Текст книги "Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946"

Автор книги: Дмитрий Ломоносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– Кто сегодня разводящий? Разливай!

Быстро расставили миски около бака, один из группы, очевидно была сегодня его очередь, подошел к баку и, вооружившись черпаком, тщательно размешав содержимое, под внимательными взглядами сидящих стал разливать суп. Это действие сопровождалось недовольными репликами: «Плохо размешал!», «Заправку (плавающие на поверхности мелкие кусочки поджаренного свиного сала) кладешь неравномерно!..»

Когда содержимое бака было полностью перелито в миски, вдруг вскочил с места мой сосед по столу Батуев, отчего он сразу мне запомнился, и быстро поменял свою миску на миску «разводящего».

Пока мы расправлялись с супом, дневальные по столовой поменяли пустой бак на бак с кашей. Здесь дележка была проще: консистенция однородна, важно лишь соблюдать «одинаковость» порций.

После голодного рациона пересыльных пунктов мне показалось, что обед был вполне приличным, хотя всем обедавшим моим собратьям он казался явно недостаточным. Через несколько дней, наполненных выматывающими силы занятиями, и мне стало явно не хватать калорий тылового военного пайка.

Сосед сказал:

– Торопись, а то будет команда «Встать!», и кашу не сможешь доесть. А то давай помогу!

И действительно, только я успел облизать ложку и засунуть ее за голенище, как последовало:

– Встать! Выходи строиться!

И опять колонной по три (звеньями) взвод зашагал к казарме.

Здесь нас встретил командир взвода лейтенант Проус. Повторилась процедура рапорта и приветствия, после чего взвод отправился на полевые занятия, а меня и еще одного новобранца командир взвода вызвал из строя и пригласил на беседу.

Повторив то, что мне уже рассказывал командир полуэскадрона старший лейтенант Тесленко, он добавил, что мне предстоит прямо сейчас начать боевую подготовку.

– Начнем со знакомства с главным для кавалериста: с конем, его седловкой и взнуздыванием, приемами верховой езды. С этим вас начнет знакомить помкомвзвода Оноприенко. А затем я расскажу вам, с чего начать изучение радиодела.

Итак, старший сержант, приступайте.

Обратившись ко мне и ожидавшему еще одному новичку, направленному в телефонный взвод, сказав: «Следуйте за мной», помкомвзвода направился к конюшне эскадрона. Пройдя несколько шагов, обернулся и строго сказал:

– Запомните. Если вы идете по территории полка в количестве более одного, обязаны идти в ногу. Итак, шагом марш за мной!

В конюшне он показал нам коней, которых мы будем обязаны ежедневно чистить и на которых нам придется приобретать умение верховой езды. Гнедой, показавшийся мне смирным, конек с гривой и хвостом более темными, именовался Авертин.

– Для начала и знакомства выведите коней и поводите их немного.

Войдя в стойло, я отвязал чумбур и повел за собой коня. Он послушно следовал за мной, нисколько не сопротивляясь. Сделав несколько кругов около конюшни, мы привязали коней к коновязи.

– Здесь каждое утро будете их чистить. А теперь идите и принесите седла. Расскажу об устройстве седла, покажу, как седлать и расседлывать, покажу, как садиться в седло и как спешиваться.

Устройство седла: основа – ленчик с передней и задней луками, потники и подушки, сиденье с крыльями, подпруга, путлища со стременами. Чтобы седло не сползало вперед или назад, оно крепится ремнями – подперсье (впереди) и подхвостье (сзади).

На голову коня надевают оголовник с уздечкой и удилом, могут быть еще и трензеля, чтобы лошадь не закусывала удила. Теперь смотрите внимательно, показываю, как седлать. – Он сноровисто уложил седло на спину коня, закрепил ремни и затянул подпругу за два приема: один раз до отказа и через минуту-другую вторично, на одну дырку туже. – Конь инстинктивно надувает брюхо, поэтому нужно второй раз подтянуть, понятно?

