Текст книги "Сентиментальный детектив"

Автор книги: Дмитрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава XI

Утром, с первыми лучами, Степан развил бурную деятельность. Ольга быстро собрала на стол. Он видимо успел шепнуть недобрую весть Ольге, потому что та слишком участливо, слишком жалостливо смотрела на деверя. Когда сыновья сунулись было к Рюрику с рыбалкой, она чуть ли не палкой прогнала их со двора.

– Идите, идите отсюда, ни днем, ни ночью от вас покоя нет!

– Ты чего мать. Дай проесть!

– Я вам собрала, бараника, хлеб, помидоры. Идите! На речке перекусите.

Братья не очень расстроились.

– Пошли Стаська. На берегу поедим, там даже вкуснее.

– Прикормку не забудь. – напомнил ему Васька.

– Да, взял я.

Брательники-близнецы ушли. Рюрик со смехом вспомнил, как один раз ночью подслушал их философский разговор. В тот давний приезд, было слишком много гостей, и его положили в одной комнате с племянниками. Послышался вкрадчивый шепот, один из братьев толкал другого в бок.

– Васька ты спишь?

– Сплю!

– Я чего думаю Васька! Я Васька или Стаська?

– Ты Васька! А что?

– Да, вот лежу, и никак не могу уснуть. Думка у меня одна появилась. Вдруг ты Васька, а я Стаська. Вдруг нас в детстве перепутали. Представляешь, ты – это я, а я – это ты!

Рюрик в тот раз чуть не подавился смехом, и лежал тихо, ожидая продолжения занимательного разговора.

– А, правда, – послышался сонный голос брата близнеца, – могли запросто спутать.

– А что? Только так! С места на место в люльке переложили, и иди, потом разберись. Как же теперь быть? Как узнать, кто – я, а кто – ты?

Неожиданно Стаська нашел выход.

– Васька, а ты кем хочешь быть, Васькой или Стаськой?

– Мне все равно. Спи.

– Ладно, тогда ты будешь завтра Стаськой.

Кажется, племянники уснули. Но через минуту послышался недовольный голос Васьки.

– Ага! Хитрый какой. Ты у Фрола потряс грушу, завтра его кобра пожалуется отцу. Кого драть будут ремнем, меня или тебя? Нет, ты тряс, значит, ты Стаська.

В ход пошла иезуитская, неформальная логика.

– Васька, но нас же могли местами поменять! Ты же сам согласился.

– Мало ли чего я согласился. Чтобы драли меня, я не соглашался.

Послышался обиженный возглас.

– А еще брат!

Казалось, на этот раз братья угомонились окончательно. Но через минуту, Стаська злорадно заявил.

– Ну и черт с тобой. Не хочешь меняться и не надо. Если завтра выдерут меня, а на самом деле ты Стаська, а не Васька, то получится, что выдрали не меня, а по ошибке – тебя. Мне что, пусть отец ремнем стегает, шкура-то не моя. Понял?

Еще через минуту разговор продолжился.

– Стаська?

– Чего?

– А ты уверен, что нас поменяли местами?

– Сомневаешься? Эта, соседка кобра, еще и не такое могла сделать!

– Ну, тогда ладно! Только на один денек.

Утром, за столом Рюрик рассказал эту забавную историю.

– Как вы только их не путаете? – спросил он Степана.

– Я иногда путаю. Ольга как-то разбирается между ними.

Ольга рассмеялась.

– Стаська хитрый. Он заводила. Смотрите, идут вон, оба, Стаська впереди, а Васька чуток сзади. Натворит Стаська, а достается Ваське. Сколько уже раз бывало, что Васькин зад зря страдал. А так, они у меня хорошие ребята.

Степан с Рюриком уехали в город. Кругом были одни лечебницы, санатории, дома отдыха. Степан быстро нашел своего знакомого хирурга. Они постояли со Степаном в стороне, перекурили, а потом хирург пригласил с собой Рюрика.

– Рентгеновские снимки у тебя с собой?

– С собой!

– Ну, пошли, поглядим.

В кабинете Рюрик разделся. Знакомый брата долго жал пальцами живот, потом еще дольше рассматривал снимки.

– Где болит?

– Последние дни начало особо сильно прихватывать. Весь низ живота. Может мне какой-нибудь обезболивающий укол сделать, а не на операцию ложиться?

