью ножку и выпивал неимоверное количество чая или пива. Потом спокойно уходил, ничего не заплатив, садился в пролетку и приказывал везти себя в ближайшую лучшую гостиницу. Если швейцар ему говорил, что свободного номера нет, он отправлялся сам искать свободный номер. Отыскивал его, занимал, требовал сейчас же два или три самовара и еды. Если ему не подавали, он шел в буфет, брал там все, что имелось, уносил в свой номер, запирался там и рычал как зверь. Многие из живущих в гостинице, узнав, что приехал де-Фос, бросали занимаемые ими номера и переезжали в другую гостиницу, чтобы не встречаться с ним. Силой с ним справиться было невозможно. Если вызывали полицию, он в отместку ломал все, что ему попадалось под руку. Те, кому приходилось иметь с ним дело, предпочитали откупаться от него. Приносили ему еды и денег с условием, чтобы он переехал в другую гостиницу. В другой же гостинице, ему давали деньги с условием, чтобы он к ним не въезжал.

Многие утверждали, что такой манерой своего поведения де-Фос нажил большие деньги. Рассказывали, что он окончил гимназию, что не раз его сажали в сумасшедший дом, но что он всегда бежал оттуда. Словом, легенд о нем ходило много, а правды никто по-настоящему не знал. Он приезжал в город, где работал цирк, принимал участие в борьбе и делал большие сборы. Боролся он приемами русско-швейцарской борьбы на-поясах. Рубашку никогда не снимал и трико во время борьбы не надевал.

Де-Фос предложил Соболевскому выступить у него в цирке. Договорился, что за каждое выступление получает пятьдесят рублей. В первый же вечер он уложил одного за другим трех борцов, правда, не очень сильных. Через несколько дней был назначен бенефис борца Корня. Афиша была широковещательная. Объявлена была борьба Корня с быком. Перед самым выходом бенефицианта исправник, но инициативе земского начальника, запретил борьбу с быком. В цирке поднялся невероятный шум. Публика требовала объявленную борьбу. Земскому начальнику пришлось уйти, и борьба состоялась. После борьбы с быком Корень боролся с де-Фосом, и де-Фос положил его. Корень потребовал реванша ввиду того, что он боролся уже усталый.

Борьба с быком происходила так. На арену выводили быка. Борец брал быка за рога и должен был повалить его. Сделать, это мог не каждый борец, на это нужна была особая сноровка.

Борьба закончилась, цирк собирался переехать в Вятку. Шапито было уже снято, в два часа нужно было вести на вокзал лошадей и грузить багаж. В двенадцать часов стало известно, что вагонов нет, что их подадут только завтра. В это время к Соболевскому подошел де-Фос и сказал:

– Дашь мне сто рублей, я сделаю полный сбор. Играть будем без крыши, под открытым небом. Иди в типографию и заказывай афишу. Пиши: «прощальный бенефис де-Фоса. Французская борьба де-Фоса с Мартыновым. Де-Фос будет бороться в трико».

Соболевский согласился. Афиша была готова в три часа. Ее сейчас же расклеили по городу. До борьбы дали несколько номеров партерного характера. Цирк был полон до отказа. Публика жаждала видеть де-Фоса в трико. Первое отделение прошло. Соболевский вошел в уборную де-Фоса и спросил его:

– Почему же ты не (раздеваешься?

Де-Фос ответил, что и не подумает раздеватыся, а будет бороться в рубашке, как всегда.

– А как же афиша? – с недоумением спросил Соболевский. – Публика убьет нас за обман.

– Не бойся, директор, с публикой буду говорить я сам; ты этого не касайся. Давай условленные сто рублей, а там не твое дело.

Перед борьбой де-Фос вышел на арену, поднял вверх руки и сказал:

– Уважаемые господа и госпожи, ввиду того, что во всем Челябинске не нашлось на мою фигуру трико, я буду бороться в рубашке, а кто хочет видеть меня голым, пусть пожалует за мной.

Де-Фос пошел в уборную, публика повалила за ним валом. Он вошел в уборную, прикрыл дверь, просунул в нее свой цилиндр и сказал: «Кто хочет видеть меня голым – гони деньгу».

В цилиндр полетели деньги. Когда денег набралось изрядное количество, де-Фос распахнул дверь, сорвал вешалку и давай размахивать вешалкой и ругаться. Кой-кому и попало. Де-Фос выдавил заднюю стенку уборной и скрылся

Директор и артисты, бывшие в цирке, едва спаслись. Рассвирепевшая публика не оставила целой ни одной скамейки, разбила все фонари. Был вызван наряд конной полиции, который разогнал громивших цирк людей.