Сержант достаточно доходчиво все показывал и пояснял, сопровождая это нравоучительными сентенциями типа:

– Здесь вам не ниверситет, не страницы в книгах листать! Здесь нужно думать мозгами и работать руками!

По его требованию я самостоятельно оседлал Авертина, а он внимательно следил за моими действиями, сопровождая их комментариями. Добиваясь автоматизма действий, он заставил нас несколько раз повторить седловку по командам «Седлать!», «Расседлать!». Теперь команда «По коням!».

Следуя его указаниям, я вставил левую ногу в стремя и, ухватившись за переднюю и заднюю луки, довольно легко поднялся в седло. Долго не мог попасть правой ногой в стремя, наконец-то это удалось.

Помкомвзвода обошел вокруг меня с конем, недовольно морщась:

– Да, всадник что надо! А ну, привстань в стременах!

Я вытянул ноги, привстав над седлом.

– У тебя коротковаты путлища. Удлинить так, чтобы, когда приподнимешься в стременах, под задницу можно было бы легко просунуть ладонь. Затем запомнить длину путлища по длине руки. Спешиться!

Не сразу выпростав ступни из стремян, перебросил правую ногу через круп коня и соскочил на землю, как при упражнении на брусьях.

Помковзвода сказал:

– Нормально. Научишься. Только запомни: нельзя засовывать ступни в стремена до отказа, упирайся только носками. А то как бы чего…

Я это принял к сведению, подумав: что значит «как бы чего». Чего именно? Вскоре я получил на практике ответ на этот вопрос.

– Теперь покажу вам, как управлять конем.

Сержант подошел к коню, взяв у меня уздечку, ухватился левой рукой за переднюю луку, отвел правую ногу назад и вдруг одним движением взвился над конем, оказавшись в седле. Впоследствии я тоже научился вскакивать на коня, не касаясь стремян, но так артистично, как он, я этого делать не мог.

Сидя в седле, сержант показал, как держать уздечку, как с ее помощью давать коню команды, как эти команды дублировать шенкелями.

До конца дня мы осваивали полученные рекомендации под надзором помковзвода, сопровождавшихся ехидными замечаниями в адрес незадачливых всадников.

Наконец он сказал:

– Теперь все! Дальнейшее освоение верховой езды будет на практике. Завтра примете участие в Конной подготовке.

Вернулись к казарме к построению на ужин.

После ужина – беседа с лейтенантом Проусом, о которой расскажу позднее, закончив с темой обучения конному делу.

Затем чистка оружия, свободное время и отбой.

Вповалку улеглись на нары, где сержант Утенков, командир моего отделения, показал мне свободное место, и я сразу же заснул.

И только лишь, казалось, смежил веки, как раздалась команда:

– Подъем!

Едва успел намотать портянки и натянуть сапоги, как раздалась команда:

– Выходи строиться!

Не успев не только умыться, но и справить утреннюю нужду, выскочил наружу.

– В шеренгу становись! По три рассчитайсь! Звеньями налево марш!

Командовал кто-то из сержантов.

Еще не придя в себя от недосыпу, взвод направился, как я понял, по направлению к конюшне эскадрона. По дороге, войдя в небольшую березовую рощицу, островком встроившуюся в сосновый бор, взвод остановили командой:

– Стой, можно оправиться.

Это место традиционно утром использовалось в качестве уборной.

Двинулись дальше, подошли к уже знакомой мне конюшне.

– Взвод, стой! Разойдись! Разобрать лошадей!

Вслед за остальными я вывел наружу своего Авертина и привязал его к коновязи.

Увидев, что все начали чистить щетками своих коней, я оказался в недоумении… Выяснилось, нужно было взять на полке, расположенной над кормушкой, щетку и скребницу. По подсказке сержанта сбегал за ними.

Вернувшись к своему коню, постоял, глядя, как обращаются с этими предметами мои соратники.

Дело, оказывается, не хитрое: начав с левой стороны коня от шеи, круговыми движениями правой руки проводишь по шерсти, затем щетку очищаешь о скребницу, зажатую в левой, и так обходишь коня кругом. Полагается обойти, работая щеткой и скребницей, семь раз. «В семь кругов» – так это называется.