Хирург кинул снимки на стол.

– Если это так, как я предполагаю, то тебе парень крупно повезло. Был у нас в Афгане похожий случай. Тебе когда операцию аппендицита делали?

– В ночь, с тридцатого, на первое января.

– Похоже! Похоже!

Рюрику было безразлично, что с ним будут делать. День больше, день меньше. Какая разница. Знакомый брата ему заявил:

– У меня сейчас плановая операция, освобожусь после обеда. А сейчас, ляжешь в палату, сестра желудок тебе очистит. Готовься. Идите оформляйте документы. Я скажу. Полис у тебя с собой?

– С собой.

Степан и Рюрик написали по бумаге, что это их настоятельная просьба срочно лечь под нож.

– Раз надо, значит надо! Канцелярия! – развел рукам Степан. Через час Рюрик лежал в палате. Он вдруг вспомнил про письмо Арины. Она сказала, прочитаешь его, когда… Это когда, похоже наступило. Кто его знает, проснется ли он после операции.

Глава XII

«Любимый мой.

Если ты разорвал конверт и держишь сейчас письмо в своих ласковых руках, значит, у нас с тобой осталось лишь несколько часов, чтобы навсегда попрощаться.

Мой ненаглядный, я постараюсь не огорчать тебя. В этой жизни нам было отведено не так уж много счастливых часов и дней, по пальцам их можно пересчитать, так пусть же эти тяжелые, последние наши минуты, останутся благодатными и такими же неповторимыми.

Привыкли мы с тобой удивлять друг друга поступками, не укладывающимися в обычную человеческую логику, и это письмо из их разряда.

Я все знаю про тебя мой любимый, абсолютно все. Все, вплоть до твоего последнего шага. Ты не захотел омрачить своей бедой наши последние дни. Горько сознаваться, что я подыграла тебе, но ты как никогда прав, наше прощание без рвущих душу слез оказалось намного человечнее. Я собрала последние силы в комок и казалась беззаботно-веселой и лишь немного печальной. Я сломлена была твоим недугом. Но клянусь тебе, я встану, и во имя нашей любви буду жить.

Все мы когда-нибудь уйдем из этой жизни. Уйдем без следа, превращаясь в тлен и глину. Никто еще не обманул природу. Я знаю, ты никуда не уезжаешь, а безнадежно болен. Но как же мужественно ты принял эту весть.

Я пишу тебе это письмо, а у самой в стесненной груди замирает тоска. Все эти дни, когда остаюсь одна, нос мокрый. Плачу и пишу. Пусть мои слезы будут светлыми, как наш незамутненный родник любви. Не довелось нам прожить одною жизнью, и вдоволь напиться из него живительной воды.

Любимый, мой не переживай.

Ты правильно сделал, что уехал на родину. Вся твоя родня живет там. Им легче будет собраться вместе. А жена и сын…

Ты не захотел обременять их излишними хлопотами.

Не волнуйся, не будешь ты забытым. Обещаю тебе мой любимый, мой ненаглядный, я приеду к тебе.

Вспомни наши далекие годы. Нечаянно пришла ко мне любовь. Заискрилась, загорелась, я. Была пьяна тобою.

Красноречивее слов, были твои изумленно-вопрошающие глаза, но красноречивей твоих глаз, были нити и узоры неповторимых, ласковых слов, что ты находил в тиши ночной. Медоточивый язык твой сводил меня с ума. Ты называл меня – соперницей луны, а я смеялась. Ты сравнивал с прекрасной розой в гуще сада, я пахла розой. Я открывала губы для поцелуя, считал ты жемчуг сахарных зубов. Твоя услада-лада в нежданном счастье, как в синем, синем озере купалась. И даже сладкозвучный соловей, что пел у нас под окном, услышав нежный шепот твой, стыдливо улетал.

Смейся милый, смейся, ночей тех упоительно-сладких, я невольный пособник и живой свидетель.

Святыня ты моя. Все для меня сейчас мертво. Ложусь я с твоим именем, и с именем твоим встаю. Мой месяц светлоликий. Любимый мой. Прощай навеки.

А теперь немного прозы.

Лешка у меня знаешь кто? Оперативник. Мастером работал на стройке, а когда мы поженились, его направили в милицейскую школу.

