Текст книги "Общий любимец публики"

Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

IX.

   Матов жил в собственном доме, который получил в приданое за женой. Он стоял на главной Московской улице и так сыто смотрел своими семью большими окнами. Дом был деревянный, штукатуренный снаружи, ко это не помешало в описи приданаго назвать его каменным. Внутри все было отделано по последним требованиям провинциальной купеческой роскоши, и от старины оставалось только крыльцо, по-старинному выходившее на двор и переделанное в подезд. Благодаря ему ворота, целый день были открыты настежь, чтобы не заставлять клиентов, как собак, лазать через калитку.   Гости в матовском доме не переводились, и здесь стояло разливанное море, но незадолго до Рождества Матов предупредил тетку жены, Парасковью Асафовну, что у него будут вечером особенные гости и чтобы все было приготовлено по-особенному,   – На отличку, значит?– соображала старуха.   – Да, да... Гостей будет немного, но они привыкли жить хорошо, по-барски.   Тетка, старуха древняго, купеческаго склада, ходившая в темных платьях и шалях, приняла это поручение особенно близко к сердцу и, чтобы не ударить лицом в грязь, постаралась все устроить в лучшем виде. Она только была огорчена тем, что эти гости будут Войводы и Бережецкий. Старуха даже отплюнулась.   – Тоже, нашел гостей наш Николай Сергеич... Все поляки какие-то. Не стоило и хлопотать-то...   Ольга Ивановна тоже волновалась и вечером, в ожидании гостей, успела переменить три платья.   Вечером, когда пробило девять часов, напряженное ожидание дошло до последних границ. Парасковья Асафовна перебегала из гостиной в кабинет и глядела в окна. Самого Матова не было дома, а в кабинете что-то писал Щепетильников, состоявший при Матове в качестве помощника.   – И что это все гостей нет?– ворчала старуха.– Десятый час на дворе...   – В порядочных домах не принято приезжать раньше девяти,– обяснил Щепетильников авторитетным тоном.– Это ведь не по-нашему, по-купечески, когда гости заберутся в дом чуть не с утра...   – Ох, уж ты-то молчал бы, Павел Антоныч... И ничего-то ты не понимаешь. Модны уж очень сделались... Добрые люди спать ложатся, к заутрене начнут благовестить, а они все трень да брень. Полуночники, одно слово...   – Оставь, пожалуйста, старушка Божья, если сама ничего не понимаешь...   – Я-то не понимаю? Ну, с твое-то смыслю, а может, и побольше...   – Смыслишь, а как со мной сейчас разговариваешь?   – А так и разговариваю... Не генерал, слава Богу.   – Погоди, вот дай срок опериться, так тогда не то запоешь: "Павел Антоныч, голубчик, напиши духовную..."   – Тьфу! тьфу!.. Типун тебе на язык!.. Тоже и скажет. Мне Николай Сергеич получше твоего-то напишет...   – Николай Сергеич? Через два года я буду такой же присяжный поверенный... да. Найму себе вот такую же квартиру, сделаю приличную обстановочку.   – Ох, квартиру-то не долго нанять, да вот только чужого-то ума к своей коже не пришьешь. Молоденек еще ты, голубчик, и умок у тебя еще совсем легонький...   – Ну, это ты мелешь вздор: ум у всех адвокатов один, а воя разница в обстановке. В театре буду сидеть в первом ряду кресел, заведу коляску, содержанку – все это для шика. Сейчас, например, почему у меня нет практики? Во-первых, все дела у меня отбивает Николай Сергеич, а во-вторых... во-вторых, Божья старушка, я влюблен!..   – Н-но-о?   – Да... Влюблен в Веру Васильевну,   – Вот и вышел глупенький!.. Тебе ли за этакой женщиной гоняться? Она тебя и близко-то не подпустит. Вон наш Николай Сергеич уж, кажется, как около нея обихаживает, как ученый медведь за деревянной козой, а толку все нет. Кажется, и птица неважная, оголтелая дворянка, да, видно, у бабочки ноготок востер. И Бережецкий, Игнатий Борисыч, хотя он и из поляков, а тоже сильно, сказывают, припадает к ней-то... Нет, уж ты, горький, лучше женись на докторской Аннушке. Приданаго за ней нет, тебе жена будет в самую пору...   – Ну, это уж я знаю, кто мне в пору...   Щепетильников развалился в кресле, закурил сигару, вытянул ноги и сказал;   – Вот, посмотри на меня, чем я хуже Николая Сергеича? Да.– Вот так сижу, входит клиент, а я делаю вид, что совсем его не замечаю.   В дверях кабинета стоял Гущин и наблюдал всю сцену.   – Господин абвокат, а я к вам,– заговорил он, выступая.– Значит, как у меня есть должок близко шести тыщ, а должник-то изволит прятаться...   Щепетильников даже вскочил и в то же время успел высчитать:   – Шесть тысяч... законных адвокату десять процентов... итого шестьсот рублей...   – Так, так, именно, Павел Аптоныч,– смеялся Гущин, подходя к столу.   – Вот тоже гостенек пожаловал,– довольно сурово встретила брата Парасковья Асафовна.– Зачем пришел-то?   – Как зачем, сестрица?– обиделся старик.– Первым делом, в гости. У вас сегодня бал налаживается, ну, и я пришел, чтобы составить компанию. В простое-то время то-есть никак не могу поймать Николая Сергеича: то его дома нет, то спит, то занят... Хожу, как за молодым месяцем.   – Знаю я тебя, сахара,– ворчала старуха.– Никто тебя не просил выдавать деньги Николаю Сергеичу. Раз тебе Ольга Ивановна заплатила, и будь доволен. А ты во второй раз лапу протягиваешь...   – Не безпокойтесь, любезнюющая сестрица... От Ольги Ивановны я уж получил резолюцию, а вы по тому же самому месту.   – Гнать тебя, братец, надо... да. А не разговаривать с тобой... Николай-то Сергеич проигрывается, а ты деньги ему суешь!.. Ох, кажется, растерзала бы я тебя на самыя мелкия части... А туда же: "я добрый человек!" Тьфу...   Взволнованная старушка даже выбежала из комнаты, точно ее выдуло ветром. Гущин имел печальный вид и, проводив сестру глазами, проговорил со вздохом:   – Необразованная женщина-с, никакого поведения. А еще родная сестра называется... Ох, никак Ольга Ивановна сюда катит. Ну, сейчас мне будет вторая резолюция...   Парасковья Асафовна вернулась, наговаривая что-то по дороге Ольге Ивановне, которая шла с воинственным видом.   – Ты еще не ушел?– строго обратилась она к дяде.   – Помилуйте, племянница, какая это с вашей стороны прокламация? Человек, можно сказать, пришел в гости, а у вас вон какой политичный разговор...   – Уходи, змей,– как-то зашипела на него сестра.– Ты первый разстройщик в дому.   – Я-с? То-есть в каких-то это смыслах, позвольте узнать?   Ольга Ивановна вдруг покраснела и накинулась на дядю чуть не с кулаками.   – Знаю, все знаю. Не заговаривай зубов! Мало того, что деньги даешь Николаю Сергеичу, да еще его же и подводишь к той, к дворянке-то. Присосался так... Вон он сегодня с утра сам не свой. Как же, вон какая радость: гостья дорогая будет. А все ты, все ты... Уходи, пока цел. Знаешь, мой карахтер какой? И ступай к ней, к своей дворянке.,   Гущин вдруг разсердился и побледнел. У него даже затряслась нижняя челюсть.   – Вы меня, значит, в шею, любезная племянница?– заговорил он задыхающимся голосом.– Очень даже хорошо... вполне по-родственному... Что же-с, я могу и уйти, и даже весьма просто. А только вы меня помянете, Ольга Ивановка. Ох, еще как помянете! В ногах будете валяться...   – Убьет! убьет!– закричала Параскевья Асафовна, прибегая к улыбавшемуся Щепетильникову.– Прямо разбойник!   – Чем пугаешь-то?– спрашивала Ольга Ивановна.– Мужнины векселя предявишь ко взысканию? Сделай милость, предявляй, а у меня свой капитал, и я ваших делов не знаю. Как давал, так и получай...   – Шесть-то тысяч денежки называются,– обяснял Гущин уже со слезами в голосе.– По двугривенному скоплены были... Конечно, я добрый человек и на совесть верил хорошему человеку, а теперь Николай Сергеич второй месяц от меня скрываются, вы меня гоните...   – Видно, документа-то не получил от Николая Сергеича?– смеялась Ольга Ивановна.– Ну, пиши в трубе углем...   Щепетильников попробовал-было вступиться, чтобы несколько умерить этот родственный спор, ее это ни к чему не повело, а даже подлило масла в огонь.   – Буду на тротуваре сидеть,– кричал Гущин,– а Николай Сергеича поймаю. Уж тогда извините... Под окнами буду ходить, как нищий, а вы поглядывайте да любуйтесь.   – В свое время, Артемий Асафыч, все получишь,– успокаивал Щепетильников.– А если есть векселя... гм... Вообще, дело верное, и ты напрасно только волнуешься.   – Ну, будет бобы-то разводить,– заговорила Ольга Ивановна.– Ведь я сюда по делу шла... Хоть бы ты, Павел Антоныч, помог мне, а то умаялась я, да и не знаю, что и к чему. Белое-то вино подогревать, что ли, будем?   – Наоборот, Ольга Ивановна, красное нужно слегка подогреть, а белое подается холодным.   – А шут вас разберет... Пойдем-ка в столовую, может, я там и накуролесила невесть что.   Гущин пошел за ними и, остановившись в дверях, проговорил:   – Так, значит, Ольга Ивановна, от вас мне одна резолюция: крышка?   – Да ты с чего это взял-то, что я буду за Николая Сергеича платить? Раз по глупости заплатила, так ты и во второй раз лапу протягиваешь? Покорно мерси вам...   Когда она ушла, Парасковья Асафовна повернула брата за плечо и принялась полушутя подталкивать в спину.   – Ступай, ступай, безстыдник...   Гущин двигался по инерции и говорил:   – И наградил же Господь человека такой родней!.. Одна любезная сестрица-чертовка чего стоит...   – Ступай уж, горький... Вот уж звонок... Ай, батюшки, никак гости... уходи скорее!

