Текст книги "Дериват"

Автор книги: Дмитрий Котенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Джуллиан, ослепленный на левый глаз своими же шинкованными кусочками кисти, пытаясь проморгаться от застрявшего в глазнике мяса, схватился за харигату, та вцепилась хватом анаконды в червеобразные мышцы ладони. Не отличая границу рукоятки и лезвия, юноша, истекающий последними багровыми надеждами на спасение, порезал сухожилия другой руки. Незримое зло, схватив рычащего от боли Джуллиана за волосы, опрокинуло лицом на стол и мертвецки прижало невидимым прессом затылок парня.

«Сбой светопроницаемой мембраны, сбой светопроницаемой мембраны, необходимо избавиться от высокоактивного органического объекта на камуфляже» – из неопознанных динамиков заскрежетал голос, имитирующий женщину с электронной тональностью. «Отключение модуляции внешнего вида» – заключительное уведомление было приглушено зычной рябью, раскрывающей литой камуфляж: искрометная перебежка артихроматофоров явила жертвам нападения их обидчика. Металлические прямоугольные пластинки костюма, защитным клином сводимые к солнечному сплетению, были орошены жидким серпантином человеческой ткани – пару секунд назад эта кровь еще протекала в длани несчастного мальчишки.

– Ублюдочное дерьмо! – резкая брань убийцы, раздавшаяся сквозь непроницаемый лучами света защитный шлем, взбудоражила уже почти потерянный рассудок Афродиты еще сильнее – только отвердевающий стекло закусочной суглинок с улицы сохранял целостность окон от пронзительности отчаянного крика девушки. – Заткнись ты уже, дрянная сука! – исчерченный пустынными вихрями шлем потерял свою блистающую багровыми приливами теней клерикальность. Ассасин в потасканном сухостью климата цельноалюминиевом колпаке, словно головоногое существо, ошарашенное от утраты возможности пигментировать под внешние раздражители, стал судорожно двигать рукой, виляя голову Джуллиана по столу.

Мальчишка, отплевывая кровяные лужицы, в которых вымокали его скулы, в молящем изнеможении протянул свободную руку к любимой. Именно в этой руке он – в восхищающей покорности опустившись на колено – преподнес бы Афродите символичный дар разделить с ним весь свой мир. Дар, обрамленный кольцеобразной драгоценностью, на золотом корпусе которого переливы лучей над Чиркулум Чинере впадали бы в благородную желтизну сплава с присущей им юго-западной ослепительностью.

Удар, спущенный с высокой амплитуды, протаранил затылок Джуллиана, тут же вдогонку последовала еще пара ударов в жесточайшем остервенении руки – на тыльной стороне головы образовался бурлящий чернью колодец.

– Нет! – ор, переросший в первобытный рев человекоподобного зверя, был пресечен четким броском запасной харигаты в Афродиту. Девушка, рефлекторно выставила предплечье, однако игла прошла насквозь подобному тонкой фанере брахиалису и наконечником впилась в сонную артерию – тонкая струя алого сразу же была зажата раненной Афродитой.

Онемевшая от шока девушка отлетела на расставленные сзади стулья. В холодном поту она безмолвно провожала взглядом посетителя, ринувшегося из противоположного угла помещения к выходу. «Твою мать» – единственное, что успел проронить мужчина, прежде чем метнувшаяся ему в след более вытянутая, чем предыдущие, харигата наглухо прибила уставшего от недельного разъезда дальнобойщика к косяку подле двери – колокольчик в садистской насмешке звонко трепетал от задетого мертвецом стекла. Поворачивая голову назад, Афродита заметила тень ассасина, та сокращала расстояние между ней и столом, где с распоротой головой лежал ее суженный. Она с последним криком души взывала к силам вселенской пощады сделать так, чтобы Джуллиан проснулся от мертвецкого сна и спас ее. Однако единственное, что могло услышать мольбу о спасении в забытом цивилизацией месте, было перекати-поле: со скрипящими овальными спицами оно безучастно катилось по песчаным трассам. Джуллиан больше никогда не проснется – так же как и она, Афродита, теперь никогда не услышит первые слова малыша, пока еще формирующегося у нее в утробе тоненькими побегами.