Сам знаешь, семейная жизнь – тяжелое и сложное дело. Скрепляющий раствор в нем – долг. Вот и несешь его, как крест. Сумбурно пишу, но ничего, поймешь.

Лешка после нашей женитьбы, постоянно сидел у тебя на хвосте.

Он мне сразу заявил:

– Если захочешь узнать, как живет твой писаный красавчик, ты мне только скажи, я про него тебе всю подноготную выложу. Он еще подумать и сделать не успеет, как ты раньше его будешь знать. Мне это ничего не станет, мне только практика будет.

Я обиделась за тебя, почему он тебя писаным красавчиком, назвал. Ты был, конечно, пригож собою: стройный как тополь, прямой взгляд, белое, чистое лицо, волнистые волосы. Я молчу, а он подтрунивает:

– Жениться твой, собрался… не интересно, на ком? А то сниму их голубков, прямо тепленьких. Хоть полюбуешься.

Фотоаппарат Зенит со съемными профессиональными объективами у него был. Ты должен был на диплом выходить. Я раньше всегда мечтала тебя случайно встретить. Надеялась, по крайней мере. Хоть одним глазком на тебя посмотреть. А когда дело к выпуску подошло, страх меня взял, вдруг тебя распределят куда-нибудь в другой город? Тогда вообще никакого шанса встретиться, даже случайно, не будет. И тут Лешка меня обрадовал, женишься ты.

Я гадаю, москвичка она или может сокурсница приезжая? Если сокурсница, одно направление на двоих дадут, и отправят в какой-нибудь дальний Усть-Кут. Ладно, думаю, пусть хоть фотографии останутся.

– Интересно, конечно! – отвечаю Лешке.

Через день он мне подает фотографии.

– Смотри, – говорит, – на какой он драной кошке женился!

Я хвать у него фотографии, и ничего не пойму. К дворцу бракосочетания, зеленый, крытый Рафик подъехал, на нем «ветлечебница» написано. Вот открываются две задние двери, вот ты выпрыгиваешь, вот шафер-дружок с лентой через плечо. Вот, наконец, невеста ладится, то спиной, то передом; ищет ногой лесенку, чтобы ногу поставить, платье кверху подняла, трусики видны. Лешка, стервец, этот момент хорошо заснял. Фигурку у невесты облизал со всех сторон. Ноги, бюст, полные, белые руки, аппетитные округлости, все у невесты отменное. Даже слишком.

– Призовая кобылка! – так оценил ее Лешка.

– А лицо спрашиваю, чего не снял?

Он смеется.

– Лицо? Там нечего было снимать. Кикимора. Ты бы видела, какую обезьяну он привез. Он правильно выбрал машину. Ей только ветлечебница к лицу. Драная кошка, говорю же тебе.

Сейчас, дома у тебя, я хорошо рассмотрела Клавдию. Красавица она у тебя. Слишком яркая я бы сказала, броская у нее красота. На такую, наверно, мужики оглядываются. Не хотел видно тогда меня расстраивать Лешка, и не показал остальные фото.»

Рюрик отложил в сторону письмо. Свадьбу он хорошо помнил. И Клавдию помнил. Запал тогда он на нее. Клавдия вызывала у него жгучее, нечеловеческое желание постоянно владеть ею. Ненасытен он был, как дикарь, проведший на необитаемом острове в одиночестве двадцать лет. Неистовый самец в нем тогда проснулся.

Рюрик с друзьями должен был на двух машинах подъехать к дому невесты в двенадцать часов. Приехали ребята вовремя, но пока провозилась невеста, выехали с небольшим опозданием. Теща с живым еще тестем были недовольны.

Не те машины, видите ли, Рюрик заказал. Волги обычные.

– Мы бы тебе денег дали зятек!

– Нам, для единственной, ничего не жалко. – подтвердил будущий тесть.

Мать Клавдии, Римма Михайловна, с нескрываемым презрением оглядела, дешевый, черный костюм Рюрика. Ее супруг, член-корреспондент, который не вылезал из-за границы, одевался как лондонский денди. Ей и так уже подруги говорили, что Рюрик, не та пара для ее дочери. Зачем, мол, отдала? Будущая теща Скударя обиженно поджимала губы и зло отвечала:

– Кто-нибудь бы меня спросил. Они, как мартовские коты ополоумели друг от друга. А то я сама не вижу. Завтра, страсть пройдет, сметаны объедятся, и разбегутся по своим крышам. Только у него и крыши нет над головой. Примаком он приходит к нам. Вместе будем жить. И кормить, и одевать придется его.

