Текст книги "Страницы моей памяти"

Автор книги: Дмитрий Осиновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Самосвал лихо развернулся и выехал из аэродрома, но не на дорогу, ведущую в нашу часть, а к берегу реки Хатанги, на  широкое пространство, где начинался Хатангский залив, который переходил в море Лаптевых, часть Северного Ледовитого океана.  Вот куда нас занесло!

Самосвал ехал правыми колесами в воде реки, а левыми по песчаному берегу. Шофер объяснил нам, что здесь только так можно проехать, поскольку по раскисшей дороге, ведущей в наш военный городок, проехать невозможно. Вот так, по берегу реки Хатанги, мы прибыли к нашему новому месту службы.

Военный городок – это восемь или десять маленьких домиков, построенных из мелких бревен полярной сосны. Домики двухквартирные, каждая с отдельным входом. Нас пока поселили в пустую квартиру, в домике, где жил капитан Неруш. Там мы провели первую зиму, а потом перебрались в другую квартиру, получше.

Квартира  была пустая и устроена следующим образом: вначале были сени (сени – это по-русски, в Хатанге эта часть дома называлась тамбур), затем следовал вход в квартиру, за входом располагалась плита, затем стояла бочка для воды (водопровода в Хатанге не было) и, наконец,  вход в комнату, где стояла   кровать. Основа кровати  была местными умельцами сделана из заборной сетки. На кровати лежали тюфяки. В квартире было холодно, хотя еще не кончился август.

Соседи нам подсказали, что надо сразу же затопить печь. Я нашел палки, сложил в печку, поджег и стал ждать тепло. Но вместо этого из квартиры повалил дым. Соседи пришли и стали нас уверять, что эта печка раньше не дымила, но вскоре установили причину произошедшего. Оказывается, я дрова вложил не в топку, а в духовку, из которой, естественно, тяги нет. Посмеялись они тогда над нами.

Около нас крутился мой новый помощник,  младший лейтенант, фельдшер и начальник аптеки по фамилии Кот, а по имени Григорий Алексеевич^[33]. Он предложил нам  свою помощь, так как Инна сказала, что с ребенком надо погулять. А где гулять? Тогда Гриша взял Алика на руки, Инну под руку, и пошли они в тундру, которая располагалась вокруг поселка на тысячи километров^[34].

Что такое тундра? Это сплошной мох, в котором вязнут ноги, иногда встречаются кривые кустики и огромное количество масса комаров и мошек, поэтому в тундре без сетки на лице гулять нельзя. Женщины ходят только в брюках, так как незащищенные ноги безжалостно кусают насекомые. Вот так мы начали в этой тундре жить.

Полярный врач

Санчасть в строительном батальоне – это моё первое место работы. Санчасть представляла собой  маленький домик, находящийся на берегу реки. В домике были четыре комнатки: кабинет врача, аптека, пост медсестры (процедурная) и палата для больных, одна на десять коек. Зимой наш домик заносило снегом выше крыши и домик  приходилось откапывать, то есть делать траншею для прохода.

Потом, через год после моего приезда, мы санчасть переделали. Материал брали из лихтера (океанская баржа), где после разгрузки оставалось много досок. Мы сами построили новый дом для санчасти  с завалинкой для тепла. В этом доме уже была приемная, она же  процедурная для работы медсестры, кабинет врача, операционная и пять палат по шесть коек в каждой.

Через день после моего прибытия в Хатангу, меня послали в командировку на каменный карьер. На карьере, где работали солдаты, давно не было врача, у некоторых работающих на карьере были  травмы, необходимо было проверить состояние кухни и так далее. Жену и ребенка я оставил на попечение Кота.