На другой день мы уехали. Через несколько станций от Челябинска на платформе мы увидели де-Фоса. Он очень смеялся над случившимся. Больше мне его никогда не приходилось встречать. Хотя он своими похождениями гремел и потом на всю Россию.

30 мая мы приехали в Вятку. Ливмя лил дождь, грязь – неописуемая. Сборы в Вятке были очень слабые. Говорили, что нам мешала оперетта под антрепризой Левицкого. Но и в оперетте сборы не превышали ста рублей за вечер.

От 3 июня у отца характерная запись, рисующая самодурство и невежество провинциальной администрации: «По случаю роспуска Государственной думы местной администрации очень хотелось запретить нам играть. Наконец, все-таки удалось убедить ее, что пока еще цирк ничего общего не имеет с Государственной думой».

В «Вятском крае» появилась по поводу цирка недоброжелательная заметка. Во время представления один из клоунов, пользуясь тем, что в цирке присутствовал редактор газеты, прошелся насчет написавшего заметку корреспондента. Через несколько дней. «Вятский край» поместил статью ругательного характера. Тогда клоуны с арены начали «крыть» газету. Публике остроты нравились, что было удивительно, так как газета считалась прогрессивной.

Сборы продолжали быть плачевными. В кассе бывало за вечер по сорока рублей. Дирекции после долгих хлопот удалось получить разрешение на устройство «подарков». «Подарки» были единственной надеждой закончить кое-как гастроли в Вятке.

18 июня отец записывает: «Первый раз подарки. Сбор более четырехсот рублей. Я наблюдал, с каким лихорадочным трепетом вылезла вся серая масса из своих насиженных берлог. Прямо-таки – звери, кажется, Шаляпин с Собиным не потянули бы так, как два медных самовара. Звери, право, звери».

Дирекция запретила клоунам во время их выступлений затрагивать газету «Вятский край», чтобы она не начала нападать на подарки. Несмотря на это, в газете каждый день писали по поводу цирка, жаловались, что жители тащат последнее барахло в ломбард, чтобы только купить билет в цирк на подарки.

Сборы в цирке доходили за вечер до восьмисот рублей. Неожиданно по приказу губернатора подарки были запрещены. Тогда сборы сразу упали. Стало ясно, что в Вятке цирку делать нечего. Решено было ехать в маленький городишко, вернее, село Слободское.

Слободское было расположено на реке, на другой стороне был прекрасный бор. В Слободском я впервые понял, что такое природа, сбор грибов, рыбная ловля и просто лес, когда он тянется на много верст и ты в нем один. Несмотря на то, что мы с Костей много репетировали, мы каждый день приносили огромные корзины грибов.

Цирк произвел на жителей большое впечатление, но сборы были неважные, и все ждали подарков. Дирекция добилась разрешения от исправника устроить подарки, с условием, чтобы не было афиш. Перед цирком и по городу было повешено несколько больших плакатов, извещавших о подарках. Несколько дней цирк был переполнен. О подарках узнал, однако, вятский губернатор и запретил их. Исправник получил от него большой нагоняй. Мы дали несколько представлений и уехали в Пермь.

Жители Слободского провожали нас. Пароход отходил рано в семь часов утра, а на берегу стояла большая толпа слобожан. Мы отошли от пристани под звуки оркестра.

Переезд из Вятки в Пермь мы сделали по железной дороге.

Перед самою Пермью Костя, желая помочь матери, раздроби себе дверью палец. В Перми мы с матерью поехали в щирк, а отец повез Костю с вокзала в больницу.

Цирк в Перми начал работать 4 августа. Здание пермского цирка – деревянное под железной крышей. Сбор полный. Отзывы о работе артистов в местной газете прекрасные. Дирекция, видя, что цирк посещается охотно, старалась разнообразить программу. Из гастролеров выделялись капитан Гипсон и дрессировщик Донской с говорящей собакой. Мексиканец Гипсон замечательно метко стрелял из винчестера. Он клал на голову своего пятнадцатилетнего сына яблоко. На расстоянии иолуаршина от яблока находилось обручальное кольцо. Он через кольцо попадал в центр яблока. Сын держал перед доской руку с растопыренными пальцами, и он попадал в доску через промежутки между пальцами. С изумительным искусством бросал лассо и метал ножи, демонстрируя навыки «мексиканских ковбоев».

