Текст книги "О зверьках и зверюшах"

Автор книги: Дмитрий Быков

Соавторы: Ирина Лукьянова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

ЗИМА, ЗИМА!

Зима, зима! Замерзла речка между зверьковым и зверюшливым городами. Молодые зверьки, надев еще отцовские старые коньки, оглушительно стучат клюшками на льду. При этом они как можно громче орут и ругаются, чтобы зверюши обращали на них внимание.

Толстые пушистые зверюши в меховых шубках важно выходят из домиков и отправляются к речке, чтобы съезжать с крутого берега. Берег в Преображенске в основном пологий, а со зверьковой стороны – крутой и обрывистый. Из-под снега там торчат глинистые холмы, взгорбки и надолбы. Зверьки тоже катаются на санках, стараясь непременно съехать по самому крутому и неудобному маршруту. Для них высшее удовольствие – вывалиться из санок и кубарем скатиться по склону, набивая снег за воротники, в валенки и в рукава.

Зима, зима! Зверьки из всех зимних забав предпочитают снежки. Обычно они кидаются ими друг в друга, но если какую-нибудь неосторожную зверюшу занесет зимним воскресным утром в город Гордый, ее непременно обстреляют со всех сторон. Зверюша какое-то время потерпит, потом быстро налепит снежков и отстреляется во все стороны. Зверюши кидаются довольно метко, а зверьки главным образом мажут, потому что им лень целиться.

Зверюши зимой больше всего любят лыжи. Любо смотреть, как вся зверюшливая семья во главе с престарелой бабушкой отправляется в дальний лыжный поход до самого вечера по окрестным достопримечательностям. Зверюши долго готовятся к походу, читают путеводители и гулять предпочитают по святым местам. Как известно, в окрестностях Преображенска много монастырей. Зверюшливая семья идет на лыжах по лесам и полям, иногда останавливаясь и громко зверюшествуя в адрес окружающей природы. Зная слабость зверюш ко всему прекрасному, иной зверек подманивает проходящую мимо зверюшу: «Эй, ушастая! Смотри, какая красота!» Зверюша доверчиво подходит к зверьку, и тут он с силой дергает за ближайшую ветку, отчего на зверюшу обрушивается небольшая метель. Против ожидания зверька, зверюша не хнычет, а зачарованно смотрит, как снежинки под солнцем образуют радугу, при этом каждая совершенно особенной формы, и попадаются презабавные. Зверек плюет и уходит. Зверюши из всего умудряются извлечь прекрасное.

Почти всякая молодая зверюша непременно ведет дневник природы. Туда она зарисовывает наиболее выдающиеся снежинки, записывает температурные показатели, направление и скорость ветра и сверяет все это с данными многолетних наблюдений. Зверьки же предаются обычному для них зверьковству – сетуют на то, что полгода приходится ходить в тяжелых ботинках, неуклюжих шубах и просыпаться на работу или в школу в полной темноте. Зима не радует зверьков, хотя посидеть у камина они очень не прочь. Проблема в том, что у большинства зверьков нет камина, а у кого есть – немилосердно дымит. И щели в домах у них законопачены кое-как. Вой и свист зимнего ветра не внушает им никакой уютности. Они отчего-то непременно представляют себе, как налетит особенно сильный ветер, разрушит дом и занесет их снегом, потому что мир жесток, и даже самые каменные стены – довольно хрупкая защита. Зверьки кутаются в старые халаты, усаживаются поближе к огню, закуривают трубки и мрачно смотрят, как пламя пожирает дрова. Зверюши в это время уютно устраиваются на печке или гадают перед зеркалом, не слишком всерьез, а больше для развлечения.

Зима, зима! Ранним утром, когда мороз вдруг спадает и снег становится рыхлым, липким, – маленькие зверюши радостно выбегают на улицу и лепят снеговика. Они скатывают три шара, ставят их друг на друга, сверху водружают ведро, из веточек делают ручки, из угольков – глазки, а вместо носа вставляют морковку. Когда зверюши уходят обедать, на берег прибегают зверьки, гнусно хихикают и переставляют морковку.

