Текст книги "Сентиментальный детектив"

Автор книги: Дмитрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Да.

Потом добавил:

– Я больше не буду никогда так шутить!

– Ты пошутил? Ты, правда пошутил? Скажи честно!

– Говорю же, пошутил!

От сердца отлегло. Но осталась непонятная, щемящая тревога. Я впервые почувствовала нависшую над нашей любовью опасность. Костер горит, если поддерживаешь его огонь. Я знаю, что ты боготворишь меня, а как мне дать знать тебе, что и я, твой живой, неповторимый образ ношу в сердце? Не стоять же мне перед этим домом на Тишинке, безмолвно дожидаясь тебя. Адрес-то я не знаю.

И тут как всегда меня выручил Лешка.»

Скударь в ярости отбросил в сторону скрепленные степлером листы. Куда ни сунься этот Лешка стоит у него посреди дороги. Что этот, мерзавец, придумал на этот раз?

«Твой! – по-другому тебя Лешка никогда не называл, – совесть совсем потерял!

– Что, – с тревогой спрашиваю, – случилось?

Он немного помариновал меня, и отвечает:

– Который день под нашими окнами стоит!

– Как стоит?

– А так. Люди по четвергам в баню ходят. А он приедет, и на твое крайнее окно смотрит. Как волк, ночью приходит, а теперь приезжает.

А помнишь, как у нас раньше с тобой было. Ты уйдешь в свой институт, а я каждый вечер стану у окна и жду тебя. Вот ты видно, по старой привычке и приходишь. Сердце щемит, а ничего не поделаешь.

Боже мой, как же я рада была. Теперь любой четверг я выгоняла его из дома. Хочешь иди в баню, хочешь с ребятами в бильярд поиграть, я бы его могла даже к Насте отпустить, если бы он захотел. Четверг, любимый, был мой день. А у Лешки выходной. Я становилась у окна, и до ночи простаивала. Ты видел меня?»

Скударь уже устал возмущаться. Она готова была его к Насте отпустить. Классно стервец устроился, за чужой, то есть его, спиной. Увел с вешнего луга обманным путем такую козочку, а теперь еще ей, глупенькой, морковку лжи, в собственных интересах, скармливает.

О, змий шестиголовый. О, исчадие ада. Где ее письмо?

«Любимый мой. Никто не знает, откуда мы приходим, и не знает никто, куда уходим. Непроницаемая тьма сзади, и густые тени впереди. И так миллионы лет. Пришло нам время расставаться, и неважно дорогой, что мы носили, ели ли вкусные кушанья, ездили на иномарках или Запорожцах, были на Багамах, или нет. Ни тщеславие, ни власть, ни деньги, ничто не нужно человеку, когда жизнь уравнивает всех в правах.

О человеке остается лишь недолгая память. Плохая или хорошая, но память. Пусть говорят, что земной шар большой погост, а я считаю, коли ты есть, он – цветник. А наша память – самый красивый цветок.

Еще до того, как я встретилась с тобой, я выбрала дорогу, на которой человеческая жизнь, лишь постольку имеет смысл, поскольку ты будешь служить большому, светлому, чистому, коим является окружающий нас бесконечный мир; а предназначение маленькой женщины, если она хочет прикоснуться к вечному, есть продолжение рода, и великая любовь, к единственному, своему избраннику.

Я могу теперь не лукавить перед тобой, и со всей откровенностью сказать, что всю свою сознательную жизнь, осталась верна своей философии, а тебя мой дорогой, и единственно желанный мужчина, готова была съесть до последнего пупырышка.

И то, что я тебя не видела пятнадцать лет, эти годы не были вычеркнуты из нашей с тобой жизни. Я готовилась тебя увидеть, я каждый день готова была к встрече с тобой. Это были годы не только физического увядания, но и годы углубленного самосозерцания и самообразования.

Смейся, смейся мой любимый. Может быть у меня и появились две морщинки под глазами, но не более того.

Мой единственный, мой любимый, ой, прости, я начинаю разговаривать с тобою в прошедшем времени.

Пока ты был, ты существовал я шла, я поднималась в гору. Я хотела соответствовать тебе, я хотела сохранить себя и физически и нравственно, и выглядеть даже лучше чем раньше.