Колено ассасина с тяжестью крупного парнокопытного впилось в шею Афродиты. Удушающий прием умерщвлял жизнь в прекрасных среднеполисных глазах – их виноградная нежность вмиг залилась бордовым фейерверком, это лопнули капилляры. Сверкающие от закатного солнца контуры шлема подчеркивали черепные выемки облицовки колпака: на труп удушенной молодой красотки, которая могла – по щедрости природы – стать именитой моделью, тяжело дыша, смотрел алюминиевый красный череп; у шлема отсутствовало углубление в области рта.

– Чья это песня? – хриплый голос, сродни дьявольскому отродью, был обращен к спрятавшемуся за кассой менеджеру. Движимую жаждой смерти машину, которая безнадежно утратила всю связь с человеческим обличием, не волновала мясницкая резня на импровизированном разделочном столе, где измученные длительной дорогой путники переводили дух перед очередным этапом марафона – тварь лишь интересовало происхождение закончившейся песни, у которой недрогнувшая рука палача отобрала волшебность звучащей высоты.

– Приобрел на каком-то нелегальном трекере, куда сливают контент на покинувшем языке, – подняв дрожащие от неугомонного страха руки, официант не успел показать и пол головы, как ассасин снес ретировавшемуся макушку. Так же молниеносно, как и несколько мгновений назад обнажив револьверный бластер, убийца убрал огнестрельное оружие в напоясную кобуру.

Ассасин небрежно выровнял по поверхности стола голову Джуллиана и воткнул в вырезанное им отверстие провода: они, по всей видимости, намеренно врезались в содержимое коры головного мозга. Стукнув пальцами в экран бронированного фаблета на предплечье, ассасин запустил процесс скачивания нейронной информации из черепа убитого в свое периферийное устройство.

Оглядевшись по сторонам, инфернальный бес удостоверился, что все живое спешно покинуло закусочную, как будто расположившуюся на паперти у врат преисподней. Ошметки мозговой ткани официанта слегка спеклись и теперь вяло сползали по магнитной доске меню.

***

Гранатовый сок плода неистово выплеснулся во все стороны, задев сахарным кровопролитием одну из выпяченных скул Спри. Пережевывая сладости семенного яблока, мужчина уставился на грубо разворошенное лоно фрукта, где сплюснутое в агонии месиво образовало кровавый колодец. Аккуратно смахнув с щеки утробные краски плода, Крео бережно опустил искалеченный фрукт на траву, будто бы с торжественностью придавая земле его настрадавшийся стан. Сминая под собой запущенный от природной плодовитости покинутых мест бурьян, мужчина приближался к конусообразной возвышенности, в обманчивой естественности произраставшей из-под земли.

Подойдя к самозваному монолиту, Крео на глаз оценил примерную высоту гранитного желвака на теле безбрежного зеленого плоскогорья: ее латифундия природных богатств в остракизме затворника растянулась аж в трех ста километрах от Нового Дэ’Вона. Грубые расчеты визуальной оценки Спри, неподкованного в вопросах геометрии, давали оконечности, прорезающей богатое островками деревьев плато, минимум пять-шесть метров. Однако безграмотный геодезист помнил о произошедших столетия назад безжалостных катаклизмах, что изменили лицо планеты до неузнаваемости, – в этой связи каменное острие теперь казалось не просто сосудом, высасывающим гравийный щебень из жил окружающей среды, а всего лишь рукотворным окончанием сокрытого в толще грунта обелиска. Его невидимая высота была тем колоссальнее, чем дальше простиралось воображение грезящего.

Отойдя на пару шагов от гранитного конуса, Крео Спри окинул взглядом пейзажи, окружающие это излюбленное в прошлом столетии туристами место. Судя по неприлично заросшей траве – ее безустанно колыхал ветер, – людям наскучил несчастный обелиск. Он, словно пойманный гигант, был заключен в оковы геологических пластов, а голова его окаменела от многовековых страданий заточения.

Глаза мужчины огибали изредка укрываемые небольшими сгустками деревьев ландшафтные округлости: по нижележащим тропинкам эти шиханы разгоняли настоящие песни ветров и свежесть петрикора – таким образом создавалась видимость канального сообщения между мириадами холмов. Стращающее ощущение того, что вихревой гул нес в себе призрачные сказания об утерянных человечеством историях, проникло бессознательным припадком агорафобии в визуализируемое представление Крео об исчезнувших даже из исторических сводок эпохах: воображаемая эспланада в продольном величии разбрасывала лучи тропинок, они вели к гигантской каменной стеле, а вблизи, казалось, был выкопан огромный бассейн; с поверхностью, заполненной водой, играли солнечные блики, только лишь тень обелиска в затяжной динамике заката утемняла эту купальню для великанов своим игловатым телом.

Перед глазами Спри сверкнул яркий отблеск из рисуемого сознанием видения – в реальности же, утопающее в кронах деревьев солнце прощалось с этой, без сомнения, живой далью. Крео подошел вплотную к обелиску: алюминиевая макушка, словно графитовый кончик карандаша, который вернул в земной футляр мастер, позволила длани светила спокойным поглаживанием пройтись по выгравированным контурам изречения – его мужчина раньше не замечал. Наверняка, несметное множество искусствоведов и иже с ними подчеркивали мистическую значимость этого послания, насовсем позабытого обывателями. На поверхности было высечено: «Laus Deo»³.

«Если нужно в нескольких словах выразить самое главное в жизни война, я скажу: душой и телом служи своему господину…»

Крео по неизвестной причине ухмыльнулся сам себе, вспомнив неформальное обозначение жителями северо-западной всегломерации этого места, изолированного от всякого механизированного гнета городской роботизации. Область называли Краем свобод.

–… если же меня спросят, что ещё важно для война, я отвечу: совершенствуй свой разум, будь человечным и проявляй смелость. – Сиккэн Ё О Нэ Ми, сидевший на коленях в позе сэйдза, с глубочайшим трепетом к каждому провозглашаемому слову и не без восхваления высших сил держал в вытянутых руках тати. В соответствии с кодексом школы Ё О Ну Мэ, основателя данного дальневосходного заведения, почившего несколькими десятилетиями раннее, боевой меч должен был быть передан воином-учеником высшему учителю на хранение, пока первый в течение десяти дней не окончит предписанные ему заповедями задачи.

В такой же позе сэйдза напротив Крео с нескрываемой грустью, будто его разлучают с родным братом, смотрел на то, как наставник укрывает смертоносное лезвие Кочевника в блистающие сая; пламя, колышущееся от увенчанного свечами пола, завораживающе растягивалось по острию. В таинстве огненного окружения тени двух приверженцев дальневосходного искусства окутывали стену зловещими аурами, сродни гигантским чудовищам из мрака, – эти фигуры облицовывали небольшую прикрытую сёдзи комнатку, как картинки в зоотропе. Возврат мыслей Крео к настоящему времени из воспоминаний о вчерашней поездке к загородному обелиску занял доли секунд.

– Скажи мне, бу Спри, готов ли ты услышать следующие заповеди, после которых твой дух будет сопряжен с доспехами безмолвной доблести война?

– Да, Сиккэн. Я готов.

– Не позволяй другим превзойти себя на Пути Война. Всегда будь полезен своему хозяину. Помни сыновний долг перед родителями. Проявляй великое сострадание и помогай людям. – Нахмуренные брови Сиккэна утрамбовывали пронзающие строгостью глаза ближе к носу.

– Но у меня нет хозяина, и, тем более, родителей, – самозабвенно изрек почти новообращенный воин; воск на хрупком тельце светила расплавлялся под его обреченным взглядом, несоизмеримым ни с одним органным оркестром.