– А он не из-за квартирного ли вопроса женится?

На больной мозоль наступили будущей теще Скударя. Она сама именно так считала и ела потихоньку дочку по вечерам.

– Что ты в нем нашла?

– Люблю я его!

– А он тебя?

– И он меня!

– А вы проверьте свое чувство. Годик повстречайтесь. – с дальним прицелом заявила мать. Кто его знает, думала она, где они через год будут. Может быть разбегутся, зад об зад, и кто дальше.

– Мы его каждый день проверяем, чувство! – ответила дочь. – Ты через семь месяцев будешь бабушкой.

Она думала, что обрадует мать, а та за сердце схватилась.

– Краснов! Краснов! Ты слышал, Краснов? – она так, по фамилии звала мужа.

Тот появился из соседней комнаты, где выбирал себе галстук и костюм.

– Краснов. Он ее до свадьбы обманул. Представляешь, мне нет еще и сорока, а я уже бабушкой буду. Я еще сама для себя не пожила, а мне скоро внука сунут нянчить. Мне нет еще и сорока…

В день свадьбы Рюрик с утра был весь на нервах. Тут еще будущая теща зашпыняла его.

– Смотрите, не опоздайте. Там такие люди будут. Ты Рюрик полезные связи сможешь завязать… Краснов, как мне декольте?

И надо же было Рюрику ляпнуть, что не она, а дочь сегодня замуж выходит. Пусть лучше за ней посмотрит. Грубо получилось. Он мгновенно пожалел будущую тещу, и решил смягчить выпад, обратив все в шутку. Рюрик развел руками и перешел на южноукраинский говор:

– Дэ кольтэ? Нэт, кольтэ! Ох и гарне срамотэ! Тища!

Мамаша Клавдии наряжалась на свадьбу дочери, будто на бал при королях Людовиках. Плечи, грудь, руки, шея, спина, все было оголено.

– Как ты смеешь, оценивать меня как на женщину? – неподдельный смерч женского возмущения взвился к небесам. И тут Скударь допустил тактическую ошибку, которая вылилась в последующие годы в нескончаемую войну.

– Пардон! – перебил он ее. – Для меня вы не женщина, а нечто среднего рода, между мужчиной и женщиной; вы, – мать Клавдии. Я бы попросил, это усвоить на всю оставшуюся жизнь.

Он еще хотел добавить, что он из старообрядческой, староверческой семьи, где чтили родителей и древние устои…

– Да, ты милый еще и хам! Краснов…

Кто же мог знать, что у матери Клавдии комплекс. У нее были волосатые ноги, которые она обрабатывала мазью, а над верхней губой выбивался небольшой пушок.

Скударь вырос на Северном Кавказе и считал это в порядке вещей. Там попадались особи женского пола чуть покраше шимпанзе. И ничего, не комплектовали. Клавдия ему потом за столом объяснила, как он больно ранил мать, она комлексует из-за растительности.

– Подумаешь! У нас, раньше, гречанки, огнем ноги смалили.

Они уехали во дворец бракосочетания. Ну, хоть бы кто-нибудь пожелал им, ни пуха, ни пера.

Ни одного не нашлось.

И сглазили.

Выехали на Большую Филевскую и мимо парка рванули в центр. Проехав пару километров, стали. Обе машины поймали, по гвоздю. Вышли перекурили, пока водители ставили запаски. Поехали дальше. И снова как назло, как в кино, одна машина за другой завиляли задом. Но запасок больше не было. И мобильных телефонов еще не было. Водители развели руками. Ждите, мол, будем вызывать из парка, замену. Но это, часа на полтора канитель.

Клавдия предложила вернуться.

– Папа, что-нибудь придумает.

Ей втолковали, что ехать ни вперед, ни назад, не на чем. Друзья Скударя, Сергей и Кирилл подсказали невесте, что ее главная задача, любыми путями доехать до дворца бракосочетания и расписаться. Документ на руки получить.

– Аусвайс, что ты жена.

– И так уже опаздываем.

– Могут отложить бракосочетание! – нагнетали они обстановку.

– Распишетесь, а там видно будет, на чем в ресторан ехать!

