Текст книги "О зверьках и зверюшах"

Автор книги: Дмитрий Быков

Соавторы: Ирина Лукьянова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

«Главное – сплести канат, – думал Антошка, прикидывая свой вес. – Потом как-нибудь закинуть его наверх… Вот только как там закрепить его? Может, уговорить караульщика?»

Караулил Антошку возле ямы чрезвычайно ленивый, молодой и тупой зверец по кличке Бух, прозванный так за свою привычку вместо приветствия лупить по башке всякого встречного. Клички зверцов вообще отличаются односложностью: Бык, Лох, Лось, Бим, Бом, Крот, Труп и так далее. Слова, в которых больше пяти букв, зверцы запоминают с трудом. Бух был чрезвычайно тупым и агрессивным существом. Караулить Антошку ему очень скоро надоело, а сильно колотить его было, во-первых, нельзя, ибо он был нужен для плетения силков, а во-вторых, лень, потому что для этого требовалось спускаться в яму. Правда, на второй день заточения Антошку-таки отмутузили, потому что из сплетенного им силка благополучно вырвался крупный заяц, с благодарным верещаньем умчавшийся в лес. На всякий случай Антошку предупредили, что прощать его будут до трех раз (зверцы очень любят цифру «три», поскольку до четырех считают уже только самые продвинутые из них). На второй день Антошка получил уже сильнее, ему чуть не сломали левую лапу и предупредили, что третий прорыв силка может оказаться последним. Антошка твердо решил, что в этом Жестоком Мире у него не остается никакого другого выхода, кроме как дорого продать свою жизнь и загрызть при последней драке хоть одного зверца. Разумеется, был и другой вариант – начать плести правильные силки, но этого Антошка позволить себе не мог – не потому, что так уж жалел зайцев и белок (хотя зверьки вообще-то очень сентиментальны), но потому, что очень уж был зол на зверцов и ничего не хотел делать по-ихнему.

Оставалась, конечно, надежда на побег, но слабая. Был у Антошки кое-какой план – когда его в последний раз мутузили, он краем заплывшего глаза приглядел недалеко от своей ямы старый пень с глубокой трещиной: если бы привязать к концу припасенной лианы что-нибудь тяжелое, да как следует метнуть… вполне вероятно, что лиана застрянет, зацепится, и тогда он спокойно себе вылезет. Надо только куда-то деть Буха, а это, может быть, даже реально…

В последнюю ночь (Антошка ни секунды не сомневался в том, что она последняя) он предпринял было попытку расположить Буха к себе и усыпить его бдительность, чтобы под каким-нибудь предлогом на полчасика услать. Бух был той ночью – надо сказать, одной из последних теплых августовских ночей, с крупными косматыми звездами и пением цикад, – в элегическом настроении, которое иногда посещает даже зверцов. Конечно, зверцы не поют любовных песен, но некоторые примитивные чувства им все же знакомы.

– Ох, дико, дико, – бормотал и причитал караульный зверец, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Да чего дико-то? – спросил Антошка. – Чего ты воешь, спать не даешь?

– А ты ваще молчи, фуфло, – крикнул Бух. – У меня это… любовь у меня.

– Ну и что ж тут дикого?

– Да не дико, а Дика! – окончательно разозлился Бух. – Зверку мою так зовут. Полностью Эвридика, а так – Дика. (Как мы помним, зверки дают друг другу красивые и звучные имена, чаще всего не понимая их истинного значения. Так, одна из них в честь известной оперы назвала свою дочь Травиатой, сокращенно Травкой, что на самом деле в переводе с итальянского означает «падшая зверка», то есть дальше некуда).

– А хочешь, я тебе портрет твоей Дики сделаю? – спросил Антошка. – И будет она всегда с тобой.

– А можешь? – недоверчиво спросил Бух. Как всякий истинный зверец, он был уверен, что живое существо должно уметь что-нибудь одно – или бить всех по голове, или плести силки.

– Да запросто! – воскликнул Антошка. – Мы знаешь какие ловкие? Мы можем так, что она будет совершенно как живая! Я тебе выжгу, хочешь?