На карьер пришлось плыть катером по реке Хатанге, вверх километров восемьдесят,  до отрогов Уральских гор, где жила наша рота, которая обеспечивала камнем строительство аэродрома. Для того, чтобы добыть камень, скалы взрывали, потом приходил катер с баржей, на которую вручную, круглые сутки (поскольку летом в Арктике стоит полярный день), солдаты грузили камень. Камень затем измельчали на щебеночном заводе, который находился недалеко от нашего поселка. Я потом был на карьере несколько раз. Зимой приезжал туда на тракторе с санями. Зимняя дорога на карьер  занимала сутки – двое, которые приходилось проводить в тулупе с блохами.

На этом карьере  жил с женой и служил офицер (лейтенант Варламов), у которого я обедал. Во время обеда он мне говорит,  что у его жены несколько месяцев нет менструаций. Они беспокоятся, не беременность ли это? На тот момент весь мой врачебной опыт – два месяца, но я вспомнил признаки беременности, изученные на кафедре акушерства и гинекологии, и решил применить теоретические знания на практике. Хотя мне этого не приходилось раньше делать, но что поделаешь? Я был один, других врачей не было.

После обеда убрали со стола посуду и пустые бутылки. Жена лейтенанта легла на стол, раздвинула ноги, и я с умным видом засунул два пальца во влагалище, а другой рукой через брюшную полость попытался нащупать шейку матки, то есть прощупать ее с двух сторон. Я помнил, что если шейка матки мягкая, то беременности нет. Шейка была мягкая и я заявил, что беременности нет, приедете через несколько недель в часть, тогда я смогу направить женщину в госпиталь в Архангельск.

Так оно и случилось. Месяца через два или три она съездила в Архангельск и там подтвердили, что беременности нет, а задержка месячных обусловлена авитаминозом. Надо сказать, что это был единственный случай такого обследования в моей жизни и, при этом, диагноз был поставлен правильный.

С первых дней моей работы врачом я стал зарабатывать авторитет, особенно у женщин с детьми.  Но бывали и казусы.

Как-то осматриваю молодую женщину. У больной была задержка месячных и высокая температура. Свою высокую температуру она объяснила тем, что простыла, вывешивая белье на морозе. После осмотра я ей назначил норсульфазол, которым тогда лечили простудные заболевания. Но когда я от больной уходил, то меня догнала ее  соседка и сказала: «Не верьте ей, у нее  задержка, она себя наковыряла, поэтому и температура». А это было очень опасно, поскольку грозило сепсисом. Тогда я вернулся и дал ей направление в больницу поселка, где ей гинеколог сделал чистку.

Другой случай, связанный с женскими проблемами, случился у меня немного позже.

Был у нас в части так называемый стройдвор, который был расположен  километров в двух, по направлению к Хатанге. На стройдворе находился щебеночный завод, электростанция и еще там был жилой дом. В этом доме жили две семьи офицеров, обслуживающих эту строительную технику. Одна семья была молодой парой: лейтенант с женой, оба веселые, безалаберные и выпить не дураки. Жена лейтенанта, маленькая, худенькая и веселая, всегда плясала у нас в самодеятельности.

И вот, жена этого лейтенанта вызвала меня по поводу маточного кровотечения. Она мне откровенно сказала, что у нее была задержка месячных и она там «поковырялась». А дело было 6 ноября, вечером, когда все советские люди, в том числе и в Арктике, готовятся к празднику, выпивают и им не до приема больных, особенно, если болезнь может подождать. Поскольку кровотечение у нее не сильное («мажется»), то я ей прописал лежать и прикладывать холод на низ живота. А завтра, мол, посмотрим.

Вечером у нас в клубе, он же солдатская столовая, состоялось торжественное собрание, а потом концерт художественной самодеятельности. Каково же было мое удивление, когда во время концерта среди отплясывающих женщин, я узнал мою недавнюю больную, одетую в украинский национальный наряд. Оказывается, что она решила для достижения эффекта, то есть для выкидыша, пойти плясать, причем вставив туда катетер. Кажется, она своего добилась.

В нашей жизни в Арктике и в моей медицинской практике было достаточно смешных эпизодов. Я же в нашем городке был единственный врач и, поэтому,  ходил на все квартирные вызовы к офицерам, но чаще всего – к их детям и женам.