Возник вездесущий помкомвзвода, посмотрел, как я освоил это действие, одобрительно хмыкнул. Я в душе усмехнулся: кажется, это понравилось и коню, и помкомзвода.

Подошел сержант Сафонов, провел растопыренными пальцами по боку коня против шерсти и посмотрел на свои ногти.

– Пархатый конь у тебя, запущен, перхоти много. Чистить надо, сильнее нажимая на щетку. Если будешь ежедневно тщательно чистить, может быть, за неделю выведешь.

Часа через полтора нелегкой работы по команде сержанта отвели коней на водопой к корыту, подключенному к водопроводу, поставили их на свои места. У писаря, отвечавшего за фуражное довольствие, получили по небольшой миске овса – дневная норма коня. Очевидно, кони, как и люди, состояли на полуголодном тыловом пайке, хотя сено было в неограниченном количестве.

И снова по команде, строем по три в ряд (звеньями) протопали к казарме, где сержант Сафонов сказал:

– Десять минут на туалет, потом сюда на общее построение и поверку.

Едва успел умыться и лишь слегка протереть от пыли сапоги, как послышался зычный голос старшины Баглая:

– Эскадрон, повзводно в шеренгу становись! По порядку номеров ра-а-считайсь!

– Первый! Второй! Третий… Двадцать восьмой! Двадцать девятый! Двадцать десятый!

Всеобщий хохот. Это отличился киргиз Нурамбеков (не уверен, что точно запомнил его фамилию), часто попадавший впросак из-за плохого владения русским языком.

Далее все следовало по уже знакомому порядку: старшина Баглай рапортовал вышедшему командиру эскадрона о готовности к дальнейшему прохождению службы. После приветствия («Здравствуйте, товарищи!» – «Здра!») старший лейтенант Тесленко объявил порядок дня: после завтрака выездка в составе эскадрона, затем повзводно конно-строевая подготовка, с 12 часов до обеда радиовзвод занимается приемом-передачей радиосигналов. Затем – строевые занятия и на полигоне практические занятия по освоению боевого устава пехоты.

Вот теперь, подумал я, начинаются для меня настоящие армейские будни.

Свой первый урок старший сержант Оноприенко посвятил седловке, взнуздыванию, тому, как садиться в седло и спешиваться, как управлять конем, сидя в седле. Но самого главного – приемам конно-строевой службы и управления конем в процессе движения в конном строю – не показал, считая, вероятно, что этому всему нужно учиться на деле.

Говорят, что наиболее эффективный способ, хотя и жестокий, и небезопасный, научить ребенка плавать – это бросить его в воду и предоставить ему свободу барахтаться, пока не поплывет. Очевидно, наш помкомвзвода был приверженцем такой теории.

И вот теперь мне предстояло не только усесться верхом, но и вместе со всеми начать движение в конном строю. И началось это с конфуза.

Оседлав и взнуздав коня, я устроился в седле, тронул поводья, и… мой Авертин сразу пустился вскачь! От неожиданности я упустил узду и обеими руками ухватился за переднюю луку. Через мгновение мы с конем оказались среди бойцов эскадрона, строившихся в колонну.

И тут я почувствовал, что седло подо мной съезжает вбок, и я оказался на земле. Конь спокойно стоял рядом с седлом, висящим под брюхом, пощипывая редкую травку, пробивавшуюся на утоптанной площадке. И сразу вспомнил слова помкомвзвода: «Как бы чего…» Так вот оно что: если бы ноги застряли в стременах, хорошо бы я выглядел!

И он тут же возник рядом:

– Вот кобылятник хренов! Тебе бы не боевого коня, а клячу говновозную! Ведь предупреждал! Давай седлай аккуратно!

