Текст книги "О зверьках и зверюшах"

Автор книги: Дмитрий Быков

НЕ СПИ

– А потом она берет свою волшебную палочку… взмахивает… и прилетают снежинки… вот… и летают такой ленточкой… и сверкают… вот… а потом завиваются во всякие фигуры, – шептал зверек Петька, дрыгая задней лапой под одеялом, чтобы расправить сбившуюся простыню.

Зверюша Соня таращила из-под одеяла большие темные глаза на фарфоровую фигурку Снежной королевы. Уши ее тихонько вздрагивали.

– А почему я никогда не видела, как она оживает?

– А потому что ты Соня! Потому что ты все время спишь! – обидно засмеялся зверек. – Вот вчера только свет погасили, я еще хотел сказать, Сонька, не спи, что покажу! А ты уже брык – и спишь!

– А что ты хотел показать?

– Да поздно уже, все, проехали.

– Ну расскажи!

– Самой надо было не спать, все бы увидела.

– Ну и пожалуйста, и все ты врешь, и ничего бы я не увидела, – обиделась Соня, отвернулась носом к стенке и закуталась в одеяло.

– Ой, увидела бы… а что бы увидела… блин, дурацкая простыня…

– Да ты сам еще не знаешь, что наврать, – пробурчала Соня из-под одеяла.

– А я не вру, просто ночью всегда самое интересное начинается. Вот вчера вон из того угла, я потом посмотрел, там здоровая такай щель, вышли шесть гномов, я посчитал. И у каждого в руках такие колокольчики, вот знаешь, как ландыши: такая серебряная палочка скобочкой загибается, и на ней штук пять колокольчиков висит, тоже серебряных, внизу большой, вверху маленькие. И когда гномы идут, колокольчики вздрагивают и звонят, так тихо-тихо… А я спросил, куда вы идете, а они на меня так цыкнули!

Соня так ясно вообразила себе цыкающих гномов с колокольчиками, что чуть не заплакала от обиды, что все проспала. Или от обиды, что он ей все врет.

– А какого цвета у них шапки? – спросила она вдруг.

Зверек задумался.

– Я в темноте-то не сильно разглядел… Оранжевые, что ли…

– А сегодня они придут? – спросила Соня.

– Откуда я знаю. А может, сегодня что-нибудь новое будет. Ты погоди спать-то…

Соня отвернулась от стены, поерзала под одеялом и посмотрела в окно. В окне ничего не было видно: полная темнота. Где-то далеко-далеко на улице слабо светил фонарь, и ледяные цветы на окне чуть-чуть поблескивали. Громко тикали старые стенные часы. Когда-то Петька рассказывал, что в часах живет шерстяной звон, и иногда оставляет за дверкой, где качается маятник, для Петьки послания. И когда мама просит Петьку завести часы, он их находит в тайном месте и приносит шерстяному звону то, что он хочет. Петька даже показывал два таких послания: на крохотных клочках бумаги непонятным карандашом было коряво написано: «Кусочик масло» и «Гаичка». Мама посмотрела на записку, улыбнулась и сказала, что это написано чернильным карандашом, таких давно не делают и не продают. Что она в детстве видела такие карандаши: если им писать просто так, будет простой карандаш, а если его послюнявить, то он пишет синими чернилами. И что в доме где-то был такой карандаш, но она его давным-давно уже не видела. Наверное, шерстяной звон прибрал.

– А почему звон шерстяной? – спросила Соня.

– А ты что, не слышала, какой он хриплый? – пренебрежительно бросил Петя.

Звон действительно был низкий, грустный, с шипением и хрипом, и оттого особенно красивый.

Зверята заводили часы по очереди, но Соня была меньше ростом, и ей нужно было класть на табуретку два больших словаря, чтобы дотянуться. Однажды она поскользнулась и упала с табуретки, и с тех пор боялась на нее залезать, и часы заводил один Петя. Соня очень хотела сама найти такую записочку, и однажды залезла на табуретку и словари, откинула крючок с дверцы, за которой мерно качался маятник, но ничего не нашла, только немножко пыли и две крошки – похоже, пряничные. Она подумала, что Петька, наверное, оставлял шерстяному звону пряник.