СКАЗКА О ТОМ, КАК ЗВЕРЬКИ ХОДЯТ К ЗВЕРЮШАМ

Как известно, больше всего на свете любая зверюша любит послушать хорошую проповедь. Хлебом ее не корми, дай только сходить к интересному батюшке. Особенно зверюши ценят батюшек, вызывающих в слушателе не страх или скорбь, а радость и умиление. В поисках таких батюшек они объездили множество городов, и если кто где хорошо проповедует, зверюша после проповеди обязательно подойдет и скажет:

– Милости просим, батюшка, к нам в Преображенск. Приезжайте, вся паства будет очень рада.

За то, что батюшка окормляет паству, зверюши подкармливают батюшку. Они выставляют на стол все самое лучшее (разумеется, постное), а сами складывают лапки и в умилении глядят, как батюшка угощается. Зверюши готовы хоть трижды заново ставить самовар, лишь бы гость остался доволен. Особенно удачные проповеди они переписывают друг у друга в тетрадки.

Иногда бродячий батюшка проходит через город Преображенск, и тогда у зверюш праздник. Они обязательно затаскивают батюшку в храм и просят сказать проповедь, а потом потчуют. Преображенск у батюшек на хорошем счету. Все знают, что паства там восприимчивая, угощение вкусное, а дискуссии по богословским вопросам происходят взаимоуважительно. Знают об этом и зверьки.

Надо сказать, что зверькам часто хочется посетить Преображенск, но не всегда сыскивается достойный предлог. Некоторые, как мы знаем, просто уходят туда жить, но их в Гордом рассматривают как предателей. Чтобы уйти жить к зверюшам, надо совершенно уже, блин, не уважать свою зверьковую гордость. Даже чтобы просто ходить туда в гости, садиться за один стол с патриархальными зверюшами, смотреть на их постные морды и усы, поддерживать душеспасительные разговоры – надо уже серьезно поступиться зверьковыми принципами. Если хотят проповедовать, пусть сами сюда приходят, а есть ихнее сено у нас охотников нет. Иногда, правда, зверьки готовы признаться себе, что, например, крыжовенное варенье – это вещь полезная, даже и в духовном смысле, и отварная картошка с маслом, сметаной и укропом тоже бывает очень хороша, да хотя бы и просто сметана, настоящая зверюшливая сметана, густая и кремовая, несомненно имеет свои преимущества. Опять же грибки. Нет, просто так иногда зайти, без всякого намерения остаться или даже просто задержаться… Но надо измыслить благородный предлог. Нельзя же, знаете, просто так прийти и сказать: здрасьте, хотелось бы пообедать. Они дадут, конечно, и с собой завернут, – но унижение уничтожит весь аппетит. Ясно же, что они подумают. Они подумают, что у нас тут нет. И в сердце своем возрадуются.

Приписывая зверюшам такие свинские мысли, зверьки, конечно, ошибаются. На самом деле зверюши всегда рады гостям и искренне верят, что гости ходят к ним для радостей общения, а вовсе не из-за еды. Но зверька не переубедить. Ему нужен предлог. И тогда он вспоминает, что охотнее всего зверюши потчуют батюшек. Тогда зверек быстро шьет себе неаккуратный черный балахон, думая, что это правильная ряса, так же неаккуратно вышивает на нем крест (или, если лень вышивать, вырезает крест из дерева, да и вешает на шею), затверживает для конспирации несколько церковнославянских выражений и отправляется в Преображенск.

– Ой! – радуются зверюши, завидев его. – Как интересно! Новый батюшка! Должно быть, он сейчас скажет что-то очень важное. Не зря же он к нам пришел! Давайте, девочки, скорее его кормить.

Зверек чинно кивает и важно принимает подношения зверюш: картошку, о которой он так мечтал, со сметаной, маслом и укропом, и свежеиспеченным душистым ржаным хлебом, и горячим сладким чаем; тут же и малосольные огурчики, и грибки, и много еще чего – кроме, конечно, дурак-воды, от которой зверек под такую закуску очень бы не отказался, но зверюши ее не держат даже для гостей. Зато крыжовенного варенья – сколько угодно. Накушавшись, зверек испытывает благость. Состояние это, однако, кратковременно. Глядя на умильные рожицы зверюш, он тут же вспоминает, что пришел сюда не просто так, а читать проповедь. Сейчас он будет их обращать в правильную зверьковую веру, исключающую всякие там плюшевые глупости.