Клавдия, молодая козочка, не имея собственного твердого характера, прислушалась. Хор из двух друзей Скударя довел мнительную Клавдию до кондражки. В этой случайной цепи событий с гвоздями, ей почудилась закономерность. Все силы земли ополчились против ее свадьбы. Мать! Жених не знает что делать.

А Скударь в это время решал свои вопросы. За транспорт, за две машины было оплачено вперед. Транспортная контора вернет, естественно, деньги за срыв заказа, но когда это будет. А пока надо было решать вопрос с машинами, да не с одной, а двумя.

Один водитель чистой, новой Волги, которую он остановил, запросил по масштабам Скударя неимоверную сумму. Он его отпустил. Другие не останавливались или были с пассажирами. А время тикало, минутная стрелка неумолимо приближалась к назначенному им для росписи времени.

Откуда вынырнула эта ветлечебница, никто не видел. Но она остановилась рядом, и из нее вылез молодой, услужливый паренек.

– Стали? Прокол? Ох! Ах! А хотите, доброшу. Вы все поместитесь. У меня лавки вдоль стен. Чистые! Ветеринары в белых халатах садятся. Десять мест есть, а вас восемь человек. Доброшу только так. Червонец всего.

Подружки Клавдии заглянули в кузов. Друзья Скударя, Кирилл и Сергей что-то нашептывали Клавдии.

Согласны были дальше ехать на Рафике все, кроме Скударя. Он не хотел обижать ни невесту, ни себя. Можно было еще постоять на дороге и остановить за приемлемую сумму, две приличные машины. Однако, демократия взяла верх. Рюрика уговорили ехать. Задним числом мы все умные.

Им бы остановиться где-нибудь на задворках, подальше от людских глаз, метрах в ста, ста пятидесяти от дворца бракосочетания, и пешочком, прогулочным шагом, подойти.

Если, по-хорошему разобраться, что собственно случилось? Ну, привезли невесту на зеленом Рафике, ветлечебнице. Ну, перегородили подъезд остальным машинам, ну подал придурок водитель задом к парадным ступеням.

Родители Клавдии, один в смокинге, другая, в вечернем платье, с какими-то знакомыми стояли на ступенях дворца и нетерпеливо поджидали потерявшихся молодых. В сторону выскочившего из ветлечебницы водителя, бегущего открывать задние двери, посыпались смешки.

– И на таких авто приезжают бракосочетаться?

Вальяжный, степенный отец Клавдии начальственно смотрел на любую суету. А супруга не вытерпела и спросила водителя:

– Кого возишь, молодец?

– Драных котов и кошек! – ответил водитель, показывая на надпись, на кузове.

Чужие родители, вышедшие покурить в этот погожий денек на ступени дворца и сравнить выезд своих чад, с чужим выездом, вместе с новой родней Скударя и их знакомыми, рассмеялись. Теперь все с интересом ждали, кто же появится из крытого кузова автомобиля. Клавдия, опередив Скударя и не слушая никого, первая решила спуститься. Хорошо он спрыгнул с машины, чтобы подать ей руку.

Потом весь вечер, встречаясь взглядом, за свадебным столом, с кем-либо из гостей, он видел одни ухмыляющиеся рожи. Многие услышали про казус приключившийся с молодыми только в ресторане, вот и вспыхивал смех то тут, то там. Может быть анекдоты народ рассказывал, но новая родня и сам Скударь принимали любую улыбку на свой счет.

И вот теперь Рюрик подумал о том, что гвозди для его свадебного кортежа точно организовал Лешка. Интересно и Рафик ветлечебница его придумка?

Рюрик перевернул следующую страницу. Арина писала:

Глава XIII

«Да, повторюсь, мой дорогой, у тебя отменно красивая жена. И пусть Лешка не пудрит мне мозги. Она, как женщина, как тело, как сосуд, предназначенный для ласки, имеет классические, божественные формы, и даже нечто большее. Как-то мой муж при мне обронил, что у тебя роскошная жена. Теперь мне понятно, что он имел в виду. Ты выбрал женщину, которой надо служить, красоте которой надо поклоняться.