Ты заметил или нет, что у меня нет ни одной лишней жиринки, что я не смотрюсь на свои тридцать три года. Мне от силы дают двадцать пять, это при трех сыновьях. Я ведь как ты стала почти спартанкой. Сплю не на подушке, а на полене. Для шейных позвонков полезно. И не переспишь лишний часок. А бассейн, пробежка по утрам, гимнастика, у меня как у десантника в училище. Мой Лешка всегда поражается. Нас говорит, только на первом курсе в училище так гоняли. Так и то не все выдерживали, бросали учебу. Смеется. А чтобы добровольно? Что любовь с людьми делает! Ты, мать, – он меня так иногда называет, – у нас все рекорды бьешь!

Поэтому, мой любимый, я во всеоружии встретилась с тобою. Надеюсь, ты оценил мою фигуру. У тебя, мой любимый, как у молодого бога из связок мышц вылеплено рельефное тело, и у меня оно округлое и сильное, как у белорыбицы.

Пишу тебе, мой ненаглядный, урывками, ничего не скрывая и не утаивая. Белить написанное не буду, не хочу. Пусть, мои мысли, мои чувства бессвязно выльются на бумагу. Простишь, надеюсь, меня мой любимый.

Я все время стараюсь увязать мои принципы, мои размышления с действительностью, и вижу, как неуклюже у меня это получается.

Женщина – о двух мужах. Матриархат. Любовница. Любимая. Страх потерять тебя не позволял мне мысленно, даже перед собой, постановить этот вопрос. Теперь ставлю.

Я ведь подспудно, на интуитивном уровне знаю, что семейная жизнь разрушает ту легкую, хрупкую иллюзию, которую мы называем любовью. Может поэтому, так легко вспыхивают на стороне случайные связи? Итог у них обычно один: легкий костерок, пепел забвения и редко – всепожирающая страсть, обжигающее пламя.

Наша с тобой любовь была целомудренней. Чтобы ее сохранить, мы должны были ее поднять на недосягаемую высоту. Она там и была по воле судьбы все эти годы.

А знаешь, как сердце, как губы, как тело хотело проверить ее в других условиях. Пройти вдвоем по жизни. Выдержали бы мы испытание обыденной прозой? Хватило бы у нас: силы, желания, и воли? Ты сказал, да!

Я верю, и не верю, и снова верю!

Действительность оказалась суровей, чем мы предполагали. Теперь не узнаешь! Второй жизни не будет. Приходится нашу веру и любовь проверять в исключительных условиях. Но экстрим, легче долгого пути.

Прости, ненаглядный! Это не сомнения в правдивости твоих слов. Ты был искренен. Поэтому можешь заглянуть в самые потаенные части моей души.

Я, мой сладкий, ничего не боюсь, ни Лешкиной насмешки, ни осуждения соседей, ни даже своей совести, которая иногда меня спрашивает: что ты делаешь, как ты смеешь? Право же, любовь моя, для меня, все, что связано с тобою, сладчайшая пытка. И наше горькое расставание, пытка не меньшая. Эту пытку, клянусь тебе, я вынесу до конца. Один ты мне судия!

А все эти рассуждения собственников мужей, что единственным нравственно допустимым базисом брака, во всех классах, и всеми классами была признана индивидуальная половая любовь, я отметаю. Не было такого. Подобные условия гражданского брака лицемеры и ханжи освятили в собственных интересах. Любовь девушки, любовь женщины, любовь любимой, намного выше ее стойлового содержания хозяином мужчиной.

Чем держится супружеская связь? Совместным хозяйством и совместным ложем, и вырастающим из него правом.

До этой надуманной вещи, особенно в наш век фальшивой святыни – семейных отношений, редко кто смеет касаться. Чаще всего шушукаются по углам и пальцем показывают.

Когда я сказала что пойду к тебе, знаешь, что Лешка мне ответил? Что пусть лучше я это гласно сделаю, чем от него тайком. Тайком, видите ли, он не перенес бы. Бред. Вот он толстокожий слон, и маленький лицемер. Если я иду с его разрешения к тебе, у него не должны вырасти рога? В теории, я сама измену, которая в жизни сплошь и рядом, не оправдываю. Но и принимать от него подачек не хочу. Я не собачка, чтобы меня на поводке подводили к тебе.

Господи, любимый мой, прости меня, занесло меня не в ту степь.

Я рычу сейчас и кусаюсь. Детей разогнала, чтобы не мешали мне письмо писать. Лешка заглянул в дверь и, увидев мое лицо, побыстрее дверь закрыл.

Любимый, поймешь ли ты меня? Ты ведь тоже мужчина. Меня успокаивает лишь надежда, что ты не забыл свою любимую формулу, которую произносил со смехом любуясь мною в лунном свете: форма соответствует содержанию. А я стыдливо прикрывалась.

Вот я и оправдываюсь. Только почему перед тобой? И оправданья ли это?

Я не изменилась, и не забыла, мой любимый, свой долг перед семьею, но я не забываю его и перед теми узами, которыми связала себя с тобою. Оказавшись перед злосчастным выбором, семья и ты, я, не подавшись сплетням и досужим разговорам, все же не смогла сделать окончательный выбор и постаралась оставить и одно, и второе. К сожалению, у меня нет выбора. А даже если бы он был, не знаю как поступила бы.

Из дома я ушла с открытым забралом. Не колебалась ни одного мгновения. У меня свое понятие долга. Если бы мою любовь к тебе проверяли эшафотом, я бы пошла на эшафот.

А если я виновата перед кем, так это только перед тобой.

Крошечный кусочек жизни, который нам дарован богом, преподнесен нам, людям, как материал – строителям. Поэтому, я не захотела его растрачивать впустую. Мы с тобою, одно, единое целое. Как женщина, я подарила тебе безоглядную любовь. Возьми ее на прощанье с собой.

Прощай мой любимый. Прощай моя незамутненная, первая и последняя любовь. Прощай мой ясноглазый сокол. Собери последние силы. Целую, навеки тебя.»

Глава XIV

Постскриптум.

«Родной мой! Ты уже дочитываешь мое письмо. Я знаю, скоро хирург возьмет в руки скальпель, и ….

Придется тебе выслушать до конца мою исповедь.

Вся строгость возвышенных правил была мною отброшена в сторону, как только я узнала, что ты безнадежно болен, попал в беду.

В тот вечер Лешка долго мялся, начинал говорить, потом замолкал. Честно, говоря, он тебе всегда немного завидовал, но, предпочитая носить маску легкого пренебрежения. Вот и на этот раз он несколько раз начинал:

– Твой…

Я его не поощряла к дальнейшему разговору. Перед тем, как что-нибудь рассказать про тебя, например, что ты поменял машину, он обязательно добавит какую-нибудь скабрезность:

– Всучили ему Тойоту с битым и перекрашенным крылом как новую, а он и не заметил. Лох, он твой, красавчик. Но мозги пудрить умеет…

– Кому?

Лешка будто и не слышал моего вопроса, а продолжал рассказывать:

– Ты бы видела, с каким деловым видом он с продавцом обсуждал недостатки и достоинства автомобилей, а тот, понял с кем дело имеет, и подвел его к красавице с битым боком.

Вот и на этот раз я подумала, что он скажет про тебя гадость. И промолчала. Наконец, не вытерпел он сам.

– Твой, чего-то носится по онкологическим центрам.

Я чувственная женщина, ты знаешь об этом, но один раз приняв с мужем роль бесстрастной жены, я доиграю эту роль до конца жизни. Моя холодность стала непоколебимым основанием его слепого доверия. Он даже представить не может, что я могу быть другой. В его представлении, его мир семейный, за мной, как за каменной стеной.

Тот, кому выпало счастье быть любимой, поймет и оправдает меня. Никогда я не буду считать, месяц, наш последний месяц, проведенный у тебя, преступным. Никогда. Пусть время нас рассудит, но только не люди.

Хотя под твоим влиянием, я стала материалисткой, но верю, что в этом огромном мирозданье, которое существует, и будет существовать миллиарды лет после нас, когда-нибудь в другой жизни встретятся два наших самых маленьких атома и сольются в одно единое тело. И пусть это тело, будет ласточкой. Не хочу я больше видеть людскую суету.

Если ты думаешь, что у меня не было борьбы с собой, то глубоко заблуждаешься. Я как борец на татами, ежедневно выходила на борьбу со своей совестью, с долгом, с мнением соседей и подруг.

Да, я люблю тебя безумно. Целомудренней, от этого я не стану. Добродетели во мне больше не будет. Опьяненная радостью видеть тебя, слышать, ощущать твою близость, я стала счастливым человеком. Говорят, женщина, имеющая любовника, испытывает те же чувства. Не знаю. Я ни у кого ничего не крала. Ты мой был, по праву первой ночи. А других ночей я знать не хотела.

И вот теперь он принес эту новость на хвосте. Я сначала не придала значения его словам, или вернее даже не поняла, о чем он говорит.

– Что у него? – спросила я Лешку.

– Без шансов.

– Что без шансов, говори.

– Врач, который его смотрел, и которого я потом спросил, сказал, что у твоего… нет шансов. Опоздал он. Надо было ему раньше обращаться. А теперь если делать операцию… Ой, что я тебе пишу. Ты должен лечь под нож, но уже… Ты мужественный человек, я знаю. Ты должен был привести в порядок свои дела и обязательно должен был попрощаться со мною. Я просчитала наперед, твои действия. Не увидевшись со мною, ты не ушел бы в мир иной.

И Лешка, подробно рассказал, что, показав в двух центрах свое удостоверение и представившись твоим родственником, он выудил нужную информацию.

– Месяц сроку. В лучшем случае.

– А он знает? – спросила я, имея в виду тебя.

– Знает. Работу оставил, семейные дела утрясает.

И вот тогда мой любимый, я готова была отдать, пожертвовать оставшейся половиной своей жизни, чтобы только помочь тебе. Только как это сделаешь? Я нашла, как сделать.

Еще до твоего звонка, я решила встретиться с тобою. Но ты сам мне позвонил.

Мой возлюбленный, я чту твою способность пронести сквозь жизнь нашу любовь.

Я расточаю тебе похвалы.

Видишь, мой любимый, я перенесла рвущий душу крик, я превозмогла себя и ни разу не разрыдалась. Нет, прости, было это один раз, когда к тебе пришла. Слезу уронила. Хватило у меня мужества проводить тебя беспечной и веселой.

Я льстила себя мыслью, что смогу себя обуздать, когда увижу тебя вновь, и ничем не выдам себя. Так оно и получилось. Пишу тебе это письмо, умываясь слезами. Наши обстоятельства не укладываются в нормы обычной морали. Я поступила согласно велению своего сердца.

Я оставалась весь этот месяц у тебя.

Я была твоей женщиной. Я постаралась скрасить твои последние дни.

Венец жизни женщины, новые ростки жизни. Может быть, они будут от тебя.

Пришли видимо последние часы, раз ты держишь это письмо в руках. Но теперь наступил тот момент, когда я должна рассказать остальное, о чем ты даже не догадываешься.

Вполне возможно я повторюсь, ибо плохо помню, что писала раньше, но дочитай до конца.

Итак, мой любимый, с самого начала я знала о беде. Но ничем помочь не могла. Тогда я решила этот месяц отдать тебе, весь без остатка. Я ведь видела, как ты обрадовался мне.

– Лешка я ухожу от тебя на месяц! – объявила я мужу. Он спокойно выслушал меня. Я не приемлю нравственное лицемерие. Что бы он мне в этот момент ни заявил, я бы его слушать не стала. Он отвел глаза в сторону и тихо пробормотал:

– Ну, ты хоть детей приходи кормить!

– Хорошо!

Жалость – не лучшее чувство. Он всю жизнь должен был сносить твое незримое присутствие.

Вот так и разрывалась я между тобой и домом.

Когда ты ехал на машине к брату, то может быть обратил внимание, что тебя издалека сопровождает мотоциклист. Я снарядила Лешку вслед тебе, в качестве конвоя. Мало ли что может случиться на дороге.»

Скударь действительно вспомнил, как у него на хвосте, сидел мотоциклист, который иногда его обгонял. Но за утемненным шлемом лица не было видно. Мотоциклист то обгонял его, то останавливался и пропускал его вперед. Чудак, какой-то, еще подумал Скударь. Давно был на месте. Он стал читать дальше.

«Обратно полторы тысячи километров, он проскочит за десять часов.

У него здесь есть неотложное дело. Хочешь бранись, хочешь смейся, но это неотложное дело касается твоей жены, Клавдии. Я сказала Лешке, что если он увел у тебя одну даму не совсем честным путем, то ему сам бог велел увести и вторую.

В общем, милый мой, извини, но это проза жизни, и от нее никуда не денешься. Лешке, после приезда, я вменяю твою Клавдию. Она у тебя красивая, но легко подающаяся чужому влиянию женщина. Живет умом матери. Пусть живет теперь Лешкиным умом. Я ему сказала, что ему придется Клавдию, хоть она и драная кошка, но взять на обеспечение, полное, в том числе и в качестве жены-любовницы.

– Потянешь? Пусть она и страшненькая, но зато одно у нее не отнимешь, у нее прекрасная фигура. А с лица воду не пить. – заявила я ему.

Ты бы видел в этот момент его физиономию. Изумление, страх, покорность, любопытство, радость и нескрываемое вожделение. Все перемешалось. Глаза заблестели как у мартовского кота. Обычно, в таких случаях говорят, что человек обалдел, но здесь палитра чувств была богаче, они именно в таком порядке отразились на его лице. Лицо было потерянное. Может быть, поэтому он так легко смирился с моим заявлением об уходе к тебе на месяц. А может быть, и охладел за эти годы, кто его знает?

– Ты это серьезно? – спросил он меня.

– Серьезно!

Скрыть улыбку он не смог. Твоя Клавдия видимо еще до этого запала ему в душу, потому, что когда я раньше расспрашивала о тебе, он, начиная с тебя, обязательно плавно перетекал на нее. Мне неудобно было его перебивать, а он больше рассказывал о Клавдии, да о Клавдии, чем о тебе. Мол, какая несчастная она женщина. Ты уходишь на неделю на Тишинку, ко мне, к моему портрету, а она …

– Вот и развеешь, ее грусть, тоску. – заявила на этот раз я ему. – Ты мужик здоровый, справишься как-нибудь с двумя женщинами. Не стала я ему говорить, что женщина у него будет теперь одна – Клавдия. Зачем человека расстраивать раньше времени. Я же сама, решила уйти в виртуальный монастырь.

Ты, знаешь, я подумала, что он начнет брыкаться, а он сразу согласился. Меня даже покоробило. И еще пошутил наглец:

– Ты, – говорит, – в моем гареме будешь старшей женой!

– Старшей, так старшей! – я ему отвечаю.

Он плотоядно облизал губы и начал подбивать бабки:

– Ты права. Клавдия, роскошная женщина. Такую одну оставлять нельзя. Моментально найдется объездчик. А когда я могу… это….

То есть когда у него будет открытая позиция, спросил, когда я ему даю карт-бланш на твою Клавдию?

Тебя не коробит, то, что я говорю? Ты подумай, Кирюшке нужна твердая мужская рука.

Мы договорились так, хочет, пусть уже сейчас начинает искать подходы. Но без рук и всего остального… Может, я поторопилась? Она ведь сейчас, практически брошенная женщина. А у тебя, я – есть!

Чего уж там скрывать? С моей стороны была, конечно, крапинка расчета, почти невидимая, но ты положи на чашу весов все остальное, что перевесит? Прости, ты сам меня поставил в такие невыносимые условия.

Не считай любимый, меня за сводню. Я из своего понимания жизни поступила таким образом. Лешка ведь каждый день мне, докладывал, как дела продвигаются. Тебе хочется знать, как у них там сладилось? Или нет? Я ему сказала, что он может к ней подойти как к женщине, лишь тогда, когда узнает, что ты находишься в дальнем путешествии в вечность. Тот же самый месяц сроку дала. Пока можете ходить в кино, театры, рестораны, но касаться ее руками не моги.

А чтобы он не соврал, я каждый день требовала с него отчета. Лешка каждый день тщательно брился и душился. Встретились они так».

О…о. – Взвыл Скударь и дернул себя за волосы, – У этого проходимца не осталось ничего святого. Он сейчас клинья под мою жену подбивает. Помереть спокойно не дадут. Отброшенное в ярости, в сторону письмо, через минуту вновь оказалось в его руках.

«Женщина должна быть немного глуповата. Красива и глуповата. Роскошна и глуповата, сексапильна, как сейчас говорят, и глуповата. Мне кажется у тебя такая Клавдия. А я рядом с тобою всегда любила окунуться в абстрактные категории. Сейчас же, пожалуй, начинаю понимать, что преимущество мышления, над телесной красотой, относительно. Вы мужчины никогда не ценили женский ум и предпочитали иметь дело с божественным сосудом наполненным вином, или женской лаской. Такие люди, как твоя роскошная жена Клавдия, имеют изначала по жизни больше возможностей и прав. (Ой, я тоже, как тот профессор говорю «прав»).

Непосредственное чувство, плотское желание часто постигает жизнь и ее простые истины лучше сухого ума. А я всегда шла от обратного. Ты улыбнешься. Что толку, мол, что ты знаешь, законы термодинамики или теорию относительности, если не можешь достичь звезд?

Неважно, я пытаюсь понять!

Сравнивая себя с Клавдией, я могу сказать, почему тебе с нею было хорошо, она со своей роскошью форм и божественной красотой тела могла тебе дать то, что на бессознательном уровне будит в вас, в мужчинах, ненасытного зверя и самца. Вас пытают прекрасным. Вы ненасытны как звери. С нею ты был таким.

У моего же изголовья журчал прозрачным родником, пел сладкоголосым соловьем. Я могла дремать часами, утопая в неге твоих славословий мне и моей красоте. Ты был неистощим на ласковые слова. Много ли женщине надо? Нет! Только знать и чувствовать, что ты одна, что ты единственная. Женщина только тогда может открыться душой, когда чувствует, что она всегда, постоянно желанна, что ею не пресытились, не собираются уходить. Когда весь мир желаний сужается и фокусируется на ней одной, женщина счастлива и горда.

Завидую ли Клавдии? Представь, нет! Как я ликовала, как нос задирала, как смотрела свысока на всех остальных женщин, в том числе и на твою Клавдию! По сравнению со мной, боготворимой, они были нищими. Но сейчас я не хочу просто подать ей милостыню, а хочу равной усадить за стол.

Пусть чужие руки не коснутся твоей женщины. Я не хочу, чтобы она тебя сравнивала с кем-то еще. Пусть ее лучше Лешка топчет. А мой Лешка всегда проиграет тебе. Ну не мазохистка ли я после этого?

Я ставлю себя рядом с нею, и вижу, что выгляжу бедной золушкой.

Можешь сжечь это письмо, а мои думы, что же, запретить мне думать никто не может, даже ты любимый.

Стихия моего чувства к тебе выносит меня в такую стремнину, из которой я боюсь не смогу и выбраться. Каждая женщина есть сосуд не только добродетелей, но и огромной мнительности, манерности, желаний, тщеславия. Ты был мой верховный жрец. Тебе я исповедуюсь. Давила я в себе эти чувства на корню и хотела исповедовать только одну религию, религию на двоих, религию любви.

Трудно говорить о предметах общеизвестных. Мои суждения могут показаться тебе скучными, не вызвать у тебя доверия.

А чтобы этого не случилось, тебе придется выслушать меня до конца. Да, я беру твою Клавдию, и Кирюшку под свою дальнейшую опеку. С Лешкой, считай, я договорилась. Он, во-первых, не может мне перечить изначально, а во вторых, я ему ничего плохого не предлагаю. С плохой женщиной ты бы не прожил пятнадцать лет.

По-моему Клавдия ему пришлась по сердцу своей трогательной покорностью. Это не я, которая на каждый чих имеет свое мнение, и только свое считает окончательным, не подлежащим обжалованию.

– Полный отпад! Я от нее тащуся! Такая женщина! Хоть сейчас из нее сок дави, и не напьешься! Однако пугливая кобылка. Цену себе еще не знает. Под одним седоком только и ходила. – заявил он один раз.

И вот можешь теперь представить, с таким отношением к женщине, ему приказано установить с нею контакт, свое седло примостить ей на спину.

Если ты был рядом с Клавдией сладкозвучным соловьем, то она Лешку никак не воспримет. Или не было у вас этого? Ну, не учить же мне его, как искать подходы к даме сердца. А он, по-моему, загорелся. Я его давно таким не видела. Вообще-то он немного хитрец, как и все те, кто имеет хоть каплю хохляцкой крови.

Я разрешаю ему. Пусть живет с нею, тем более ты мой дорогой, создал ей все условия. С обеспеченным жильем. А твою комнату на Тишинке она не продала. Вот пусть там с моим Лешкой и милуются. Это Лешка ей отсоветовал продавать. Надеюсь, немного времени у них уйдет, переделать ее из нашей комнаты, в комнату для них, всего лишь, снять мой портрет и поставить широкую кровать. Пусть живут, милуются, не завидуй им, и не ревнуй. До того пьедестала, на котором мы стоим, им никогда не дотянуться. Или я не права?

Как у твоей Клавдии на фотографии распирает лифчик, так, по-моему, сейчас их распирает страсть.

Познакомились они уже.

Он мне все докладывает. После того, как я приказала ему начать ухаживать за твоей Клавдией, он составил план. Ему это просто, он ведь оперативник.

У моего Лешки есть крутой мотоцикл, Харлей. Он говорит, что она шла домой, а он ее три дня преследовал, пока она согласилась с ним заговорить.

И еще скажу тебе, Клавдия очень похожа на меня. Не обессудь, если у тебя, кроме нас с Клавдией, когда-либо мимолетно была еще женщина, то я уверена на все сто процентов, что по складу характера, по формам, она была похожа на нас с Клавдией.

Я столько думала о тебе и о ней, что сейчас ни о чем другом писать не могу. Если переступила грань приличий, отложи письмо в сторону. Одно я знаю точно, мне выпало, на долю счастье, которое редко достается женщинам моего круга.

О, я святая и наивная простота. Я представляю, как сейчас посыпаю солью твою рану, как проворачиваю кинжал в твоем сердце, и ничего не могу с собой поделать. Мне кажется, я несу охапку дров, чтобы подбросить полено в костер нашей любви, а может получиться, что подбрасываю его в костер твоей ревности.

Моя обычная прямота, к которой ты не мог первое время привыкнуть, позволяет мне говорить о тех вещах, которые человек не любит произносить вслух. Позволь немного критики в твой адрес, а то я совсем захвалила тебя. Своими слишком откровенными рассуждениями, я, должно быть, заставляю тебя краснеть.

Мне кажется, при всей нашей схожести, ты выбрал слишком яркую жену. Писанная красавица. Даже меня завидки берут.

Интересно, я ее копия, или она – моя? Или я бледная копия? Ведь всякая копия, должна передать существенные черты подлинника. Копиист может увлечься мелочными подробностями в ущерб главным, выразительным чертам лица. С нею ты увлекся телом, роскошью тела. Материалист ты. Может быть, поэтому Лешке будет легко пройти проторенный путь. Он ведь мужчина видный. Не культурист как ты, но накачанный. Мне кажется…»

Креститься надо, когда кажется! – промычал Скударь. – И не кажется.

«Я ненормальная.

Сама себя исследую под микроскопом, разложивши душу и сердце, и режу их скальпелем. И сколь бы больно ни было, хочу рассмотреть, а что же это такое, чем я жила всю жизнь?

Ты скажешь – я лишком раскрепощена! Ничего подобного, мой милый. То, что я пришла к тебе и была с тобой твой последний месяц, к подобному раскрепощению не имеют никакого отношения. Я не ханжа, но и не сторонница сладкой жизни. И в другом позволь уверить тебя, как бы мне тяжело ни было расставаться с тобой, я никогда не оборву жизненную нить суицидом. А мысли были. Нет во мне, того мистического, полурелигиозного чувства обожествления на грани помешательства. Моя любовь к тебе светла, чувственна, бескорыстна, но и мужественна.

Я душевна устойчива, и никогда ничего не сделаю такого, что бы ты осудил. Вот, только с Клавдией боюсь… Инициатива наказуема. Хотела бы я знать, что ты думаешь по ее поводу?

А Алексей нормальный мужик, он не из, скоробогатых, и не из тех задохликов мужчин, что сейчас расплодилось в неимоверном количестве, и которые всем миром не могут одного петуха зарезать.