Соня задумалась, какой он, шерстяной звон. Ей казалось, что он непременно похож на шмеля, такой мохнатый и полосатый, и так же гудит. Шмели гудели, шелестели крыльями, на крыльях дрожала радуга, сквозь сон пробивался далекий надтреснутый звон, шмели тащили в ведерках сладкое клеверное молоко…

– Сонька! – шепотом закричал Петя, и она очумело вскочила на постели. – Ты видела?

– Нет, а что?

– Опять все проспала! Сова прилетала!

– Какая сова?

– Белая! Полярная! Огромная! Крылья вот такие! И пушистые-пушистые! А глаза желтые и светятся! И когти! И клюв крючком!

– И что она делала?

– Села с той стороны на карниз под окошком. В окно поглядела, клювом постучала и улетела.

– А почему я не слышала?

– А потому что ты спишь все время!

Соня заплакала.

– Да не реви ты, дура! Ты просто не спи!

– Я не могу, – всхлипнула Соня. – Я хочу не спать, а оно само засыпается!

Она плакала, плакала под одеялом, а потом заснула.

Соня жаловалась бабушке, что Петька ей все врет про всякие чудеса, а она никогда ничего не видела. Бабушка смеялась и говорила: ну и ты ему ври, в чем беда-то? Соня пыталась что-то волшебное наврать про говорящую божью коровку, но Петька ее сразу разоблачил, посмеялся над ее неуклюжими чудесами и тут же рассказал, что ходил ночью попить воды и видел в прихожей, как в подпол лазила золотая крыса: светила себе огарком свечи, вытащила оттуда сундук и стала в нем копаться, а там что-то блестит. Но Петька скрипнул половицей, крыса огарок погасила и в темноте смылась.

– А что в сундучке блестело? – жадно спрашивала Соня.

– Откуда я знаю? – хмуро отвечал Петя. – Сама иди в прихожую да карауль.

– А она мне ничего не сделает? – боялась Соня.

– Заметит – в мышку превратит. Если не испугается.

– А она кусается?

– Еще как!

На следующую ночь Соня пошла караулить золотую крысу в прихожую. Там было холодно, темно и страшно. Соня замерзла, задрожала, и пришлось сбегать за одеялом. В одеяле тоже было холодно, она подтащила в угол коврик, а потом сняла с вешалки несколько одежек и завернулась в них, но очень мерзли уши, а в маленькое квадратное окно светил рогатый месяц, как будто говорил: а кто каши не ест, того забодаю-забодаю-забодаю… Соня натянула на уши какую-то жилетку и прикрыла глаза от снежного, серебряного, бодучего света… и проснулась в своей постели, и услышала сквозь сон, что мама в соседней комнате что-то шепотом говорит Петьке, а Петька бурча оправдывается: да я ей ничего такого не говорил, она сама!

Петька жил с ними уже года три, Соня смутно помнила, как он появился. Ночью в саду страшно шумели и трещали деревья и тихо переговаривались какие-то голоса, бабушка выскочила в сад с фонарем, и через забор быстро запрыгали какие-то зверьки, фонарь высвечивал спины и хвосты, и Соня слышала, как бабушка кричала: да вы придите днем, я вам сколько хотите этих яблок дам, берите сколько надо, не жалко, зачем воровать-то, зачем деревья ломать, зачем нас пугать? А потом бабушка закричала, позвала маму, мама побежала куда-то, и Соне сказали: иди спи, быстро! И за дверью шуршали, разговаривали, ходили, чем-то звякали, и кто-то стонал.

Утром она все поняла: это Петька, убегая, полез через забор, а хлипкая старая штакетина с сучком сломалась и острием пропорола ему пузо. Петьке позвали доктора, перевязали, стали узнавать, где он живет – и оказалось, что он ничейный, бродячий, что в городке зверьков никто не знает, где его родители, а сам он говорит: «Мамка давно ушла, с пацанами жил». Петька был тощий, бледный, хмурый, шерсть на нем была свалявшаяся. Соня испуганно глянула на него, он быстро скорчил рожу и сразу сделал вид, что ее не замечает.

Все лето и часть осени он пролежал больной. Сначала ничего не ел, хмурился, не хотел разговаривать. Потом заговорил, но только с мамой и только за закрытой дверью. Когда выпал первый снег, Петька собрался уходить, но мама и бабушка его не отпустили. Сказали – лето придет, ступай на все четыре стороны, если захочешь, но зимовать будешь здесь. Летом он никуда не захотел уходить. Мама разрешила ему построить шалаш в саду и ночевать там. Соня просилась к нему хоть один разочек, но ей не позволили. Петька сказал, что ночью страшно, потому что по саду ходит Холодная Роса, и на кого она брызнет, тот онемеет. И один раз молчал два дня, а на третий сказал, что на него попала маленькая капля Холодной Росы. И утром однажды Соне показал на листе клубники каплю, совершенно неотличимую от миллионов других капель на других листьях, и сказал, что это Холодная Роса, которую ни за что нельзя даже трогать, не то что пить. Соня засмеялась и хотела слизнуть каплю, но он ее ударил по руке, так что капля подпрыгнула и пропала в траве, и страшно закричал: нельзя, дура! И долго упрекал еще, что он хотел слить каплю в пузырек, чтобы было оружие против врага, а из-за нее, дуры, теперь жди еще, когда теперь такую каплю найдешь.

Петька всегда был очень хмурый. И никогда нельзя было понять, сердится он или смеется, шутит или нет, врет или правду говорит.

Соня жаловалась маме, что все Петькины чудеса случаются, только когда она спит. Мама посмеивалась и говорила, что чудеса случаются всегда, только надо уметь их узнать. Но никогда не говорила, как.

И Соня твердо решила научиться узнавать чудеса. Внимательно присматривалась. Проверила ту щель, из которой вышли гномы: она была маленькая и густо затянутая старой-престарой паутиной. Заглянула в подпол: там было темно, оттуда тянуло землей, плесенью и холодной сыростью. Соня посветила туда фонариком, но ничего, кроме пыльных банок, не увидела. Обследовала весь дом, нашла немало таинственного. Лаковую коробочку, в которой лежала шелковая красная кисточка. Старые открытки. Древний гербарий: побуревшие растения на пожелтевшей бумаге, надписи старинным почерком с нажимом и завитушками. Веер из резных деревянных дощечек и шелка: на нем речка, мост и на мосту красавица в кимоно, а в руках у нее веер, а на нем речка, мост и красавица в кимоно. Еще был пустой пузырек с круглой крышкой, в котором жил жасминовый запах. И был еще один камень, снаружи рыжий и некрасивый, но с одной стороны у него была разинутая пасть – и в ней сиреневые кристаллы, и бабушка сказала, что это «аметистовая жеода», и Соня несколько раз повторила странные слова, но все равно не запомнила. А в шкатулке с нитками-иголками нашелся стеклянный шарик – медовый, янтарный – и если смотреть сквозь него на лампу, в нем появлялась полоска лимонного цвета, а если на свечку, то почти красного. И еще была книга с большими страницами, а на страницах картины – и некоторые казались совсем живыми, а некоторые были очень страшные и даже потом снились. И там была одна картина, на которой была темная липовая аллея, а в конце аллеи смутно белел дом, и Соне страшно хотелось дойти до конца аллеи и попасть в этот дом, и посмотреть, кто там живет.

Соня старалась не спать ночью и изо всех сил таращила глаза, но ничего не происходило, только иногда шевелились на потолке тени деревьев, и на полу рисовались узоры от лунного света сквозь занавеску. А Петька шептал: а у этой птицы зеленые перья, и золотые, и лиловые, а на голове корона! И Соня засыпала, а утром опять досадовала на себя, что заснула, и на Петьку, что бессовестно врет!

Весной Соня заболела. Она не промачивала лап, не проваливалась под лед и не гуляла часами на морозе, как это обычно делают непослушные дети в сказках, но послушные дети тоже болеют ничуть не реже непослушных. Так что она заболела, несколько дней у нее была температура, ей было больно глотать, больно смотреть, больно кашлять, больно дышать, и Петька ходил на цыпочках и один раз принес ей такой же шарик, как янтарный, только этот был зеленый. Сказал, что он волшебный. Соня положила его на стул возле кровати, лежала без сил и грустно на него смотрела. Он был совсем не волшебный, а просто стеклянный шарик бутылочного цвета.

Несколько дней она провалялась совсем тухлая и дохлая. Спала ночью, спала днем, и сны снились какие-то путаные и мутные. Но однажды вечером она проснулась с ясной головой, совсем веселая, температуры не было, она набросилась на еду и попросила добавки, села рисовать, нарисовала Петькину птицу с короной на голове, села играть с Петькой в лото, проиграла, достала мяч, стала хлопать им об пол, но бабушка сказала перестать, потом пили чай с пирожками, потом читали с мамой книгу, потом их с Петькой отправили умываться и спать, но спать она совершенно не хотела. А Петька полдня пробегал на улице с друзьями и ужасно умотался. Она его забалтывала, а он ворчал, чтоб отвалила, и потом быстро заснул.

– Ага, – сказала себе Соня, – уж сегодня-то я ничего не пропущу!

Взяла зеленый шарик и стала сквозь него смотреть на луну. Но шарик был темный, мутный, почти непрозрачный. Соня уже хотела его отложить, как вдруг у него в середине загорелась яркая зеленая точка. У Сони перехватило дыхание, и сердце сделало прыг-скок. Точка увеличивалась, и шарик стал теплеть. А потом расти. Сначала он был размером с вишню, но постепенно дорос до сливы и сделался совсем теплым. И внутри у него уже горел зеленый огонь с желтыми, золотыми, изумрудными всполохами. Когда шар стал размером с яблоко, он уже был таким тяжелым и горячим, что его пришлось положить на стул. Соня села на кровати, крепко закутавшись в одеяло до самого подбородка, и смотрела во все глаза. Шар дорос до мяча, потом до большой тыквы, и внутри у него вовсю вихрились разноцветные языки пламени.

– Петька! – громко зашептала Соня. – Петька!

Петька спал и даже похрапывал.

Вдруг шарик треснул. Громко. Потом еще громче. По его поверхности понеслись зигзаги трещин, и один стеклянный кусок даже отломился.

– Петька! – позвала Соня.

Еще один кусок стекла хрупнул и упал на пол.

Петя проснулся, повернулся – и вскочил в кровати, выкатив сонные глаза.

Шар растрескался и развалился. Из него вылетела птица – золотая, зеленая, лиловая, с черными глазами и короной на голове! Птица облетела комнату, села на стол. Уставилась на Петьку. Петька открыл рот. Вид у него был совершенно дурацкий.

Птица мелодично чирикнула что-то. Петька не понял, а Соня поняла: откройте окно. Она слезла с кровати, пошла к окну. Проходя мимо стола, почувствовала: от птицы веет теплом. Птица кивнула: давай, мол.

– Лежи, ты больная! – сказал Петька и сам бросился к окну. Убрал с подоконника цветы, бегал еще туда-сюда, не зная, куда приткнуть горшок. Раздернул занавески, долго возился с присохшим шпингалетом, искал, чем его поддеть, – поддел лезвием перочинного ножика, который искал по всем карманам всех штанов. У него тряслись лапы. Соня, пока он метался, пробовала поддеть шпингалет линейкой, но она сломалась. Петькин хвост стучал по полу. Птица наблюдала за ними, изредка чирикая что-то, что Петя понимал как «ну быстрее же», а Соня – как «не суетись, все успеем». Наконец, Петя распахнул окно.

Птица снялась с места и вылетела в сад, задев теплым хвостом их щеки. Облетела сад. С ее хвоста и крыльев сыпалось зелено-золотые искры и таяли в воздухе. Птица сделала прощальный круг над яблоней возле окна – и унеслась, и мелькнула золотой точкой, и пропала.

Соня уставилась на Петьку. Петька посмотрел на нее и сказал: «Ага».

Они закрыли окно и легли по кроватям.

– А я знаю, что будет завтра, – сказала Соня.

– Я тоже знаю, – сказал Петька.

Конечно, назавтра на всех деревьях уже висели и сияли маленькие листья, зелено-золотые, на просвет похожие на монетки. А на стуле и под стулом лежали скучные зеленые стекляшки, как от разбитой бутылки. Соня и Петька собрали их и закопали в малиннике под забором.

Вечером, лежа под одеялом, Соня сама теперь рассказывала Петьке сказки. Торжественно и гордо рассказывала. Сначала про речку, мост, красавицу с веером. А потом про аллею, а в конце аллеи белый дом.

– Знаю, – сказал вдруг Петька. – Там живет Сиреневый Садовник.

– Кто? – вскочила на кровати Соня.

И Петька начал историю про Сиреневого Садовника, и Соне опять оставалось только удивляться.

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ЗВЕРЬКА

Иногда, сильно стосковавшись по зверюше и убедившись, что никто его не слышит, зверек принимается петь Любовную Песнь. Будучи страшно стеснителен, он особенно заботится о том, чтобы ни одна, даже самая маленькая зверюша не оказалась в этот момент рядом. Потому что тогда все эти глупые девчонки увидят зверьковую слабость, неприличную мягкость и отвратительную сентиментальность. Стоя на пыльной дороге посреди родного города и ковыряя босой задней лапой сухую землю, зверек сначала тихо, а потом все громче начинает петь свою песню, слышать которую невозможно без слез.

При передаче ее человеческим языком приходится, конечно, опустить множество деталей, нюансов и обертонов. Дело в том, что зверек не столько поет, сколько воет, и ритм его песенки создается чередованием длинных подвывов с короткими. Разумеется, ни о каких рифмах или размерах не может быть и речи, но их в избытке компенсирует страсть. Так что наш бедный перевод с его сменой длинных и коротких строк дает лишь самое приблизительное представление об истинной Любовной Песни Зверька.

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ЗВЕРЬКА

 
О зверюша, толстая, белая и пушистая,
С ушами,
С бантиком на макушке, кисточкой на хвосте,
В усах,
В передничке, с веничком, с совком, с поварешкой,
Или без,
Зову тебя, призываю тебя изо всех сил:
Иди сюда!
 
 
Я здесь стою один, никому на фиг не нужный,
В штанах,
Некормленый, непоеный, с невычесанными репьями,
Но это бы тьфу,
Без заботы, без ласки, без чьего-либо участия
И любви,
Стою тут, блин, как прямо, блин, я не знаю,
Вообще!
 
 
О зверюша, белая и пушистая, а ты в это время
В кругу
Семьи, друзей и близких знакомых, тоже пушистых —
Скоты!—
Готовишь вкусные лепешки, сладкие оладушки, душистые плюшки,
Картошку фри,
А я стою один, и ни одна тварь не предложит
Пожрать!
 
 
Но это все ерунда, потому что еда не главное,
А главное то,
Что я томлюсь по твоим глазам, усам и лапам,
И ушам,
По любви, состраданию, терпению, умилению
И кисточке на хвосте,
И если ты не придешь, то я возьму и сдохну
Прям щас!
 

Зверюша, которая издалека слышит эти ужасные завывания (лишенные, конечно, всякого намека на мелодичность и благозвучность), немедленно прибегает, потому что она и так уже шла к зверьку с корзиночкой масла или пирожков с черешней, но тут припускается во весь дух.

– Зверек! – кричит она, раскрасневшись от бега, волнения и – что греха таить – удовольствия. – Зверек, я здесь! Я уже!

– Т-ты!.. – оцепенев от смущения и негодования, отвечает ей зверек, весь красный. – Т-ты слышала, что ли?

– Ну да, – хлопает глазами зверюша. – Ты же меня зовешь!

– Я никого не зову! – кричит зверек, которого застали за таким незверьковым занятием. – Девчонка! Дура! Это я так, для себя… стих учу, вот! Это вовсе и не я придумал! И вообще я не к тебе обращаюсь! Попеть уже нельзя, честное слово… Тут же сбегаются какие-то… с ушами… Иди вообще отсюда, если хочешь знать! – И, выпалив всю эту несвязную тираду, убегает к себе.

Зверюша, конечно, пускает поначалу обиженную слезу, но уже по пути обратно в зверюшливый городок настроение ее резко улучшается. Зверюши ведь, в сущности, весьма умные и сметливые существа.

СКАЗКА О ВОЗДУШНЫХ ШАРИКАХ

Один зверек, звали его Антошка, гулял себе по городу, беспечно заложив лапы в карманы. Делать ему было нечего, погода стояла прекрасная, теплая, золотистая. В такую погоду зверьки и зверюши вообще редко сидят дома: зверюши трудятся, не покладая лап, а то еще гуляют со зверюшатами, катаются на велосипедах и играют в бадминтон. Зверьки сидят на крылечках, почитывают журналы, режутся в домино. Маленькие зверьки с визгом носятся по городу, карабкаются по пожарным лестницам, обследуют подвалы, чердаки и заброшенные дома и бегают на речку купаться.

Антошка был еще недостаточно стар, чтобы играть в домино, но уже не так молод, чтобы палить во дворе костер и лазить по чердакам. Поэтому он просто гулял с независимым видом, держа руки в карманах и потихоньку перебирая лежащие там важные нужности, и думал о том, не пойти ли купаться и как хорошо быть капитаном дальнего плаванья.

Навстречу ему шестеро юных зверьков катили по земле здоровенный баллон и возбужденно пищали, как какие-нибудь зверюши-детсадовки. Антошка удивился, отчего это зверьки, всегда хрипловато-басовитые, так дикообразно пищат, но не успел. Зверьки остановились и робко, но довольно нагло (так умеют разговаривать только молодые зверьки) спросили, не знает ли он, что это такое. И открыли на баллоне кран, откуда с шипением полез какой-то газ.

– Закройте, закройте! – закричал Антошка, испугавшись, что газ ядовитый и сейчас рядом с баллоном будут лежать семь симпатичных мертвых зверьков.

Потом он понюхал воздух над баллоном – ничем не пахло. Он осторожно приоткрыл краник посильнее и снова понюхал. Не пахло. Антошка прислушался к себе, ища признаки острого отравления. Признаков не было.

– Бросьте вы его, от греха подальше, – посоветовал он и сам удивился, до чего пискляво это вышло.

Как назло, мимо шла небольшая зверюша цвета кофе с молоком, – естественно, с ужасно деловитым видом. Она собиралась навестить приятеля-зверька, который на днях объелся мороженого и теперь сидел дома. Антошка очень не хотел позориться перед зверюшей, так что не стал ей ничего пищать, а только махнул лапой: проходи, мол. Зверюша поняла совсем наоборот и подошла поближе.

– Здравствуйте, – учтиво сказала зверюша. – Зачем вы меня позвали?

– Ты не знаешь, чего это за газ такой? – буркнул Антошка, стараясь басить как можно глубже, но все равно выходило смешно: такими голосами говорят не в жизни, а только в мультиках. – Он совсем не пахнет.

– У тебя всегда такой голос? – засмеялась зверюша и добавила, видя, что зверек собирается обидеться: – Не обижайся, мне надо проверить.

– Не всегда, – пропищал один из шестерых зверьков, которые торчали рядом, переминались с лапы на лапу, строили рожи и не могли дождаться, пока эти большие мальчишка и девчонка отдадут им баллон.

– Я, кажется, знаю, – сказала кофейная зверюша и порылась в корзине.

Из корзины запахло пирожками. Зверюша почувствовала это и покраснела: зверьки очень жалобно водили носами, но она несла пирожки больному товарищу и не могла раздавать их всем, кто жалобно поводит носом.

– Вот, – сказала она, выуживая из корзинки четыре резиновых шарика: малиновый, голубой, желтый и светло-зеленый. – Это газ гелий…

– Точно! – заорал Антошка, не желая, чтобы какая-то зверюша опередила его и не дала блеснуть выдающимися зверьковыми познаниями.