Только я тебя ведь хорошо знаю. Ты можешь отдавать себя до тех пор, пока тебя принимают бескорыстно, а как только появляется малейшая фальшь в отношениях, ты замыкаешь свою душу. Я представляю, как ты настаивал, чтобы твоя свадьба была скромной и немногочисленной, а как твоя новая родня настояла на своем, и закатила ее где-нибудь в Метрополе или Праге.

А ты в отместку им, приехал с невестой расписываться на «ветлечебнице» Рафике. Ты знаешь, не стоило этого делать. Это – обычное ребячество, никому не нужная фронда. Я бы на месте Клавдии – обиделась. Красивая свадебная машина тогда копейки стоила.»

Рюрик снова отложил в сторону письмо. Этот тихий скромняга Лешка начал вырастать в его глазах в трехголового змия– насмешника. Он вертел чистыми, искренними чувствами своей жены, поворачивая их каждый раз в свою пользу. Что еще он там наплел насчет моей женитьбы? Если посчитать, что Клавдия драная кошка – то тогда Скударь-жиголо совкового розлива, за московскую прописку готовый продаться черту и дьяволу. Ах ты стервец-лапотник. На ровном месте обошел. Рюрик углубился в страницы, написанные ровным почерком-бисером.

«Когда ты женился, я почему-то немного успокоилась. Зная, что ты рядом, я один раз задала вопрос Лешке, как ты живешь?

– Вопросов нет, завтра узнаю!

Через неделю он мне докладывал, что ты взял себе дочь члена-корреспондента, что они живут в элитном доме, что тебя к себе не прописали, но тесть тебе выбил комнату на Тишинке. С тещей ты на ножах. У тебя родился сын. Он ровесник нашему второму. И что комнату на Тишинке, ты превратил в скит.

Я знала, что ты из староверческой станицы. Но чтобы ты, материалист, подался в религию, не поверю никогда. Ты никогда не признаешь, что у человека может быть другая, отличная от земной, вторая жизнь. В этом вопросе, в вопросе веры, повторюсь, ты грубый, вульгарный материалист. Поэтому мне стало смешно, когда он упомянул про скит.

– Что еще за скит? – спросила я. Он будто ждал этого вопроса и стал рассказывать:

– Комната у него, там на Тишинке, в трехкомнатной квартире, коммунальной, в одной бабка живет, во второй сосед, который никто не видел, и в третьей он спасается.

– От кого спасается?

– От жены, от тещи. На неделю уходит, и молится. На коленях не стоит, нет. Но готов часами смотреть на портрет женщины, обрамленной в золоченую рамку. Губы шепчут ее имя. Взгляд далекий, отрешенный, задумчивый. Не постится. Пища нормальная. А вот время, которое он проводит в разговорах со своей иконой, неограниченно. Странный молодой человек.

– Кто это тебе рассказал?

– Соседка старуха.

– А что это за женщина в золоченой рамке?

– Это ты! Твой увеличенный портрет.

– А ты не шутишь?

Лешка побожился, что ты иногда на мой портрет, можешь неделями смотреть. Я его спросила, а что еще ему бабка соседка рассказала? Он сказал, что ты очень обходительный, вежливый; сначала, она думала, что ты будешь девок сюда таскать, но ты видно немного того. На одной у тебя крыша поехала».

Рюрик, чуть не взвыл. Фантазия у этого Лешки работала, дай боже. Если он беседовал с соседкой, то должен был отлично знать, что эта комната была не молельней, а комнатой свиданий. И никогда Скударь не держал в ней фотографии Арины. Он себе не позволил бы такого.

Этот орел, ее муж просто издевался над ним, и заодно ее чувством. Какую он цель преследовал? Скударь стал читать дальше.

«Мой дорогой и любимый. Мне казалось, что сердце мое разорвется. Если ты меня так горячо любил, то, какое право я имела, не верить своим чувствам и пойти на поводу у чужого мнения. Я должна была ждать тебя до конца жизни. Куда я торопилась с замужеством? Прости меня, мой ненаглядный, мой удивительный человек. Я была потрясена. У нас с тобой в жизни получилось с точностью, до наоборот.

Любимая и любящая женщина, девушка ничего не может дать мужчине, кроме самой себя, своей любви, навеки и безраздельно.

Я тебе ничего не дала. Я вышла замуж, а ты меня боготворишь. Есть ли после этого справедливость на свете? И если есть, то в чем она?

