Текст книги "Страницы моей памяти"

Автор книги: Дмитрий Осиновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Однажды она передала для нашей Веры записку, написанную с чудовищными ошибками, которые даже Вера заметила и об этом нам сказала, хотя Вера тоже была не сильна в грамматике. Марта просила Веру пойти в автороту и в кабине самосвала отыскать ее трусы, которые Марта там оставила. Марта жаловалась, что мама очень ругается, потому что трусы новые и стоят денег.

Встреча в Лепеле

Спустя 25 лет я с Инной ездил в санаторий в Белоруссии, в Витебской области, среди озер. И городок, и санаторий назывались «Лепель». Я в тот момент уже был в отставке, но имел право и возможность лечиться в военных санаториях.

Инна заболела и лежала в нашем двухкомнатном номере. И в столовой, куда я вынужден был пойти один, я  увидел своего сослуживца по Хатанге. Это был  маленький, худенький майор Усков.

Я Ускова сразу узнал, подошел к нему и спрашиваю:

– Вы в Хатанге служили?

Он отвечает мне:

– Да.

– А кто у вас был врачом?

– Осиновский.

– Да ведь это я!

Он говорит:

– Не может быть.

Повел я его к нам в номер, он Инну увидел и говорит:

– Вот Инну я сразу узнал.

Tempora mutanrur et noc mutamus in ilis^[35].

Часть 6. Белоруссия

Пора покинуть север

После пяти лет жизни на севере наступало время смены места военной службы, но офицеру полагалось ехать служить туда, откуда ему прибывала замена. Мне пришла замена из города Борисова, районного центра недалеко от Минска, куда я мог уехать служить на должность начальника медпункта полка. Должность в Борисове была капитанская, а я к тому времени уже был капитаном, поэтому должность начальника медпункта была для меня бесперспективной.

И я решил попробовать воспользоваться тем обстоятельством, что в Минске,  в отделе кадров Белорусского округа служил мой однокурсник Саша Диденко, в ведении которого находились вопросы назначения военных врачей округа.

Я написал ему письмо и спросил, могу ли я приехать в Белоруссию и рассчитывать на его помощь? Он ответил, чтобы я приезжал и обещал помочь  мне устроиться служить в Белоруссии.

В конце 1957 года мы с женой и шестилетним ребенком приехали в Минск.

По прибытию в Минск Саша Диденко сказал мне, что вообще-то он должен меня отправить на ту должность, откуда на север прибыла замена, то есть в Борисов, где должность была капитанской, но скоро должна освободиться майорская должность старшего врача полка  в городе Гродно. Однако этой должности надо немного подождать, для чего где-нибудь пережить две недели. И я согласился.

В Минске у нас были родственники:  двоюродный брат Инны Лёня Примаков, у него была двухкомнатная квартира, русская жена и двое детей.  Две недели мы жили у них. А потом я получил назначение в Гродно – старшим врачом зенитного полка.

И в Белоруссии после этого мы прожили до октября 1994 года, то есть до того самого момента, когда самолет израильской авиакомпании ЭльАль, оторвавшись от взлетно-посадочной полосы Минского аэропорта,  взял курс на Тель-Авив.

Значение хорошего почерка

Отдельного рассказа заслуживает история о том, как Саша Диденко оказался на хлебной подполковничьей должности, в отделе кадров военного округа, в большом городе Минске.

Я знаю несколько случаев, когда хороший красивый почерк помогал его обладателю хорошо устроиться на службе.

Помню, что у нас в Хатанге был майор, начальник штаба, который  благодаря своему почерку сделал служебную карьеру. Вначале обладатель красивого почерка будучи солдатом попал писарем в Генеральный штаб, ведь компьютеров  ещё не было. Затем, будучи допущенным ко всякого рода служебным бумагам, он так сумел устроить свои дела, что оформил документы о заочном окончании военного училища, после чего ему присвоили звание лейтенанта. Там же, в генеральном штабе, его перевели на офицерскую должность, тоже связанную с необходимостью иметь красивый почерк. Так он спокойно двигался по служебной лестнице и дослужился до майора, но вследствие постоянных пьянок из теплого места  его отправили служить на крайний север, где мы с ним, в результате, и познакомились.

Так вот мой однокурсник Саша Диденко, когда прибыл после академии на службу в Белоруссию, попал к кадровику, который в отделе кадров медицинского отдела начал работать сразу после войны, но не имел врачебного образования. Зато этот кадровик имел хороший почерки, и, кроме того, носил украинскую фамилию Пересада. Поэтому он хотел передать эту должность врачу тоже украинской национальности, и тоже обладающему хорошим почерком.