– Я тебе сам выжгу! – заорал Бух, не знавший, что выжигать можно не только по другому существу, но и по дереву.

– Ну, не хочешь выжигать – из дерева вырежу. Только мне посмотреть на нее надо. Иначе непохоже выйдет.

– Так чё ж я, к ней тебя поведу? Кто ты такой, чтобы к ней ходить? Она знаешь какая? Она… ваще! – сказал зверец, выражая тем самым высшую степень восхищения.

– А зачем мне к ней ходить? Ты ее сюда приведи, я и вырежу. Один раз взгляну – и готово. Хочу тебе напоследок приятное сделать, а то наутро, сам знаешь, кранты мне могут прийти. Очень даже запросто. А ты мне полюбился, привык я к тебе за это время…

Зверцы, как знают все зверьки, чрезвычайно падки на лесть. Сентиментальности они лишены, но жалость к себе им знакома, а уж восхищаться собой они готовы во всякое время и под любым предлогом.

– Да, я парень справный, – заметил зверец, сообразив, что если уж несчастный узник так к нему привязался, то какие же чувства должна к нему испытывать Дика! – Валяй, сбегаю, приведу… Поздно, правда. Да ведь завтра-то уж совсем поздно будет, ежели тебя наши порешат. Ничего, не прынцесса. Проснется. А наколку мне сможешь сделать с нее?

Зверцы очень любят покрывать себя наколками и татуировками, что означает у них высшую доблесть: чем больше наколок, тем более ты крут. Надеемся, маленький друг, что ты не такой дурак и потому понимаешь, какая это вредная, пошлая и некрасивая вещь – татуировки.

– Отчего ж, могу, – радостно ответил Антошка, представив себе, как именно он будет накалывать Буха.

– Класс! – взвизгнул зверец. – Сиди тут, все одно не вылезешь, а я щас, – и он умчался.

Отношение зверцов к зверкам в этом монологе отразилось со всей наглядностью: зверцы, конечно, закидывают своих зверок подарками и воют в их отсутствие, но в общем относятся к ним без всякого уважения, вроде как к еде, без которой плохо, но которая неспособна ни к умственной деятельности, ни к настоящей мужской дружбе. Так что разбудить среди ночи даже самую любимую зверку (если эти отношения вообще можно назвать любовью) зверцу ничего не стоит.

Бух убежал, тяжело топая, а Антошка, привязав к концу лианы тяжелую железную кружку, в которой ему спускали воду, принялся забрасывать лиану наверх, чтобы попасть в пень. Но не успел он выбросить кружку в первый раз, как кто-то сильно потянул его наверх.

«Наблюдают, сволочи, – подумал Антошка. – Ну все. Сейчас убьют при попытке к бегству».

– Зверек! – восхищенно прошептал кто-то над ним. – Зверек, какой ты умный! А мы-то все думали, как нам тебя вытащить!

Если Антошка в этот момент не потерял сознание, то исключительно потому, что падать в обморок перед зверюшей – даже в такой экстремальной ситуации – последнее дело.

О, конечно, конечно, ни одна зверюша, тем более кофейного цвета (что означает у зверюш особенно выраженное чувство долга) не оставит зверька в беде даже тогда, когда его зверьковые сограждане будут еще только неделю раскачиваться, собираться, готовиться и вообще всячески отлынивать от спасения собрата. То есть когда-то, рано или поздно, они, само собой, соберутся… но скорее всего будет вот именно что поздно, и никто не будет виноват.

Зверюша же приступает к решительным действиям сразу, потому что считает себя орудием Божьим. Господь дал ей для этого все необходимое – понимание того, что хорошо и что плохо, а также лапы и хвост. Зверюши надеются на Божью помощь, но и сами никогда не плошают, поскольку именно через посредство зверюш Господь и наводит на земле порядок. Так им кажется, и небезосновательно.

Спросит, бывало, иной зверек у зверюши: «Как же твой Бог все это терпит? Вот все вот это?!»

– А Он и не терпит, – пожмет плечами зверюша. – Он для того нас и создал, чтобы мы в меру сил наших боролись со злом и устанавливали порядок. Вот видишь, улитка проезжую часть переползает? Так Господь меня и послал, чтобы я ее побыстрее перенесла и никакой глупый зверек, хи-хи, не переехал ее велосипедом, – и, улыбаясь, переносит улитку на другую сторону, попутно обмениваясь с нею новостями.

