Текст книги "Сентиментальный детектив"

Автор книги: Дмитрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава XVIII

Приехав в Москву, Скударь остановился в своей в четырехкомнатной, пустой квартире. Он никого не известил о своем приезде. Зачем? Пусть думают, что он обиделся. Потом сообразил, что принялся за старые игры, но отогнал беспокойную мысль.

Мир ему не переделать.

Скударь посмотрел на дисплей телефона. Звонок был междугородний. Нет меня.

Перебрал счета и принялся за поиски работы. У Скударя теперь не было машины, ездить на метро он отвык, поэтому искал работу рядом с домом. Нашел – две. И другая была причина, о которой сладостно было думать.

В интернете на первой странице выскочила вакантная должность финансового директора крупной международной кампании. Он позвонил. Ответили, что уже взяли. Скударь не особо расстроился. Была бы шея, хомут найдется. И был еще звонок из кадрового агентства. Оперативностью кадрового агентства он был поражен. Они заносят в электронную память уволенных, и предлагают им работу? Чудеса. Ему дали адрес в трех минутах ходьбы от его дома.

Скударь неожиданно для себя заторопился на собеседование и уже через час сидел перед руководством фирмы.

Двое их было. Кресло генерального директора, занимал упитанный мужчина пятидесяти лет. Он вытер носовым платком потную лысину, крепко пожал Скударю руку и предложил садиться. Дама, напротив, за приставным столом, прикрывшись рукой, сосредоточенно изучала бумаги. Она лишь мельком, издалека, когда Скударь вошел, кивнула ему и вновь, прикрывшись рукой, углубилась в документы.

Генеральный директор протянул ему две визитные карточки; на одной значился он, Куроедов Гавриил Гаврилович; на второй финансовый директор – Евлампия Шахова, В бумаги уткнулась, выдерживает многозначительную паузу. Проходили мы такое, подумал Скударь и повернулся к директору.

Скударь сразу приклеил им кличи, Гавгав, и Дунька из деревни, Евлампия – Керосиновая Лампа. Так легче было запомнить новые имена.

– Причина увольнения с предыдущей работы? – спросил его Куроедов.

– Хотел из Москвы навсегда уехать, не сложилось. Можете проверить.

Поверили или нет, неважно.

– Бывает! – сказал Гавриил Гаврилович.

Скударь рассказал вкратце о себе. Директор удовлетворенно кивнул головой. Затем, тоже, в двух словах обрисовал, чем занимается фирма. Строительство, перевозки, аренда. Назвал вакантную должность главбуха и сумму зарплаты. Две тысячи долларов. Это было в два раза меньше, чем получал Скударь на предыдущей работе, но выбирать не приходилось. С предыдущей он уволился по свински, в один день. Не стал даже дела сдавать. На него обиделись, но держать не стали. Зато работа близко, подумал о нынешних преимуществах Скударь. То, что его возьмут с руками и ногами, вопроса даже не возникало. Пол, образование, опыт престижной работы, в эти жесткие требования любого кадрового агентства, он вписывался по максимуму.

Время. Ох, как он оценил его за последнее время. Время, утекающее между пальцев. Его время. А здесь, в шесть часов свободен, и домой, в любое время дня можешь заскочить на часок, на два. Он знал, зачем ему нужен этот час.

Поэтому сейчас он натянул на лицо маску слащавой вежливости и повышенного внимания. Его спрашивали:

– Что вы, Рюрик Адрреевич, с вашим опытом, можете сказать о нашем балансе? – резко спросила Евлампия. Она, убрала руку от лица и подвинула к нему папку годового отчета. Он вздрогнул, и не смог отвести взгляда. Смуглое с широким овалом лицо, чуть припухлые губы, и настороженные, готовые дать отпор монгольские, миндалевидные глаза. Евлампия Шахова сняла очки. Под левым глазом, который до этого прикрывала рукой, явственно был виден припудренный синяк.

Глаза ее полны холодной насмешки. А Скударь поплыл. Он знал себя, свое собачье семя. Не будет теперь ему покоя. Если останется, то сгорит как мотылек на огне этой Керосиновой Лампы. И в тоже время если добьется ее, это будет самый крупный алмаз, в бриллиантовом ожерелье его дам.