Зверюши между тем уже ведут его в храм и готовятся выслушать новую премудрость, украшенную цветами красноречия и самоцветами глубоких афоризмов.

Зверек поднимается на амвон и откашливается.

– Гм! – начинает он. – Мир, собственно, жесток и погряз во зле… Сидит, допустим, зверюша – и того не знает, что Господь уже замыслил ее проучить. А почему? А потому. Господь никому не дает отчета. Захотел, и все. Никогда зверюша не знает, что и за какие грехи с ней сделают. Но поскольку зверюша глупа и ничтожна, то на бунт и даже простое несогласие у нее не хватает сил. Она только умиляется и благодарит, чего бы с ней ни делали. Может ли такое лицемерие быть угодно Богу? Разумеется, нет.

Зверюши испуганно переглядываются, но продолжают слушать. А зверек, чувствуя испуг аудитории, ощущает себя хозяином положения:

– Хула мыслителя угодней Богу, чем корыстная молитва пошляка! Это сказал Ренан. А ведь большинство молитв очень корыстны. Люди просят у Господа, как у Деда Мороза, решения финансовых проблем, выгод, подарков в самом широком смысле – от любви до вещей… Страшно подумать, какая вообще пошлость – молитва о чем-то конкретном. Еще страшней представить, сколько дураков и сволочей уверены в том, что Господь слышит лучше всего именно их молитвы и уж их-то непременно спасет, потому что они особо праведны, – а остальным, видите ли, так и надо.

– Не все такие! – возмущенно кричит с места одна зверюша. – Вы говорите про каких-то отвратительных лицемеров, батюшка, а нормальные верующие разве просят о гадостях ближнему?

– А, – отмахивается зверек-батюшка, – все вы одним миром мазаны. Но главное – тщета всех этих ваших мероприятий. К чему проповедь тому, кто и так давно догадался о порочности, жестокости и бессмысленности мира, о трагизме и безвыходности нашей жизни в нем, и даже если бы было кому услышать нашу благодарность за все это – благодарить за такое можно только в порядке издевательства…

И тут одну из зверюш, самую умную, осеняет. Она долго прислушивается к батюшке, сначала боится и кается, потом начинает сомневаться (потому что очень уж незверюшливо ведет себя странный гость), и наконец все вокруг как бы озаряется светом внезапной догадки! И когда зверек открывает рот, чтобы набрать воздуху перед очередной гневной руладой, зверюша спокойно спрашивает его:

– Батюшка, да вы не зверек ли?

Зверек так и застывает с открытым ртом. А зверюши, услышав вопрос, тоже начинают кое-что сопоставлять, шушукаться и посмеиваться.

– Батюшка, да вы зверек! – уже твердо произносит самая умная зверюша. Зверек от неожиданности теряет всю свою уверенность. Из-под его балахона высовывается кончик гневно дрожащего хвоста.

– Да у вас хвост, батюшка! – кричит еще одна догадливая зверюша.

– Хвост, хвост!

– Зверек ряску нацепил! – пищат зверюши. Они счастливы, что вера их осталась непоколебленной и что высокий духовный сан по-прежнему абы кому не присваивают. Некоторое время зверек молчит и краснеет, а потом разражается потоком таких гадостей, что никакой батюшка такого себе не позволил бы и в самом страшном сне. Теперь он разоблачен, и маскироваться необязательно. Зверюши, однако, уже не боятся. Они смотрят на зверька с легким укором и покачивают пушистыми, ушастыми головами.

– Ну, вы идите, батюшка, – с грустью говорит самая умная зверюша. – Тут, понимаете, зверьковствовать-то не место… Тут храм, батюшка…

Зверек открывает рот, чтобы сказать все, что он думает о культе и его служителях, но зверюши дружно начинают пищать и аплодировать, и продолжать проповедь нет никакой возможности.