Говорящая собака поражала публику. Многие были уверены, что собака действительно говорит. Донской был очень ловкий вентролог-чревовещатель. Он приучил собаку сидеть на задних лапах. К нижней ее челюсти была привязана крепко, но незаметно, черная нитка. Донской чревовещал и в то же время тянул за нитку, отчего собака двигала челюстью. Старался Донской говорить не очень разборчиво, и получалось впечатление, что говорит собака. Во время одного из его выступлений на барьере показалась неожиданно кошка. Собака была фокстерьер, фокстерьеры же не выносят кошек. С быстротой молнии собака соскочила с тумбочки, на которой сидела, и помчалась за кошкой. В публике гул стоял от смеха, особенно смеялись артисты. Донской, так и не мог докончить номера.

На одном из первых представлений клоун Щербаков был навеселе и выступил с репризой, которая очень рассмешила публику, но не понравилась полиции. Щербаков рассказал, что гулял утром по городу и на одной из улиц увидел толпу народа. Оказалось, что в грязи тонет околоточный надзиратель. Люди суетятся, стараются помочь ему вылезти. Кто-то принес веревки и доски. Ничего не помогает. Тогда Щербаков подошел будто бы поближе и спрашивает: «в чем дело?» Ему отвечают: «Да вот околоточный надзиратель завяз в грязи и не может вылезти». Тогда Щербаков сказал: «Напрасно стараетесь, покажите ему три рубля – он сам из любой грязи вылезет».

Реприза имела большой успех. Но, как пишет отец: «Щербаков с первого абцуга обратил на себя внимание полиции. После представления его разыскивал пристав». 9 сентября отец записывает: «Бедняге Щербакову не везет. Полиция за каждую малость, его преследует. Он отчасти сам виноват, вооружает ее против себя». 10 сентября запись о том, что «губернатор под страхом закрыть цирк запретил дирекции ставить бенефис Щербакова. Работать же до жалованья разрешил, под расписку – ни звука не говорить на политические темы, а то из цирка в тюрьму».

Я привожу эти записи, чтобы показать, в каких условиях работали в то время артисты цирка. Главным образом условия эти отражались на работе клоунов, так как они были единственными артистами цирка, которые говерили с арены.

23 сентября состоялось последнее представление в Перми, цирк погрузился на пароход и отправился в Казань. Погода стояла прекрасная, и трое суток, проведенных на пароходе, были для нас праздником.

На первом представлении в Казани у отца получился конфликт с полицией. Шел номер «акробатические качели». Из комбинации тел клоуны делали качели. Партнер отца спрашивает его: «Ну как качается?» Отец отвечает: «Как наша конституция»,

«Дежурный пристав 4-й части, – записывает отец, – заявил претензию на меня директору за фразу – конституция. Вот и разберись: что можно в Питере при министрах, того нельзя в Казани при приставе 4-й части». Запись от 30 сентября гласит: «Брат вчерашнего пристава сегодня дежурил и привез от полицмейстера приказание под ответственностью немедленной высылки из города и закрытия цирка ни слова не говорить на политические темы. Интереснее всего то, что вся наша администрация на стороне полиции. Получается отвратительное положение: полиция молчит – дирекция хвалит, полиция протестует – дирекция порицает».

Приведенные мною выписки очень характерны и ярко рисуют ту общественно-политическую обстановку, в которой шла работа клоунов.

В Казани мы закончили работу поздней осенью. Начались холода, выпал снег, а мы все еще работали. Администрация выхлопотала разрешение устроить пять представлений с подарками. Тогда весь реквизит, вещи артистов и лошадей отправили в Самару. Артисты оставили себе только легкий багаж. Мы с матерью уехали вперед, отец остался доигрывать последние представления в Казани.

Цирк в Самаре еще не был готов. Строился он местными богачами-рыбниками братьями Калиниными. Здание было каменное и по тому времени для провинции грандиозное.

Открытие цирка состоялось только 1 декабря. Сорок дней труппа была в бездействии, так как полицмейстер все время назначал какие-то комиссии и подкомиссии для осмотра цирка. Делал он это потому, что дружил с державшим в Самаре театр антрепренером Чужбининым и оттягивал открытие цирка, который, конечно, был конкурентом театру.