Он подумал, как у восточной женщины вдруг оказалось исконно русское, полузабытое имя? Надо будет потом спросить у кого-нибудь. А лучше у нее самой.

Скударь засмотрелся на нее. Умные глаза холодно изучали его. Умных не люблю, сказал мысленно Скударь. Она поняла и ответила: от избытка ума вы, по крайней мере, не умрете.

Приблизительно так у него строился всегда разговор с умными женщинами. Он их терпеть не мог. А эта сразу вызвала у него жалость. Захотелось сказать ласковое слово, спросить, почему не одела черные очки? Хочет показать, что не боится ничьего осуждения. Господи, какая женская незащищенность проглядывала, за этими худенькими плечами. Скударь, представил, как, в скором времени, будет ей с руки скармливать бутерброды, а она, смеясь тянуться за ними. Что так и будет, он не сомневался. Поняла ли она его? Похоже, поняла. Ничего не получится, не сверли взглядом, говорили ее глаза. Умная женщина.

Он отвел взгляд. На ее вопрос, что можно сказать об их балансе, он ответил так:

– Все что хотите, и не хотите услышите. Ну, что же давайте, глянем, чем вы дышите?

Вскользь бросив взгляд на первую страницу, на активы, он перевернул ее. На первой странице ничего интересного не было; пара миллионов основных средств и пятьдесят миллионов незавершенного производства. Дальше в оборотных активах шли небольшие материальные запасы, почти нулевой расчетный счет, приличная дебиторская задолженность почти на двадцать миллионов рублей и три миллиона рублей налога на добавленную стоимость.

Интереснее смотрелся пассив баланса. В разделе «капитал» был отражен символический уставный фонд и нераспределенная прибыль в сумме тридцать миллионов рублей. Еще тридцать миллионов числилось на статье «займы и кредиты», имелась небольшая задолженность по налогам, а остальная сумма пятнадцать миллионов была отражена в «прочих кредиторах». Год был закрыт с минимальной прибылью.

Вшивенький баланс. Ничего интересного. Надо посмотреть расшифровку дебиторов и кредиторов, а так все понятно, подумал Рюрик. Он медленно перелистал годовой отчет, нашел расшифровки дебиторов и кредиторов, пробежал по ним глазами и, вернувшись к балансу, поднял глаза не на нее, а на генерального директора.

– Что вас конкретно интересует?

Керосиновая Лампа теребила очки. Она переключила внимание на себя.

– Только не надо, пожалуйста, нам зачитывать статьи баланса. Вы своими словами расскажите, как вы понимаете наше финансовое положение.

Рюрик независимо пожал плечами.

– Своими, так своими! Я сейчас навскидку вам скажу то, что вы не хуже меня знаете. Даже если потом я вам распишу эти же цифры детально, не думайте, что еще что-нибудь существенное к сказанному прибавится.

Сам же про себя подумал, что детально им ничего расписывать не будет, а в случае чего распечатает оборотно-сальдовую ведомость из компьютера и пусть они ее хоть под микроскопом изучают. Он неспешно вытащил из кармана пачку сигарет.

– Вы курите? – спросила она его.

Ее вопрос Скударь правильно истолковал. Керосиновая Лампа непроизвольно спросила то, что не должна была спрашивать. Это первый листок, который упал с древа ее внимания к нему. Она это поняла, и поправилась.

– Я хотела сказать, что у нас не курят.

Великий психолог, а Скударь себя таковым считал, широко улыбнувшись, только сейчас ответил на ее укол, о своем богатом опыте.

– А я, подумал, что вы о моем здоровье решили заботу проявить, чтобы мой богатый опыт, до времени не завял.

– У меня есть о ком заботу проявлять, – резко ответила она.

Оно и видно, подумал Скударь и, продолжая улыбаться, сказал:

– Я их вытащил из кармана специально, чтобы вы видели, как на ваше отрицательное отношение к куреву, я вам уступлю.

– Спасибо. Считайте, я оценила.

Он промолчал, хотя в другой ситуации с умными, можно было по пустякам пикироваться до бесконечности.

– Евлампия! Перестань! – генеральный директор, пододвинул ему пепельницу.

– Нет, нет, нет! – Скударь отодвинул ее подальше. – Перейдем лучше к нашим собакам.