У меня в санчасти работала медсестра Анна, жена нашего комсорга Низковолесова. Она была настоящая истеричка, несмотря на то, что была молодой женщиной, тридцати лет, а может быть, даже меньше. У нее случались припадки, к которым и я, и муж ее,  хороший парень, вполне привыкли.

И вот наш комсорг уехал на 3 дня в Красноярск, на пленум крайкома комсомола. В его отсутствие с Анной случился приступ и она вызвала врача. Я пришел, посидел с ней, успокоил, дал ей валерьянки. Когда же ее муж приехал, она стала рассказывать ему, что приходил доктор и они были в доме с доктором вдвоем. Комсорг сделал вид, что очень ревнует и даже порвал жене майку. Самое любопытное, что он мне сам рассказал об этом, просит его извинить, потому, что понял желание жены поучаствовать в сцене ревности. Поэтому он изобразил сцену ревности, да так, чтобы она была удовлетворена этим. И Анна потом всем хвасталась, как любит ее муж.

Всякое бывало во время нашей жизни в Арктике, медицинской практики у меня было достаточно, тем более, что до ближайшего госпиталя в Красноярске или Архангельске от Хатанги было две тысячи километров.

Несчастные северные народы

В поселке Хатанга была больница – небольшое двухэтажное здание. В больнице работал хороший врач, хирург по фамилии Суховой, сосланный на север за сотрудничество с немцами.  Еще работала в больнице терапевт Подшивалова, тоже врач, но очень неуверенная в себе. Однако намного позже я узнал, что за многолетнюю работу в Арктике  Подшивалова получила Орден Ленина.

Были еще в больнице гинеколог и педиатр. И была стоматолог, которая ничего делать не умела, поэтому ее все время направляли на факторию, то есть – в тундру, где жили «националы», как мы их называли, то есть местные жители, северные народности, в основном – племена саха, долгане  и нганасане.

В этих факториях, как правило, был один домик, а вокруг него стояли только чумы. Чум – это традиционное жилище северных народов. Один из чумов назывался «красный чум», по типу «красный уголок» в школе или в казарме. В «красном чуме» был один медик: то ли фельдшер, то ли санитар. И периодически фактории навещали стоматолог, терапевт и  педиатр.

Местные жители жили в чумах, сооруженных  из оленьих шкур. На полу и на стене чума были оленьи шкуры. Иногда в чуме стояла  печка «буржуйка», а если не было печки, то посреди чума находился костер.

Одеты эти северные народы всегда в шкуры, поэтому запах, а, точнее – вонь, от них были соответствующие.

Питались они оленьим мясом, которые ели большими кусками, не брезгуя даже кусками с оленей шерстью. Еще они ели рыбу.  Хлеба у них не было, часто не было и сахара. Об овощах и приправах – понятия не имели.

Рассказывали, что некогда советская власть взялась продвигать культуру среди северных народов. Обком партии распределил их поселки между предприятиями, в числе которых были порты, школы, некоторые заводы, например, рыбный завод в Норильске и огромный Норильский никелевый комбинат и обязал эти предприятия оказывать помощь местному населению.

Так некоторые деятели устроили аборигенам  помывку в бане, выдали белье, которое представители этих северных племен потом поснимали и разбросали по тундре, мол,  не мылись никогда – и сейчас не будем. А директор Норильского комбината, кстати, Герой социалистического труда, предложил построить один пятиэтажный дом, где могли бы разместиться два колхоза из этих националов. Но эту затею не реализовали.

Помню, как при мне по грязному полу в вонючем чуме ползал ребенок, который еще не мог ходить. Так я спросил жителей чума: «А как же быть, если ребенок писать захочет?», на что они засмеялись и махнули рукой.

Поэтому я не особенно удивился, когда мне в районной больнице показали ребенка с обморожением «письки» четвертой степени. То есть кончик был черный (некроз) и он подлежал ампутации.

Врач махнула рукой – все равно долго не проживет и спросила: «Вы туберкулезные бугорки видели?». А я их видел только на трупах при вскрытии умерших от туберкулеза. И то – пару раз, так как туберкулезные бугорки – это начальная стадия развития туберкулеза.

Так вот, там в больнице у ребенка –  грудничка я увидел во рту на небе белые бугорки, а это и есть признаки туберкулеза. У ребенка уже во рту и небо, и гортань были покрыты бугорками, как в учебниках патологической анатомии.  Педиатр показала мне глаза ребенка: они смотрели в разные стороны. У больного ребенка было косоглазие, как следствие туберкулезного менингита. Ребенок умирал.

Туберкулезный менингит у детей был очень распространен до 50 – 70-х  годов ХХ века, так как в условиях низкой бытовой культуры, где дети живут в контакте со взрослыми, больными туберкулезом, и плюющими всюду свою зараженную мокроту, это неизбежно. 30% населения этих северных народов были больны туберкулезом. Средняя продолжительность жизни – 33 года.

Я это вспоминаю, потому, что был поражен разницей между нашей, не очень развитой культурой гигиены и полным отсутствием гигиенических навыков у северных народов.

Но, вспомнив об этом умирающем ребенке, нельзя не сказать отдельно о туберкулезе, лечению которого я посвятил свыше тридцати лет своей жизни.

Туберкулез

Само слово «туберкулез» происходит от латинского «tuberculum» – бугорок, так как болезнь начинается с образования бугорков в пораженном организме, которые  потом сливаются и образуют инфильтраты, которые, в свою очередь, распадаются и так далее. Причем, туберкулезом могут поражаться любые органы: кожа, глаза, гортань, кишечник, мозг, кости и так далее.

Позже, когда уволившись из армии, я работал в Гродно в туберкулезной больнице и сам делал анализ заболеваемости туберкулезом. Так вот, если в благополучной Гродненской области заболеваемость туберкулезом в городских условиях была одна из самых низких в республике (34 – 35 на 100 тысяч населения), то в сельской местности заболеваемость всегда была в полтора раза больше, чем в городе. И все это за счет более высокого уровня гигиенической культуры жителей городов. В то же время в тюрьмах уровень заболеваемости туберкулезом доходит до 200 заболеваний  на сто тысяч человек.

А что говорить про чукчей и про другие северные народности? Они даже рук не моют никогда, и тело, кстати, тоже.

У нас в Союзе профилактика туберкулеза осуществлялась путем стопроцентного охвата прививками детей, начиная с самого малого возраста и последующих повторных прививок тем детям, у которых иммунитет от первой прививки ослаб. Это была реакция Перке и Манту, когда детей заражали ослабленной туберкулезной вакциной, которая не вызывает заболевания, но создает иммунитет против заболевания.

Когда-то таким же образом сумели победить оспу: делали детям прививки, следы которых остались у нас на плечах.

Но в развитых странах, где туберкулеза практически нет, никаких прививок от туберкулеза никому не делают. Поэтому с прибытием в Израиль  эфиопов из Африки случаи заболевания туберкулезом появились и  в Израиле.

Но вернемся из теплого Израиля в заполярную Хатангу.

Полярные день и ночь

Помню, что однажды мы приехали  в Хатангу и в сентябре мороз был уже 27 градусов, хотя еще светило солнце и до наступления полярной ночи оставалось достаточно времени.

Полярная ночь царит за полярным кругом с ноября до конца января. В это время только днем, часов в 11, чуть-чуть светлеет, как бывает перед рассветом. А потом опять наступает темнота.

В конце января, у нас это случалось 27 января, солнце впервые показывается над горизонтом. Северные народы этот день называют «День Солнца» и каждый год отмечают этот праздник. В этот день они танцуют вокруг воткнутого в снег шеста, которым погоняют оленей.  Потом день становился длиннее и с мая солнце уже совсем не заходит и только катается по небу у горизонта.

Летом  солнце светит и днем и ночью. Солдаты в такое время спать совсем не хотят и могут гонять футбол в два часа ночи.  Для того, чтобы соблюдать режим в летнее время по моему предложению в казарме сделали темные шторы, и на ночь, чтобы было темно,  завешивали окна и не пускали ночью солдат из казармы.

Полярное лето довольно теплое, но лето в Арктике – очень короткое время года. Температура летом может достигать 27 – 30 градусов тепла, но в это время города на севере очень много мошкары. Чтобы избавиться от насекомых, на лицо приходилось надевать сетку от комаров и носить плотную одежду. В частности, женщины на севере никогда не ходят с  голыми ногами, а всегда надевают брюки.

Помню, я раз пошел порыбачить на реку. Рыбы в северных реках всегда было очень много.

Чтобы мои руки не искусала мошкара, я надел перчатки. Но чтобы надеть червя на крючок мне пришлось снять перчатки и мои руки тут же покрылись слоем мошкары да так, что рук не стало  видно. И я ушел, не получив от рыбалки никакого удовольствия.

Жизнь и здоровье

Конечно, Арктика в нашей жизни оставила глубокий след и необычные воспоминания. Условия нашей жизни были необычными: холод, отсутствие каких-либо удобств, отсутствие свежих овощей и фруктов. В таких условиях, когда молодой врач действует в одиночку, легко можно было сломаться. Тем более, что врач всегда имеет дело с бесценными понятиями – жизнь и здоровье.

Мне сейчас отрадно вспоминать, что в трудных с медицинской точки зрения ситуациях я не терялся, принимал верные решения и правильно действовал.

Трагический случай произошел в день моего первого посещения медпункта.

Прием вел врач, который служил в Хатанге до меня и который вскоре должен был уехать «на материк». Я же присутствовал в санчасти как новый, но пока еще будущий начальник. На приеме было очень много солдат, с различными жалобами, но среди них немало было и симулянтов.

Но вот пришел скромный солдат, стал жаловаться, что ему очень плохо. Доктор осмотрел его, ничего не нашел, дал ему таблетку пирамидона и велел придти завтра. Я сказал врачу, что надо бы его оставить в медпункте, чтобы он был под наблюдением. Но врач сказал, что свободных мест нет, потому что в стационаре всего 10 коек. Я же посоветовал выписать кого-нибудь, например, больного с гастритом. Чем ему поможет лежание в санчасти?

Но, поскольку я еще не принял дела, то в вопросах лечения я был пока посторонний. Этого солдата все же отправили в казарму и ночью  он умер. Меня тогда не посчитали виновным, так как я еще не приступил к работе, но парторг все же сказал, что Осиновский начал свою работу со смертельного случая.

Кстати, на вскрытии, которое проводил опытный врач Суховой из районной больницы, не было обнаружено никакой патологии. Я тоже был на вскрытии. Больше у меня смертельных случаев не было никогда.

Хотя много лет спустя, когда я работал в Гродно начальником туберкулезного отделения госпиталя, был тяжелый случай, когда у солдата в казарме началось кровотечение из горла и до госпиталя его не довезли. На вскрытии обнаружили запущенный туберкулез легких, а из документов установили, что погибший два года не проходил флюорографию.  Это был единственный случай гибели больного туберкулезом на территории моей врачебной ответственности, в гибели солдата я не был виноват, но этот случай позволил нашему окружному фтизиатру Маруашвили говорить, что у Осиновского солдаты от туберкулеза умирают в казарме.  Но если бы больного тогда довезли живым, я думаю, что он бы остался жив. У меня были потом случаи и потяжелее, но я всех спасал.

Был, например, тяжелый случай, когда солдата привезли в критическом состоянии, у него был пневмоторакс – это вообще редкий случай, когда легкие лопаются и спадают от туберкулезного поражения.

В тот момент я поставил больному правильный диагноз, начал откачивать воздух из плевральной полости, солдат ожил, легкие расправились и прибавили в весе. Больной стал  чувствовать себя лучше, но ему нужно было делать операцию на легких, поэтому через три или четыре месяца я направил его в Минск в окружной госпиталь.

И вот, однажды, я приехал в этот госпиталь. Больные гуляли во дворе, но вдруг один из них, азербайджанец, бросился ко мне и стал целовать руки. Значит, узнал того, кто спас ему жизнь!

Зэки

Мы прибыли в Хатангу летом  1953 года. Как раз в это время в связи со смертью Сталина и назначением  нового правительства была проведена очень большая амнистия заключенных, из тюрем и лагерей освободили несколько миллионов человек. Уголовники хлынули в большие города, где стало твориться нечто ужасное.

У части недавних заключенных был призывной возраст. Поэтому тех, кто подлежал призыву, стали направлять в отдаленные места и Хатанга, в которой был размещен наш строительный батальон, идеально подходила в качестве места службы для бывших зэков.

В результате такой политики, в нашей части из 700 солдат, призванных для прохождения срочной службы, только что вышедших из тюрьмы было 120 человек.

Кстати, а среди офицеров, служащих в Заполярье в то время, было много евреев. Куда же еще их посылать? Ведь я со своим «красным» дипломом попал в заполярный Таймыр, а мог уехать только в еще более отдаленные места.

Бывшие зэки обусловили большую преступность среди солдат нашей части. За год к нам в часть не менее 47 раз приезжал трибунал, чтобы судить преступников и отправлять их обратно на зону.

Но даже тот, кто оставался на свободе,  продолжал жить по законам зоны. Поэтому у солдат нашей части законы и поведение было такое же, как у заключенных, отбывающих наказание. Однажды мне непосредственно пришлось столкнуться с воровскими законами.

Дело было зимой, царила полярная ночь. Нашу санчасть занесло снегом до самой крыши, поэтому в сугробе был прорыт узкий проход. И вот там, в сугробе, ко мне подошел один солдат и шепнул, что меня проиграли в карты. То есть, тот, кто проигрался в карты, должен был убить того, на которого было поставлено, то есть – меня. Проигравший обязательно  должен был меня убить, иначе убьют его самого.

У зэков это очень серьезно.

Как-то в поселке Хатанга в магазине стояла очередь. В магазин вошел парень и стал отсчитывать в очереди десятого человека. Десятой оказалась девочка лет десяти. Парень снова пересчитал –  десятой снова была  она. Тогда он ударил ее ножом и спокойно ушел. Потом его нашли, судили, дали расстрел, но он свой карточный долг отдал.

Поэтому, получив такое предупреждение, я целую неделю прятался и пару дней даже не ходил на работу. Вечерами, после приема больных, из санчасти меня провожали до дома. Но через некоторое время  мне передали, что опасность миновала.

Симулянты

Всегда среди солдат было много симулянтов.

Особенно много симулянтов было в строительных частях.  Особенно, после амнистии, выпустившей на свободу вчерашних уголовников.

Особенно летом, в Хатанге, когда в полярный день круглые сутки сияет солнце, но солдатам в это время надо день и ночь грузить камни для строительства аэродрома.

Камни добывали на карьере, в восьмидесяти километрах от нас, там, где начинались предгорья Урала.  Камни добывали зимой, для чего горы взрывали, а летом добытые  камни грузили на баржу, за использование которой воинская часть платила почасовую оплату.

Добытые  камни солдаты  грузили на баржу и на барже везли по реке Хатанге. Работали на погрузке камней они круглые сутки и. конечно же, среди солдат было много симулянтов, которые обращались ко мне для получения освобождения от тяжелой работы.

Чего там только не было, ведь  большинство симулянтов – это бывшие зеки.

Помню, как приходит ко мне один солдат, бывший зэк, и говорит, что плохо себя чувствует. Ставлю ему термометр – температура больше сорока. Тогда я прошу его поднять руки, и вижу, что подмышки у него натерты красным перцем.

Другой, сидя на гауптвахте,  изображал боль в животе и «от боли» бегал по камере и стукался головой об стенку. Этот  он, чтобы доказать, что не может больше терпеть боль в области печени, разрезал себе руку в предплечье. Он был весь в татуировках, в том числе на головке члена у него было выколото «нахал». Мы его уволили из армии, поставив диагноз «психопатия».

В Хатанге хватало случаев симуляции с целью быть отправленным из Арктики или добиться демобилизации.

Помню, как один солдат, стоя на посту с винтовкой, отстрелил себе три пальца на левой кисти. Он объяснял это тем, что держал винтовку за штык, поставил ее на землю и она выстрелила, прострелив ему пальцы на руке.

Дело было ночью, меня вызвали к раненому, которому  я обработал раны и остановил кровотечение. Вскоре после этого случая я уехал в отпуск, а через месяц приезжаю и узнаю, что пострадавший сидит на гауптвахте. Оказывается, что командование сумело доказать, что у солдата был самострел, за что его потом судили и дали срок. А цель у него была простая: попасть в госпиталь и уехать из Арктики.

Но, конечно, самый запоминающийся случай симуляции был у меня с солдатом Тереховым. Он добивался отправки в госпиталь якобы из-за болезни глаз, поскольку из госпиталя в Красноярске обратно в Арктику не отправляли.

Вот он приходил ко мне с воспаленными глазами и отекшими веками. Говорит, что стал натыкаться на кусты, на дома, падать в ямы:  «мол, не вижу». А когда он вез по сходням тачку с камнями на баржу, он вместе с тачкой и камнями упал в воду.

Мое лечение ему не помогало, и я решил отправить его в госпиталь.

Но тут подошло время моего отпуска, а когда я приехал, то наш особист, с которым мы вместе обедали в столовой, спросил, что я собираюсь делать с Тереховым?  Я ответил, что буду оформлять его в госпиталь. Он сказал: «Давай посмотрим его глаза» и приказал привезти Терехова из гауптвахты, куда посадил его в мое отсутствие.

Терехова привели, я  посмотрел его глаза – они были совершенно нормальные.

Особист говорит мне: «Эх, доктор! Тебе еще двадцать лет учиться надо!».

Оказывается, что его сексоты сказали, что Терехов в глаза каждый день кладет черное хозяйственное мыло. Особист приказал посадить его на гауптвахту и не давать мыла. Вот так Терехов выздоровел, а я был посрамлен.

Кстати, этот Терехов, который так добивался, чтобы его отправили из Арктики, уже будучи уволенным из армии никуда не уехал, а остался и работал в порту. Неисповедимы пути Господни!

Немка Вера

В то время, когда мы жили в Хатанге, то там жили и немцы, высланные во время войны из Поволжья. Причем высланных мужчин советская власть отправила в Сибирь, а женщин и детей – на Север. Сталинская национальная политика!

Немки были приписаны к рыбзаводу, на котором работали, а жили они в бараке вместе со своими  детьми. Некоторые из детей родились уже на Севере от других мужчин, не от немцев. Дорожку в этот барак протоптали и солдаты, и летчики, и моряки. В Хатанге стоял небольшой отряд полярной авиации и жили моряки – речники, работающие в Хатангском арктическом порту.

Одна девочка, немка по национальности, работала у нас дома, нянчила нашего ребенка. Самой ей было лет пятнадцать, она была красивой и звали ее Вера, а по-немецки – Берта. Она приходила из поселка в наш военный городок, а  это два километра непростой дороги, тем более, что зимой часто бывала пурга. Инна уходила на работу, я уходил на службу, а Вера оставалась дома  с ребенком, топила печку, иногда мыла пол.

Однажды мы зимой улетели всей семьей в отпуск  в Ленинград.  А главная ценность на севере зимой – это ящики с картошкой, которые стояли у нас под кроватью в квартире. Картофель на север привозили вместе со всеми грузами пароходами в августе-сентябре через Ледовитый океан, по северному морскому пути.  Если осенью не заготовить картофель, то всю зиму будешь есть только сушеный. Вот все и брали по три ящика и держали в единственной комнате под кроватью. Но мало было картофель купить, его еще надо было сберечь. А для этого в доме надо было постоянно топить печку, чтобы картошка не замерзла.

Поэтому мы, отправившись в родной Питер, оставили Веру в доме топить печь.

Уезжая, мы рассчитывали на ее девичью скромность, но, оказывается, напрасно. В соседнем доме жил наш главный инженер, майор с дочкой, ученицей 9 класса. Причем жил он один, без жены. Так вот эта девятиклассница подбила Веру использовать нашу квартиру для встреч с парнями.

Парнями оказались солдаты, которые липли к ним как мухи на мед. Но один из них влюбился в Веру по-настоящему и везде ее караулил. Я даже помню его фамилию: Тильдыкин. Словом, встречалась Вера в нашей квартире и Тильдыкиным, а когда мы приехали, то пятнадцатилетняя Вера оказалась беременной.

Солдат, виновник ее беременности, сказал, что он хочет жениться на ней. Но как зарегистрировать брак, если невесте пятнадцать лет?

Моя Инна была в то время очень энергичной женщиной. Она была председатель женсовета и как руководитель этой общественной организации была вхожа во все местные инстанции.

Инна пошла к прокурору Хатангского района и прокурор дал разрешение на регистрацию брака. Так наша Вера стала замужней. Теперь надо было делать аборт.

Главный врач районной больницы, ссыльный доктор Петр Дмитриевич Суховей был в хороших отношениях со мной и Инной, поэтому мы стали уговаривать его сделать Вере аборт. Доктор долго отказывался, говорил, что у него даже нет таких маленьких расширителей матки, но, все же, согласился и аборт сделал.

Следующую задачу, которую нам пришлось решать, как вывезти Веру вместе с ее мужем  солдатом на материк, то есть – из Арктики?

План, который мы реализовали, мог быть частью сюжета детективного романа или голливудского боевика.

Веру было решено отправить вместе с демобилизованными солдатами, выдав ее за одного из молодых демобилизованных парней. Когда пришла пора отправить из Хатанги первую партию демобилизованных солдат, то Веру одели в такую же шинель, под пилотку спрятали ее косы и поставили в общий строй. Вот так, в общем солдатском строе мы провели ее в самолет, который вез солдат  до Игарки. Затем демобилизованных и нашу Веру вместе с ними посадили на пароход, которые по Енисею довез их всех до Красноярска.

Дальнейшая судьба Веры сложилась неудачно. В Красноярском крае Вера с мужем временно устроились у родственников, тоже немцев. Молодой  муж сказал Вере, что поедет искать родных и вернется, но пропал.

Оказавшись без мужа Вера через родных нашла своего отца, который был выслан в Пермскую область, женился заново и у там него появился ребенок. Он пригласил Веру нянчить своего братика, Вера согласилась и уехала к отцу.

Оттуда она нам писала, а один раз даже прислала посылку с яйцами (100 штук), зная, что Алик любит яйца и у нас их, конечно, нет. Нам тогда пришлось заплатить большую сумму за их пересылку самолетом, а яйца все как одно испортились и даже почернели. Прямо как  в рассказе у Джека Лондона.

Заканчивая воспоминания о немцах в Арктике, хочу еще написать о четырнадцатилетней девочке по имени Марта. Я эту Марту, правда, не видел, но слышал о ее «подвигах». Она ходила к солдатам, которые охраняли самосвалы, причем самосвалы стояли на улице, гаражей для машин не было, и называлась это хозяйство авторота. Марта забиралась в кабину с очередным часовым и там  они занимались любовью на сорокаградусном морозе.