Наконец, полицмейстер назначил испытание крыши цирка. Крышу нагрузили тысячепудовым грузом, она его выдержала. Губернатор разрешил открыть цирк, полицмейстер же подписил афишу в день открытия только в четыре часа дня.

Долгожданное открытие цирка состоялось. Директора и братьев Калининых встретили шумными аплодисментами. Во время своего номера отец сказал: «Кто мог подумать, что маленькая рыбка может построить такое здание». Отец намекал на строительство цирка рыботорговцев Калининых.

Последнее время отец стал пользоваться злободневными темами, беря и выискивая их из газет. Публике это очень нравилось.

На втором спектакле в антре отец прошелся по поводу самарского депутата Челышева. Намек его вызвал бурные рукоплескания всего цирка. Отец целую минуту должен был ждать, пока публика успокоится. Когда же отец упомянул о кадетском депутате Родичеве, исключенном на пятнадцать Заседаний из Государственной думы, публика так наэлектризовалась, что все антре начинались и кончались громом аплодисментов.

У отца опять появилось много друзей», и он с горечью записывает: «Откуда и старые и новые знакомые взялись? И ужины, и шампанское. А то сорок дней ни одного чорта не видно было. Вот она, минутная слава артиста, Все и все для тебя, пока ты наарене, вне ее хоть с голоду умри».

Политические вставки и злободневные темы, не прошли отцу даром. На шестом представлении перед самым выходом ему было заявлено: «Под ответственностью высылки из города в двадцать четыре часа не касаться ни общеполитических, ни местных тем…»

Отец пишет: «Заявление неожиданностью меня обескуражило, повлияло на весь ход сегодняшней работы. Антре прошло отвратительно».

7 декабря отец объясняется с полицмейстером: «По мнению его, – пишет отец, можно ими пользоваться (злободневными темами), но «не напирая на педаль, и главное не касаться полиции» и «жить с ней в ладу».

После первых представлений сборы в цирке упали. Мешал театр, где шли «Черные вороны», делавшие битковые сборы[33]33
  «Черные вороны» – пьеса В. В. Протопопова. Изъята из библиотек Союза как нехудожественная и порнографическая. Изд. в 1908 г. журн. «Театр и искусство».


[Закрыть].

«Сборы в цирке – слезы, – пишет отец, – в таком богатом здании, когда мало публики, то просто жутко».

В один из таких дней Бернардо вышел с репризой к дрессировщику Блинову, выступавшему с номером «Лошадь-артиллерист». Лошадь Блинова сама стреляла из пушки. Реквизитор спьяна зарядил ружье, которое вкладывалось в пушку двойным зарядом. При выстреле оторвался запал, и им убило наповал сидевшего в пятом ряду матроса. Бернардо случайно остался жив. Реквизитора арестовали и на суде дали пять лет каторжных работ.

Цирк посещался мало. Соболевскому приходилось платить артистам за сорок дней, в течение которых цирк не играл; сборы же все время были очень неважные. Дирекция пригласила гастролеров, но они мало помогли. Дела цирка поправились только тогда, когда начал свои гастроли борец Иван Заикин. Он работал с железом и тяжестями. Силой он обладал феноменальной. Он не только работал с гирями, но и гнул на руке браслет из полосового железа, а на плечах сгибал строительную балку. На грудь ему клали большого веса камень и разбивали молотком.

После нескольких выступлений Заикина открыли чемпионат французской борьбы. Сборы чемпионат делал прекрасные.

Назначили бенефис отца и Бернардо. Отец объявил об этом с арены и сказал, что главным их номером будет борьба с Пуришкевичем. Заявление это вызвало гром аплодисментов. Бенефис прошел хорошо. Борьба с Пуришкевичем, конечно, была словесная. Отец, обращаясь к Бернардо, просил не паясничать, угрожая исключить его из представления и прогнать с арены так же, как прогнали из Думы Пуришкевича.

Помогли бенефису и борцы. В этот день первый раз боролся с Заикимым уроженец Самары Елисеев. В дальнейшем борьба их на пяти представлениях шла вничью. Тогда объявлена была борьба «без срока и до результата». Елисеев узнал, что Заикин решил «положить» его во что бы то ни стало, и на борьбу не явился. В цирке начался скандал. Губернатор запретил борьбу. Больше цирку в Самаре делать было нечего. Решено было ехать в Ташкент.

24 февраля на последнем представлении отец пожелал самарцам «поменьше пивных и побольше народных школ».

«Энтузиазм публики был полный», – пишет отец.