Он ткнул пальцем в нераспределенную прибыль – тридцать миллионов рублей.

– Ну, во-первых, уважаемые дамы и господа, вы умно поступили, что не стали полученную за прошлые годы прибыль шерстить, распределять ее на дивиденды, а оставили ее нераспределенной.

– Почему правильно? – встрепенулся Куроедов.

– А потому правильно, – Рюрик выдержал небольшую паузу, – что ваша нераспределенная прибыль, в активе баланса превратилась в дополнительные оборотные средства. У вас уставник, кот наплакал. А крутиться надо каждый день, иметь таньгу на расчетном счете. Так что считайте, вы дополнительно капитализировали эту сумму, тридцать миллионов. Но, даже, капитализировав ее, вы вынуждены были прибегнуть в заемным средствам, взять еще тридцать миллионов, чтобы перекрыть омертвленное пока незавершенное строительств в пятьдесят миллионов рублей. Кредит у вас будет еще долго висеть.

– Почему долго? Мы его скоро погасим! – воскликнул Куроедов.

Рюрик внимательно посмотрел на него, потом перевел взгляд на Евлампию. Она внимательно его изучала. Ей эти цифры были не интересны.

– Чем вы его погасите? – спросил Скукдарь. – Даже если вы почистите всю дебиторскую задолженность, а это двадцать миллионов рублей, у вас все равно зависнет займа на десять миллионов. А на заем, как я понимаю, потихоньку капают проценты. Поэтому у вас в этом году практически и не было прибыли. – И тут же с ехидцей подковырнул директора: – Правда, прибыли в этом году могло не быть еще и потому, что вы всю ее направили на обналичку. Но до этого я еще не дошел. Я ведь только по верхушкам пока смотрел.

Евлампия впервые улыбнулась краешками губ.

– А что, это так сразу и бросается в глаза? – спросил Куроедов. Снова в руках у него появился носовой платок и пошел гулять по уменьшенной копии земного шара. Скударь постарался успокоить внезапно взмокшего генерального директора.

– Просчитывается это элементарно. Главное не зарываться и иметь надежные договоры от чистой фирмы: договор, акты, счета-фактуры. Даже если налоговая докопается, а она просекает такие моменты враз, и даже если она организует встречную проверку, то все равно ничего доказать не сможет. Естественно, если контрагентом не был дядя Вася, у которого украли паспорт. Итак, продолжим далее.

Теперь Рюрик ткнул в активе баланса в цифру три миллиона рублей. По ней был отражен налог на добавленную стоимость.

– А эта цифра означает, что вы начали строительство до 2005 года, дебитор за предыдущие годы. Эту сумму можно будет принять к зачету только, когда вы свой объект закончите строить и подадите документы по нему на регистрацию в соответствующие органы. Помните, налог был тогда двадцать процентов.

– Его надо было принять к зачету! Мы переплатили три миллиона налога! – воскликнул Куроедов, вытирая пот со лба.

Рюрик отрицательно покачал головой и удивился, чего он так потеет? Кондиционер, вроде работает.

– Не согласен. Здесь не сэкономишь на НДС. Так, что ваш баланс не очень… Я предполагаю, что в ближайшее время придется еще нарастить ссудный счет, чтобы закончить стройку. Но жить пока можно.

– Весь мир в кредит живет, и ничего! – пробурчал Куроедов. – Выкрутимся.

Скударь не так радужно смотрел на финансовое состояние фирмы, как его руководители, но промолчал. Его устраивала эта работа, из-за близости работы, две остановки пешком до дома, а на этот баланс ему было глубоко наплевать. Есть у фирмы хозяин, пусть у него голова болит.

Генеральный директор вытря очередной раз пот со лба, спросил Шахову Евлампию, есть ли у нее еще вопросы к кандидату на должность главного бухгалтера?

– Нет! Гавриил Гаврилович.

Скударь, знал дальнейшую тягомотину. Сейчас с ним попрощаются и скажут, что ему позвонят. Вставая, он спросил, когда ждать ответ.

– Мы вас принимаем. – поспешно ответил генеральный директор. – Кадровое агентство рекомендует вас. Нам, что присылают, то мы берем. У нас есть хозяева. – Он пальцем показал наверх. – Им решать.