– Идите, идите, батюшка! – хором пищат они. – Счастливого пути!

А самая добрая зверюша обязательно сует ему в карман балахона несколько конфет – вдруг у него есть зверята, и он, разоблаченный, не решается попросить для них конфету? Зверек гневно уходит, выпрастываясь на ходу из ненужного уже одеяния, а зверюши провожают его беззлобным писком. Это, впрочем, не мешает им каждый раз ловиться на нехитрый зверьковый аттракцион, который они разоблачают лишь при чтении проповеди. У зверюш есть даже поговорка – «Это тебе идет, как зверьку ряса», – применяемая в случаях, когда кто займется несвойственным ему делом или неправильно выберет наряд. Зверюши наряжаются со вкусом и не видят в этом ничего греховного. Если же кто чего скажет невпопад, у них есть пословица и на этот случай: «Ну ты и ляпнул! Как зверек в церкви!» Однако когда очередной голодный зверек нарядится батюшкой и пойдет говорить проповедь, неистребимая вера зверюш в благопосланность каждого гостя опять сыграет с ними ту же шутку. И накормят, и напоят, и выпроводят с хихиканьем.

Маленькие зверьки, желая посетить зверюш, действуют, конечно, иначе. Они приходят в зверюшливый детский сад и хмуро стоят у забора, глядя, как совершенно еще маленькие зверюши весело резвятся, качаются на качельках, катаются на крутилках, которые сами же и раскручивают, и играют в познавательную игру «Дочки-матери». Маленькому зверьку все эти развлечения кажутся совершенно бессмысленными, и он наотрез отказывается понимать, что в них веселого. То ли дело бросить на кого-нибудь пакет с водой или крупно написать на потрескавшемся асфальте НЕПРИЛИЧНОЕ СЛОВО.

Зверек смотрит на зверюшливое благолепие и, не находя слов для выражения своих сложных чувств, начинает от негодования жужжать все громче и громче. Сначала зверюши думают, что к забору прилетела огромная пчела, но потом подкрадываются и видят зверька.

– Ой, зверек, зверек!

– Девочки, какой хорошенький!

– Давайте его опушим!

Прежде чем зверек успевает распихать их, убежать или хотя бы заругаться, маленькие зверюши окружают его пестрым хороводом, заплетают шерсть в косички и повязывают десятки бантиков. Не проходит и пяти минут, как несчастный едва виден из-за цветных ленточек, веночков, надетых на каждое ухо, и варенья, которым он весь перемазан: зверюши на радостях отдают ему свои завтраки, ибо зверьки, как они знают, всегда голодны.

Зверек краснеет от негодования, наливается яростью и с диким ревом убегает в город Гордый, срывая с себя бантики и на ходу расплетая косички. Зверюши покатываются, глядя ему вслед.

Потом он в укромном месте еще часа три облизывает с себя варенье. Это приятное занятие, однако, вовсе не примиряет его с девчонками.

– Дуры вообще! – рычит зверек, вспоминая о своем позоре.

Ночью он прокрадывается к зверюшливому детскому саду и с гнусным хихиканьем пишет на заборе НЕПРИЛИЧНОЕ СЛОВО. Утром зверюши долго закрашивают его цветочками, пожимая плечами и переглядываясь. Вот почему в Преображенске все заборы в цветочек.

СКАЗКА О ТЕОДИЦЕЕ

Один зверек по имени Филя жил в лесу, потому что этот темный и страшный лес был единственным местом, где его ничто не удручало.

Если бы города Горный и Преображенск не были отделены от прочего мира непроходимыми лесами, зверьки и зверюши встречались бы нам чаще. С одной стороны, это было бы прекрасно, а с другой – опасно, потому что ты, маленький друг, вечно тискал бы их и приставал с дурацкими вопросами. Разумеется, встретить зверюшу нетрудно и в городе, и особенно в деревне, и среди собственных твоих друзей наверняка есть парочка замаскированных зверьков, – но в естественном своем виде они все-таки предпочитают жить отдельно, за синими лесами. Леса эти окружают зверьковый и зверюшливый города тремя поясами. Первый пояс – еще относительно гостеприимный, светлый и грибной, главным образом березовый. Туда зверьки и зверюши бегают за грибами, там прогуливаются, угощаются муравьиным соком, наблюдают природу и запасаются дровами.