Кадровик Пересада предложил Саше Диденко сделку: Он  пока пошлёт Диденко в часть врачом, а сам будет поступать в Медицинскую академию. Поступив в Академию, он  Сашу поставит на своё место, а через 6 лет, после того как он окончит академию, Саша его назначит снова на это место, а сам себя назначит на полковничью должность преподавателя военной кафедры института усовершенствования врачей. Вот так всё в точности и произошло.

В 1957 году, когда меня перевели в Белоруссию, Саша еще служил отделе кадров округа, но хороший почерк и него был всю жизнь.

В Гродно

Приехали мы в Гродно в феврале 1958 года, что нас поразило – в городе шёл дождь. Дождь в феврале, даже для меня, побывавшего и в Польше, и в Германии, был необычен.  Вот что значит Прибалтика: от Гродно до Литвы всего тридцать километров.

Зенитная дивизия, в которой мне предстояло служить, находилась за городом, но туда ходил автобус №6. Правда, свободных квартир для офицеров в части не было. И мы сняли комнату в домике у поляков, конечно же, безо всяких удобств. Воду надо было носить из колодца на улице, который находился на расстоянии одного квартала от дома, туалет располагался во дворе, отопление в доме было печное, мебели не было никакой.

Старшина из нашего полка откуда-то привёз старый матрац, поставили его на деревянные чурки.

Так мы жили первое время на новом месте службы и даже сумели в этих условиях зачать дочку. Я даже,  помню когда это произошло. По прибытию в Гродно я сразу уехал с полком в зимние лагеря, а Инна осталась с Аликом одна. Но восьмого марта меня отпустили домой на пару дней, а в декабре 1958 года родилась Леночка. Мы посчитали – все точно, так наша жизнь в Белоруссии началась с увеличения нашей семьи.

Я служил в зенитной дивизии старшим врачом полка. Через год мы получили комнату в военном городке на окраине Гродно, городок назывался Фолюш. Квартира была коммунальная и у нас были соседи – семья капитана Зарубина, командира батареи. Вначале у нас отношения с соседями были хорошими, хотя мы вчетвером с грудным ребенком  жили в одной комнате, но, как только я получил звание майора, отношения с соседями стали натянутыми, поскольку Зарубин  остался капитаном.

Потом наш полк сделали ракетно-зенитным и всех евреев, которых в полку было четыре или пять, перевели в другой полк. Ведь евреям не могли доверить очень секретные ракеты!

Помню, что один лейтенант-еврей, только два месяца назад закончивший зенитно-артиллерийское училище, ходил к генералу и доказывал, что он изучал эти ракеты, умеет с ними работать и имеет соответствующий допуск. Генерал, начальник политотдела, убеждал его, что все это недоразумение и лейтенанта оставят в полку. Но его не взяли, помешал «пятый пункт».

Но меня это устраивало, так как я оставался в Гродно, а бывший мой полк перевели в Барановичи, что было намного хуже. Кроме того в Барановичах не было госпиталя, который находился в Гродно и куда я потом  перебрался.

Секретный полк

С этим ракетным полком у меня связан интересный эпизод.

Полк, в котором я служил после перевода из ракетного полка, выехал на полигон, на котором летом нашей дивизией в течение двух месяцев проводилась боевая подготовка. На полигон выехал также и лазарет, где Инна работала зубным врачом. Но в лазарете не взяли зубоврачебное кресло, поэтому начальник медицинской службы дивизии приказал мне поехать в Барановичи и взять в ракетном полку зубоврачебное кресло для наших стоматологов.

Я поехал в Барановичи, чтобы найти этот секретный полк, который был раньше местом и моей службы. Мне в дивизии сказали, что место расположения ракетного полка засекречено, но находится он в районе мясокомбината.

Вот я еду на санитарной машине  по дороге без асфальта и даже без малейшего намека на булыжной покрытие – одна сплошная трава и пыль. По этой дороге бегут два мальчика, у которых я, остановившись, спрашиваю: «Где находится артиллерийская часть?». А они мне: «Ракетчики что ли?».  Так я нашёл секретный полк.

В месте расположения ракетного полка по обе стороны улицы стояли высокие бетонные заборы: за одним находились ракеты, за другим – хозяйственные  службы. Я вошёл на территорию полка, в котором служил всего три месяца назад, солдат отдал мне честь, поскольку они меня ещё помнили. Рядом с калиткой находилась санчасть, куда мне и надо попасть. Старший врач полка, с которым мы поменялись должностями, капитан Жуков, был моим однокурсником по академии. Он любил выпить, поэтому  тут же достал бутылку^[36].