X.

   Первыми приехали Окуневы, чем Анненька была очень огорчена и, раздеваясь в передней, ворчала на отца:   – Папа, вечно мы первыми заявимся...   – Не всем же поздно приходить,– утешала ее Ольга Ивановна и, целуя, прибавила:– Павел-то Антоныч забрался пораньше тебя и будто делом занимается, а сам тебя ждет... Ужо я родителя-то попридержу, пока у вас тары да бары. Евграф Матвеич, голубчик, помогите мне насчет закуски... посоветуйте...   – Что же, я с удовольствием,– суетливо согласился доктор, оглядываясь на дочь, которая шла в гостиную.– Анненька!..   Щепетильников и Гущин стояли у окна и разговаривали вполголоса, Появление Анненьки заставило их замолчать. Поздоровавшись, девушка заговорила:   – Что же вы, Павел Антоныч, не бежите? Ведь вы нынче усиленно меня избегаете...   – Я, Анна Евграфовна... Вы, Анна Евграфовна, ошибаетесь...   – А вы забыли, как танцовали со мной две кадрили сряду в клубе? Вам известно, что это значит... Впрочем, не бойтесь: я шучу.   – А мне так кажется совершенно наоборот, Анна Евграфовна,– вступился Гущин.– У Павла Антоныча нет еще настоящей развязки с женским полом... А мысль есть, я уж знаю. Вот какая преотличная мысль...   Щепетильников толкнул стараго болтуна в бок. Вот тоже человек – удружит по-медвежьи... И чорт принес эту Анненьку!.. Гущин только махнул рукой и хотел уйти в другую комнату, как в передней послышался крупный разговор: визгливый голос самой хозяйки и голос Матова.   – Ну, пошла пильня в ход,– проговорил Гущин, застегивая свой длиннополый сюртук на все пуговицы.– А тут еще Николаю Сергеичу от меня полная резолюция... Вдвойне, голубчик, попался!..   Матов вошел в гостиную спиной, пятясь от наступавшей на него с азартом жены. Он был во фраке, потому что только-что вернулся из суда и не успел еще снять перчаток. Ольга Ивановна задыхающимся голосом повторяла, размахивая руками:   – Вы хотите из меня какую-то дуру строить, Николай Сергеич? Да... да!.. А я не посмотрю, что она дворянка... да...   – Ольга, выпей холодной воды. Это помогает... Стыдно так кричать, точно торговка из обжорнаго ряда.   – При своем-то капитале чего же мне стыдиться? Тоже и скажет человек...   Анненька подошла к ней, обняла и старалась успокоить, но это было довольно трудно сделать. Ольга Ивановна вырывалась, и в ея голосе слышались уже слезы, что пугало Матова больше всего. Войводы должны быть с минуты на минуту, и вдруг эта дура разревется или устроит скандал.   – Голубчик, успокойтесь,– уговаривала Анненька.– Право, вы совершенно напрасно волнуетесь, Ольга Ивановна.   – А ты, Анненька, девушка и наших бабьих дел даже понимать не можешь,– отрезала Ольга Ивановна.– Легко мне смотреть, когда муженек вот уже третий день сам не свой. Радость-то какая: сама принцесса приедет... Выведешь ты меня из последняго терпения, Николай Сергеич, а как я развернусь, так не обрадуешься.   – Это какое-то сумасшествие!– в отчаянии заговорил Матов и прибавил, обращаясь к прибежавшему из столовой доктору:– Евграф Матвеич, хотя бы вы дали ей слабительнаго...   – Ничего, это нервы...– бормотал доктор.   – Никаких у меня нервов нет!– напустилась уже на него Ольга Ивановна.– Все вы меня обманываете, как писаную дуру. Это только у модных барынь-вертушек нервы бывают, чтобы им легче притворяться да мужей обманывать, а я простая, вся тут. Пусть только глаза покажет эта оголтелая дворянка...   – Ты хочешь устроить мне скандал?– строго заговорил Матов, меняя тон.– Хорошо... Мне ничего не остается, как только бежать из этого ада семейнаго счастья.   В передней послышался звонок. У Матова отлегло от сердца, когда он узнал голос Бережецкаго. Вот человек, который умеет прийти всегда во-время. Ольга Ивановна растерялась и молча, показав мужу кулак, убежала в столовую.   Бережецкий вошел со своим обычным замороженным видом и с изысканной вежливостью поздоровался с Анненькой, а потом уже с остальными.   – Вот у кого вы учитесь, как следует себя держать в обществе,– шепнула Анненька Щепетильникову.   Гущин все выбирал момент, когда подойти к Матову и переговорить с ним окончательно, но давеча помешала Ольга Ивановна, а теперь Бережецкий начал разсказывать какое-то безконечное дело, поступившее сегодня в суд. Матов не слушал его, а только повторял:   – Да? Удивительно!..   Когда Бережецкий взял его за борт сюртука и обратился к подробностям, Гущин окончательно упал духом. Сейчас Бережецкий, потом приедут Войводы,– вот и изволь тут ловить. Щепетильников тоже надулся. Он постоянно обижался на кого-нибудь, потому что страдал подозрительностью. Почему, например, сейчас Бережецкий не обращает на него никакого внимания? Очень просто: он презирает какого-то несчастнаго помощника присяжнаго повереннаго. На этом основании он счел себя в праве затаить мстительное чувство к Бережецкому. Да, погодите, господа, недалеко уже то время, когда все вы узнаете Павла Антоныча Щепетильникова и будете пресмыкаться перед ним, как сейчас пресмыкается Бережецкий перед Матовым.   – Представь себе, какой оборот может принять дело,– не унимался Бережецкий.– Две малолетних наследницы, а мать пьет запоем... Да. Опекун – отявленный мошенник и уже попался в составлении подложнаго отчета...   – Да?– удивился Матов.   – Вопиющее дело вообще, и я обращу на него особенное внимание... Понимаешь?   Наконец послышался давно ожидаемый в передней звонок. Из столовой выбежала Ольга Ивановна и, не здороваясь с Бережецким, азартно заявила:   – А не пойду встречать... Твои гости, ты и встречай, а я сяду на диван и буду сидеть. У меня свой капитал...   – Ольга Ивановна, мы еще не здоровались,– перебил ее Бережецкий, делая Матову глазами знак итти в переднюю.– Как ваше здоровье?   – Ох, уж лучше и не спрашивайте, Игнатий Борисыч... Просто дура дурой – и больше ничего.   – Ведь вы отплатили Вере Васильевне визит?– продолжал Бережецкий, когда Матов ушел в переднюю.– Значит, не стоит об этом и говорить. Самая обыкновенная вежливость – и только.   – Визит – это особь статья. Приехала, повернулась, как сорока на колу,– и вся тут музыка...   Она прислушивалась к смутно доносившемуся говору из передней и, схватив Бережецкаго за руку, проговорила:   – Каким голосом-то он с ней разговаривает... а? Так сахаром и обернулся... Ох, смертынька моя!.. Тошнехонько...   На выручку подоспела Анненька, которая взяла Ольгу Ивановну под руку и повела к дверям в переднюю.   – Голубчик, Ольга Ивановна, ведь вы добрая, а капризничать нехорошо... В обществе приходится соблюдать известныя приличия, хотя это и не всегда приятно.   Гущин отвернулся к окну и, закрыв рот ладонью, шептал Щепетильникову:   – Вот так камуфлет Ольга Ивановна устроила Николаю-то Сергеичу! Отдай все – и мало. Ох, горе душам нашим! За посмотр надо деньги платить. Ну, и племянницу Бог дал... А Вера Васильевна вот как в гости разлетелась... ха-ха-ха!   – Ты у меня о Вере Васильевне не смей говорить,– шопотом же отвечал Щепетильников.– На месте убью...   – Меня?! Что еще что за фасон?   – А вот тебе и фасон... Я влюблен.   Тут уж Гущин не утерпел и фыркнул.   Ольга Ивановна была уже у дверей, но не утерпела, вернулась и строго проговорила:   – Ты еще здесь, дядя? Что тебе было сказано?   Но Гущин ничего не мог ответить и только махал рукой, как испорченная детская кукла.   – Он болен,– обяснял Щепетильников.– Вы не. обращайте на него внимания.   – Ведь я гость... о-хо-хо!– заливался Гущин, поджимая живот.– Понимаешь, дорогой гость!   – Ольга Ивановна, разве вы не видите, что он мертвецки пьян,– шептала Анненька.– Оставьте его...