Второй круг, довольно обширный, выглядит гораздо более мрачно. В этих вполне уже диких местах запросто можно заблудиться, если не умеешь ориентироваться. Мох, например, всегда растет на северной стороне. Правда, в диком лесу бывает еще и такой подлый мох, который растет иногда на южной, и отличить его можно только потому, что он ядовито, ехидно зеленый. Грибы в диком лесу почти сплошь несъедобные, хотя тоже хитрые – с виду вполне благородные, как, например, отвратительный сатанинский гриб, мгновенно синеющий на изломе, или гнусный поддубник, который с виду совершенный боровик, но страшно горек. В этих диких местах нередко селятся зверцы. Они строят там шалаши и пируют после набегов, а иногда, как мы уже знаем, пытаются захватить пленников, но по причине своей неизменной дурости упускают их. В общем, этот второй лес еще обитаем, но это не самое приятное место. Жить там могут только те, кому с людьми еще хуже.

Наконец, третий лес – совершенно непроходимое место, полное буреломов, оврагов, страшных ям, болот и ложных троп, заводящих не туда. Кто их протоптал – неизвестно, тем более, что все они внезапно обрываются и пропадают, только что была – и нету. Так что выйти по тропе обратно уже не получится. Конечно, бывали случаи, когда человеку, зверьку или даже зверюше удавалось преодолеть этот густой и непроходимый лес – и попасть либо к себе домой, либо в наш мир. Но такие истории очень редки, и это, может быть, к лучшему. Сами посудите, как бы иначе зверьки и зверюши спасались от неуемного любопытства! Все-таки они не совсем обычные существа, и приковывать взимание людей им вовсе ни к чему.

Так вот, во втором лесу жил лесничий Филя, которого любое зверьковое или зверюшливое общество категорически не устраивало. Он решил уединиться, потому что решал для себя важный вопрос.

Этот вопрос мучил его с детства и звучал довольно просто.

Познавательное отступление о вопросах

Давно замечено, что чем сложнее мысль, тем проще она формулируется. И наоборот. Так, например, на сложнейший с виду вопрос «Существует ли такое биквадратное уравнение, у которого в натуральных числах не два, а три корня?» следует простой и краткий ответ «нет», в то время как ответить на вопрос, почему вода мокрая, до сих пор не в состоянии лучшие умы человечества. Самый же страшный вопрос, на который ни одно учение в мире не дает ответа, насчитывает всего пять букв – как в зверьковом, так и в зверюшливом варианте. В зверюшливом он звучит так:

– Зачем?!

А в зверьковом – «На фиг?!»

Вот почему, маленький друг, задавая этот вопрос, ты как бы заглядываешь в бездну. Например, тебе предлагается своевременно сделать уроки или надеть шерстяные штаны, и ты оглашаешь квартиру негодующим ревом:

– Зачем?!

И сам не понимаешь, что зловонная бездна уже засасывает тебя. Потому что вопрос «Зачем» порождает так называемую Дурную Бесконечность. Проще всего, конечно, на вопрос об уроках ответить «Чтобы быть умным», а на вопрос о штанах – «Чтобы не отморозить попу», но ты отлично понимаешь, что дальше последует еще более роковой вопрос: зачем попа и ум? А на это тебе уже никто не ответит, потому что насчет конечной цели всего сущего даже Бог еще не определился. Иначе все уже случилось бы.

Поэтому зверюши на противные вопросы зверюшат «Зачем?!» отвечают универсальной, давно придуманной фразой, к которой не подкопаешься:

– Чтоб ты спросил!

В некотором смысле это верно, потому что смысл всего как раз и состоит в том, чтобы его искать. Ответ, придуманный зверьками, еще загадочней и глубже. На вопрос «На фиг?» они отвечают:

– А фиг ли?!