На этот раз я даже не дважды, а трижды подтянул подпругу. Сел в седло, тронул узду и слегка пришпорил пятками. И тут Авертин, почувствовав на своей спине неопытного всадника, подкинул задом так, что я едва не перелетел через его голову, опять потеряв узду и ухватившись за луку и гриву. Затем он вдруг поднялся на дыбы, и я уже готов был свалиться назад, но удержался двумя руками за переднюю луку.

Проделав эти трюки, неуправляемый конь помчался вскачь, и я вдруг оказался в голове эскадрона, уже построившегося в походную колонну.

Помковзвода, осыпая меня трехэтажными эпитетами, помчался следом с криком:

– Брось луку! Брось луку, тудыть твою… растуды!..

С усилием освободив левую руку, я дотянулся до узды и, потянув ее, понудил коня остановиться. Норовистый Авертин мгновенно остановился, упершись передними ногами, так что я вновь чуть не вылетел из седла через его голову, вновь упустив узду, ухватившись за шею и гриву!

Помкомвзвода, догнав меня, поймал уздечку и повел коня со мной в поводу, поставив в последний ряд конного строя.

– Уж эти мне антилигенты! Возись тут с ними! Им бы не боевых коней, а ослов, да и то связывать ноги под брюхом, чтобы не сваливались!

Эти слова, естественно, сопровождались соответствующими непечатными эпитетами.

Мои «экзерциции» происходили на глазах соэскадронцев, доставляя им немалое удовольствие от незапланированного забавного зрелища.

Находясь в последнем ряду строя, я пытался копировать все действия конников, и мой конь больше «фортелей» не выкидывал.

Пока двигались шагом, мне даже было приятно покачиваться, удобно сидя в седле. Но при переходе на рысь я тщетно пытался поймать ритм аллюра, чтобы, пропуская один шаг, приподниматься в стременах, как это ловко получалось у остальных всадников (облегчаться), и безбожно трясся в седле, ощущая, как в желудке бултыхается съеденный завтрак.

При переходе к езде карьером стало легче, я мягко опускался в седло при каждом скачке коня.

Промчавшись несколько километров по лесной дороге, на полигоне выполняли перестроения по командам командира.

Спешивались, строились в шеренгу, удерживая коней под уздцы, по команде «Равняйсь!» поворачивались лицом к морде коня, двумя руками держа уздечку, и, стоя в положении «смирно», уравнивали коней в линию. По команде «Товарищи командиры!» поворачиваясь кругом, становились с левой стороны коня и замирали. По команде «По коням!» садились в седла и строились звеньями.

Несмотря на новизну этих действий, мне удавалось их выполнять, не вызывая насмешек соседей и злых комментариев помкомвзвода.

Вернулись к конюшне, я соскочил с коня и… вдруг почувствовал, что ноги меня не держат. Кое-как, двигаясь враскоряку, я, глядя на то, как это делают остальные, расседлал коня, протер ему спину пучком сена, накинул недоуздок и поставил его на место к кормушке.

Вот так, все-таки в целом успешно, закончился мой первый дебют в роли конника.

После более чем двухмесячного пребывания в пересыльных пунктах (Казань, Раменское) и карантинах (Хлебниково, химполигон в Коврове), где я попросту бездельничал в ожидании начала настоящей воинской службы, первые же дни в полуэскадроне связи преподнесли мне первый урок «служения Родине», навсегда отложившийся в памяти. Изнурительное дневальство на конюшне и затем занятия по конной подготовке уже к середине первой половины следующего дня привели меня к состоянию почти полной беспомощности.

Еле передвигая подгибавшиеся ноги, я плелся к казарме в конце строя эскадрона, думая лишь о том, как бы присесть…

На мое счастье, следующие часы занятий проходили в казарме за столами, на которых установлены телеграфные ключи. Моим сослуживцам предстояли занятия по освоению приема-передачи сигналов азбуки Морзе, что для меня означало следующее испытание погружением в неизвестность.

Взвод расположился за большим столом, где у каждого было свое место перед телеграфным ключом. За свободное место уселся и я, в полном недоумении перед предстоящими занятиями. Во главе стола, в торцевой его части перед аппаратом, издававшим писк при нажатии ключа, занял свое место сержант Утенков – командир моего отделения.