Евлампия Шахова вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Генеральный директор сел в кресло и обрел начальственную осанку. Как давно принятое решение, он сообщил:

– Мы вас на ее место принимаем!

– То есть? Как на ее место? На визитке написано финансовый директор. А я иду на главбуха. Помилуйте, – разочарованно сказал Скударь, – меня из-за месторасположения ваша фирма очень устраивала, но если вопрос стоит, таким образом, мне лучше в другом месте поискать работу.

Он подумал о том, что у этой понравившейся ему с первого взгляда женщины, может быть возникли какие-то проблемы, и сразу увольнять? Что за рок у него? Господи, за кого его принимают? Обидеть еще одну женщину? Претендовать на ее место? А именно к этому подводит его Куроедов.

И еще он подумал о том, что в последние годы из бухгалтерского и налогового учета сделали проблему, хотя там всего два правила арифметики и один основной показатель – прибыль. А все остальное инструкции, инструкции, инструкции, которые надо знать и не нарушать. А как их не нарушишь, если сидит мамаева орда чиновников, которая хочет вкусно есть и пить, ездить на Багамы, и которая кормится с этого дела.

Двадцать шесть тысяч нормативных актов, положений, разъяснений, писем, решений судов разных уровней регламентируют сегодня бухгалтерский учет. Правда в Штатах их семьдесят пять тысяч. Естественно девчонка, а он мысленно назвал так Шахову, попала в запарку, могла не уследить, выкатили пени или штрафы.

– Вы меня неправильно поняли! – сказал генеральный директор и стал рассказывать:

– Она была, и финансовый директор, и главный бухгалтер. Хозяева посчитали, что ей одной тяжело, и предложили разделить работу на двоих. Им, конечно виднее, но Шахова очень переживает, и болезненно принимает их решение. Поймите меня правильно, – продолжал он, – у нее двое детей, муж недотепа, мать больная. Женщина старается, рвется, в годовой отчет три дня домой не уходила, на столе, вот здесь спала. Фирму, в самое тяжелое время она тащила. Характерец у нее, конечно, не сладкий, я бы сказал, отпор любому даст, но думаю с ней можно сработаться. Она рабочая лошадка.

– В котором часу Евлампия домой уходит?

– Раньше девяти, практически никогда. Даже когда родила, и то через неделю на работе появилась.

– А вы ей памятник поставили? – пошутил Скударь. Он переменил решение и добавил. – Вы знаете, я человек не конфликтный, и думаю, с ней сработаюсь. А делить нам с Шаховой абсолютно нечего. На ее место я не претендую. Это не та кость, из-за которой стоит грызню устраивать.

– Боюсь, она так не думает! – сказал Курносов. – Ну, да поживем, увидим. Можете, хоть завтра выходить на работу.

– Я смогу только дней через десять. – зачем-то сказал Скударь.

– За границу? На отдых? – с завистью в голосе спросил Курносов.

– Небольшие дела!

– А вопрос нескромный можно?

– Про фингал? – сразу спросил Куроедов.

– Угадали!

– Муж. Дурак!

Они пожали друг другу руки. Скударь шел и думал. Прошел всего какой-нибудь месяц, как он не был в Москве, а воспринимает ее сейчас совершенно по-другому, и город, и будущих сослуживцев, и свою прошлую жизнь.

Жалость у него появилась, тепло к людям, то чего раньше не было. Хотелось крикнуть, человеки, остановитесь, отделите зерна от плевел, сделайте друг другу добро. Второго случая может и не представится. Человеку, оказывается, так мало надо.

Он улыбнулся, подошел к автобусной остановке и промолчал.

На следующий день Скударь съездил на авторынок в Люберцы и приобрел себе девятку с затемненными стеклами, с небольшим пробегом всего в тридцать тысяч километров. А затем позвонил институтскому приятелю Кириллу, с которым не виделся уже год и поехал к нему на дачу. Лысый, с приличным брюшком, друг восхищенно смотрел на Скударя.

– Надо было мне еще в институте заняться физкультурой. Мне тридцать пять, тебе под сорок, а ты моложе меня выглядишь.