– Не думай, что лишь что-то телесное есть хозяин твой, а истинный путь! – полисная манера речи мудреца местами искажалась самобытным акцентом неизвестного дальневосходного диалекта. – Настоящий мужчина дома Ё О Ну Мэ, превозмогая боль утраты и горечь невозможного счастья на своем жизненном пути, продолжает следовать дорогой война к судьбе, к которой он готовится с рождения.

– Какая же у меня судьба? – Крео, не возвращая головы в прямое положение, обратил всполохнувшие бледным пламенем очи на Сиккэна.

– Не просто у тебя, а у любого война. Обучение своей воли морально-психологической дисциплиной для совершения в судьбоносный момент этого самого единственного поступка, в момент, когда разразившееся накопленным гневом богов небо, осветит финальный штрих. Отказавшись от личной выгоды, отказавшись от мыслящих подобий своего внутреннего слабого я – мгновенно, за счет натренированной интуитивности – немедленно реализуй действо, к которому вела тебя сама судьба. Ибо твои невоспетые в школе Ё О Ну Мэ надежды на лучшую жизнь – лишь непозволительный каприз таящегося внутри каждого из нас теплохладного простака среди природной необратимости хода вселенной.

– И как же я пойму, что этот момент настал?

– Ты ощутишь неподдельность момента. Ты осознаешь, что совершение этой жертвы будет увековечено письмом кровяных чернил на теле летописей нашей цивилизации, а приписывать этому поступку слепо убежденные в своей правоте историки будут самые противоречивые трактовки, в ханжестве современной гуманности укрывая родовую замысла – добро имеет право, отмщая росчерком меча, беатифицировать алыми красками грех расправы на благодатном алтаре общечеловеческой судьбы, общечеловеческой пользы. Читатели же будут осуждать и восхищаться, ненавидеть и любить за решимость, укрепив которой дух и разум, ты позволил агонизирующему в удушье сердцу разорваться.

– Я не пойму, как тогда я спасусь?

– Твоя судьба, судьба маленького существа необъятной цивилизации сольется воедино с судьбой мира, и тогда путь для твоего духа будет свободен. Это и есть путь бусидо. Скажи мне, вечный странник, ты готов встать на путь бусидо?

– Я никогда не слышал об этом слове, ни в одной дальневосходной литературе.

– А много ли дальневосходной литературы ты прочитал? Или лучше скажи мне: сколько книг утаивается сильными мира сего от взора опасного своей глупой кипучей энергией человека, что довольствуется самыми простыми вещами? Прохладной бутылкой отупляющего лагера или пружинистой софой с мягкими подушками под его седалищем.

– Ты называл меня просто бу, поясняя, что эти буквы означают защитника, способного подчинить себе гнев напавшего войной на твой дом и, тем самым, остановить насилие.

– Но остановить не насилием, а искусствами куда более изощренными, чем боевое. Все верно, бу Спри. Я даже знаю, твой последующий вопрос и готов дать на него ответ.

– И каков же будет ответ?

– Частица «си» обозначает миролюбивого человека науки, готового обнажить припрятанный в чулане под седым покрывалом паутины тати, если пришедшая во плоти захватчика скверна раздует огонь по плодородным культурам его земли и посмеет осквернить честь его дитя. «До» же есть путь, втискивающий обе тропы – несовместимых по применяемому орудию, но идентичных по природе бессребреничества – в одну кульминационную дорогу на встречу судьбе.

– Я был готов вступить на тропу бусидо сразу, как Вы мне предложили это сделать. – Уровень миниатюрного частокола, изливающегося воском, неумолимо проседал на глазах у Спри.

– Я в бесконечном человеческом и отцовском долгу перед тобой за то, что ты помог моему Ё О Но Мо избежать расправы правопорядком, что не добавляет ему чести, а уж тем более обесценивает весь мой много страдальческий вклад в дело дома Ё О Ну Мэ, который прадед возвел почти что на костях собственного тела. Я до сих пор чувствую, как, ступая по настилу коридоров, через ступни проходит ощущение восхитительного горя по утрате молодости, заложенной в фундамент здания. От необходимости постижения цены жизнерадостности мой предок лишил эту молодость прелестей безрассудного гедонизма, испытываемого обычным человеком в свою юную пору.