Произнеся несколько совершенно непонятных мне слов, он стал работать ключом, раздался прерывистый звук зуммера. Мои соседи по столу, вооружившись карандашами и листками бумаги, стопка которой лежала на столе, начали что-то быстро писать. Я же сидел с безобразно глупым видом, ничего не понимая в происходящем. На меня при этом никто не обращал ни малейшего внимания.

Через несколько минут в дверях зала появился лейтенант Проус – командир радиовзвода – и поманил меня пальцем. Я последовал за ним, с облегчением выбравшись из-за стола.

На том же втором этаже, где был зал для занятий и сна (нары), но с другой стороны от ведущей туда лестницы находилась небольшая комната, служившая ему кабинетом и спальней (ночевал он в ней только в дни дежурств, остальные дни, как и другие командиры, он жил в снимаемой им комнате в городе).

На столе у окна стояла настоящая фронтовая радиостанция 6ПК с подсоединенными к ней микрофоном и телеграфным ключом.

– Я не буду читать тебе лекций, все будешь осваивать на практике. Прежде всего ты должен научиться говорить на языке радиосвязи – азбуке Морзе. Начнешь учиться принимать и передавать сигналы прямо сейчас, сидя за общим столом, – сказал лейтенант.

Показав, как держать руку на ключе, зажав его головку большим и средним пальцами и нажимая на нее согнутым указательным, он потребовал воспроизвести эти действия несколько раз.

– Теперь главное, – продолжал он, – азбука Морзе – это чередование точек и тире. Но ни в коем случае не следует считать их количество в каждом символе. Нужно запомнить, как звучит каждый символ, запомнить, как музыкальную фразу. Для начала вот несколько букв: «а». – , «у».. – , «ж»… – , «н» —., «д» —… «б» —…

Он воспроизвел эти буквы звучанием зуммера.

Я потянулся за бумагой, чтобы записать, но он прервал меня:

– Правильно. Запиши и зазубри, но не точками-тире, а буквенными звукоподражаниями: «а» (точка – тире) – «ти та», «у» (две точки – тире) – «ти ти та», «ж» (три точки – тире) – «ти ти ти та», аналогично «н» – «та ти», «д» – «та ти ти», «б» – «та ти ти ти». Теперь передай эти сигналы ключом.

Как ни странно, но передача ключом у меня получилась с первой попытки. После того как я повторил передачу несколько раз, мне показалось, что я эти буквы запомнил.

– Теперь последнее наставление, – сказал Проус. – Прием и передача сигналов производится группами по пять знаков в каждой. Между группами – пауза. При приеме они записываются столбиками. Сейчас ты сядешь за общий стол и начнешь записывать сигналы. Ты знаешь пока только шесть букв, услышишь незнакомые – прочеркиваешь, услышишь знакомые – записываешь. Все понятно?

– Да, товарищ лейтенант!

– Не «да», а «так точно!». Все для начала. Ступай и начинай прием!

Вернулся в зал, сел за стол, вооружившись листком бумаги и карандашом, и стал вслушиваться в звучание зуммера. Увы, все сливалось в бессмысленное пищание, в котором мне никак не удавалось различить отдельные буквы. Я сидел, напряженно вслушиваясь в писк, пытаясь уловить знакомые сочетания. И вдруг уловил: между короткими интервалами «ти та» (точка, тире). Это же «а», сообразил я, но, пока соображал и думал, как записать, в писке зуммера послышались еще пара знакомых знаков…

Прошло немало времени, прежде чем я приспособился сначала выделять из общего писка отдельные знаки, разделяемые короткими интервалами, прочеркивать неузнанные и записывать те, которые узнавал, располагая записи в виде столбцов по пять знаков в строке. Проблема состояла и в том, что, узнав знакомый знак, я некоторое время раздумывал, узнавая, а когда записывал, успевало прозвучать еще несколько знаков.

От напряженного внимания я взопрел и даже, казалось, устал физически.

Утенков объявил пятиминутный перекур и подошел ко мне:

– Ну как дела, новобранец?