XI.

   Матов встретил гостей в передней с таким разстроенным лицом, что Вера Васильевна сразу догадалась, в чем дело. В ея тревожном взгляде он понял немой вопрос: "Ведь мне не следовало приезжать... да?" О, как дрогнуло его сердце от этой изумительной чуткости понимания, и он проговорил, стараясь овладеть собой и отвечая этим чудным глазам:   – Нет, ничего... Так, маленькая вспышка большого семейнаго счастья. Вообще, пустяки...   Она с тревожной ласковостью пожала его руку и засмеялась.   – Вы умеете отвечать даже на немые вопросы, Николай Сергеич. Знаете, это даже немного страшно... Вот и поверьте народной мудрости, которая говорит, что любовь слепа.   Оправив немного прическу, Вера Васильевна вошла в залу с такой непринужденностью, точно ее здесь ждало само счастье. Ольга Ивановна показалась из дверей гостиной, сделала несколько шагов и, несмотря на подталкивание Анненьки, остановилась в нерешительности. Гостья сама подошла к ней близко и решительно и поцеловала.   – Это вы, а я думала...– бормотала хозяйка, теряясь.– Уж вы нас извините на простоте, Вера Васильевна. Вот и выйти-то к гостям не умею по-настоящему.   – Ну, вот какие пустяки,– засмеялась гостья, снимая перчатку и улыбаясь Анненьке.– Я ведь тоже простая и не понимаю, почему вы подчеркиваете свое неуменье. Какой у вас миленький домик, Ольга Ивановна?   Войвод разговаривал с Бережецким и в то же время следил за женой, подавленная нервность которой начинала его тревожить. Он только один знал, что значат всплывавшая над левой бровью морщинка и эта напускная веселость. А впереди еще целый обед... Он отговаривал жену ехать на этот обед, но она, по какому-то непонятному упрямству, не согласилась. Ольга Ивановна тоже нервничала. Одна надежда оставалась на Анненку, которая, кажется, все уже понимает и постарается предупредить возможность столкновения. Каково было удивление Войвода, когда он услышал такия слова Анненьки, сказанныя довольно громко:   – Вера Васильевна, а мы, то-есть я и Ольга Ивановна, составляем против вас заговор...   – Да?   – Только это величайший секрет: у Ольги Ивановны вы отбиваете мужа, а у меня жениха. Посмотрите, как ест вас глазами Щепетильников!..   Эта выходка вдруг разсмешила Ольгу Ивановну.   – Ах, Анненька, и скажет только...– смеялась она.– Вот этим-то смешком можно вот какую правду отрубить.   – Хорошо вам смеяться,– продолжала Анненька в том же тоне:– вы получили в жизни свое... да...   – Ох, все получила, голубушка!..   – А я-то должна терять не чужое и не свое...   – Ну, этого добра на твой век хватит...   – Посадила бы я вас в свою кожу, Ольга Ивановна, да дала бы вам в придачу моего милаго папашу, который глаз с меня не спускает. У меня уже три жениха было, а он каждый раз все и разстроит...   – И то сказать, обидно. Сама была в девушках и могу вполне понимать... Только уж очень ты все это смешно говоришь, Анненька. Родитель-то у тебя в роде судороги... Уж ты извини меня: что на уме, то и на языке.   – Какая у нас отличная обстановка, Ольга Ивановпа,– говорила Вера Васильевна, прерывая этот откровенный разговор.   – Так себе, Вера Васильевна, середка на половине. Ведь это другие так-то живут, что сегодня здесь, а завтра и невесть где, а мы-то с Николай Сергеичем век вековать собрались. Вон за мебель в гостиной девятьсот рублей заплачено, отделка столовой тысячи в полторы вехала,– все мои приданыя денежки плакали.   – Почему же плакали?– не понимала Вера Васильевна.   – Да уж так... Ведь это прежние люди так-то жили, что поженятся и до гробовой доски вместе, а по нынешним временам только и слышишь, что то она, то он сбежали. Мода уж такая. Ну, и я так-то смотрю. Недаром старая пословица молвится: не загадывай вперед, как Бог приведет.   Мужчины разместились в кабинете, за исключением Бережецкаго, который остался в гостиной и старался занимать дам. Щепетильников опять оставался в тени и опять злился, придумывая про себя самые остроумные диалоги, находчивые ответы и уничтожающие сарказмы. А дамы болтали с Бережецким, не желая ничего замечать.   Анненька успела шепнуть Матову, когда он проходил в столовую:   – Ник, берегитесь... Ольга сегодня не в своей тарелке.   – А если и я желаю, может-быть, тоже вылезть из своей тарелки? Впрочем, вы – милая барышня, и я вас очень люблю...   – Благодарю за милостивое внимание... Я совершенно счастлива.   