Кирилл был в разводе и жил за городом один. за субботу и воскресенье водки, Выпили, литра по два на брата. Жарили мясо. Скударь, как мог рассказал свою историю.

Кирилл похохатывал, а потом, видя что гость не в своей тарелке, спросил:

– В чем проблемы? Морду надо доктору набить! Пожалуйста, хоть сейчас.

– Не с доктором, а проблемы, у меня с женщинами.

– Дурак, ты! – сказал ему Кирилл. – Если бы хоть одна двунноногая тварь меня так любила, как любят они тебя, дурака, я бы был самым счастливым человеком на свете. И как только ты их охмуряешь? Притом самых красивых? Как Клавдия поживает? Я сам тогда на свадьбе у Сереги от нее глаз оторвать не мог, она и мною интересовалась, только ты увел ее. Везунчик. Скударь рассмеялся.

– Как спрашиваешь удается? А ты обещай побольше. Язык без костей, с него взятки гладки. Скажи, что в ООН тебя направляют на работу. И считай любая птичка у тебя в кармане. женщины ни на лысину, ни на брюшко не обратят внимание, а еще скажут, что только таких любят, а не… фи…фи… накачанных амбалов.

Кирилл возбужденно хохотал.

– Слушай ты прав, кто проверит, а там можно сказать, сорвалось. Давай еще по маленькой. Ах, как ловко в тот раз ты Клавдию увел, а я ведь сам на нее весь вечер виды строил.

Когда наполнили бокалы, Скударь неожиданно сказал:

– А хочешь Кирилл, я тебе такой подарок сделаю, от которого у тебя ухи опухнут и, от которого, как говорил один итальнский мафиози, ты не сможешь отказаться?

Кирилл, поднял на гостя удивленные глаза, оглядел накачанную фигуру и решительно отказался.

– Не надо!

– Ну, как знаешь!

Глава XIX

Уехав утром в понедельник от Кирилла, Скударь вдруг понял, что есть люди вообще никому не нужные на этом свете. И ему еще плакаться?

Он обрел, наконец, душевный покой. Поехал за город к сыну. Болела голова. Он разжевал таблетку аспирина. Встретил Кирюшку на улице прямо перед домом. Думал, обрадуется сын, а тот равнодушно встретил его. Вместо приветствия спросил, чего это он на такой машине.

– Разбил! -

– Бывает!

Дал денег. Спросил, как они живут с бабкой. Сын ответил:

– Нормально, – и показал в сторону. – Меня ждут.

Метрах в тридцати грызла травинку девчушка лет четырнадцати.

– А меня тут разве не поминали? – с обидой в голосе, спросил Скударь. То, что сын был не в курсе его дел, это он сразу понял.

– Как не поминали? Каждый день поминают. На дню по три раза поминают.

Скударь через забор увидел тещу. Взгляды их встретились. Его теща, которая не верила ни в черта, ни в бога вдруг перекрестилась. Она долго смотрела на Рюрика, что-то соображая, и вдруг резко повернулась и скрылась в доме.

– Ну, я поехал. Мать увидишь, привет передавай.

Сын помахал рукой. На обратном пути Скударь обратил внимание, что начал обращать внимание на женщин. Он с нетерпением доехал до дома и глянул на автоответчик. Кто ему звонил? Вот звонок, но он междугородний. А вот телефон Арины. Весь ее отпуск ушел на него, если сегодня ее дежурство, то она должна быть на работе. Он набрал ее номер и услышал родной голос.

– Алло!

– Это я! – Скударь зачастил: – У меня все хорошо. Перчатку в животе забыли. Так, порезали немного. Уже затянулось. Врач говорит, вовремя приехал. А то абсцесс уже пошел. Ты чего молчишь? Родная.

Он прислушался. На том конце провода, подвывая, рыдали в голос, сморкались, что-то порывались сказать, но слова тонули во всхлипах, вздохах и ничего нельзя было разобрать.

– Ты приедешь? Тебя встретить? – спросил Скударь.

– Я сама! Я думала ты мне никогда больше не позвонишь.

«Скот, животное, не мог раньше позвонить», гвоздил он себя. Он постарался навести в квартире относительный порядок. За те несколько дней, что он бесцельно прослонялся из угла в угол, она порядком заросла грязью. Надо будет снова нанять уборщицу, подумал Скударь, а потом вспомнил, что у него не такая уж и денежная на сегодня работа.

Минут через двадцать позвонили. Он открыл дверь и утонул в ее объятиях.

– Дай я погляжу на тебя, дай я погляжу еще раз. Ой, Рюрька, есть бог на свете! Да не слюнявь ты меня, успеешь. Боже мой, дай я тебя за уши потреплю. Рюрька, мы вечно будем жить. Рюрька! Любимый мой!

Обессиленная она рухнула у порога, обхватила ступни его ног и стала их целовать.

– Сумасшедшая, ты что делаешь? – он поднял ее на руки и понес в комнату. Она как ребенок прижалась к его груди. Он хотел ее опустить на диван, но Арина отрицательно покачала головой, и подняла на него счастливое лицо.

– Держи меня, сколько сможешь.

– До конца жизни.

– Вот и держи!

Она освободилась из его объятий.

– А теперь рассказывай. Все рассказывай.

Рюрик рассказал, как уехал; какая была дорога; как встретил его брат; как резали барана; как брату ночью рассказал о беде, как уже к концу следующего дня лег на стол, и что хирург знал про аналогичный случай.

Скударь долго рассказывал, как читал ее письмо, как много раз отбрасывал его в сторону, как душа у него клокотала, и завершил рассказ тем, что вспомнил наказ невестки Ольги привезти Арину в гости.

– А я думала, ты меня никогда не простишь!

– За что не прошу?

– За Клавдию! В женщине должна быть загадка – эта загадка ее природная хитрость. Мне не надо было говорить тебе все, даже если очень хотелось. Я такая дура. Я все рассказала. Старомодные мы с тобой, правда, в любви? Надышаться не можем друг на друга. Но сколько прелести в дыхании родного человека, сколько прелести. Ты знаешь, мне даже кровать не нужна. Я бы стояла вечно, прижавшись к тебе, и смотрела на небо, или на поля. Боже мой, почему мы не можем быть вдвоем? Почему если счастье, то обязательно половинку или кусочек? Ты знаешь, я и на этот маленький осколочек согласна. Если я тебя один раз в год увижу, хоть издали, я буду счастлива. А если вот так посидим раз в пять лет, считай, я выпила нектара из долины роз. Мне ведь любимый ничего не надо, только видеть тебя, только молиться на тебя.

Скударь снова утонул в нирване. Она перебирала его кудри, гладила лицо, нежно целовала, а ему хотелось ее тела, но он боялся спугнуть этот божественный, неповторимый по красоте миг. Вернись жизнь обратно. Повтори свои быстроутекающие минуты.

Как удар ножа раздался телефонный звонок. Они даже не поняли, зачем он им нужен. Скударь с ненавистью посмотрел на телефонный аппарат. Очарование момента пропало. Арина радостная, довольная вскочила, поцеловала его в нос.

– Рюрька! Не бери ничего в голову! Я убегаю наполненная тобою, счастливая, счастливая. Люди вы слышите! Рюрька мой живой. Мой любимый, живой!

Из кого хочешь такие вопли слезу вышибут. Скударь проводил ее до дверей и стал искать от машины ключи, чтобы отвезти ее.

– Ой, не надо! – попросила Арина. – Я хочу пройтись. Мне воздух нужен. – И вдруг остановилась на пороге, и будто вспомнив что-то важное, сказала. – Ты любимый не переживай. Я тебя и отпела, и поминки справила, на Тишинке с соседкой. И здесь была. И на сорок дней приехала бы.

– Спасибо дорогая! – пробормотал Скударь. Получилось и смешно, и глупо.

– А еще хочу тебе сказать… – она прижалась к нему. – Обними меня крепко, крепко! До боли обними! Рюрька мой! Прижми и не отпускай. Хочу сказать тебе, и приятную, и неприятную новость. Хотела еще забежать, да не знаю, получится, ли…

Она обмякла в его руках, и начала целовать, точно так, как тогда, когда прощалась с ним, в нос, в губы, в щеки.

Что-то недоброе почувствовал Скударь.

– Говори!

– Я уезжаю, мой любимый, почти навсегда!

Все, что хочешь готов был услышать Скударь: и то, что она предлагает больше не встречаться, и что Лешка подал на развод и уходит от нее к роскошной женщине Клавдии; и что она приняла решение и остается у него навсегда, и надо только съездить за ее вещами; все готов был услышать Рюрик, ко всему мысленно подготовил себя, но уезжать? Куда уезжать из Москвы?

Она печально и ласково улыбалась.

– Лешке дают полковничью должность, и звание, но с условием, что он поедет в К… И квартиру служебную дают, а эта у нас остается, приватизирована. Ты знаешь, я подумала, что нам всем так лучше будет. Нашу любовь еще раз проверит время. Правда, любимый? А ты возьми Клавдию обратно, не оступалась она. Она хорошая, замечательная женщина…

Возьмешь?

– А подумать можно?

– Ты только не очень долго думай. Ладно?

– Договорились.

Она вновь осыпала его горячими поцелуями.

– Ты знаешь, я купила, наконец, себе шляпку с вуалькой. Ты представляешь меня полковничихой, в шляпке с вуалькой? Нет?.. Любимый, ты расстроился? Ты чего нос повесил?.. Ну, хочешь, я у Лешки, потом, один единственный разочек отпрошусь к тебе…Я ведь тоже лукавить могу. Скажу ему, что иначе не поеду. Он согласится…А может на надо, любимый! Мы ведь проверили себя. Нет у меня роднее тебя никого. Пусть наша выстраданная любовь останется чистой… Правда, так лучше. Ну, скажи мне, правда, лучше. Мы постареем, а будем помнить себя молодыми…Ты знаешь, я и грущу, что уезжаю, и радуюсь одновременно. Не смогла бы я к тебе приходить. Да, ты любимый и сам наверно об этом догадался. Сама прощаюсь, а сама не знаю, говорить тебе все или нет? Опять для тебя плохое, обидное… А хотелось, чтобы так красиво у нас прощание прошло.

Что она может еще сказать? Все сказано. Он ее больше не увидит. Надо прощаться, подумал Скударь и тянул. У нее мужества хватило проводить, а у него… И вдруг догадка гнетущая, чудовищная догадка пригнула Скударя к земле. Арина сказала, что справила поминки, с соседкой старушкой по Тишинке. А эта старая сплетница, старая карга… Господи, и она смотрит на него влюбленными глазами… Чудовище он…Похотливое чудовище.

– Скажу! – решилась Арина. – Только ты не очень злись. Пообещай, что не будешь злиться. Я бы промолчала, но мне Клавдию жалко. Обещаешь?

– Обещаю!

Ну, так вот. Лешка, когда проводил тебя на мотоцикле до места, не вернулся обратно, а там и остался. И с утра поехал за тобой в город. Он все просчитал заранее. Знал, что брат сразу тебя повезет в больницу. А когда тебе сделали операцию, он показал свое удостоверение, и узнал, что у тебя благополучно все закончилось. Он даже в палату заглянул и спросил соседа, как? Тот ему ответил, что тебе выпить еще нельзя. Дней через пять, тебя выпишут. Он говорит, что тысячу с лишним километров пролетел за десять часов. С него станется. И прямо к твоей Клавдии. А та сидит, нос опух, ничего понять не может, телеграмму ему показывает. Вот она читай.

«Клава. Можешь сейчас, не приезжать. Рюрик не хотел беспокоить. Операцию делал знакомый хирург. Ольга соболезнует тебе! Как ты будешь теперь одна? Ждем на сорок дней. Я все сделаю по-людски.

Степан»

Она пришла с работы, и ей телеграмму такую страшную принесли. Хорошо он вовремя прискакал. А может, звонил ей с дороги. Сидит ей сопельки утирает, к груди ее ласково прижимает, а сам руками гладит, где не велено ему было. Это мне потом сама Клавдия рассказала. Она возмутилась, как можно в такой трагический момент? А он оперативник, смертей насмотрелся, что с него возьмешь, смеется:

– Мы медленно. Мы печально!

– Он тебе анекдот рассказывал. – начиная злиться, сказал Скудаарь.

– Да? Значит, смеялся, а я поверила. Ну вот, слушай дальше. Клавдия встала. Тогда он, нахал, ей и говорит:

– С тебя и поцелуй не выпросишь.

Она ему:

– Только не в такой момент.

– А когда?

– Вот если бы ты был жи..и… ив!

Не знаю, сколько поцелуев он у нее выпросил, но беседу с доктором после успешной операции, дал ей послушать. Он ее записал на диктофон. Прости ее Рюрька, я бы его сама в тот момент тысячу раз расцеловала, за добрую весть. Но ты дальше послушай, что удумали наши голубки! У меня слов не хватает, у меня возмущения не хватает, на них. Ты тоже сейчас начнешь злиться… Они не сказали ничего мне. Знаю я только, что ты нормально доехал. Ну, вот, заявляются они на четвертый день, лица вроде, постные, а вроде и нет, и подают телеграмму. И вдвоем такими жалостливыми голосками поют:

– Вот, Арина, телеграмма. Третий день, надо справить поминки, чтобы было все как положено.

– По-людски.

Рюрь! Я до сих пор не могу в себя прийти. Как так можно! Хотя я и знала, и готовилась… Ой, не буду все подробно рассказывать, душу рвет, расскажу только про поминки. У тебя, здесь дома, была я одна. Посидела во дворе со старушками. Не хотела Лешке с Клавдией говорить, куда ходила. Прихожу домой, а они спрашивают, ты где была?

– Поехали на Тишинку.

– Поехали!

Приехала я на Тишинку. Смотрю, бабулька такая симпатичная, Авдотья Алексеевна вышла. Привечает меня. Захожу, а мне интересно, на что у тебя комната похожа, которую ты в скит превратил, и на меня молился. Переступаю порог. В углу топчан узкий, из двух досок сколоченный, ни музыки, ни телевизора, ни кровати. Настоящий скит. И горка у стены. Ну, слава богу, думаю, хоть что-нибудь из современного интерьера. Включила свет, свет горит. Обрадовалась. Думаю, значит не в потемках сидел.

Милый, как же можно было себя так истязать? Я потом в комнату в Авдотье Алексеевне заглянула, у нее мебели, до потока. Попросил бы у нее широкую арабскую кровать, зачем ей две кровати? Хоть спал бы как человек.

Сели мы. Помянули тебя, а Авдотья Алексеевна и говорит:

– Зарубки, он на двери делал, сколько раз сюда приходил, и оставался ночевать.

А мне Клавдию жалко. Вдруг догадывается, зачем ты сюда приходил. Ко мне ведь ты уходил, со мной здесь время проводил, любовался мною, боготворил меня. Спасибо дорогой. И спасибо, что портрет убрал.

Я встала, и стала считать зарубки. Двадцать три насчитала. Любимый, как же благодарна я тебе. А наши голубки, Лешка с твоей Клавдией уплетают за обе щеки, пересмеиваются, будто ничего и не случилось.

Лешка смеется и с ехидцей спрашивает Клавдию:

Двадцать три много или мало, как ты Клавдия считаешь?

Она покраснела. Не стала я на них внимания обращать.

Попрощались мы с твоей соседкой и ушли. Лешка правда что-то забыл и поднялся. Долго он там был. А мы пока с Клавдией поговорили, как дальше нам жить. Клавдия мне решила вернуть Лешку. Он, говорит, простоват для нее. И вообще, она мол, семейная женщина, ее на подвиги не тянет. В других это словах было сказано, обтекаемых, я только одну фразу и запомнила.

– Вы милочка, неподъемную ношу на себя взвалили. Рюрик вашего мизинца не стоит, но если вы одна сюда приходили, и больше никто, я вам благодарна за это. Я думаю, не стоит нам больше встречаться.

Развернулась и ушла. Посмотрела я ей вслед. Красивая она у тебя. Пышущая у нее красота, волнующая.

Смотрю, наконец, и Лешка выходит, задумчивый такой. Он ведь у меня деловой. Пойдем, говорит домой, мы уезжаем из Москвы. Я вчера мол, решил этот вопрос. Утрясется с жильем на новом месте, и уедем. Мне должность начальника управления дают и квартиру. И эта останется.

Я ему отвечаю, что из Москвы никуда не поеду, детей учить надо. Он и тут все наперед просчитал. Оперативник, одним словом.

– А если бы твой остался жив… ты бы уехала?