– Плохо, товарищ сержант. Не успеваю никак.

– Ничего, все придет со временем. Мы все это проходили. Завтра я или лейтенант продиктуем тебе еще шесть букв. А пока все время, чем бы ни занимался, повторяй их в уме. Во время самостоятельной работы на ключе учись их выстукивать.

После перекура уже не сержант издавал ключом пищание зуммера, а вызываемые им бойцы передавали записанный ими текст, остальные сверяли с ним свои записи. Сверял и я, с прискорбием обнаружив, что пропустил минимум две трети из знакомых мне шести букв.

Занятия морзянкой продолжались до обеда.

После обеда, прослушав короткую политинформацию заместителя командира эскадрона по политчасти старшего лейтенанта Ходжикильдиева, мы отправились на строевые занятия. Как мне сообщил сосед по столу Батуев, политинформация – это вместо «мертвого часа»: можно успеть подремать.

Строевые занятия проходили в центральной части городка на утоптанной и присыпанной песком земляной площадке. Мне они не были внове, я уже осваивал команды и их исполнение еще в техникуме. Проблема состояла в достижении слаженности и синхронности действий всего взвода, что было нелегкой задачей не только для меня, но и большинства бойцов. Особенно «отличался» парнишка со странной фамилией Волк: он упорно продолжал, несмотря на окрики командира, шагать не так, как все: левая нога – правая рука и наоборот, а болтая руками вслед за ногами с одной стороны.

Строевая подготовка сменилась боевой подготовкой на полигоне, где были отрыты траншеи и построены дзоты. В соответствии с БУПом (боевой устав пехоты) отрабатывались действия одиночного бойца и действия отделения в обороне и наступлении. Перебежки, падения и вскакивания, прыжки через окопы, выскакивания из них к концу дня довели меня до полного изнеможения. И не только меня: к казарме взвод шел, соблюдая строй, но отнюдь не строевым шагом, пыля сапогами, цеплявшимися за землю.

И тут, когда конец истязаниям, казалось, уже настал, потребовалось преодолеть полосу препятствий: пройти по бревну, перескочить через яму с водой, перелезть через стенку, а в конце полосы принять штыковой бой. У дощатой стенки находилась соломенная кукла. Ее «защищал» сержант с шестом, на конце которого рогожный куль, набитый сеном. Сержант норовил ткнуть шестом подбегающего бойца, а тот должен был отбить шест ложем винтовки и проткнуть штыком куклу.

После команды «Разойдись!» не последовал долгожданный отдых: нужно было привести в порядок одежду, испачканную при полевых занятиях, и умыться. Только лишь я это сделал, как снова команда: «Взвод, выходи строиться!»

Ужин, затем чистка оружия и один час свободного времени, чтобы написать и прочитать, если были получены, письма, выстирать и подшить подворотничок, начистить сапоги, пуговицы и шпоры (их выдали позже, в середине лета).

Отбой в 22 часа. Наконец-то закончился этот невероятно длинный день. Я забрался на нары и провалился в сон.

Казалось, только лишь закрыл глаза, как послышался вопль дневального: «Подъем!»

С первых же дней моей службы в радиовзводе полуэскадрона связи 2-го запасного кавалерийского полка я оказался вовлеченным в напряженный ритм его жизни. Каждый день начиная с 5 часов утра и до 22 вечера был загружен так, что для личных нужд не оставалось ни минуты. Все многочисленные тренировки, работы и передвижения выполнялись по приказам командиров, даже, извините, отправление естественных надобностей. Передвижения по территории полка – только строем, обязательно «в ногу». При встрече с кем-нибудь из членов полкового командования раздавалась команда: «Взвод (эскадрон) смирно! Равнение направо (налево)! Строевым марш!»

Конно-строевая подготовка, строевая подготовка в пешем строю, полевые учения, упражнения с винтовкой («на плечо!», «к ноге!»), марш-броски с полной выкладкой отнимали столько сил, что это, казалось, на пределе физических возможностей. И все это усугублялось постоянным недоеданием и недосыпанием. Тыловой военный паек был явно недостаточен при таких физических нагрузках.