Что в переводе со зверькового на человеческий означает: а что, собственно, ты можешь предложить? Так что молодые зверьки нехотя берутся за уроки или со скрипом надевают штаны, и так всю жизнь, представляете, какой ужас!

Продолжение сказки о теодицее

Вопрос, который с детства задавал себе Филя, был очень прост. Если Бог есть, то как Он все это терпит? Что именно – Филя не уточнял. И так понятно: все вот это. Бывают иногда такие зверьки, – не злые, просто несчастные, – которые весь мир воспринимают трагически, как царство сплошной безвыходной боли. Родился – больно, вышел во двор – побили, пошел в школу – унизили, пошел на работу – заставили, вышел на пенсию – грустно, а в конце концов вообще умер, не говоря уже о несчастной любви, войнах, массовом терроре, взрывах прямо на улицах и перестрелках в подворотнях. Конечно, до Гордого и Преображенска все это докатывается редко, главным образом по телевизору. Но есть же, например, зверцы. Как Бог терпит зверца?! Почему Он не карает зверку, бросающую детеныша? Почему спокойно смотрит на свалку истории, где живут обносившиеся зверки и покалеченные в драках зверцы? Почему ничего не предпринимает, когда от стужи в лесу погибают ни в чем не повинные белки и синицы?! Или Он жесток, и Ему приятно смотреть на наши страдания, – или в них есть высший смысл, но зверек Филя не желал принимать такого смысла и отвергал всеобщую гармонию, если в ее основание положен хоть один замученный зверек. Или даже дятел.

Конечно, проще всего Филе было сказать себе, как говорит некоторая часть зверьков: никакого Бога нет, все это одни глупости, все позволено. Пойду сейчас наворую у зверюш моркови и съем. Но зверьки не так просты, они не какие-нибудь зверцы, вообще не задающие себе вопросов: зверек тем и отличается от прочих существ, что ему обязательно надо вступать с кем-нибудь в диалог, реже – благодарить, но чаще – возлагать ответственность. Он очень даже чувствует в мире неравнодушное высшее присутствие. Страшно сказать, он ощущает его даже в себе. Зверек слишком любит себя, чтобы быть законченным атеистом. Если бы зверек произошел от обезьяны или, допустим, инфузории туфельки, – откуда взялся бы этот пытливый ум, эти гордые глазки, этот прекрасный хвост?! И весной, на закате, когда пахнет землей, и летом, когда пахнет травой, когда так прекрасно играть в бадминтон до самых сумерек, когда уже не видно воланчика; и осенью, когда речка становится такой синей и над ней плывут такие большие облака с темной изнанкой и белым, сливочным кучевым верхом; и даже зимой, когда галдящие зверюшата с визгом катятся с горы, переворачиваются, мелькают красными шапками в мягком и липком снегу под доброжелательным серым небом, – как не почувствовать, что есть еще что-то, кроме видимого? Не могло же все это случиться само, кто-то придумал, и придумал нарочно так, чтобы зверек мог оценить и порадоваться. Но тогда приходится признать, что есть и кто-то другой, кто все это нарочно портит, и тоже нарочно так, чтобы зверьку было больней. Но тогда Бог уж никак не всемогущ, он получался каким-то подчиненным, и Филя никак не мог с этим примириться.

Само собой, он задавал свой вопрос зверькам – и получал разные не устраивающие его ответы вроде того, что Бог нарочно устроил мир таким несправедливым, дабы зверек страдал. Одни зверьки считали, что страдание им к лицу: «Зато мы герои! Утром проснулся – уже подвиг, в уборную пошел – герой, штаны натянул, на двор вышел, дров наколол – трижды герой! Особенно тут, в районе рискованного земледелия»… Другие уверяли, что Богу интересно послушать негодующие песни, воинственные гимны и прочие шедевры зверькового творчества: «Специально нас терзает, как в кулаке птичку! А все потому, что наши вопли ему приятны». Находились и такие, кто просто говорил: «Забей». И Филя шел забивать гвозди, чтобы сделать скамеечку, или козла, чтобы отвлечься от мыслей, – но мысли его не оставляли.

Иногда он обращался и к зверюшам, но большинство зверюш, в отличие от зверьков, устроены так, что не умеют выражаться красноречиво. Им трудно говорить о слишком очевидных вещах. Человек, обладающий абсолютным слухом, никогда не объяснит человеку, которому медведь на ухо наступил, почему так хорош вальс Шопена си бемоль мажор. Можно, конечно, употреблять всякие слова вроде «каденция», «секвенция», «субдоминанта» – но это ничего не объясняет. Так же и с верой: либо ты веришь и все понимаешь – и тебе странно, как другой этого не видит; либо не веришь – и даже не представляешь, как можно видеть смысл в этой пестрой пустоте. А всего трудней, когда ты утром веришь, вечером сомневаешься, а ночью злишься и грозишь небесам кулаком. Но как же не грозить, как представить, что вообще никто не виноват? Тогда зверек вообще сошел бы с ума – мало того, что снег идет и работать надо каждый день, так еще и позверьковствовать не дают!

Иногда, конечно, ему попадалась неглупая зверюша, которая в ответ на все его вопросы, как же Бог терпит крестовые походы, мировые войны и концентрационные лагеря, осторожно спрашивала: ну, и где теперь крестовые походы? А концентрационные лагеря? Но зверек такими ответами не удовлетворялся: он не мог простить уже того, что это было. И даже тихие зверюшины рассуждения насчет того, что зло всегда выигрывает на коротких дистанциях, но обязательно проигрывает на длинных, не приносили ему облегчения: ему не хотелось, чтобы оно выигрывало вообще!

В общем, Филька думал, думал, думал – и в конце концов зверьки и зверюши одинаково ему надоели, потому что не могли дать ответа на его вопрос, а зверюшливые батюшки ограничивались советами читать Библию, молиться и поститься. Если зверек в чем уверен, он ради этого всю Землю босиком обойдет, но если сомневается, то даже такая ерунда, как месячное воздержание от мяса, окажется ему не по силам. И Филя не желал ни поститься, ни молиться, а разговаривать с друзьями о пустяках и пить с ними пиво ему решительно расхотелось. Какое пиво, когда мы не знаем ответа на главный вопрос?

Если бы Филе встретилась особо умная зверюша, она бы легко объяснила ему, что вопрос, которым он мучается, называется теодицеей, или богооправданием, и однозначного ответа на него нет – над ним сломали голову тысячи зверьков, и каждый в конце концов что-то для себя придумал, но остальным этот ответ не годился, до него надо дорыться только самому. Но Филя не знал даже слова «теодицея» – и потому удалился от мира в лес. Как раз освободилась вакансия лесничего, потому что прежний был уже стар и не мог жить один в Среднем лесу. Он перебрался в Гордый к дочке, а Филя охотно занял его место.

Здесь никто его не тревожил и не отвлекал от главных размышлений. Зимой Филя питался грибами и ягодами, летом – соленьями и консервами, которых раз в полгода набирал в обоих городках. Лесничего традиционно назначают из зверьков – не глупой же зверюше противостоять лесным чудищам! – и подкармливают всем миром. С утра до вечера Филя рубил сухостой, перевязывал зайцам сломанные лапы, разбирал завалы бурелома, пугал холостыми выстрелами зверцов, забредавших на его территорию, и вел дневник наблюдений за природой. В природе все было устроено на редкость разумно, что еще раз доказывало присутствие Бога, но и совершенно бесчеловечно, что доказывало Его отсутствие. Все цвело и пахло – гораздо красивее и сильнее, чем нужно для размножения или маскировки, и это доказывало, что Бог есть. Но все друг друга ели, и это доказывало, что Бога нет. Правда, иногда у зверей случались чудеса самопожертвования и взаимовыручки, и получалось, что добро побеждает. Но те же звери сходили с ума в полнолуние или дико дрались за самку в период гона, и, внося это в дневник наблюдений за природой, Филя твердо приписывал, что никакого Бога нет. Вот так он колебался, постепенно сливаясь с дикой природой, но не находя в ней никакого умиротворения. За свою лесную жизнь он ходил в Гордый всего раз пять или шесть, давно не брился, хотя и мылся в небольшой, самостоятельно срубленной баньке, и здорово оброс, что делало его похожим на лешего. Усы у него свисали чуть не до пояса, глазки прятались в густой шерсти, и если пчелы, птицы и зайцы легко находили с ним общий язык, то зверьки и зверюши несколько опасались лесничего. Им казалось, что он постепенно превращается в медведя.