Вот почему спасение зверька зверюша немедленно сочла делом собственной совести и собственных лап. Отнесши больному приятелю корзиночку с пирожками, она в задумчивости шла домой по улицам зверькового города Гордого и размышляла, кого бы позвать в союзники. Она видела, в какую сторону относит Антошку, и примерно представляла, на сколько времени хватит гелия в шариках. Если верить ее расчетам, приземлиться он должен был в самом сердце Жестокого Мира, но как найти его там и, главное, как вызволить, – она не совсем представляла. При этом она ни секунды не колебалась, спасать зверька или нет: зверюши в таких случаях вообще не колеблются.

И тут ее осенило.

Зверюши редко свистят в два пальца, но делать это умеют отлично. Она поднесла правую лапу ко рту и залихватски свистнула, так что шестеро маленьких зверьков, оглушительно пиная баллон, в мгновение ока выросли перед ней, как лист перед травой.

– Девчонка! – протянули они разочарованно все еще писклявыми голосами. – Ты откуда сигнал знаешь?

– Я много чего знаю, – загадочно сказала зверюша. – Например, знаю, что Антошку вашего в Жестокий Мир отнесло. А пока ваши взрослые раскачаются, из него там очень даже запросто могут чучело набить, – зверюши прекрасно знают, что на юных зверьков надо уметь произвести впечатление, а впечатляют их, как правило, только жестокие сцены и ужасные подробности.

Юные зверьки тут же вспомнили, что Антошка был еще сравнительно ничего на фоне прочих зверьковых подростков, однажды сделал для их компании большого бумажного змея и вообще почти не посылал их подальше, когда они приставали с просьбой взять их на рыбалку или на крышу, куда зверьки изредка все-таки залезают чинить шифер. Он в общем был приличный, Антошка. Он даже был неплохой. И представить его в виде чучела… нет, это было невыносимо!

– Ладно, – суровым басом сказал старший из маленьких зверьков. – Говори давай, что делать.

Тем же вечером они вышли в путь: молодым зверькам было даже интересно отправиться в путешествие на ночь глядя, тем более, что о Жестоком Мире они по молодости лет имели еще довольно смутное понятие – знали только, что некоторые отважные зверьки там бывали и всякий раз благополучно возвращались, наведя шороху. По дороге через зверюшливый городок, где зверьки с тайной завистью оглядывали аккуратные домики, садики и огородики, зверюша сытно накормила зверьков у себя дома и прихватила еще одну корзиночку с пирожками, не забыв и бутыль домашней наливки – подкрепить несчастного пленника. Она ни на секунду не усомнилась в том, что сможет освободить его. Мысль о том, чтобы захватить в целях самообороны хотя бы кухонный ножик, не посетила ее круглую пушистую голову, поскольку Господь не одобряет насилия и уж верно найдет способ устроить все так, чтобы зверюше не пришлось брать греха на душу.

Долго, долго шли они безводными, бесплодными землями: десять километров – это часов пять самого быстрого пути для маленькой кофейной зверюши и шести совсем мелких зверьков. Зверьки принимались жаловаться и ныть, но зверюша либо поила их соком из бутылочки, либо принималась петь веселые песенки.

– Чего петь-то, – ворчал старший зверек. – Чего хорошего-то, – однако послушно подбирался, бодрился и, сам того не желая, принимался шагать в такт.

Только на рассвете зверьки во главе со зверюшей достигли Жестокого Мира и тайными тропами, которые отчего-то оказались известны зверюше (видимо, зверюшливые мамы и бабушки еще в детстве рассказывают им все о Жестоком Мире, чтобы зверюша была готова встретить опасность во всеоружии), прошли в глубь ужасного зверцового леса. Таясь за деревьями, хоронясь за кустами, дошли они до первого зайца, с которым зверюша быстро поговорила по-заячьи и выяснила, что как раз сегодня он чудом спасся из плохо сплетенного силка. Об остальном зверюша догадалась сразу: плести силки в этом лесу умело только одно существо, и только оно могло догадаться плести их так, чтобы попавшийся спасся. Переговорив с белками, скачущими повсюду, зверюша узнала, где находится антошкина поляна, и с ужасом поняла, что зверька содержат в яме. Наконец, пробегавший мимо жучок-древоточец, хоть и паразит, но с зачатками совести, сообщил зверюше, что для спасения Антошки у нее не так много времени.

Маленькие зверьки ужасно боялись, но зверюша прекрасно понимала, что без них не справиться: если надо будет отвлечь зверца, караулящего яму, ей придется бежать и петлять между кустов (зверюши бегают отлично), а шести зверькам в это время надо будет тащить Антошку из ямы. Отправить кого-то из них отвлекать зверцово внимание она, естественно, не могла: зверюши всегда берут на себя самые опасные задачи. На третью ночь своего ужасного, полного опасностей путешествия зверюша и зверьки решились действовать и затаились в кустах, – как вдруг Бух стремглав куда-то унесся, и зверюша поняла, что Антошка тоже не дремлет. Минуту спустя из ямы вылетела железная кружка, привязанная за ручку к длинной лиане; зверюша и сама на всякий случай сплела небольшой канатик, но не была уверена, что он выдержит зверька. Все-таки плести канаты и сети зверюши умеют гораздо худе, чем шить, штопать и доить.

– Зверек! – восхищенно прошептала зверюша, сколняясь над ямой. – Зверек, какой ты умный!

Не прошло и пяти минут, как избитый и изголодавшийся Антошка показался над краем ямы и, из последних сил размахивая хвостом для создания реактивной тяги, выбрался наружу. Даже в похудевшем виде он был довольно тяжелый – зверюша и зверьки еле вытащили его.

– Бежать, – хрипло выдохнул Антошка. – Сейчас этот припрется… со своей дурой…

Он не успел даже поблагодарить своих спасителей. Впрочем, торопить маленьких зверьков было излишне: они дернули с поляны с такой скоростью, что чуть не запутались в лиане. За ними, тяжело дыша и сопя, с трудом поспевали зверек со зверюшей.

Едва они скрылись за деревьями, как на поляну вернулся Бух со своей Дикой.

– Вот, – отдуваясь, сказал он. – Сиди смирно, он тебя это… срисует. На меня переведет.

– Подожди, я накрашусь! – пискнула зверка. – Нельзя же так…

– А, ладно, – махнул лапой зверец и заглянул в яму. – Ну слышь, ты там… фуфло меховое! Я тут подумал… я тебя поднимать не буду, сбежишь еще. Я тебе ее отсюда покажу, а потом сам к тебе спущусь. И не дай Бог не похожа выйдет – я утра ждать не буду, прямо в яме тебя замочу!

– Дудки! – хотел было крикнуть Антошка из-за кустов, но кофейная зверюша зажала ему рот большой пушистой лапой, а потом сунула бутыль с наливкой, чтобы рот его был занят.

– Э! – заорал Бух. – Ты где?!

Только тут он заметил, что в яме было пусто.

– Удрал, – сказал он обреченно. – Совсем… Вот лох, а? Вот тварь шерстяная! Никакой благодарности! Кормили… работу дали… зверца сделать хотели… Вот скотина! Никаких чувств! А все ты! – обернулся он к зверке Эвридике, хотя она-то тут была вовсе ни при чем. – Все ты, тварь! «Я накрашусь!», «Хочу портрет!», «Хочу спать», «Голова болит»… У, дрянь! Ведь теперь меня ж самого в яму – за то, что я его не устерег! Ща как врежу тебе по рылу! – но конца этой безобразной сцены зверьки и зверюша не увидели, поскольку ползком, стараясь не хрустнуть веткой, пробирались через колючие кусты.

Светили звезды, и дружественные светлячки перепрыгивали с травинки на травинку, освещая им путь. Спасенные белки и зайцы вели их самой безопасной и короткой дорогой к выходу из леса.

– А чего ж вы не сбежите отсюда? – спрашивал зверек. – Тут же невозможно!

– Мы можем жить только в лесу, – грустно отвечали зайцы и белки. – А тут кругом бесплодные земли.

– Как же вы их терпите?! Давно бы переубивали всех!

– Переубиваешь их, – жалобно вздыхала мелкая лесная живность.

– А может, перевоспитать? – пискнул сзади самый маленький зверек.

Молчала только зверюша. Зверюши знают, что в мире есть вещи, которых не переделаешь, и существа, которых не перевоспитаешь. Единственное, что мы можем, – это проходить мимо них как можно тише, осторожно освещая свой путь и стараясь никак не пересечься с самодовольным, черным, неисправимым злом.

Рано или поздно оно само себя сожрет.

Кстати, кофейную зверюшу тоже звали Антошкой. Полное ее имя было Антонина. Выяснилось это уже в зверьковом городке, когда она ухаживала за спасенным зверьком, целую неделю приходившим в себя.

Благодаря своему твердому характеру и кофейному цвету она оказалась одной из немногих зверюш, которые после свадьбы переезжают в Гордый. У них там даже небольшой клуб, где они делятся опытом укрощения своих зверьков. Кофейная Антошка устроила там школу для маленьких зверьков, где учит их в том числе и заячьему языку, который может всегда пригодиться, и простейшим приемам маскировки. Что касается зверька Антошки, он утверждает, что, сидя в яме, понял что-то чрезвычайно важное, и даже намекает иногда, что всякому зверьку невредно бывает посидеть в яме, чтобы это понять.

Кофейная зверюша, слушая его, только качает головой. Она прекрасно понимает, что сидеть в яме вовсе необязательно, а рекомендовать это другим – вообще последнее дело. Либо ты и так все понимаешь с самого начала, только прячешься до поры от этого понимания, – либо не понимаешь никогда и ничего. Поэтому, когда Антошка по старой памяти нажуется хрени или напьется настойки из дурак-травы, кофейная Антошка никогда не лупит его мокрым полотенцем, а только сидит рядом и убедительно говорит:

– Ну зверек! Ну нехорошо!

«Пушистое фуфло», – хочет проскрежетать в ответ зверек, мучимый похмельем, но тут же вспоминает про что-то важное и стонет:

– Да не буду я больше… ох!

А зверюша поит его водичкой и, разумеется, верит. Зверюши всему верят, потому что все девчонки дуры.

СКАЗКА О ПАСХЕ

Каждую весну, обычно в конце апреля, зверьки слышат веселый благовест, доносящийся из зверюшливого города. Это зверюши идут отмечать свой главный праздник, который они любят даже больше Нового года, – а именно Пасху, радостный день Христова воскресенья.

Впрочем, задолго до Пасхи в зверьковый город доносятся ни с чем не сравнимые запахи. Зверюши готовятся пировать после долгого поста. Этот процесс называется у них разговлением. Они говеют почти весь апрель, а в последнюю неделю перед Пасхой не едят ничего, кроме хлеба и воды. Зато уж готовят самозабвенно. Они делают творожную массу, украшенную цукатами и щедро уснащенную изюмом, ставят желтое куличное тесто и красят яйца во все цвета радуги, а иногда даже в такие, которых в радуге нет. Зверюши – великие мастерицы по части покраски яиц. Они варят их в луковой шелухе, отчего яйца становятся мраморно-желтыми, прикладывают к ним свежую петрушку или укроп, а сверху обтягивают чулком, и даже капают на скорлупу свечным воском, чтобы получались интересные узоры и древесные рисунки.

Отдельные зверьки, уже перешедшие в город зверюш на постоянное жительство, приглашаются зверюшами для дегустации, потому что сами они, как правило, воздерживаются от еды до самой пасхальной ночи.

– Что, зверек, – озабоченно спрашивает зверюша, отдавая зверьку самый кривобокий куличик из большой партии, – хорош ли куличик?

– Ммм… весьма! – отвечает зверек, жуя.

– А мне кажется, что будто суховат?

– Надо распробовать, – снисходительно говорит зверек и отъедает еще.

– А пропекся?

– Как будто… впрочем, не знаю. Надо бы побольше кусочек.

– А цукатик чувствуется? Чувствуется цукатик?

– Пока не попался, – пожимает зверек плечами. Он-то знает, куда пропадают в течение года цукатики зверюш, бережно откладываемые для кулича.

К утру Страстной Пятницы уже все готово. Сияют помытые окна, томятся под гнетом пасхи, прячутся под полотенцами куличи, сверкают цветными боками яйца, и зверюши, сраженные долгими трудами, валятся без лап под стеганые одеяльца.

Днем глухо гудит колокол, и зверьки, охваченные смутным томлением, не могут усидеть на месте, и чувствуют, будто их колют иголками, – закрывают, наконец, окна, чтобы не гудело, и бросаются на диван с книжкой «Сто лучших анекдотов о зверюшах». Но анекдоты кажутся им глупыми, и книжка летит под стол, и зверек не может правильно понять странное свое томление, и забрасывает его кусками копченой колбасы.

И все равно не усидеть ему дома. Зверек выбегает на улицу, где легкий ветер носит первую весеннюю пыль, и лезут из-под земли лапы клевера, и грозят кулачки одувановых бутонов, и солнце горит на куполе Преображенской церкви.

Навстречу ему тянутся зверюши, печально опустившие уши, и прячут носы в лапах.

– Что вы, зверюши, такие тухлые? – спрашивает зверек, но одни проходят мимо, а другие безнадежно машут лапой, и самая маленькая зверюша, всхлипывая, отвечает:

– Похорони-или!

Зверек долго не может понять, что же это значит, но ему объясняет другой, седоусый зверек, что в этот день зверюши всегда хоронят своего Господа, чтобы встретить Его на третий день воскресшим.

– Какие странные зверюши, – изумляется зверек. – Знают же, что воскрес, и все равно плачут. Прям как маленькие.

Зверьки думают, это такая игра.

Посещая в эти дни родной зверьковый город, зверьки рассказывают о праздничных приготовлениях.

– То есть ужасти, братцы мои, сколько в этом году будет куличей и яиц!

– Жрать, значит, будут? – спрашивают зверьки.

– А как же! То есть прямо обожрутся!

– Ага, – говорят зверьки. – Весь месяц, стало быть, худели, а теперь отрываются.

– Они не худели! – поясняют зверьки-ренегаты. – Они таким образом делают приятное своему Господу.

– Ха-ха-ха! – гогочут злые зверьки, хватаясь за подведенные животы. – Не жрали, потом нажрались и думают, что это приятно Господу!

– А чего еще жрать-то будут? – глотая слюни, спрашивают менее злые зверьки, которым втайне очень нравится зверюшливый образ жизни.

– Вот такие творожные горы! – показывают гости. – И все это, братцы мои, с буквами ХВ.

– Что бы это значило? – начинаются кощунственные домыслы, на которые зверьки, как известно, большие мастера. – Хвост вырос? Хозяйство восстановлено? Ходить воспрещается?

Зверьки, переехавшие в город зверюш, краснеют и смущаются. Они уже отвыкли от рискованных каламбуров и не склонны так уж сильно издеваться над зверюшами, потому что давно знают, какие они, в сущности, хорошие. Но показать таковую сентиментальность перед бывшими товарищами им стыдно – ведь все они настоящие мужчины, стесняющиеся сильных чувств. А жалеть девчонок – вообще последнее дело.

– Ну ладно, – презрительно говорят наконец особенно стойкие зверьки своим соблазненным товарищам. – Идите к себе, а мы продолжим свою строгую мужскую жизнь. Настоящую. С приключениями и опасностями, без тупой веры в идиотские глупости, нужные только дуракам и недоумкам.

Смущенные зверьки возвращаются в город Преображенск, а гордые жители города Гордого на опустевшей базарной площади (во дни печальные Великого Поста зверюши, как правило, не торгуют) долго еще принюхиваются и прислушиваются.

– А из чего, собственно, делается кулич? – как бы между делом спрашивает самый молодой зверек.

– Ну… там… тесто всякое…

– Ваниль, – с готовностью добавляет зверек поопытней.

– Изюм еще они кладут!

– Цукатики…

– Вот дуры, вообще! Мало им изюма, еще цукатики!

– Цедру лимонную. Трут лимон на терке, а образовавшимся посыпают.

– Гы! Лимон! На терке! Вы слыхали?!

– А сверху глазурь.

– А, это я знаю! – торопится рассказать маленький зверек. – Это я, дяденьки, пробовал! Это они варят сахар с добавлением шоколада, и когда данная жидкость загустеет…

– Молчи, несмышленыш! – с непонятным раздражением обрывают его старшие зверьки. Они не в силах более этого слушать.

– А пасха-то, собственно, из чего? – после неловкого молчания спрашивает еще кто-то.

– Обычная сырковая масса, – презрительно бросает седоусый зверек.

– Нет, нет, необычная! – тарахтит просвещенный маленький зверек. – А вовсе даже с орешками, изюмом, черносливом и курагой, с использованием сливок, с большим количеством ванилина и сахару, и в специальной формочке в виде горки…

– Да чего ты завидуешь! – с негодованием осаживают малютку. – Ты что, к зверюшам захотел, что ли?

– К зверюшам я, дяденьки, не хочу, – оскорбленно отнекивается маленький зверек. И добавляет почти шепотом:

– Но кулича, дяденьки, очень хочется.

Некоторое время зверьки молчат, сопят и скребут лапами сухую пыль базарной площади.

– Но они же сами каждый год зовут! – как бы возражая кому-то, замечает один сравнительно юный зверек.

– Да они всегда зовут! И всегда на жрачку! Придешь, пожрешь, а ты уже свидетель Иеговы.

– Почему Иеговы, – рассудительно говорит седоусый зверек. – Зверюши исповедуют византийскую версию православия… подчиняются, насколько мне известно, патриарху… Придерживаются символа веры Никейского собора и расходятся с католиками по догмату о филиокве…

– Чаво? – с негодованием спрашивает краснолицый зверек пролетарского происхождения. – Ты где этих гадостей нахватался?

– Книжки, – пожимает плечами седоусый зверек. – Врага надо знать… и вообще, там есть занятные особенности, у этого учения… Нельзя отрицать некоторой выразительной силы…

– Тьфу! – восклицает краснолицый. – Так иди и поклонись им, филеокве небритое!

Седоусый зверек отходит в сторону, незаметно смещается в сторону моста и вскоре исчезает за речкой.

Между тем в зверюшливом городке полным ходом идут приготовления. Нарядные зверюши с разноцветными бантиками на хвостах собираются в церковь, где зверюшливый батюшка будет говорить особую пасхальную проповедь о попрании смерти и победе над адом.

– А я знаете чего придумал! – восклицает самый шустрый зверек. – Давайте, братцы, дождемся, как у них в церкви зазвонят на полную мощность, а сами быстро к ним пройдем и в дома заберемся! Они сами-то в церкви, а куличи-то дома стоят! Они приходят, а куличей-то и нету! Они как заревут! – И зверек радостно хнычет, изображая разочарованную зверюшу.

– И то! Ловко!

– Она, дура, месяц голодала, думала – куличик! Она приходит, и вот ей куличик!

– Рот-то раскроет, а жрать и нечего!

– А тут мы выбежим и загогочем!

– Еще и напужаем!

– Ну, мы немножко-то ей оставим, – снисходительно говорит какой-нибудь мягкий зверек.

– Да очень надо, все-то съедать! Его много и не съешь. Мы только понадкусаем.

– Глазурь слижем! – пищит маленький зверек и облизывается.

– Айда, братцы!

– Только замаскируемся, – предусмотрительно говорит самый воинственный зверек, начальник разведки города Гордого. – Обвешаемся все зелеными ветками, чтобы, значит, они подумали, что это лес шумит.

– А это мы идем! Ай, ловко!

Зверьки быстро настригают березовых веточек, делают из них букетики и, замаскировавшись таким образом, медленно идут в сторону города зверюш. Однако маскироваться им быстро надоедает, да и недостойно это как-то – прятаться во время набега. Они должны явиться к зверюшам как правые, ничего не боящиеся, как носители истинно передового учения приходят к отсталым поселянам, живущим в лесу и поклоняющимся колесу.

– А давайте и мы чего-нибудь спразднуем!