– Мальчишка поступил по чести, не забывайте. Уйти от правосудия посредством взяточничества никоим образом не очерняет его.

– Не очерняет его по меркам социума, но обесчестит его как пошедшую по пути бусидо фигуру, – в резком тоне признал Сиккэн. – А если решил жить по бусидо, то изволь и уйти по бусидо.

– Как? – Спри помнил о легендарных способах дальневосходных воинов встречать смерть, но захотел услышать это из уст живого потомка, унаследовавшего их ремесло.

– Когда воин, буси, понимает, что его честь осквернена, он совершает сэппуку.

– Что это из себя представляет?

– Не имеет значения, бу Спри. Как ты видишь, ни я, ни мой сын не смогут отныне следовать бусидо. Но я испытываю гордость за то, что не чужой мне человек близок стать тем, о чем я теперь не посмею и мечтать в сумерках ночи. Я лишь имел наглость преподавать ремесло. Твое решение?

– Я готов, – не успел Крео произвести легкий вздох после оглашенного согласия, как последовал резкий взмах тю-о тати, всплеск его сверкающего прилива на лезвии вмиг разразил атмосферу таинства. В беспощадном хладнокровии Сиккэн освободил катану из саи, чтобы напоследок дать оружию надышаться перед десятидневным томлением под давящими сводами ножен.

– Этот тати останется у меня на известный тебе срок, – глаза Сиккэна нежным брасом изучающе плыли по острию, словно отживший пол века мужчина в порыве крепкой привязанности с тончайшей нежностью гладил любимые им изгибы не менее молодой супруги. – Когда-то мы были с ним очень близки… верный друг, разрубающий подвернувшуюся смерть и прокладывающий мне тоннель с выходом к моему спасению.

– Я не пойму тебя, Сиккэн, – Спри ощутил себя на сцене несуществующего спектакля со вступившим в бредовую импровизацию коллегой-артистом, – откуда ты знаешь этот меч? Ведь я купил его у какого-то скаредного коллекционера в захудалой новодэвонской лавке.

– По чьей же рекомендации? – Ё О Нэ Ми гордо улыбнулся, прочитав на мине ученика мгновенно проявившееся понимание.

– Иди в юго-восточную часть новодэвонского острова и, упершись в истекающую красным неоном вывеску с дальневосходными символами, поверни на Уайт Дадао, – Крео вольным моционом шел по мокрой дорожке памяти, вымощенной воспоминаниями из разбрызгиваемых ботинками луж по улицам ночного муравейника. Спри действительно вспомнил, как нашел скрытый под обвешанными гирляндами юго-восточных фонариков неприглядный магазинчик, где продавалось коллекционное холодное оружие.

– «Драконий ковчег», так и называлось место, – теперь Сиккэн был полностью сконцентрирован на Крео. – Я передал его Туманайе Хоши сразу, как приехал сюда с Дальнего Восхода, куда отец сослал меня, чтобы я не забыл лицо своей культуры. Но, находясь там, я был вынужден забыть собственное лицо, так как отроческое бахвальство перевесило неокрепший зрелостью разум.

– Что именно ты там делал? – вернувшись с сырых улиц Нового Дэ’Вона двухлетней давности, Крео даже под ленивостью опущенных век выдавал тот факт, что сгорает от любопытства.

– Я убивал людей, занимался контрабандой людей, торговал людьми, сам не замечая, как мелкими траншами продавал собственную душу князьям тьмы. – Крео казалось, что говорящий старик переместился назад во времени, а его взгляд еще чуть-чуть и вызволит краски событий, выливая их живыми иллюстрациями на стены комнаты. – Удерживаемый мной сейчас тати, Кочевник – как называл его тот, из чьей, думалось, мертвой хватки я вырвал меч – был преподнесен мне самой сжалившейся судьбой. Этот самый поверженный мной яумо из клана «Неопалимое отмщение» сказал мне, буси Крео, что обязательно вернется за своим мечом. Во что бы то ни стало пройдет огонь, воду и медные трубы, чтобы, вознеся над моим бездыханном телом тати, наложить проклятие вечного скитания моей души в шурфах чистилища. Я ответил ему, сверля глазами не без того глубокую рану на лице яумо, что придется сперва нащупать дорогу ко мне, раз я отнял его глаза. Твой учитель так и оставил омерзительного подонка в щенячьей беспомощности захлебываться месивом растекшихся мышечных тканей сетчатки.

– Я не в праве носить этот меч. Оставь его себе, Сиккэн.

– Я не смогу вернуть ему выкованную мастером честь, я не буси. Но вот ты в силе дать Кочевнику освобождение от вросших в его стальное тело паразитирующих эпифитов.

Крео всегда считал, что перед любым ответственным поступком, нужно обратиться к себе с вопросом, а найдется ли в его полусгнившей душонки монашеская выдержка нести тяжелую ношу возлагаемой ответственности? Именно из-за таких язвительных отголосков совести, раздаваемых эхом со дна иссушенного колодца эмоций, он поступал намного проще вместо того, чтобы продолжать выслушивать досужие лекции внутреннего себя – Крео Спри с нигилисткой ухмылкой стал осуждать любую аберрацию в сторону морально-волевых связей с чем-либо живым.

Сейчас же осознавший тягостный соблазн прикоснуться к чему-то новому и способному дать крен его болотистой тропинки в сторону ухоженной аллеи, Крео, не обращая внимания на всплывший у периферии сознания укор, отдался признанию его школой Ё О Ну Мэ как нового война дальневосходного учения. Проблема была в том, что этим новым витком в жизни могло быть что угодно, лишь бы новшество дало Крео импульсивный рывок сбежать из-под кабалы рокового влечения к девушке, посмевшей померещиться ему даже в той приснопамятной голограмме.

– Меня не будет где-то неделю, – Спри напоминал самому себе, что завтра они с командой специалистов отбывают в таинственное место, обозначенное на карте за океаном, на соседнем материке, в восьми ста километрах от южной пограничной зоны центральной агломерации. – Но я вернусь за Кочевником с твоего позволения, Сиккэн.

– Интересная работа поддерживает состояние интеллектуального бунта, – Ё О Нэ Ми положил меч подле левой руки. – Я хвалю тебя, Крео Спри. Ты имеешь право называться воином.

– Я могу ошибаться, но почему-то мне до ужаса хочется употребить какое-то иное слово в уложениях бусидо, которые ты, Сиккэн, зачитывал. Поправь меня, пожалуйста, обоснована ли моя умозрительность? Ведь слово «воин» – как будто бутафорное яблоко искусственностью разбавляет дышащий натюрморт… предписания в нашем случае. Даже не разбавляет, а… заменяет в жертвенной необходимости нечто табуированное, намеренно забытое, не иначе как изгнанное из чрева святыни лихо. Это предложение, которое начинается с «Если же меня спросят, что ещё важно для…

– я отвечу, – тут же прервал Сиккэн, – совершенствуй свой разум, будь человечным и проявляй смелость.

– я постиг…

– что путь самурая это – смерть. Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Поднимайся, самурай.

***

Кукольная имитация нагината, имевшая, по всем традициям потерянных эпох Дальнего Восхода, длинное древко и короткий клинок, обрушилась на столб-тренажер. Крео Спри несколько раз разрубал уставившийся на него истуканом деревянный манекен, потом ждал, пока тот мысленно не закончит регенерировать несуществующие расщелины с торчащими изнутри опилками, а затем вновь ураганом фатальных ударов осаждал несокрушимого оппонента.

Просторный зал под тренировочную практику боевых приемов был отделен от основного здания школы Ё О Ну Мэ узким коридором, по обеим сторонам усеянным зеркалами: длинной в двадцать метров эта кишка срасталась с оранжереей, растелившейся вдоль грани главного корпуса. В солнцепек декоративный сад прикрывали рафшторами, чтобы уберечь выстроенные в ряд растения от засухи, или же аккуратными струйками рассеивали дождевую воду, закармливая досыта наипрекраснейшую флору.

Удар, затем вдогонку еще пара разрезающих внутреннюю часть бедра ударов безобидной деревянной палкой – манекен повержен в очередной раз. Услужливым жестом Крео дал наконец безмолвному стражу перевести дух.

– После того, как отец Ё О Нэ Ми сослал его на Дальний Восход, – рассказ Аполло 2 доносился из динамиков висевшего на настенном крючке наручного браслета, каждое его второе слово приглушалось тяжелым дыханием война, остывающего от изнурительной тренировки. – Еще совсем юный, но чересчур бранчливый сын богатого коммерсанта ввязывался в одну авантюру за другой, пока не стал членом яумо под названием «Неопалимое отмщение».

– Но что-то случилось, так? – Спри гасил разъяренное дыхание: плечи, отяжеленные оттачиваемыми выпадами, то поднимались при вздохе, то опускались в момент выдоха.

– Правление противоборствующего клана предложило «Неопалимому отмщению» крупную сумму денег за его голову из-за того, что тот в приступе бесчинства осквернил честь одного из члена семьи главы враждующего клана.

– Дочь, сын или кто-то другой?

– В сети отсутствует эта информация. Но в архивированном облаке департамента полицейского контроля по городу Пяти Лепестков есть ссылки на кровавые бойни, в которых с особой жестокостью члены «Неопалимое отмщение» находили свою смерть. По моим расчетам, даты, места, а также ближайшие событийные условия указывают на то, что Ё О Нэ Ми боролся за свою жизнь против собственных братьев по клану.

– Деньги для клана оказались важнее чести? – Пульсы разгоняемой крови утихомирились в кончиках пальцев: Спри нащупал грань восстановленных сил.

– С чего ты взял, Крео, что линчевание Сиккэна за его проступок судом родного клана не являлось свершением справедливости по кодексу чести яумо?

– Это ты – самое совершенное чистотой разума существо в бесконечной вселенной, вот и скажи мне.

– Я уже сказал, – томительная тишина разделила на мгновение неразлучных собеседников. – Ничто не вечно, Эдриан. Тем более, вселенная.

– Эдриан? – с любознательностью палеонтолога неофит опустил вниз нагинату. – Опять знакомился с неисследованными уголками бездонного мира литературы, вместо вверенных нам рабочих заказов?

– Не забывай, сколько процессов я могу параллельно решать. – Словно пойманный на беспризорности мальчуган, Аполло 2 в спокойном тоне от неоспоримой безнаказанности указывал на поспешность вменяемого учителем упрека. – Литературой бы я это не назвал, скорее – иллюстрированная графическими изысками поэзия.

– Сто сорок зеттафлопс, – с приятным чувством собственного поражения от любимого чада учитель-оператор опустил голову, тем самым давая белому флагу развеиваться в просьбах о пощаде. – Что-то в последнее время с заядлой частотой на рынок попадает раннее невиданное – по крайней мере мной – всевозможное культурное богатство. Аполло, будь любезен, скажи, а сколько, примерно, операций с плавающей запятой в секунду может выдавать мой мозг?

Омнифрейм умолк, оставляя за собой едва покачивающийся в потоках кондиционера ремешок проекционного устройства, откуда Аполло только что в отточенной сжатости провозглашал свою осведомительную непревзойденность. Синтезированный из журчащих ручейков самых блистательных мужских басов голос вернулся в тренировочный зал:

– Получается, Ё О Нэ Ми, обучившись мастерству буси в открытой когда-то его предком школе, был вынужден бросаться в каждый, как последний, бой с бывшими товарищами по мафиозным делам, умывая в кровавых ваннах не без того греховные ночные улицы Пяти Лепестков.

– Так я и знал, маленький ты кремниевый проходимец, – Спри ухмыльнулся, пропуская мимо ушей продолжение рассказа о биографии Сиккэна. – Это же каким далеким от человеческого естества подобием надо быть, чтобы не знать ответ на мой вопрос. Говоришь, Сиккэн истребил всех яумо «Неопалимое отмщение»?

– Форматированное облако департамента полицейского контроля уточняет информацию, что выжил только один, и то, как воспроизводит служебный эманатор, неизвестный меченосец, по всей видимости Сиккэн Ё О Нэ Ми, вырезал ему один глаз, – Аполло-2, в считанные секунды преодолев защитные брандмауэры узлов сети юго-восточной всегломерации, в неостановимом раже циркового актера жонглировал информационными потоками. – Сообщается, что ответвление школы Ё О Ну Мэ на Дальнем Восходе, сожгли яумо «второй Восход». В пожаре погибли все последователи учения бусидо. Видимо, это была месть того самого враждебного клана в адрес семейного наследия Сиккэна. По сути, Крео, он был последним самураем Дальнего Восхода – то самое обозначение, новое слово, которым окрестил тебя Ё О Нэ Ми.

– Не понимаю, что же я упускаю в твоих настройках, раз не могу добиться реально ощущаемого очеловечивания? – Продолжительные блуждания по разъеденным эрозией каньонам разума околдовали Спри: он так и не мог выйти к спрятанному породами озеру ответов.

– Ты меня слышишь, Крео? Ё О Нэ Ми был последним самураем.

– Что, прости? Еще раз, что ты говоришь? – Спри оставил скитающегося по песчаным закоулкам мышления самого и себя и теперь слушал Аполло-2.

– По твоему развязанному тону я вижу, что ты не всерьез употребил сочетание «никчемное подобие», так ведь? – опять неловкое молчание. – Ведь тишина, которую я только что допустил, символизирует присущую человеку неспособность понять. Я прав, Крео?

– Безусловно, – мужчина вздохнул полной грудью: в знак несогласия с хозяином за допущенную им дерзость совесть Спри будто навалилась изнутри на пандатив грудной клетки. – Значит, Ё О Нэ Ми…

– Последний самурай Дальнего восхода. Люди, посещая школы, подобные твоей, лишь испускают накопившийся в их умах стресс. Никто не хочет сейчас быть воином в сверкающих латах и размахивать смертоносным тати во все стороны.

Последнее слово омнифрейма прозвучало созвучно с громким щелчком обесточенной сети электроснабжения. Кромешная тьма вонзилась клыками в сенсорные органы чувств Крео. Раздался еще один щелчок – оный принадлежал автономному генератору: как бдящий отец, он поддерживал почти было свалившегося на спину сына. Приятный полуденный окрас светодиодов сменился аварийной люминесценцией, вдохнувшей инфернальность в сосуд окружающей тьмы – невидимый ужас, без лишних вопросов, был замещен видимым.

Из дальних помещений комплекса до зала донеслись смягчаемые дуновением автономных кондиционеров вопли людей, пораженных нестерпимой болью, с пугающей хаотичностью, без цезур и с упорствующим резонансом. Невидимое истребление послушников школы происходило в основном здании. Крики сперва утихали – их тут же замещала тяжелая поступь, как минимум, трех неизвестных палачей, – однако вскоре рев от получаемого телесного урона заново разносил по вытянутым коридорам духовно спасительного приюта эхо адских мук.

– Малыш, ты меня слышишь? – направляясь в сторону кишки, сопрягающей тренировочное помещение с оранжереей, Крео Спри взял со стойки наиболее смертоносно выглядящий клинок: тяжелый меч боккэн никак не мог заменить неистовую пробиваемость стального лезвия Кочевника, которое, со слов Сиккэна, могло разрезать наэлектризованную током оболочку тю-о любой милитаристской катаны. Однако ни придающего смелости Кочевника, ни сопровождающего в, казалось бы, безысходных ситуациях Аполло не было рядом – была лишь притупляющая рациональность паника от неизмеримости надвигаемой угрозы, она сковывала инеем ноги, пробуждала страх за собственную жизнь. Спри ошибочно полагал, что против такого страха он давным-давно нашел действенное лекарство, ходя по балюстрадной кромке навесных мостов между небоскребами в дни наиярчайшего озарения, когда осознавал никчемность собственного существа. – Аполло, ответь.