В нем есть мужское начало. Пусть мужиковатое, с хитрецой, с собственной выгодой, но крепкое начало. Он не размазня, как может быть тебе показалось, когда он, молча, меня отпустил к тебе. Именно мужчина и должен был так поступить. И я ему благодарна за это. У меня даже появилось уважение к нему. Честно, я не ожидала от него этого шага. Странная все-таки штука жизнь, живешь с человеком долгие годы, и не знаешь, как он поведет себя в экстремальной ситуации.

Он-то знал, чего можно от меня ожидать. Я не скрывала. Представь, что сознательно подняться человеку выше обыденной морали, не каждому дано. Ну, Лешка. Поразил он меня. И поэтому когда я пришла к тебе, у меня было удивительное чувство, любовь к тебе, и спокойствие и гордость за свой дом. Толика и моего труда в нем есть.

Может быть, ты немного успокоился?

Я знаю, что ты скажешь… Нашла, чем гордиться! Большое дело – отпустил меня. Но, если представить, через что он переступил… У вас это чувство ревности, семейного благополучия, в конце концов, домостроевских порядков, сверх развито. А с другой стороны адюльтер в порядке вещей.

Вот вам и равенство брака.

Кто-то считает в болезненном взрыве всякого бесстыдства именуемом, сексуальной революцией – раскрепощение женщины. Я считаю, что бездумно отвергнуть запреты, установленные старым обществом не стоит, но и усложнять жизнь, тоже, не имеет смысла.

Ни одевать в штаны, обнаженные скульптуры в музее не буду, но и не подамся минутной слабости.

Мой поступок – золотая середина, даже если он не вписывается в свод моральных правил, именуемых нравственностью.

Пойми, я об этом так много говорю и уделяю этому вопросу столько внимания, потому что хочу сама оправдать свой поступок. Прежде всего себе я хочу доказать сама себе, что я не безнравственная, не падшая женщина. Я знаю, что ты никогда так обо мне не будешь думать.

Но вспомни, у меня ведь есть сыновья, как я должна выглядеть в их глазах, если они узнают, где я была этот месяц? И как их отец будет выглядеть в их глазах, когда вдруг объявит, что у него есть еще одна женщина? Кто меня может судить? Его родители? Мои дети? А его оправдать?

Соседей за нравственное мерило я не признаю, и никогда не буду признавать. Я хочу, в твоих глазах быть чистой, и в глазах своего мужа. А с собою, я как-нибудь разберусь.

А с Клавдией, когда он поладит, то я постараюсь сделать так, что то, что обычно считалось блудом, будет выглядеть благодеянием, великим поступком, жертвенностью, наконец. Всему есть оправдание.

Ведь то, что у него будет еще одна женщина, это будет не узаконенная порнография, не эротическое кино, не секс-клубы, не потоп женской наготы – это будет нормальная вторая семья, созданная сознательно.

И это не проституция, обратная сторона мещанской семьи, как воровство – обратная сторона частной собственности. Я хочу подвести под нее основательный фундамент.

Я страстно желаю, мой милый, чтобы не только у нас с тобой была великая любовь, но и ее логическое продолжение. Пусть та, которую ты любил, получает ласки не от неведомого кого, а от мужа твоей любимой.»

Скударь, схватился обеими руками за голову и замычал. Сосед по палате участливо спросил:

– Может тебе таблетку дать от головной боли?

– Мне голову надо отрезать и выкинуть!

– А тебе клизму уже сделали?

– О…о! Большую, пребольшую!

Он стал читать дальше.

«Мусульмане живут и ничего. Они как раз, так и живут. Каждая жена имеет свой дом. Конечно, кому ни расскажешь, будут смеяться, и завидовать Лешке. Вот, гад, мол, устроился. Жена сама ему разрешила вторую, иметь.

Мне самой интересно, как сложится дальше наша жизнь, как поведем мы себя, две женщины, когда на взаимном согласии, отойдем от моногамных отношений. Я ведь не собираюсь это делать тайно. Надо только будет немного мне выждать. Чтобы пламя страсти у них разгорелось, и после этого появиться на сцене. Твоя Клавдия, естественно, морально не подготовлена к таким раскрепощенным и мнимопрогрессивным взглядам. Мне бы сейчас посоветоваться с тобою, как лучше ей объяснить, что моногамный брак это условность и атрибут современных экономических условий, и что у человечества существовало множество форм половой жизни.