Познавательное отступление о способах познания

Дело в том, что зверьки очень много читают про науку и технику, но не всегда дочитывают до конца и уж вовсе редко раскладывают прочитанное в уме по полочкам. Поэтому когда зверькам надо что-то вспомнить, они переминаются с ноги на ногу, закатывают глаза, надеясь заглянуть себе под крышку черепа и прочитать там, морщат лоб, жестикулируют, – словом, вертятся и страшно мучаются, как двоечник, у которого на экзамене лежит на коленях нужная шпаргалка, но злой экзаменатор стоит рядом, так что списать нельзя. Зато когда зверек вдруг что-нибудь вспомнит, и наблюдаемое в его голове сойдется с прочитанным, и куча мысленных шестереночек, шариков и роликов сойдется в очень понятный узор, то он так радуется, что может даже голым выскочить из ванны с воплем «Эврика», как это сделал один древний грек, которого звали Архимед, а уж был он зверек или зверюша, про то история молчит. Зверьки, совершившие научное открытие, задирают нос и кричат: «О! А?! Ну не гений ли я?» Зверюши восхищенно поглядывают и ласково говорят: «Большой талант!»

Зверюши читают упорядоченно и систематически, и если у них случаются озарения, то на почве упорных трудов. В философии принято называть такое состояние переходом количества в качество. Прочитает зверюша сто пятьдесят умных книжек, заполнит десять дневников наблюдения за природой, окинет придирчивым взглядом все сделанное, и в пушистой голове ее формулируется Большой и Самый Главный Закон.

Продолжение сказки о воздушных шариках

Словом, когда зверюша сказала, что газ называется гелий, Антошка разом все вспомнил. И про то, что смесью гелия с кислородом дышат водолазы, отчего у них потом бывают такие смешные мультяшные голоса, и про то, что гелий легче воздуха, и про то, что им поэтому надувают воздушные шарики. Все эти сведения он и выпалил одновременно в десяти бессвязных словах, так что поняла его только зверюша.

– Короче, – сказал зверек, устав фонтанировать и вытащил из кармана кучу мусора, – вы шестеро!

– Ну, – нагло сказали юные зверьки, и замурзанные мордочки засветились любопытством.

– Вот вам мелочь, – зверек отодрал от мелочи липкий фантик, отковырял семечковую шелуху и измятую до серой пушистости бумажку, – теперь дуйте в киоск и купите шариков на все. Э, нет, вот вы двое останьтесь, – он указал на самого большого и самого маленького, – а то еще купите мороженого и смоетесь.

– Вот еще, – зверюша протянула им на ладошке еще немного денег. – А это точно ничейный баллон?

– Совершенно ничейный, – авторитетно заявил зверек, хотя ничего об этом не знал. Просто ему хотелось успокоить совершенно ненужную, как он считал, вспышку совести у зверюши.

– Ничейный, ничейный! – наперебой заверещали зверьки. Они немедленно рассказали, как баллон валялся, весь такой одинокий, на берегу реки, где его явно забыли какие-то водолазы, а может быть, его выронили с самолета, который тут как раз пролетал два дня назад…

– Брысь отсюда, – усмехнулся Антошка. – У тебя веревочка есть?

Зверюша достала из корзинки катушку толстой и прочной нити. Кто может понять, зачем зверюше, идущей к больному товарищу, в корзинке катушка толстых ниток? – а вот поди ж ты, всегда у них есть именно то, что в конечном счете оказывается нужно.

Зверек и зверюша быстро сообразили, как надо сделать, чтобы надувать из баллона шарики, причем зверек пыхтел, крякал и говорил «Щас, щас», а зверюша примерно предполагала, как это сделать быстро и эффективно, только ей ничего не было видно из-за зверька, а сунуться она боялась, и правильно делала, потому что зверек, который что-то хочет сделать самостоятельно и вдруг получает Абсолютно Правильный Совет от стоящей рядом зверюши, моментально звереет и превращается в стихийное бедствие, которое в зверюшливых книжках называется «самум». Зверюши наивно думают, что это означает ужасный, злой и стремительный пустынный ветер, но зверьки-то знают, что «самум» означает «самый умный».

Словом, зверюша стояла, боясь вздохнуть, и изо всех сил соблюдала технику безопасности. Техника безопасности зверюши по отношению к зверьку заключается в том, чтобы вовремя промолчать.

Антошка, наконец, справился с клапаном и шариком, а зверюше велел стоять и завязывать шарики. Они надули уже три, и тут вернулись веселые зверьки с целым ворохом цветных шариков. Зверек стал надувать, зверюша – завязывать, а завязанные шарики они отдавали самому маленькому зверьку…

– Ой, – сказал вдруг самый маленький и ужасно вытаращил глаза, – меня уносит…

И углы его рта поехали вниз, а сам рот стал ужасно открываться, а сам зверек поехал вверх, но Антошка поймал его за штаны, отобрал всю связку и проворчал писклявым от гелия голосом:

– Ну ничего никому доверить нельзя!