Водоворот жизни, как видишь, не утянул тебя в серое бытие. Ты несешь свой крест, а я? Сама себе я показалась ничтожной, заурядной женщиной, не стоящей твоего мизинца. Я должна быть благодарна судьбе, что повстречался ты мне на пути, душой такой прекрасный. Я вытащила счастливый лотерейный билет, один на миллион и, не поняв, что это, выбросила его.

Не смогла я телом остаться верной тебе до конца жизни. И тогда решила остаться верной – душой и сердцем.

Ты навеки, только мой.

Я иногда задавала себе вопрос, а не придумала ли я тебя?

Нет, мой любимый, ты моя явь. Ты мое небо.

Выслушай же меня. Встречаясь с тобою, я для себя нарисовала идеального мужчину, и идеальную семью. Мой мужской идеал был ты, а семейный идеал – моя семья, дети.

Мой характер сильнее и яснее характера мужа, Лешки.

Но я сдаюсь перед тобою. Ты всю жизнь свою фокусировал на одной мне, единственной. Никогда никакого своекорыстия, одно лишь внимание. От тебя только и слышала: тебе удобно дорогая; тебе не дует, моя единственная, пересядь сюда, любимая, куда сходим?

Я преднамеренно могла с тобой, кокетничать, капризничать, быть иногда печальной. Ты со мной обращался как с ребенком. Предупредительность твоя не знала границ. Сначала – я, а лишь затем – ты. Ты был сказка, наяву. Лучший друг, брат, раб и диктатор моего сердца.

Скажи, какая женщина не хочет быть любимой?

Но больше всего мне в тебе нравилась спокойная уверенность. Рядом с тобою, я – сильная натура, была слабой.

Я пишу сейчас тебе и думаю, права ли я была, посвятив себя семье? Зачем располовинила свою жизнь? Ты в сердце, а на поверхности, моя семья, мои дети, мой муж. Можно ли было так жить? Представь, любимый, жила. Сомкнув створки души, закрывшись пуленепробиваемым жилетом.

Я сейчас плачу, рыдаю. Чиста я перед тобой и перед всем светом. Выбросить тебя из сердца я не могла, да никогда и не пыталась. Я из этого даже тайну не делала, ни дома, ни на работе, нигде.

Даже дети мои знали, что их мама в молодости была влюблена в удивительного человека. У меня осталась твоя единственная фотография. А на ней ни имени, и адреса. Время меняет человека, вряд ли встретившись с тобою, они могли узнать тебя.»

И тут Рюрик непроизвольно вспомнил мальчишку выскочившего из кустов. Похоже, он узнал, козла дядю, в которого была его мать влюблена. Скударь перевернул страницу.

«С тобой я попала в мир широкий, богатый, ты научил меня сливаться с природой, с поэзией, с умными мыслями. Более богатого внутреннего мира не приходилось мне встречать. Если установить шкалу развития человека: первобытный, разумный, человек-труженик, крутой специалист, творческая личность, поэт, бог, то ты для меня сейчас занимаешь первую ступень. Ты мой бог. Я на тебя буду молиться всю оставшуюся жизнь.

Твой мир расширял и мой мир. Я тянулась за тобой, невидимым. Хотела встретиться с тобою и не пасть лицом в грязь. Кто из женщин читает Гегеля, Монтеня, Маркса, историю религий, классику, историю искусств, театра и кино, и многое другое?

Тонкая нить, незримая нить связывала всю жизнь меня с тобою. Я тянула семейную повозку и в то же время постоянно хотела взлететь ввысь, к чистому небу, пройтись по берегу синь-озера, вслушаться в шепот листьев в зеленом лесу.

Перебирая еще раз подробности раздельной нашей жизни, я с изумлением вижу, что все эти годы прожила с тобою одною, совместной жизнью. Если ты у себя в комнате на Тишинке стоял перед моим портретом, то твой образ я носила в глубине своей душе, и так же как и ты молилась на него.

Знаешь, я благодарна богу, что мы оказались на высоте нашего чувства. Ни ты, ни я не дали расплескаться ни единой капле любви переполнявшей наши сердца. Боже мой.

Мне всегда говорили, что я не от мира сего. Ты меня такой сделал.

Любимый мой, меня просто сводит с ума мысль, что нельзя ничего сделать.

Расскажу все по порядку.

Когда ты ушел от меня, я осталась жить. Но как жить без тебя? А сейчас нет даже смутной надежды.