И вот мы с ним сидим, выпиваем, вспоминаем нашу академию. Вдруг заходит майор, офицер по мобилизационной работе^[37] и, увидев нас, принимается кричать на Жукова:  «Почему у вас посторонние?».

А тот, заикаясь (он вообще заикался, а тут мы еще выпили, что способствовало усилению заикания), ему отвечает:

– Какой он посторонний? Ты же его знаешь.

– Но у него нет допуска в наш полк. Пусть уйдёт!

Тогда Жуков, заикаясь, выказал майору свое самое сокровенное желание:

–  П-п-пошёл на х.. !

Ну, тот и пошёл. А я, взяв зубоврачебное кресло, уехал навеселе, посмеиваясь над нашей советской глупой секретностью.

Порядок в танковых войсках

Когда наступили времена Хрущёва, то сильно изменилась жизнь армии.

Хрущёв решил, что зенитная артиллерия армии больше не нужна и нашу дивизию расформировали, а меня перевели вначале в зенитный полк танковой дивизии, размещенной в городе Слониме, но вскоре этот зенитный полк был тоже расформирован  и меня перевели в танковый полк в городок Барановичи.

А семья моя осталась жить в Слониме, где квартиры были без туалетов, без воды и, конечно же, без отопления. Интересно, что дом в Слониме находился по адресу «Водопроводный переулок».

И я полгода служил в Барановичах старшим врачом танкового полка. Есть такое выражение: «Где кончается порядок – начинаются танковые войска». Так это про наш танковый полк.

Командир подполковник Загоруйко  был великий самодур и пьяница.

Один раз ночью, он, пьяный, поднял весь полк по тревоге и приказал выехать в лес на место дислокации. Сколько было потрачено средств! Десятки танков и  десятки машин ночью ехали в лес, жгли горючее, и  всё по прихоти пьяного командира. Там в лесу и мы развернули палатку полевого медицинского пункта.  Наутро командир зашёл к нам, якобы проверить нашу боеготовность, но при этом вполголоса меня спрашивает: «Доктор, у тебя спирт есть?». Я ему налил мензурку, дал закусить витаминку, а он в окошко увидел, что замполит идёт и, повысив голос, давай как бы отчитывать меня: «Чтобы я такого беспорядка больше не видел!».

Вообще он был мной доволен, мне об этом как-то сказал начальник штаба полка, да и сам Загоруйко говорил потом мне об этом, когда мы встретились в Гродно.

Но, все же, самодурство командира я не мог понять и принять. Самое тяжёлое впечатление в моей жизни оставил один такой случай.

Ночью у солдата заболел живот, я его осмотрел и у меня возникло подозрение, что это аппендицит. Надо было его срочно отправить в госпиталь, который находился в тридцати километрах от Барановичей. Я послал больного санитарной машиной, а утром, в 8 часов утра, должны были начаться стрельбы из танков. Но по приказу, которым мы обязаны были руководствоваться, стрельбы нельзя проводить без санитарной машины и фельдшера. А наша санитарная машина опоздала к началу стрельб на двадцать минут.

Что тут началось!

Командир построил полк и меня, майора, отчитывал перед всем полком – перед солдатами и офицерами. Я пытался сказать, что причина уважительная, что необходимо было отправить в госпиталь больного солдата, но командир кричал:  «Молчать!».

Когда я встал в строй к офицерам штаба, то у меня было темно в глазах и у меня был такой вид, что один из офицеров шепнул мне: «Не обращай внимания, это его обычный стиль, потом он об этом не вспомнит!»

Врач полка

Полгода службы в танковом полку – один из тяжёлых периодов в моей жизни.

В Барановичах я жил без семьи, все мои близкие оставались в Слониме, в 60 километрах от Барановичей.

В те годы у меня был мотоцикл.  Им можно было пользоваться, но он, как и все советские машины, мог в любое время отказать. Поэтому расстояние между Слонимом и Барановичами, незначительное для современной техники, в то время казалось намного более труднопреодолимым.

Помню, что летом, когда я вместе с танковым полком выезжал в лагерь, где жили в лесу в палатках, то со мною в лагере жил сын Саша. По субботам вместе с ним мы на мотоцикле ездили домой в Слоним.