Зверюша залилась хохотом. Голос у нее тоже сел, и таким смехом могли бы смеяться комары, если бы у них было чувство юмора.

– Становись сама надувай. А ты, – Антошка кивнул на старшего из шестерых, – завязывай. И мне будешь отдавать. Потом поделим.

Они надули еще два десятка шариков. Антошка с ужасом чувствовал, что его приподнимает, но цеплялся лапой за землю, очень хорошо помня свою реплику насчет «никому ничего доверить нельзя». Он решил делать все сам до последнего, по-мужчински нахмурил брови и смешным голосом сказал:

– Ну что рты-то поразевали?

Шестеро маленьких зверьков и одна зверюша устроили целый насекомый взрыв хохота.

Пока они смеялись, шарики качнулись от налетевшего ветерка и медленно пошли вверх. Антошка молчал, потому что звать на помощь ему было стыдно.

– Улетает, – хихикнула зверюша, которая еще не могла успокоиться, но сразу посерьезнела и всплеснула лапками. – Ахти!

Шестеро зверьков провожали улетающего Антошку завороженными и голодными глазами, в которых, однако, поблескивали слезы обиды, поскольку они уже успели понадеяться на шарики. Впрочем, зрелище улетающего зверька было так захватывающе, что они быстро перестали обижаться и заверещали от восторга. Зверюша тем временем, бросив свою корзинку, прыгала и пыталась поймать зверька за ноги. Но шариков было слишком много, а весил Антошка сравнительно мало, так что он очень быстро набрал высоту и скрылся за соседней крышей.

Зверюша побежала было туда, потом обратно, но совсем потеряла его из виду. Поэтому она остановилась, закрыла глаза и очень убедительно сказала про себя: «Прости меня, Господи, что я не смогла его удержать, и спаси его, пожалуйста, и пошли ему навстречу зверька или зверюшу, чтобы они помогли ему, и чтобы никто не оставил его в беде, и еще ему мягкой посадки. И пусть у него все будет хорошо». В полном убеждении что теперь-то зверек будет в безопасности, зверюша быстро надула маленьким зверькам оставшиеся шарики и отправилась к больному приятелю, не забывая поглядывать на небо.

По дороге ей встретилось несколько больших зверьков.

– Дяденьки зверьки, – робко сказала зверюша. – Мы там нашли баллон с гелием, надули шарики, и один зверек на шариках улетел…

– Совсем-совсем? – спросил один дядя-зверек.

Зверюша закивала в ответ.

– Так прям и улетел? – изумился второй.

– На шариках? – поддержал третий.

– Ай да зверюша! – грохнули все разом. – Ну и врать горазда!

– Правда, правда, – подтвердил пробегавший мимо самый маленький зверек с большим синим шаром. – Дядя Федя, дядя Семен, это Антошка улетел! Стоял-стоял, и вдруг… фьюить!

– Ну вот, – сказал усатый толстый зверек в тренировочных штанах, тот, которого называли дядей Семеном. – А ты говоришь (хотя именно это зверюша и говорила). У нас это очень даже запросто. Мы вообще тово… постоянно летаем. Мы ежели захотим, то и без шариков полетим, свободная вещь. Силой одного воображения. Зато зверюша никогда не полетит, потому что рожденный прыгать летать не может.

– И вообще все девчонки дуры, – поддержал дядю Семена дядя Федя.

– Она не дура, она мне вот дала, – запищал самый маленький зверек.

– А ты и рад, – сурово сказал дядя Семен. – Берешь у кого ни попадя что ни попадя. У тебя что, своих нет? Да у тебя дома небось тыща таких шариков…

– Ни одного нету, – пискнул маленький зверек, который вообще всю жизнь играл исключительно с щепками и стружками, а большую надувную вещь получил впервые.

– Приходят всякие с ушами и дают чего самим негоже, а потом лучшие из нас вот так и улетают, – с пьяной слезой в голосе сказал дядя Федя.