Знаешь, почему я тебя любила всю жизнь? У нас никогда не наступало пресыщения, не было раздоров. Ты как на праздник появлялся у меня, как затмение был, раз в месяц, раз в году, раз в пятнадцать лет. Закон природы не нарушишь.

Вспомни наше сближение, наши первые встречи, наш вспыхнувший костерок любви. Любовь самое благородное и чистое чувство, если медленно возгорается. А ты никогда не спешил. А я не позволяла. И причина тут была не робость твоя и моя. Останавливало нас очарование новых открытий, чувства дотоле неизведанные. Хотелось сначала насмотреться, затем сорвать поцелуй. Ах, как прекрасны неискушенное сердца, юношеская и девичья чистота.

Первая любовь, будь благословенна. Твое очарование ни с чем не сравнимо.

Ты скажешь, зачем вспоминать и думать о счастье, к которому нет возврата? Нет, мой любимый, ты будешь еще столько жить, сколько будет биться мое сердце, а в нем есть уютный уголок для нашего прщлого.

Согласись, женщина – по природе своей робка, в первое время она постоянно сомневается в своем счастье, боится спугнуть его. А я поверила тебе сразу, с первой минуты и не ошиблась. Твоя власть надо мною простиралась далеко. Она и сейчас простирается. И будет простираться.

Но один раз я была уничтожена, раздавлена, смешана с грязью. Наша с тобой любовь, подверглась страшному испытанию.

Как-то приходит Лешка, кидает на стол свою фуражку и так это радостно заявляет мне, что видел тебя с молодой девицей.

– Молодая. Красивая. Он ее та Тишинку отвез.

– Зачем на Тишинку?

– Забыл спросить!

Смертельная бледность наверно выступила у меня на лице. Взгляд стал потусторонним. Из живой раны струилась кровь.

Лешка вдруг испугался и стал тебя выгораживать.

– Да мало ли, кто? Сестра, может приехала, а его новая родня не особо привечает!

– Не может такого быть, чтобы на Тишинку! – гневно воскликнула я.

Это место в моих мыслях было забито мною, я имела право там царствовать. Сколько раз мысленно я оставалась с тобою наедине. Сколько раз мысленно представляла, как это будет выглядеть.

Что-то чувственное, плотское, нечистое было в моих мыслях, но никуда от этого не денешься. Что было, то было. Я страстно хотела попасть на Тишинку, чтобы ты молился не на мертвую икону, а на живую меня. Мысленно, тысячу раз ты брал меня на руки и доносил до… Боже мой, есть ли что слаще поцелуев любимого человека. Уверяю мой любимый, монашка из меня плохая получилась бы. Икона б ожила.

– Ты ошибся! – резко заявила я Лешке. – Мало ли кто мог сесть в его машину. Сотрудница, врач для соседки, старушки.

О, боже мой, какие дикие порывы ревности, оскорбленного самолюбия, сотрясали мою душу. Ведь моя драма разворачивалась на глазах моего мужа. Свою любовь к тебе я не скрывала. Он с первых дней нашей с ним совместной жизни, знал, как я тебя боготворю. Я просто обезумела. У него на глазах, растоптать меня. Ту, которая тебя боготворит, разменять на красивую, молодую пустышку? Нет, Тишинка, должна стать нашим с тобой уединенным островом. Нашим и больше ничьим.

Что-то такое видно прочел в моих глазах Лешка. Муж был неплохой психолог. В тот вечер, когда он принес мне эту страшную весть, я простояла весь вечер у окна. Я горько пожалела, что за все эти годы ни разу не попыталась встретиться с тобой, мой любимый. Я казнила себя, я проклинала, я готова была бежать в темь, в дождь, только чтобы удостовериться, что ты мой, и только мой. И никого нет рядом с тобою.

Жена, не в счет. Жена – от бога, а я – от сердца. Наши интересы нигде не пересекались».

Скударь очередной раз отложил письмо Арины в сторону. Его самолюбие было уязвлено. Истина горькая, но надо выпить ее до дна. Он вернулся к письму. Вот, что она писала дальше.

«– Я пошутил. Я хотел проверить, как ты прореагируешь, на это сообщение, – сказал мне Лешка.

– Проверил? – спросила я его.

Он угрюмо ответил: