Текст книги "Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946"

Автор книги: Дмитрий Ломоносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Техникум обладал прекрасной учебно-производственной базой – мастерскими, в состав которых входили механические цеха с токарными, фрезерными, строгальными, револьверными станками, кузнечно-прессовый цех с горнами и паровым механическим молотом, литейка с вагранкой и формовочным цехом, сварочный цех.

Несколько отступив от повествования, расскажу любопытную деталь.

На улице Красноармейской, напротив входа в техникум, находился бульвар, на котором расположился цирк шапито. В нем наши старшекурсники подрабатывали в качестве уборщиков по уходу за животными. Выступала в цирке конноспортивная группа под руководством артиста, называвшего себя Султанбек Туганов.

Я «по блату» иногда посещал цирк, и мне запомнились выступления конников. В 1941 году эта конная группа в полном составе была зачислена в кавалерийскую группу полковника Доватора, Туганов стал командиром эскадрона. В дальнейшем, после образования 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, на базе коллектива цирковых артистов образовался ансамбль песни и пляски, существовавший до конца войны. В составе ансамбля выступала Л. A. Русланова. При штабе корпуса артисты ансамбля выполняли «по совместительству» обязанности комендантского эскадрона.

Однако возвращаюсь к прерванному повествованию.

В техникуме уже с первого курса начиналась учебная практика, навыки которой сохранились у меня на много лет.

И если прежде в школу я ходил по необходимости, то в техникум – с удовольствием.

С благодарностью вспоминаю преподавателя черчения и начертательной геометрии. Благодаря его требовательности и дотошности (он особое внимание уделял, казалось бы, незначительным мелочам – как подбирать и затачивать карандаши, какие покупать линейки и угольники, как выбирать и как располагать на столе ватман, как очищать чертеж от графитной пыли и т. п.) я научился чертить и читать чертежи, что также в дальнейшем сослужило мне важную службу.

Получая небольшую стипендию (37 рублей), я, отдавая ее тете, все же «отстегивал» 1–2 рубля: наконец-то я получил возможность, встречаясь с девушкой, хотя бы изредка угостить ее мороженым или пригласить в кино.

На втором курсе я стал подрабатывать, получая заказы в учебной части техникума на вычерчивание иллюстрационных схем и плакатов. Это позволило мне, отдавая заработок тете, также утаивать некоторую часть на карманные расходы.

В 1975 году я приезжал в Ростов, чтобы принять участие в праздновании 75-летия техникума, который к тому времени превратился в радиотехникум. Однако руководство техникума сохранило преемственность учебного учреждения, и на выставке, посвященной его истории, были представлены все исторические этапы его существования. Здание техникума было частично разрушено во время войны, учебно-производственные мастерские отсутствовали. Но центральная часть здания со знакомыми мне аудиториями, сохранившими свой первоначальный вид, осталась такой, какой была во времена моей учебы. Из числа преподавателей техникума я встретил только двоих, но некоторые из числа бывших технических работников – женщины, работавшие при мне в столовой, в мастерских, уборщицы – продолжали еще трудиться. К сожалению, состояние здоровья не позволило мне приехать в Ростов, чтобы участвовать в его 100-летнем юбилее.

Годы учебы в техникуме, пребывание в коллективе его учащихся и преподавателей, с которыми пришлось пройти многие испытания первых двух лет войны, оставили глубокий след в моей памяти и судьбе.

В первый же день занятий на второй паре учебных часов преподаватель сообщил нам о том, что только что было передано по радио срочное сообщение: Германия напала на Польшу, а Англия и Франция объявили войну Германии. Это значит, что началась большая война. Мы в то время не могли себе представить, насколько БОЛЬШОЙ она окажется.

Нападение на Польшу не было неожиданным. Угрозы Польше со стороны Германии звучали уже давно. Газеты сообщали о концентрации германских войск вблизи польской границы, в Данциге, имевшем статус «вольного» демилитаризованного города, во множестве появились немецкие туристы, внешний вид которых не оставлял сомнений в том, что это – переодетые в штатское военнослужащие вермахта. В памяти сохранились фамилии польских деятелей: Бека – министра иностранных дел, «мотавшегося» между Варшавой, Лондоном и Парижем в попытках найти защиту против усиливавшегося с каждым днем давления Германии, Рыдз-Смиглы – военного министра.

Далее время и события понеслись с невиданной скоростью. Не ожидая окончательного разгрома Польши, которая не могла противостоять мощи Германии, наши войска вступили на ее территорию под лозунгом присоединения западных областей Украины и Белоруссии и освобождения от капиталистического рабства их народов.

К этому времени я, в значительной степени под влиянием моего друга Олега, в каждом официальном сообщении пытался найти скрытый смысл. И здесь мне представилось, что в действительности оккупация восточной части Польши диктовалась необходимостью отодвинуть линию соприкосновения с Германией от наших границ в преддверии неизбежного будущего столкновения.

Что на самом деле происходило на присоединенных западных территориях, было не известно, приезжавшие оттуда военные хранили молчание, говорили, что рассказывать подробности им строжайше запрещено. Газеты же вещали о многочисленных проявлениях радости по поводу воссоединения с советскими свободными республиками и освобождения от власти польских панов и капиталистов.

Иногда военные переодевались в штатское и, прогуливаясь по городу, поражали воображение ростовчан своим непривычным видом: длиннополые светлые пиджаки свободного покроя, штаны до колен, гетры, башмаки на толстой подошве, на голове – береты или шляпы с пером…

По радио и на концертных эстрадах зазвучала мелодичная песня-вальс «Ждем вас во Львове». Всего текста не запомнил: «Полки соловьев вам кантату споют, просим во Львов…» И далее весьма многозначительно: «Во Львове ремонт капитальный идет, шьют девушки новые платья…»

Незаметно прошло сообщение о том, что наши войска, не встретив сопротивления, вернули Бессарабию, до того считавшуюся спорной территорией, незаконно оккупированной Румынией еще в ходе Гражданской войны.

Вскоре «в соответствии с волей народов Эстонии, Латвии и Литвы» эти страны стали союзными республиками СССР. Эти события запомнились мне благодаря весьма любопытным сообщениям радио и газет. Не гарантируя безусловную точность изложения этих событий, привожу сохранившееся в памяти.

Началось с ультиматумов, предъявленных правительствам этих стран, в которых под предлогом проникновения многочисленных агентов западных стран, проводящих враждебную СССР деятельность, высказывалось требование о допущении советских войск на специальные военные базы. Обращало на себя внимание, что эти ультиматумы были предъявлены одновременно и написаны в совершенно одинаковых выражениях, как будто «под копирку». Также одновременно в этих странах прошли многолюдные митинги трудящихся, на которых были приняты резолюции, требовавшие добровольного присоединения к СССР. И эти резолюции были как копии, повторявшие один и тот же текст. Далее оставалось лишь пойти навстречу требованиям трудящихся стран Прибалтики, что и произошло, также одновременно.

Хотя официально ничего не было заявлено, всем казалось очевидным, что эти действия с нашей стороны были предприняты с ведома и по согласованию с Германией в соответствии с состоявшимся тайным соглашением. Естественно, вслух говорить об этом было не принято.

Начало войны с Финляндией не было неожиданностью. Задолго до этого газеты писали о фашистской и антисоветской политике ее руководства, о связях с фашистской Германией. Граница, проходившая лишь в 40 километрах от Ленинграда, якобы представляла серьезную угрозу безопасности городу – колыбели революции. Тем более что постоянные провокации со стороны «белофиннов» требовали решительных действий. И в ответ на якобы артиллерийский обстрел наших пограничных укреплений, как сообщалось в газетах, войска Ленинградского военного округа вступили на территорию Финляндии.

После недавно победоносно завершившихся конфликтов с могущественной державой – Японией – победа в войне с маленькой Финляндией (всего 4 миллиона населения), при огромном количественном, качественном и моральном превосходстве Красной армии, победа ожидалась если не через неделю, то по крайней мере через месяц. Но сообщения с фронта вызывали тревогу. Оказалось, что Карельский перешеек превращен в мощную линию укреплений – линию Маннергейма, – состоящую из системы дотов, минных полей, проволочных ограждений. Железобетонные доты были связаны системой подземных переходов и складов и оказались устойчивыми против артиллерийского обстрела и бомбардировок с воздуха. Красная армия вынуждена более преодолевать эти укрепления, что вызывало большие потери сил и времени. Говорилось, что строительство укреплений линии Маннергейма осуществлялось с помощью и при участии Германии, Англии и Франции.

Эти сообщения посеяли сомнения в непобедимости и могуществе Красной армии. Обсуждая с Олегом сводки с финского фронта, мы не могли найти объяснения тому, что маленькая Финляндия успешно противостоит огромной стране, обладающей лучшей в мире армией и самым совершенным вооружением. Олег высказывал недоумение, почему об этой системе укреплений узнали, только натолкнувшись на нее в боевых условиях, и почему нужно штурмовать ее «в лоб», если существовала незащищенная тысячекилометровая сухопутная и морская граница. В газетах военные действия назывались операциями Ленинградского военного округа, в то время как военные госпитали были переполнены ранеными и обмороженными настолько, что даже в Ростове под госпитали были заняты гостиницы. То же было в других городах. О действительных потерях наших войск не сообщалось.

Перемирие было заключено лишь в феврале 1940 года. Запомнилось сообщение о том, что уже после подписания перемирия и опубликования условий завершения войны, которыми было предусмотрено окончание военных действий в 12 часов следующего дня, накануне наши войска штурмом взяли город Выборг. Непонятно, зачем нужно было штурмовать с неизбежным кровопролитием город, который по условиям перемирия передавался Советскому Союзу.

Итоги финской войны «протрезвили» и высшее руководство страны. Вместо «первого маршала» Ворошилова наркомом обороны стал Тимошенко. Его нововведения сразу стали заметны даже нам, обывателям. На улицах военные при встречах стали отдавать честь, прикладывая руку к козырьку фуражки, говорили, что в армии резко усилилась военно-спортивная подготовка. Олег, ходивший в форме артиллерийской спецшколы, заработал несколько нарядов вне очереди, по рассеянности пропустив, не отдав чести, проходившего мимо командира.

В двух кварталах от нашего дома находился (он и сейчас помещается там) штаб СКВО – Северо-Кавказского военного округа.

Каждое утро мимо нашего дома следовали строем военные чиновники этого ведомства и на улице Шаумяна (так она тогда называлась) занимались вольными упражнениями и строевой подготовкой. Я выходил на балкон и с интересом наблюдал, как толстопузые майоры и полковники шагали по команде молодого инструктора-лейтенанта. Естественно, нововведения не ограничивались только строевой и спортивной подготовкой. Говорили, что подверглись пересмотру все военные уставы, началось перевооружение войск.

Война в Европе тем временем продолжалась. В газетах печатались сообщения о позиционных боях на противостоящих друг другу линии Мажино и линии Зигфрида. В основном в сообщениях говорилось о «поисках патрулей» и артиллерийских дуэлях. Основные военные события происходили на море, где германские подводные лодки безжалостно топили английские и французские транспорты, торговые суда и пассажирские корабли (газеты сообщали о потерях, выражавшихся в сотнях и тысячах «регистровых брутто-тонн»). Немецкая авиация совершала налеты на Британские острова. Сообщалось о готовившемся морском десанте на побережье Англии.

Этот период впоследствии назвали «странной войной». Тогда мне казалось, что немцы не решатся на войну на два фронта и нам в ближайшие годы не угрожает их агрессия. Теперь, спустя 70 лет, я отдаю должное прозорливости моего тогдашнего друга Олега: он постоянно спорил со мной, утверждая, что не ранее чем через год-два война с Германией, разрушительная и кровопролитная, станет неизбежной.

Начало войны

Позиционное противостояние линия Мажино – линия Зигфрида вдруг взорвалось неожиданным ударом германских войск на неукрепленные границы Франции через Бельгию и Голландию. Мне даже тогда казалось необъяснимым, почему эти две малые страны, имея на востоке агрессивного и непредсказуемого соседа, не приняли никаких мер по укреплению своих границ.

До этого я подолгу сидел у карты Европы, на которой отмечал микроскопические изменения линии противостояния англо-французской коалиции и Германии, пытаясь представить себе дальнейшее развитие ситуации. Полагая, что немцы вряд ли предпримут форсирование «в лоб» линии Мажино, пытался предугадать возможные пути обхода этих укрепленных позиций. Путь через горный рельеф нейтральной Швейцарии казался мне маловероятным. Оставалось предположить, что удар будет нанесен через Бельгию. Можно ли было ожидать от гитлеровской Германии уважения к нейтралитету этой страны, если он препятствует ее агрессивным устремлениям? Мне казалось, что и наша страна подает убедительные примеры пренебрежения суверенитетом соседей, когда он препятствует ее стратегическим замыслам: агонизирующая Польша, Румыния, Прибалтийские республики и, наконец, Финляндия.

И действительно, мои домыслы, казавшиеся фантастическими, вдруг подтвердились. Потоптавшись некоторое время у линии Мажино, немцы неожиданно рванулись через Бельгию и Голландию, с которыми расправились за несколько дней. Началась битва за Францию. Французские и английские войска терпели одно поражение за другим так быстро, что я не успевал переставлять флажки на карте. Вскоре разыгралась драма под Дюнкерком.

После капитуляции Франции в наших отношениях с Германией, казалось, ничего не изменилось: «дружба» продолжалась, газеты публиковали фотографии эшелонов с зерном, пересекающих демаркационную линию. Однако, как только немцы столь же стремительно захватили Югославию и Грецию, где ранее безнадежно застряли итальянцы, в воздухе как бы повисло напряжение, ожидание неизбежности скорой схватки. Это напряжение подогревалось действиями правительства во внутренней политике, направленными на «повышение дисциплины и производительности труда». Появились постановления, запрещавшие увольнения по собственному желанию, устанавливающие наказания за прогулы и опоздания вплоть до принудительных работ. Свободные переезды между городами были ограничены: железнодорожные билеты продавались только по предъявлению разрешительных документов.

Появились новые военные звания: вместо «комбриг», «комдив», «комкор», «командарм», отличавшимися количеством ромбов на петлицах, были введены звания «генерал-майор», «генерал-лейтенант», «генерал-полковник» и «генерал армии» со звездами вместо ромбов. Для младших командиров – «ефрейтор», «младший сержант», «сержант», «старший сержант» и «старшина».

Последний предвоенный 1940 год. Евгений Умнов, муж Нюры – дочери тети Сони, – закончив университет, уехал служить в Красную армию в артиллерийской батарее каких-то сверхмощных орудий на Западной Украине. За все годы войны эта батарея не выпустила ни одного снаряда по врагу, откочевывая все далее на восток.

Второй курс техникума. Усилившиеся продовольственные трудности. Огромные очереди за хлебом, сахаром, макаронами, мукой. По поручению тети Сони после занятий в техникуме хожу на фабрику-кухню (теперь здесь находится мясокомбинат. Там работал ее муж Леонтий Михайлович), где для сотрудников выдаются обеды и продуктовые заказы. Особым «почтением» у нас пользовались копченые бараньи и свиные ребра, с которых срезано мясо. Однако мяса на них оставалось еще довольно для обгладывания, чем вся семья Файкиных занималась за ужином. Кроме того, продавались жареные пирожки, начиненные соевой кашей.

Очень трудно приходилось моим сверстникам-студентам, жившим в общежитии. Стипендия (обычная – 34 рубля, а для отличников – 45 рублей) не могла обеспечить даже нищенское пропитание. Ходили подрабатывать в порт, куда и я несколько раз ходил из солидарности, однако не мог выдержать даже половины смены. Обедать ходили на рынок, где была дешевая столовая для возчиков: тарелка щей с «рубцом» и гречневая каша с салом стоили 15–20 копеек. Неплохо кормили и в техникумовской столовой, но там было подороже, хотя давали в долг под запись в долговую книгу с удержанием из стипендии.

Летом 1940 года, после завершения производственной практики на токарных, фрезерных и строгальных станках, всем курсом отправились в колхоз на уборочную. Колесный пароход довез нас до станицы Николаевской, откуда пешком мы прибыли в станицу Мариинскую. Работали в основном на комбайнах на соломокопнителях – прицепах, куда из чрева комбайна ссыпалась солома.

Закутав лицо марлей (иначе – задохнешься от пыли), солому следовало вилами собирать в копны и периодически сбрасывать, следя за тем, чтобы они ложились на поле ровными рядками. Перевозили зерно на бричках, запряженных волами. Медлительные и неприхотливые животные безропотно тащили любой груз, при запрягании становились сами каждый на свое место и подставляли шеи под ярмо. Управлялись, подчиняясь команде: «Цоб, цоб!» – идущий слева вол заходит вперед, и повозка поворачивает направо. «Цобэ, цобэ!» – правый вол заходит вперед, и повозка поворачивает налево. «Цоб, цобэ!» – оба вола делают вид, что ускоряют движение.

Некоторое время я выполнял обязанности сторожа: спал на току, куда ссыпалась доставляемая от комбайнов пшеница. Днем пшеницу провеивали на ручных веялках (невероятно трудоемкая работа) и грузили в повозки и автомашины, отвозившие ее на элеватор.

Питаемся неплохо, но непривычной пищей: на обед «кандер» – суп из пшена с картошкой, заправленный луком, поджаренным на бараньем сале, утром и вечером – хлеб и лепешки с овечьим молоком – густым и жирным. На складе колхоза можно было получить дополнительно продукты, оплачивая их по себестоимости, то есть значительно дешевле, чем в ростовских магазинах, с последующим вычетом из заработка.

За работу начисляются трудодни, расчет по которым должен производиться после завершения уборки урожая. Перед отъездом домой нам выдали аванс: я получил мешочек муки и немного денег. По дороге впервые в жизни купил в пароходном буфете бутылку вина. Выпили ее вместе с кем-то из сверстников, используя вместо стаканов огурцы с выдолбленной сердцевиной.

Осенью двое из нашей команды ездили за окончательным расчетом, привезли пшеницу, из которой тетя Соня варила кашу.

Весной 1941 года пришел приказ об изменении специализации техникума: вместо индустриального он стал авиационным. Я перешел на отделение «монтаж самолетов»: эта специальность была мне более интересной, чем работа в механических цехах.

Второй курс техникума закончился с последним годом мирной жизни. Май 1941 года – экзамены, сданные мною более успешно, чем всегда, производственная станочная практика, начало каникул.

Воскресенье 22 июня 1941 года. По путевкам, полученным дядей Левой, я и тетя Соня едем в однодневный дом отдыха. Туда нашим профкомом выдавались путевки студентам, отличившимся успеваемостью или общественной работой, так что я надеялся провести этот день в компании друзей. Мы бывали в этом доме отдыха и ранее. Но вкусно приготовленный обильный завтрак прерван донесшимися слухами: началась война.

Сейчас это кажется странным, но в доме отдыха не было радиоприемника. Кого-то послали в поселок, и он, вернувшись, подтвердил, что выступал по радио Молотов с заявлением о нападении Германии на всем протяжении западных границ, включая границы с Финляндией и Румынией.

В этот день, разумом понимая всю трагичность происшедшего, я еще не воспринимал серьезно то, что началась война, оставившая меня живым, но с глубокими душевными и физическими увечьями. Теперь, по прошествии семи десятков лет, вспоминая пережитое, не верится, что все происшедшее со мной в годы войны было наяву. Не верится и в то, что у меня хватило сил и здоровья все это перенести.

Дом отдыха немедленно опустел. Вернулись домой. Тревога, казалось, висела в воздухе. В городе вокруг репродукторов, висевших на столбах, толпились люди, слушавшие периодически повторявшиеся сообщения и темпераментно обсуждавшие их.

Вышедшие на следующий день газеты публиковали постановления о всеобщей мобилизации военнообязанных мужчин в возрасте от 18 до 45 лет, об организации призывных пунктов, о введении карточной системы распределения товаров и продуктов. Только что сформированное Совинформбюро опубликовало первое сообщение с фронта. В нем говорилось о бомбардировках фашистской авиацией Киева, Севастополя и других городов, о достойном отпоре советских истребителей, сбивших десятки немецких самолетов, о героическом сопротивлении захватчикам наших пограничников, во многих местах оттеснивших немцев на их исходные позиции.

Сразу же пошел в техникум. Объявили, что планировавшаяся поездка на уборку урожая отменяется, организовываются занятия по обязательному военному обучению по сточасовой программе всевобуча. В здании техникума создавался призывной пункт, на котором будет организовано дежурство студентов. В приказе директора техникума, вывешенном на доске объявлений, сообщалось о создании истребительного батальона, который будет нести дежурства во время воздушных тревог, участвовать в патрулировании улиц и в составе санитарных дружин.

В городе не чувствовалось резких изменений в текущей жизни: пока фронт был еще далеко и немецкие самолеты сюда не долетали. Однако было введено обязательное затемнение, и стекла окон оклеили крест-накрест бумажными полосами. Срочно оборудовались под бомбоубежища подвалы зданий. На стенах домов появились указатели к ближайшему укрытию. Во дворах и в скверах стали копать щели, которые, как показал последующий опыт, оказались более надежными при бомбежках, чем подвалы домов.

Поползли слухи о том, что наши войска терпят сокрушительные поражения, все чаще звучало передаваемое шепотом слово «измена». В сводках Информбюро сообщалось о том, что на всем протяжении фронта шли тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника, который нес большие потери в живой силе и технике, наши войска отходили на заранее подготовленные позиции. Высказывались предположения, что старая граница, имевшая мощные укрепления, станет рубежом обороны, на котором остановят наступление немцев.

В начале июля передали по радио выступление Сталина, необычное по форме: «Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои…» Из него стало известно, что уже потеряна Белоруссия, противником заняты многие города и что о разгроме врага «на вражьей земле малой кровью могучим ударом» уже не может быть и речи.

Очень тяжелыми были дежурства на призывном пункте, открывшемся в техникуме: слезы и истерические крики матерей, звуки гармошки, песни и пьяная удаль, перемежавшиеся со слезами разновозрастных призывников, команды и окрики командиров маршевых команд – вся эта суета до сих пор явственно жива в памяти.

В августе линия фронта достигла Смоленска и Харькова. Начались воздушные тревоги, особенно по ночам. В свете перекрещенных лучей прожекторов иногда серебрился силуэт самолета, окруженный множеством облачков разрывов зенитных снарядов, не причинявших ему вреда. Суетились наши истребители «ишаки» (И-16) и «чайки» (бипланы И-15), которым явно не хватало скорости и мешал зенитный огонь с земли. Иногда немцы сбрасывали небольшие бомбы, но массированных бомбардировок города пока не предпринимали. Самолеты-разведчики появлялись над Ростовом и днем. В этом случае по ним помимо зенитной стрельбы открывалась оглушительная пальба из всех видов оружия – из винтовок и ручных пулеметов, – что было очевидной бессмыслицей.

К концу августа стало ясно, что вскоре линия фронта достигнет и Ростова. Началась мобилизация на строительство оборонительных сооружений. В первых числах сентября после начала занятий в техникуме объявили о предстоящем выезде на рубежи обороны и всего коллектива техникума.

Отправились пригородным поездом в сторону Таганрога, на какой-то промежуточной станции выгрузились и долго шли пешком до места назначения. Помню названия двух деревень, в которых мы разместились в крестьянских избах: Баевка и Калмыковка.

Работали на строительстве противотанковых рвов. Рыли в тяжелом глинистом грунте, налипавшем на лопату, уставали от непривычно тяжелого труда. Однако преобладали бодрое настроение и чувство юмора: сочинялись и исполнялись частушки, вывешивались шуточные плакаты: «Чтобы каждое рыло нарыло по пять кубометров на рыло!»

Иногда над нами проносились немецкие самолеты, пугали пулеметными очередями и сбрасывали листовки, которые подбирать было строжайше запрещено. Любопытство пересиливало, и некоторые листовки я все же читал. Текст казался мне примитивным и не вызывавшим доверия.

К концу сентября нас срочно подняли по тревоге и пешком, форсированным маршем погнали к Ростову. Как впоследствии оказалось, мы были под непосредственной угрозой окружения.

Линия фронта на некоторое время стабилизировалась по реке Миус под Таганрогом, который был захвачен немцами, и в 40 километрах западнее Ростова у армянского села Чалтырь и станицы Большие Салы. Орудийная канонада явственно слышалась в городе.

Появились и первые потери среди студентов техникума. Однажды, не замеченный постами воздушного наблюдения (ВНОС), над городом низко пронесся немецкий самолет и сбросил несколько бомб. Одна из них угодила в кинотеатр и была причиной многих жертв. В техникуме недосчитались двоих: Саши Ханцева и его друга Левы. Сашка жил в общежитии, где я был частым гостем, хорошо пел, аккомпанируя себе на гитаре. Кто-то сказал, что они с Левой отправились в кино, это вызвало предположение о том, что они могли оказаться в числе погибших. Когда и на следующий день они не появились, мы отправились на поиски в морг, куда свозили всех погибших при бомбежке. Я спустился в большой погреб морга мединститута и среди множества обезображенных трупов обнаружил Сашку. Леву я не опознал, но и его нашли там же.

Картина, впервые открывшаяся мне, до сих пор в памяти. Особенно запомнилась обнаженная женщина с лежащим на ее животе трупом ребенка, с еще неотделенной пуповиной. То ли она рожала во время бомбежки, то ли произошел выкидыш… Я долго не мог отделаться от страшного впечатления. На следующий день обоих наших друзей коллективно похоронили на кладбище.

Сводки Информбюро по-прежнему сообщали о планомерном отходе на заранее подготовленные позиции под давлением превосходящих сил противника и об огромных потерях, наносимых врагу упорным сопротивлением наших войск. Однако действительное положение на фронтах не могло быть скрыто под пропагандистским прикрытием газетных публикаций. Тысячи раненых прибывали с фронта, и их рассказы раскрывали страшную правду о неумелом и бездарном руководстве войсками, недостатке и низком качестве вооружения, о попавших в окружение целых армиях, о полном господстве в воздухе неприятельской авиации.

На вооружении пехоты были в основном винтовки образца 1898/1913 года (знаменитые в свое время трехлинейки Мосина). Появились в первые месяцы войны новейшие винтовки СВТ с кинжаловидным штыком, но вскоре их сняли с вооружения за ненадежностью. Авиация – истребители И-16 с фюзеляжем, цельноклеенным из березового шпона, со скоростью 450–500 км/ч против цельнометаллических Me-109, имевших скорость до 700 км/ч. «Летающие гробы» – тяжелые бомбардировщики ТБ-3, скорость полета которых 180 км/ч. Танки Т-26, броню которых, по рассказам прибывавших с поля боя раненых, пробивали крупнокалиберные пулеметы. Новейшие быстроходные БТ-6, Т-34 и KB могли бы быть успешно противопоставлены немецким, если бы их было побольше. Артиллерия качественно не уступала немецкой, но была на тихоходной тракторной тяге.

Большая часть вооружения, как говорили прибывавшие с фронта, была потеряна в первые же дни войны близ новой границы.

Армия, обезоруженная технически, была обезглавлена довоенными чистками. Не говоря уже о наиболее образованных маршалах Тухачевском и Егорове, были уничтожены почти все командующие армиями и командиры корпусов, большинство командиров дивизий и полков. В результате всего за три с небольшим месяца линия фронта откатилась от Вислы до Москвы и Ростова. Это было похоже на настоящий разгром, в чем немцы были уверены, и эта их убежденность в уже достигнутой победе, на мой взгляд, была в числе причин их последующего поражения.

Город готовился к предстоящей обороне. Улицы перегораживались баррикадами, подвалы домов оборудовались под убежища, окна закрывались мешками с песком, настилались полы и устраивались нары. Во дворах рылись траншеи и щели. В подвале нашего трехэтажного дома была котельная с котлом парового отопления. Этот подвал был оборудован под коллективное убежище. Туда мы спускались во время воздушных тревог, участившихся в августе – сентябре.

Официально эвакуация не была объявлена, но некоторые предприятия закрывались, их оборудование грузилось в вагоны и отправлялось куда-то на восток. Через город тянулись колонны беженцев на конных повозках, на телегах, запряженных волами. Шли пешком утомленные дальней дорогой, удрученные люди. Большинство – евреи, составлявшие значительную часть населения Восточной Польши и Белоруссии. В обход города гнали колхозный скот – большие стада коров и овец.

Эвакуировался и техникум. В конце сентября личный состав техникума выехал сначала в Георгиевск, затем в Баку, где был объединен с Бакинским авиационным техникумом. Однако, как позднее выяснилось, уехали далеко не все, менее половины студентов и преподавателей.

Занятия в техникуме прервались, но продолжали работать мастерские, выполняя заказы военных. Из числа преподавателей и студентов, оставшихся в городе, была составлена дружина, которая под командой военрука техникума – пожилого отставного полковника авиации (на петлицах гимнастерки остались следы от четырех «шпал») – выполняла ночные дежурства на территории и в зданиях.

Периодически и я ходил дежурить, наблюдая с крыши за дуэлями городских средств ПВО с немецкими самолетами, которые облетали город, но бомбили его мало, лишь изредка «роняя» несколько бомб.