В столовой хлопотала Парасковья Асафовна, ревниво оберегавшая свое добро. Свой человек, одетый для торжественнаго случая во фрак, еще ничего, а вот двое других шалыганов, которых Николай Сергеич пригласил из клуба,– те изводили старушку каждым движением. Ну что стоит такому прохожему человеку стащить серебряную ложку? Анненька поспела и тут.   – Ну, как дела, старушка?   – Ох, и не говори. Головушка кругом. Покойничек-муж терпеть ненавидел, ежели что зря. А тут где углядишь: их-то трое, вон какие лбы, а я-то одна.   Чтобы отвлечь скорбное внимание старушки от больного пункта, Анненька с женской ловкостью перевела разговор.   – Бабушка, у тебя платье новое? Какая веселенькая материя!   – Материя-то веселенькая, а я-то старая. Николай Сергеич подарил, когда еще женихом был. Улещал он меня тогда, чтобы я не разстроила дела. Вот какой хитрый мужчника!   – А ты его любишь, бабушка?   – А как его не любить-то? Навяжется такой человек, как приворотная гривенка...   Анненька без всякой побудительной причины обняла старушку и принялась целовать.   – Ох, задушишь, мать!– напрасно отбивалась от нея Парасковья Асафовна.– Замуж тебя пора, Аннушка. Вон как кровь-то в тебе играет. А у меня и женишок есть для тебя на примете...   – На люблю я твоего жениха, бабушка. Вихластый какой-то да противный...   – Ну, мать, всем деревни не выберешь, а будешь хаять женихов, так и в девках досыта насидишься...   – Бабушка, у меня такой секрет есть, что не насижусь...   – У всех у вас, девушек, один секрет-то...   Ужин предполагался очень небольшой, но к десяти часам неожиданно приехал Самгин, конечно, в сопровождении всей своей свиты. Парасковья Асафовна пришла в отчаянье, села на стул и готова была расплакаться.   – Ох, погубитель, погубитель...– стонала она, хватаясь за голову.– Это он на огонек приехал. Такая уж повадка проклятая: увидит огонек в окне и ввалится со всей ордой. Ну, приехал бы один, честь-честию, а тут орда целая... Хуже всякой солдатчины!   – Ничего, бабушка, управимся,– успокаивала ее Анненька, принимаясь на работу.– Всего-то только раздвинуть стол, прибавить шесть приборов... Главное, чтобы вина как можно больше.   – Знаю, знаю... Прорву этого винища они вылакают, а Самгин-то все шампанское пьет.   По особому затишью, которое наступило в зале после первых шумных приветствий, Анненька поняла, что там случилось что-то необыкновенное.   "Уж не приехал ли сам Лихонин?" – мелькнуло у нея в голове,– его ждали с часу на час.   Она волновалась по сочувствию к другим. Ведь этот Лихонин – "страшный миллионер", как говорил Гущин.   Предположение Анненьки сбылось. Лихонин стоял в зале и что-то говорил с Матовым, улыбаясь и показывая свои гнилые зубы. Это был почти молодой человек, худенький, сгорбленный, тонконогий, с сморщенным улыбающимся лицом и близорукими, безцветными глазами. Он носил большие рыжие усы и окладистую бороду; русые жиденькие волосы прилипли на лбу и висках плоскими прядками, точно он сейчас только вышел из бани.   – Вот какого я осетра на огонек-то к тебе привел,– повторял Самгин, хлопая Матова по плечу.– Люблю удружить... А осетр-то икряный.   На Самгина теперь никто уже не обращал внимания, которое, как в фокусе увеличительнаго стекла, сосредоточивалось на плюгавой фигурке "страшнаго" сибирскаго миллионера. Кто в Сибири не знал Иннокентия Егорыча Лихонина? Это было магическое имя, синоним возможнаго на земле благополучия и счастья. Хорошо знали это имя, притягивавшее к себе, как магнит, и в Нижнем, и в Москве, и в Петербурге, и в Париже, и в Вене, и в Монако,– за границей Лихонин превращался в "знаменитаго сибирскаго князя", которому принадлежали все сибирские золотые "рудники", все копи драгоценных сибирских камней, вся сибирская рыба, все соболи и вся сибирская водка.   – Мне ваша фамилия знакома...– говорил Лихонин, здороваясь с Войводом.– Может-быть, мы даже где-нибудь встречались с вами?   – Не припомню,– довольно сухо ответил Войвод.   – Может-быть, у вас есть брат, или наконец однофамилец? Нет? Странно, очень странно... А между тем, положительно, я вас знаю.   Щепетильников опять завидовал и шопотом сообщал Гущину, который замер при виде страшнаго миллионера и не проявлял никаких признаков жизни:   – Ведь повезет же человеку... а? С перваго раза и уже фамилия знакома... а? Господи, если бы он запомнил мою фамилию... а? Ведь уж это одно будеть целым состоянием.   При Лихонине, как и при Самгине, состоял в качестве свиты "собинный друг", почти точная копия Чагина,– такой же мрачный, молчаливый и таинственный субект, по фамилии Ожигов. Вероятно, и этот "друг" когда-нибудь, где-нибудь и за что-нибудь тоже был уволен но третьему пункту, как и Чагин.

XII.

   Ужин вышел гораздо оживленнее, чем можно было ожидать. Присутствие Лихонина все-таки до известной степени вносило некоторую неловкость, и все поневоле делались неестественными, за исключением Матова и Войвода. Лихонин снисходительно скучал, ничего не ел и пил содовую воду, подкрашенную красным вином. Все его внимание сосредоточивалось на "друге", и магнат несколько раз повторил:   – Мне кажется, что ты сегодня не совсем здоров, Андрей? Вообще, ты мне не нравишься...   "Друг" едва удостаивал своего принципала каким-то коротким ответом сквозь зубы и ел за двоих, за что Ольга Ивановна готова была его расцеловать. Вот это настоящий гость, который не срамит хозяйку. Тоже вот и Чагин хорошо ест, а пьет даже лишнее.   – Вот бы моего третьяго пункта стравить с лихонинским Андрюшкой?– шептал Самгин не слушавшему его Войводу.– Два сапога пара... Мой-то почище будет: вон как водку хлещет. Ужо накажу ему вызвать Андрюшку на дуэль... Он у меня на это дело мастер...   – Не делай этого...– советовал Войвод.– В чужом доме как-то неудобно...   – Не-у-доб-но?– удивился Самгин.– А ежели я желаю удивить почтеннейшую публику? И даже очень просто...   – Вы забываете, что здесь дамы...   – Ну, оне извинят старика.   В середине ужина Парасковья Асафовна подошла к Ольге Ивановне и встревоженно шепнула:   – Змей-то наш...   – Здесь?!– вспылила Ольга Ивановна.   – А вон он сидит... За Чагина прячется. Я его давеча таки-выпроводила, а он через куфню забрался... Ну, не змей ли?!   Гущин смотрел Ольге Ивановне прямо в глаза и даже улыбался, точно хотел сказать, что теперь из-за стола его уже нельзя выгнать и что он очень рад поужинать вместе с "страшным" сибирским миллионером. Парасковья Асафовна не утерпела и, проходя мимо, ткнула его кулаком в бок.   – Ах, это вы-с, любезнейшая сестрица?– нимало не смутился Гущин и прибавил, обращаясь к Чагину: – уж как я подвержен родственникам – даже разсказать невозможно. И они жить без меня не могут, потому как я есть добрый человек...   Анненька сидела рядом с Верой Васильевной и возмущалась, что Лихонин не обращает никакого внимания на дам, точно за столом сидят кошки. Впрочем, он раза два посмотрел на Веру Васильевну своими усталыми, прищуренными глазами и даже, повидимому, хотел что-то сказать, но ограничился тем, что только пожевал своими безкровными, сухими губами. Бережецкий как-то весь надулся, когда появился этот сибирский мешок с золотом, и принял обиженный вид. Сейчас он занимал дам, намеренно не замечая присутствия Лихонина и не вмешиваясь в общий застольный разговор. Он дошел до того, что даже заговорил о женском вопросе и начал доказывать, что в будущем то больное чувство, которой мы называем любовью, сменится простой дружбой и взаимным уважением.   – Вы, кажется, заглядываете в слишком уже далекое будущее,– заметила Вера Васильевна.   – Это мое глубокое убеждение,– настаивал Бережецкий, закручивая усы.– Прежде всего уважение. Да... Мы насильно взвинчиваем себя и гипнотизируем собственную волю. Отчего, например, я, считающий себя нормальным и правоспособным человеком, должен сделаться безумцем? А наша любовь именно безумие и служит подкладкой целаго ряда специфических преступлений...   – Когда вы говорите, мне кажется, что я еду по железной дороге,– шутила Вера Васильевна.– Так все просто, удобно и приспособлено...   – Прибавьте: и клонить ко сну,– вмешался Матов, подходя к разговаривавшим.   – Ник страдает манией остроумия,– с достоинством обяснил Бережецкий.– Это неизлечимая форма утраченнаго мозгового равновесия...   – А вы большие друзья?– спросила Вера Васильевна.– Я могу только позавидовать... Женщинам это чувство недоступно. Мы неспособны переносить чужое превосходство...   – Вы клевещете на себя, Вера Васильевна,– сказал Бережецкий.   Ольга Ивановна все время следила за мужем и, когда он подошел к Вере Васильевне, не вытерпела и вызвала его в гостиную, где и произошел семейный разговор.   – Ты бы хоть при чужих-то людях постыдился меня срамить!– накинулась Ольга Ивановна, задыхаясь от волнения.– Назвал гостей полон дом, я из кожи лезу, чтобы угодить всем, а он ухаживает за этой мерзавкой...   – Ольга, не смей так говорить!   – А вот и смею... Я у себя, в собственном доме, и могу всех твоих гостей выгнать сейчас же на улицу. Так и знай... Только подойди к этой мерзавке. У ней стыда-то ни капельки нет... Вон как она на Бережецкаго глаза безстыжие выворачивает. Холостому это, может, и на руку, а ты женатый...   – Хорошо, хорошо... Мы поговорим об этом потом, когда гости уйдут.   Вернувшись в столовую, Матов ответил на немой вопрос Веры Васильевны:   – Ольга Ивановна по секрету доказывала мне, что я плохой хозяин, и доказывала очень трогательно.   Бережецкий брезгливо пожал плечами. Он "не переваривал" Ольги Ивановны, которая возмущала его своим неуменьем держать себя. Для Бережецкаго все заключалось именно в приличиях, а Ольга Ивановна нет-нет и скажет что-нибудь такое, что покоробит воспитаннаго в строгих приличиях человека.   К концу ужина начались шумные разговоры. Самгин хохотал, как дикарь, запрокидывая голову. Около него сидел Щепетильников и разсказывал анекдоты.   – Ах, ты, кошка тебя залягай!– повторял неистовый старик.– Этак ты и уморишь меня, ежовая голова.   У Щепетильникова была заведена особая книжечка, в которой он аккуратно записывал каждый новый анекдот. Отправляясь куда-нибудь в гости, он перечитывал свою запись и выбирал подходящие к случаю анекдоты, начинавшиеся стереотипной фразой: "А вот какой случай вышел, господа...". Бармин все время за ужином молчал, вопросительно поглядывая на Войвода. Но получался один ответ: "Нужно подождать". Чего же было еще ждать? Лихонин возьмет и уедет – вот и дождешься. Если бы еще он пил,– тогда другое дело. Потом Бармин сердился на Веру Васильевну, которая решительно не умела заинтриговать сибирскаго магната. А еще красивая женщина... Единственная надежда оставалась на кофе и ликеры, потому что Лихонин чувствовал к ним слабость, хотя вино делало его еще более зеленым и безжизненным. На беду, к Лихонину точно прилип доктор Окунев и одолевал его какими-то медицинскими разговорами самаго мрачнаго свойства,– о модной неврастении, прогрессивном параличе, о разных типах душевнаго разстройства.   – Да?– устало спрашивал Лихонин.– Это очень интересно... И в конце концов ваши пациенты умирают, доктор?   – Не всегда, но бывают случаи.   Впрочем, доктор неожиданно всех выручил, когда заявил, что он игрок но натуре и что он только воздерживается от крупной игры из принципа.   – Это очень интересно...– засмеялся Лихонин.– Произведемте опыт. А что касается принципа, то ведь это вещь слишком условная. Хотите, доктор, я буду играть на ваше счастье?   Это смутило почтеннаго эскулапа, вызвав общий смех.   – Со мной так мало денег...– смущенно обяснял он.   – Ничего, мы поверим вам на слово!– отозвалось несколько голосом, а Самгин прибавил:   – Ставлю за дохтура сотельный билет. Где наше не пропадало!..   – Тогда, господа, лучше перейдемте в кабинет...– предложил Матов.– Здесь неудобно.   Анненька была глубоко возмущена и открыто протестовала:   – Что же это такое: опять карты? Как вам не стыдно, господа?.. Кто же будет занимать дам?   Ее уже никто не слушал, даже Бережецкий, который хотел показать Лихонину за карточным столом, какой он умный человек.     "Цыгане шумною толпой   По Бессарабии кочуют",–     продекламировал кто-то, когда гости сразу поднялись со своих мест.