– Чаво бы это нам спраздновать, – задумывается краснолицый зверек.

– А вот хоть то, что май настал! Пришло первое мая!

– И что это за праздник? – скептически спрашивает кто-нибудь умный. – Первое число каждый месяц бывает…

– Но нас же никто не заставляет каждый месяц праздновать! Мы только сейчас, когда нам нужно им показать… Давайте, робя, напишем плакаты и так пойдем. Дескать, Первое мая, ура!

Зверьки быстро и криво пишут красной краской всякие зверьковые глупости типа «Первое мая – праздник труда, пьяный проспится, дурак никогда!», «Кто не топает, тот не лопает» и странный лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Последнее они вычитали в книжках. Зверьки понятия не имеют, кто такие пролетарии, и думают, что это перелетные птицы, которые, пролетая на юг, объединяются в косяки; но так как лозунг звучит очень красиво, они пишут и его. Зверьки вообще любят непонятные слова. Направляясь со своими транспарантиками в сторону зверюш, они оглушительно стучат в барабанчики и стараются как можно громче топать, чтобы потом с полным правом лопать. Встречные зайцы в ужасе разбегаются от этого красного шествия, а дятлы, чувствуя близкую им идеологию, радостно долбят носами по всем окрестным деревьям.

Впрочем, в Преображенске такой толпой никого особенно не испугаешь: на улицах пусто. Все зверюши в это время с большим воодушевлением слушают пасхальную проповедь и, держа на руках зверюшат, зажигают свечки от благодатного огня, специально к ним привезенного. Зверьки же, радуясь своей хитрости, проникают в зверюшливые домики и, ведомые ванильным запахом, мгновенно устремляются на кухни. Здесь их ждет серьезное разочарование. Куличей нигде не видно.

– Спрятали!

– Это их предупредил кто.

– Или сами догадались.

– Да ты плохо смотрел!

– Ну, иди сам смотри!

Проблема в том, что зверюши берут куличи с собой – в храм. Они их святят. Зверьки понятия не имеют об этом обычае (и, что особенно интересно, повторяют свою ошибку ежегодно).

– Да куда ж они их подевали?!

– В подполе смотрел?

– Смотрел! Только картошка!

– А в плите?

– Сковородки!

– А на окне?

– Цветы!

– Неужели все съели? Быть того не может!

– Может, может! Это они нарочно, чтобы нам не досталось! И тут же в храм побежали молиться, чтобы не было заворота кишок!

Это ужасное зрелище – зверюши стремительно поглощают куличи, чтобы они не достались пришельцам, – приводит зверьков в такое неистовство, что они начинают рычать.

– Сами же звали!

– Каждый год зовут!

– Эти на все готовы, лишь бы зверька высмеять! Поставить в максимально идиотское положение!

– Ни за что больше сюда не приду-у! – плачет самый маленький зверек.

Но в это самое время зверюши начинают возвращаться их храма. Рядом с ними, держась за юбочки, вышагивают радостные, празднично одетые зверюшата. Звеюши несут домой свечки и нарядные, только что освященные куличи. Они предвкушают радости разговления, имеющего смысл, конечно, только после поста.

– Идут! – кричат зверьки.

– Несут! – кричат другие зверьки, более зоркие.

– Не сожрали! – с облегчением понимают незваные гости города Преображенска.

– Ой, зверьки! – радостно говорят зверюши, видя, что в Преображенске заметно прибавилось народу. – Как хорошо, что вы пришли! Христос воскресе!

– Воистину… то есть мы хотели сказать, что мы в курсе, – с вызовом заявляют отдельные зверьки.

– Мы, как вы знаете, не разделяем ваших взглядов, – скромно заявляет седоусый зверек, набирая воздуху для обширного «но».

– Все это только пережиток, проистекающий от страха перед жизнью и невозможности правильно объяснить грозу, – с умным видом замечает маленький очкастый зверек, тоже прочитавший в жизни несколько книжек. – Что до бессмертия, то современная наука начисто отрицает…

– Но кулича она не отрицает, – поспешно добавляет зверек постарше. – В объективной реальности кулича она не сомневается.

– Кулич можно эмпирически пощупать…

– Попробовать…