И вот мы поехали на мотоцикле домой,  дорога была хорошая, по обеим сторонам дороги стоял красивый сосновый лес. Но вот мой мотоцикл остановился. После бесплодных попыток его завести, мы с Сашей покатили мотоцикл – до Слонима оставалось километра четыре – пять.

В лесу стало темнеть, движения на дороге никакого. И мой сынишка, которому было лет 11-12, говорит:  «Папа, я боюсь». Но тут, на наше счастье, мы видим, что по дороге в сторону Слонима едет грузовик из моей части, в кузове которого ехали наши офицеры. Они легко закинули в кузов мотоцикл, посадили нас и довезли домой.

Вообще за эти полгода в танковом полку мне досталось немало хлопот, но в целом впечатления от этого периода моей жизни остались хорошие.

Например, проводились у нас учения по мобилизационной готовности. Выезжали мы в лес, разворачивали медицинский пункт, и к нам, в соответствии с мобилизационным планом, прибывало пополнение из местных жителей. Прибывающее пополнение в большинстве было пьяным, ну как же – война!

Прибывающих надо было помыть и переодеть в военную форму. Для мытья в полевых условиях прибывающего пополнения в моем распоряжении была специальная  машина, ДДУ – дезинфекционно-душевая установка, которую до сих пор зовут «вошебойкой». Во время войны на фронте и меня, и других солдат обрабатывали таким же образом.

Сколько я с ней намучился тогда – не описать. Во-первых, для работы установки  нужен водоём. Во-вторых, вода должна нагреваться соляркой, которая должна поступать в форсунку, что бывает не всегда. Всё время что-то засоряется, то гаснет печка, то не идёт вода в душ, а там, в палатке, ждут воду голые люди. Техника на грани фантастики. Советская!

Как-то в полку началась  эпидемия гриппа – заболело сразу 150 человек. Больных изолировали в спортзале, с ними был фельдшер, а я из лагеря, то есть из леса, каждый день приезжал, чтобы осматривать и лечить заболевших.

А травмы. Танки большие, водители танков – неопытные солдаты.  Постоянно давят друг друга, особенно в боксах и на стоянках. Только и ждёшь звонка: «Доктор, быстрее!».

Даже дизентерия у нас была, когда заболело сразу несколько человек, в том числе мой фельдшер, которого я отвёз тогда в госпиталь. Сам я тоже заболел, но перенес болезнь на ногах, то есть попросту бегал в кусты. Вот с тех пор и мучаюсь животом.

Госпиталь

Пока мы были в Гродно, я почти каждый день ездил на мотоцикле в госпиталь.

Мне сказали, что скоро должен увольняться фтизиатр – начальник туберкулёзного отделения. Ну, я и ходил к нему на практику.

Фтизиатр был пожилой, опытный и добрый, хотя сначала с недоверием относился к моим врачебным способностям. Но, всё же, рекомендовал меня на своё место.

Но тут подоспели Хрущёвские «волюнтаристские реформы». Нашу зенитную дивизию расформировали и меня должны были куда-нибудь перевести. Главный терапевт Белорусского военного округа полковник Комаров был согласен назначить меня в госпиталь, но место ещё не освободилось. И он мне сказал, чтобы я соглашался в любую часть, кроме авиационной, так как там своя система, и он оттуда меня не сможет перевести.

Вот почему я попал в танковую дивизию, а через полгода – год, в 1961 году, пришёл приказ о моем назначении в Гродненский госпиталь начальником туберкулёзного отделения. Все в полку удивились. Как? Врача полка и на лечебную работу?

Затем меня  послали на шесть месяцев в Ленинград, в Военно-Медицинскую Академию пройти обучение или, как говорили, усовершенствование.

Начав работать в госпитале, я быстро привык к лечебной работе и полюбил её. Бывали сложные случаи, но я, человек бесконфликтный, справлялся с ними, и, соответственно, заработал уважение коллег и начальства.

Даже глупые приказы начальства я всегда выполнял беспрекословно. В госпитале два раза в год были учения с выездом в лес, а, точнее, в болота, где мы развёртывали полевой госпиталь и где мне всегда поручали самый трудный и ответственный участок – приёмно-сортировочное отделение.

Случались всякие казусы. Наш последний начальник госпиталя, азербайджанец Гусейнов, был очень тупой, но самоуверенный человек. Помню, что он отдает  какой-то приказ и говорит: «Мы тут посовещались с секретарем партбюро подполковником Осиновским и решили… .» Я об этом его решении не знал и был бы против, но он часто прикрывался моим авторитетом.

Кроме ведения больных, я занимался научной работой, выступал с докладами на конференциях в том числе в гродненском мединституте, опубликовал несколько статей  в общесоюзных журналах.

Много лет, вплоть до самого увольнения в 1974 году я  был секретарём партбюро госпиталя. Ко мне обращались с самыми различными вопросами, даже с жалобами на семейные отношения, как же – «партия – наш рулевой!». Например, у одной медсестры муж загулял, поэтому мне надо позвонить на его работу, а работал он в прокуратуре. Или пришла ко мне врач, пожилая женщина, подполковник в отставке, с жалобой на то, что ее медсестра посмела прийти на работу в таком же как у неё платье.

В госпитале в городе Гродно я служил с осени 1961 года до декабря 1974 года, то есть двенадцать лет, до своего увольнения из армии. Я был очень удовлетворён этой работой.

В 1974 году мне исполнилось 49 лет. В то время я был подполковником, а предельный возраст службы в армии в звании подполковник – 50 лет. Дело шло к увольнению и я вынужден был уйти из госпиталя, хотя очень переживал.

Но через год к тридцатилетию Победы, всем фронтовикам, которые в тот момент служили в армии, присвоили очередные воинские звания и увеличили срок службы на пять лет. У нас в госпитале было три подполковника, участника войны. После моего увольнения остались двое и они стали полковниками.  А я – нет.

Конечно, мне было обидно в сравнительно молодом возрасте, когда у тебя еще полно сил и знаний, уйти с любимой работы и снять армейские погоны.

Потом в областной туберкулезной больнице я работал, практически, до дня нашего отъезда в Израиль и в Гродно никогда больше не был.

Вместо послесловия

Наступил день победы  8 мая 2006 года. С момента окончания войны прошел уже шестьдесят один год. В газетах, по телевидению много сейчас говорят и пишут на эту тему, много исполняется военных песен.

И я, ветеран этой войны, по прошествии стольких лет думаю: неужели это был я? Неужели я, вшивый, голодный, грязный, спал на снегу (а, вернее в снегу), шел пешком сотни километров, попадал под обстрел, бомбёжки и не падал духом?

В день победы в Иерусалиме было шествие ветеранов. Потом был митинг около мэрии, а потом там же были накрыты столы с белыми скатертями, вином, водкой и закуской. Для ветеранов войны был устроен концерт. Всё это за счёт местного русскоязычного еврея, олигарха Гайдамака.

Мало таких олигархов в Израиле. Не дают им хода старожилы, заводят на них уголовные  дела и даже сажают в тюрьму, как, например, Лернера.

Я живу в Израиле уже двенадцать лет и не могу сказать, что все мне здесь нравиться и со всем я согласен. И врачи здесь могут сделать грубую ошибку.

Вот Шарон, легендарный премьер министр, четыре месяца лежит в коме после обширного инсульта, который произошел из-за ошибки врачей. Даже я, далекий от неврологической практики человек, который  учился на врача 60 лет тому назад, сразу сказал, что ему неправильно было назначено лечение. У Шарона был микроинсульт, а его через два дня отправили домой, назначили препарат, снижающий свертываемость крови.

Инфаркты мозга бывают двух видов. Ишемичный, когда сосуд закупорен атеросклеротическими бляшками и в участке мозга снижается (или пропадает) кровоснабжение. Второй тип инсульта – геморический, когда происходит обратное явление: сосуд лопается от повышенного давления, и кровь изливается в мозг, сдавливая его и вызывая парезы, параличи или смерть, в зависимости от того, какой участок мозга поражён.

Так вот у Шарона был микроинсульт ишемический, не обширный, и он через два дня поехал на свою ферму. И ему назначили препарат, разжижающий кровь, чтобы не было тромбов. Но Шарону 78 лет, у него была большая нагрузка перед выборами, и все врачи (а также  студенты) знают, что препараты разжижающие кровь могут вызвать кровотечения, и всё это надо делать в больнице под наблюдением врача.

А он уехал из города на ферму и там потерял сознание. Врачей рядом нет, вертолета нет. Теперь Шарону сделали семь операций, из них пять на головном мозге, он лежит на искусственном дыхании, а его соратники торжествуют оттого, что до новых выборов они сумеют занять его место.

Причем эту врачебную ошибку врачи уже публично признали.

Так вот, приемники Шарона оттеснили русскоязычных политиков из правительства, никто из них не попал в министры и политика дискриминации русскоязычного населения только усилилась.

Для чего я это написал?

Просто жизнь продолжается и я продолжаю листать страницы моей памяти.

notes

Примечания

1

Как надо поступать в такой ситуации я узнал на лекции по анатомии, которую читал  профессор Курковский первокурсникам Военно-Медицинской Академии в 1947 – 1948 годах. Мы проходили тему «строение малого таза». Профессор рассказывал, что малый таз (промежность) прикрывается общей мышцей (кажется, «треугольная мышца промежности»), и, приведя пример «склеивания», воскликнул –  «А ларчик просто открывался», – и пояснил, что при спазме этой мышцы зажимается вход во влагалище и в задний проход одновременно. Достаточно ввести палец в задний проход партнерши и помассировать там, чтобы судорога мышцы ослабла.

2

Эта история стала семейной легендой. В действительности, сын автора, записывался для поступления в рижской училище просто так, на всякий случай. Но как перепугались его родители! (прим. редактора).

3

Хотя я не уверен, что точно указал дату.

4

Файтл (имя отца), Милик (моё имя в детстве) пришёл! (идиш).

5

Ты совсем стала сумасшедшая (идиш).

6

Сейчас эта улица Шпалерная.

7

Кажется, его звали Владимир Игнатьевич.

8

Так проходит мирская слава (лат).

9

В память о победоносном наступлении русских (нем.).

10

Смысл фразы: «Фрау часы есть или нет? А то как  двину!»

11

Кирха – немецкое название церкви.

12

Мешуга (идиш)  – сумасшедший.

13

Мне было 20 лет, но я был воспитанник Советского Комсомола.

14

В память о победоносном наступлении русских (нем.)

15

Надеюсь, что  кроме меня никто это не прочтет.

16

Сейчас в Бресте поезд проходит по специальной колее, и специальные колесные пары сдвигаются до нужного расстояния, а потом фиксируются. Занимает эта операция  всего 20 минут (прим. редактора).

17

В Бресте, в основном, жили поляки. Это потом Брест стал белорусским городом с большим количеством военных.

18

Гонореей

19

Да, да, спасибо (нем.)

20

Пожалуйста, два пива (нем.).

21

Нацистская партия Германии, как и коммунистическая партия нашей страны, опирались на народные массы. А массы, как известно, склоны к массовому употреблению пива. Немцы это понимали, а наши правители, к сожалению, нет. Я не думаю, что было бы хуже для КПСС, если б на наших партсобраниях разрешалось выпить одну – две кружки хорошего пива (прим. редактора).

22

РОА – Русская Освободительная Армия, созданная фашистами и переданная под командование генерала Власова (прим. редактора)

23

Сейчас Перово поле является одним из районов на востоке Москвы. Есть даже станция метро «Перово поле» (прим. редактора)

24

Можайское (прим. редактора)

25

Итальянская улица (прим. редактора)

26

 Сейчас – Большой Сампсониевский проспект (прим. редактора)

27

Сейчас – Большой Сампсониевский мост (прим. редактора)

28

Сейчас это Троицкий мост. До последнего переименования мост назывался Кировским (прим. редактора)

29

На улицу Куйбышева (прим. редактора)

30

Можно предположить, что смерть Сталина в марте 1953 года, фактически отменившая готовившуюся депортацию евреев, повлияла и на судьбу автора (прим. редактора)

31

Изменение имени автора коснулось не только его одного. Например, сыну автора, родившемуся в 1951 году, через два года выдали новое свидетельство о рождении с новым отчеством – «Моисеевич» (прим. редактора)

32

Национальность в советском паспорте указывалась в пятом пункте (прим. редактора)

33

Жена Григория сама не раз потешалась над фамилией супруга. Рассказывала, что после Хатанги, когда Кот учился в Военно-Медицинской Академии, то они жили в общежитии, и однажды утром на общей кухне она пожаловалась соседкам, что «Ее Кот всю ночь клопов ловил». Этот рассказ услышала мать одной из соседок, приехавшая навестить свою дочь, после чего сказала дочери: «Какой хороший кот! Давай его на одну ночь к себе попросим» (прим. редактора)

34

Примерно через 25 лет после первого знакомства с Котом в Хатанге, которого я, естественно, не помню,  мне довелось побывать в гостях у Григория Алексеевича в Бресте, где они жили после службы в Германии (прим. редактора)

35

Времена меняются и мы меняемся в них (лат.)

36

К слову, мой однокурсник Жуков очень пил, и, говорят, что он впоследствии повесился.

37

Бесполезная работа, но связанная с большим количеством секретных бумаг.