Вскакивая по команде «Подъем!» и направляясь к конюшням, я пребывал в полусонном состоянии, окончательно приходя в себя уже возле коня со щеткой и скребницей в руках.

Однако я заметил, что нам, связистам, было все же легче, чем бойцам сабельных эскадронов: мы получали возможность несколько часов в день проводить сидя за столами, осваивая радиодело, когда тело отдыхало от физических нагрузок.

Очень нелегко доставалось мне обучение основам верховой езды: не только умению держаться в седле на различных аллюрах, но и управлению конем с помощью уздечки и шенкелей. С первых же дней я нажил себе кровавые мозоли на внутренних сторонах бедер, которые не могли зажить при их ежедневном травмировании. По совету бывалых конников я лечил их, на ночь прикладывая к ним листья подорожника.

Помимо конно-строевой подготовки нужно было осваивать и владение шашкой и карабином. И если я довольно успешно стал работать с карабином, надетым через плечо, принимая положение «к бою» (ухватив за приклад, нужно было одним движением повернуть его в положение готовности к стрельбе, умудрившись ни за что не зацепиться), то рубку лозы мне так полностью освоить и не удалось. Впрочем, лозу, расположенную справа по бегу коня, я срубал, хотя бы «через одну», а вот слева – никак не удавалось это сделать из боязни потерять равновесие, свешиваясь с седла.

Еще хуже обстояло дело с вольтижировкой.

Совершая по командам «Вольт направо!» и «Вольт налево!», я научился вставать ногами на седло и опускаться, вновь нащупывая стремена.

А вот следующему упражнению наш учитель – помкомвзвода, как я думал, не придавал серьезного значения, считая, что освоить его за отведенное время не удастся, и не настаивал, когда не получалось.

Следовало во время вольта (кони рысью идут по кругу), удерживаясь за луку седла, спрыгнуть во внутрь круга, оттолкнуться от земли и, приобретя инерцию толчка, вскочить в седло. Это у меня после нескольких неудачных попыток все же получилось, а вот «ножницы»…

Это же упражнение усложнялось: нужно было после толчка о землю скрестить ноги, и тогда в седле окажешься лицом к хвосту коня, вновь соскочить, держась уже за заднюю луку, оттолкнуться от земли и, вновь скрестив ноги, вскочить в седло, заняв в нем нормальную позицию.

При первой же попытке выполнить «ножницы» я прищемил себе то, что находится у мужчин промеж ног, взревел от адской боли, спрыгнул с коня и сел, скорчившись, не в силах распрямиться…

Помкомвзвода не преминул разразиться длинной тирадой в мой адрес, изобиловавшей непечатными характеристиками моей персоны, однако настаивать на продолжении попыток не стал.

Ежедневные конно-строевые занятия, многокилометровые выездки в конном строю на различных аллюрах привели все же к тому, что я стал уверенно держаться в седле и управлять конем.

В середине лета ночью несколько раз объявлялась воздушная тревога. Вскочив по сигналу тревоги, мы бегом мчались к конюшням, выводили невзнузданных лошадей, садились верхом без седла и, ведя каждый в поводу за недоуздки еще двух, направлялись в лес, где заблаговременно были сооружены коновязи. Где-то на большой высоте над нами пролетали эскадрильи немецких бомбардировщиков, следовавших на Горький, характерные вибрирующие звуки их моторов были хорошо слышны.

Еще только три-четыре недели до того я не мог себе представить, что смогу без стремян вскочить на неоседланного коня и мчаться на нем, ведя в поводу еще двух коней.

Значительно легче давалось мне овладение азбукой Морзе и кодами радиосигналов (работать в эфире «открытым текстом» запрещалось). Для приема-передачи сообщений применялись международные коды: «Примите радиограмму – ЩТЦ (QTC), как слышите – ЩРК (QRK)». – «Слышу вас хорошо – ЩСА4 (QSA4)». Уже месяца через полтора я свободно различал в писке «морзянки» буквы, цифры, коды и передавал их, работая ключом. К концу пребывания в Коврове я уже по скорости приема-передачи (цифрового текста 16, смешанного – 13–14 групп в минуту) соответствовал квалификации радиста третьего класса.

Как-то само собой получилось, что я стал понимать передаваемый текст по стуку ключа и различать своих радиособеседников по «почерку».

В начале обучения мы работали на устаревших к тому времени радиопередатчиках: громоздкой, состоящей из двух многокилограммовых вьюков рации РКР (радиостанция конного разъезда) и более компактной 6ПК. Позднее были получены уже более современные, относительно легкие рации РБМ.

Несколько раз осуществлялись полевые учения: два сабельных эскадрона, которым придавались хозвзвод и взвод связи, отправлялись в поход на значительное расстояние (как мне кажется, километров 60–80), разбивали походную стоянку, проводили там военно-уставные тренировки. Взвод связи (отделения телефонистов и радистов) налаживал связь между эскадронами и штабом полка.

Помимо штатных занятий приходилось выполнять и очередные наряды: дневальство по казарме, конюшне, нести караульную службу, патрулирование в городе. Особенно желанным для всех было дневальство по кухне-столовой: довольно тяжелая нагрузка по мытью помещений и столов, выскребанию и чистке котлов, чистке картошки и прочее, но зато отъедались за прошлое и на будущее.

Вспоминая о нарядах, не могу не упомянуть один эпизод, оставивший в душе крайне неприятный осадок.

В очередном наряде на караульную службу я стоял на посту у трансформаторной подстанции, расположенной на территории военного городка (по-моему, она и теперь находится там же).

Ночь, тишина, обеспеченная светомаскировкой полная темень. И я не заметил, как, опираясь на винтовку, заснул стоя…

И вдруг почувствовал, как кто-то пытается у меня винтовку отобрать!

Очнулся. Передо мной стоит дежурный офицер штаба полка и тащит мою винтовку к себе. Я, естественно, не даю…

– Спишь на посту?! А если бы не я, а диверсант, лежать бы тебе с перерезанным горлом! Ты знаешь, что теперь с тобой будет?

Я не столь растерялся, сколь впал в панику… Зная устав караульной службы, мне вполне мог грозить трибунал с соответствующими последствиями.

У меня был настолько растерянный, беспомощный и жалкий вид, что дежурный сжалился. Действительно, я представил себе, как выглядел в его глазах: 18-летний мальчишка, испуганный, с дрожащими губами, готовый вот-вот пустить слезу…

– Ладно, боец. На первый раз прощу, не скажу никому, но ты теперь уже не вздумай заснуть!

И он ушел, оставив меня переживать случившееся.

Дни, перегруженные занятиями, мелькали быстро, и к концу пребывания в Коврове я, несмотря на недоедание, физически окреп, стал легче переносить физические нагрузки и даже заслужил звание «отличник боевой и политической подготовки». Это было подтверждено торжественным вручением мне перед строем эскадрона книги докладов товарища Сталина с соответствующей записью на титульном листе с факсимильной подписью вождя.

Вспоминая военно-медицинскую комиссию в минометно-пулеметном училище в Хлебникове, я подумал, что в моем теперешнем состоянии я бы не удостоился квалификации «физически недоразвитый».

В конце июля или начале августа отправлялись на фронт маршевые эскадроны и конское поголовье. Мы, остававшиеся продолжать обучение бойцы полуэскадрона связи, провожали их, сидя верхом без седел и ведя в поводу по два коня. Уехал с этим эшелоном и мой Авертин, к которому я успел привязаться, да и он стал узнавать меня, встречая мое появление в конюшне приветственным всхрапыванием.

Жизнь рядового бойца запасного кавалерийского полка, до отказа наполненная изнурительными тренировками и воинскими обязанностями, казалось, замыкалась внутри полковой обыденности, не оставляя места для осознания того, что происходило в воюющей стране. На самом деле это не так.