В один прекрасный летний день Филя с утра испытывал смутное беспокойство, о причинах которого мог только догадываться. Все в лесу было как всегда – ночью прошел дождь, капли его стекали по листьям и блестели в траве, небо сияло, березы шумели, осины трепетали, липы цвели, из чего мы можем заключить, что дело было в начале июня. Грибам еще время не пришло, но первая земляника кое-где уже розовела. Внизу свиристело и жужжало, вверху чирикало, ветер был умеренный, влажность как всегда, барометр не предвещал бури. Однако Филе не сиделось в его уютной избе, которую он регулярно обновлял и подлатывал. Ему все казалось, что в лесу что-то не так. Он начал обходить свою территорию, помахивая топориком, поглядывая на небо и время от времени неизвестно кому аукая. Обычно он гулял по лесу молча, но сейчас почему-то покрикивал «Ау!» – словно надеялся встретить гостя. В Средний лес зверьки забредали редко, а зверюши и вовсе избегали его.

Он шел все дальше и дальше от избушки, и лес вокруг темнел, сходился плотней, коряги напоминали змей, а овраги пугали темнотой, в которую почти не проникало солнце: листва тут закрывала его, и все указывало на то, что близок Третий лес, страшный и непроходимый, растянувшийся на многие десятки километров. Филя никогда не заходил в Третий лес. И хотя он прекрасно ориентировался в дикой природе, ему стало сильно не по себе, – но что-то не давало ему остановиться. Надо было обязательно идти дальше, словно ему назначили встречу.

– Да что это со мной! – сказал Филя вслух, но не остановился и углубился в лес еще на триста шагов, чувствуя, что близка тайная граница, за которой начнется совсем другая жизнь, и хода оттуда уже не будет.

– Ой! – пискнуло вдруг под кустом.

Филя вздрогнул и огляделся. В лесу никого не было, но шумел он угрожающе. Хоть бы заяц какой пробежал, все веселей, – но до границы Третьего леса зайцы не добегали.

– Ой, дяденька! – еще жалобнее пискнуло из-под куста.

– Это что такое?! – грозно спросил Филя и заглянул под орешник. Там, на сырой траве, сидел совсем маленький зверек и смотрел на него блестящими испуганными глазами.

– Это мы, дяденька, – еле слышно сказал зверек.

– Кто – мы?! – не понял Филя.

– Мы бедные зверек и зверюша, – ужасно жалобно сказал зверек, – мы пошли гулять и вот.

– Что – вот? Где зверюша?!

– Зверюша – вот, – сказал зверек и лапой указал на кучу листьев, из которой в самом деле торчал хвост с кисточкой. – Она устала и спит, а я сижу и сторожу.

– Да как же вы сюда забрались?! – не поверил Филя.

– Мы вчера пошли гулять. Я ей обещал показать, как папоротник цветет.

– Идиот, – сказал Филя. – Какой папоротник, откуда? Во-первых, папоротник растет на кислых почвах, а тут щелочная. Во-вторых, папоротник не цветет.

– Обязательно цветет, дяденька, – сказал маленький зверек. – Он над кладами расцветает. Ой!

– Что «ой»?!

– А вы… вы не леший, дяденька? – побледнев до зелени и почти слившись с кустом, пропищал зверек.

– Леший, сожру щас, – сказал Филя. – Папоротник он ищет цветущий, дубина… В школу надо ходить, ты понял?!

– Я, дяденька, беспризорный, – гордо сказал зверек, – и в школу мне не положено. В школу вон пусть зверюши ходят.