Текст книги "Роса в аду"
Автор книги: Дмитрий Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Теперь возвращаться к девушке не было смысла, я принял свой обычный облик и, наконец, прикурил зажатую в зубах сигарету.
– Котов воровать, так мастера, – ворчал я, спускаясь по лестнице. – А разговаривать с ними, так нервы слабые… Такой план испортили! Такой план! Нет, что-то мне явно не везет… И что делать теперь? Явиться к ней в виде щенка?.. Угу, а потом "зайчика", а потом "удавчика"… Необходимо придумать что-то такое, что подействует наверняка… Думай, думай!.. Нет, ничего в голову не лезет. Но я же не могу просто так взять и отступиться?! Нет, я должен ее видеть. Я хочу ее видеть! Я хочу чувствовать ее руки на своей шер… Тьфу! На своих плечах. Я хочу, чтоб она вновь посмотрела на меня так, как всего несколько минут назад: с нежностью и лаской… Я даже молоко из ее рук пить согласен… Стоп! О чем я говорю?! Это же – женщина! Создание лживое, продажное… прекрасное, ласковое, заботливое, милое, доброе… Нет, нет, остановись! На эту удочку попадались все, считавшие их "подарком судьбы", а получавшие вместо прекрасной и вольной жизни холостяка обруч на палец, плешь на голову и рога на плешь. Они видели перед собой лишь длинные ноги, соболиные брови и лучистые глаза… Но ты-то! Ты-то помнишь про их скверный характер, неудержимую жадность, безудержную болтливость и природную лживость. Она – типичная представительница своего пола. Она такая, как все… О чем я говорю? Разве я видел хоть что-нибудь подобное?! Нет, себе лгать мы не будем… Зайдем с другой стороны. Что мне от нее надо? Одна ночь, правильно? Да, всего неделя любви, и через месяц я ее покину… Каких-нибудь полгода, и я даже смотреть на нее не смогу, ведь лет через пять она постареет, потолстеет, у нее испортится характер и я тут же с легким сердцем сбегу к другой… Сколько я сказал? Пять лет?! Кого я знаю из ведущих психиатров? Мне нужно срочно пройти курс лечения. Уколы, таблетки, пиявки, массажи, пансионат отдыха… Да, провести с ней лето в каком-нибудь пансионате отдыха, на берегу Черного моря, было бы прекрасно… Но она и этого не хочет. Ни на юг, ни во Францию… Что же ей надо?.. А вот этого я как раз и не смог узнать. Может, проникнуть в ее сны? Явиться в ее сновиденьях во всей своей славе и могуществе?.. Нет, в ее сны я не полезу, пусть ее сны будут нежны и светлы… Вот ведь до чего дошел: ничего плохого делать не хочу. Еще немного, и я, окончательно спятив, решу сделать что-нибудь хорошее, – при этих мыслях я трижды сплюнул через левое плечо. – Это все нереализованные желания. Нет, желания должны быть реализованы, иначе это плохо влияет на психику. Еще невралгию заработаю. Не спрашивать же мне, в конце концов, у кого-то… Мне!.. Нет, спрашивать я, разумеется, не стану. Не мне… Да и не у кого. Нет тех, кто не наполнил бы для меня свой ответ лестью и глупостью. А враги… Кто же спрашивает совета у врагов? Дело даже не в их ответе – всегда можно сделать все наоборот – дело в принципе… Чтоб не льстили, и не враги?.. Нет таких. Да и не пойду я спрашивать. Вот еще! Не пойду. Не пойду…
– Попросите у нее прощения, – сказал священник.
– За что? – удивился я. – Можно подумать, что я ее чем-то обидел. Это нормальное человеческое желание, еще со времен Адама и Евы… Все она понимает… Извиняться еще…
– Попросите у нее прощения, – повторил священник, чуть улыбнувшись уголками губ.
– Подарите ей цветы, – предложил писатель.
– Цветы?! Это же трава. Символ – не более. Умные люди прекрасно это понимают и обходятся без этого сена… Она умная девушка, вряд ли ей нужны устаревшие символы…
– Подарите ей цветы, – сказал писатель. – Те, которые похожи на нее. Когда не знаешь, какие цветы любит девушка, всегда надо дарить те, на которые она похожа. Вы представьте, с каким цветком она у вас ассоциируется, и подарите ей целый букет… Подарите ей цветы.
– Замри же, наконец! – попросил я отражение, всматриваясь в зеркало. – Из-за твоих ужимок я не могу сосредоточиться. Мало того, что я чувствую себя идиотом, так я еще и вижу его в зеркале… Как я смотрюсь со стороны?
– Отлично, – заверило отражение. – Несколько необычно, но весьма неплохо… Честное слово.
Я с сомнением посмотрел на свой наряд. Черные джинсы, белый пушистый свитер и черная кожаная куртка. Так я одевался впервые. Обычно я предпочитал "строгий" стиль.
– А прическа?
– Как ты думаешь, что я скажу, если я сам ее и укладывал? – обиделся призрак.
– Мне кажется, морщинок возле глаз накопилось слишком много… Может, убрать?
– Не стоит. Так твои глаза выглядят живыми. Когда я просто всматриваюсь в твои глаза, у меня по спине начинают струиться ручейки из мурашек.
– И все-то меня любят, – проворчал я. – И все-то говорят мне комплименты… Ты же плоский, откуда у тебя спина? И тем более какие-то "мурашки"?
– Не знаю, – развел руками призрак. – Но когда ты на меня сердишься, они бегают…
Я недоверчиво хмыкнул, взял со стола огромный букет алых роз и сбрызнул их водой из флакона.
– Пусть выглядят так, словно на лепестках задержалась роса, – решил я. – Маленькие, сверкающие капли росы на ярких, пылающих лепестках роз… Я не смог придумать, на какой цветок она похожа… Она несравнима даже с цветами. Но почему-то у меня перед глазами стояли огромные, пламенеющие розы, на полыхающих лепестках которых сверкала роса… Я не слишком глупо выгляжу'?
– Ты не можешь выглядеть глупо, повелитель.
– Просить прощения всегда глупо. В жизни этого не делал. Боюсь, что язык не повернется…
– Но это же "не взаправду"? Понарошку… Чтобы достичь цели. А цель, как известно, оправдывает средства… Я вздохнул и, промолчав, вышел из квартиры.
Когда, выходя из подъезда, она увидела меня, по ее лицу скользнула тень досады.
– Прости, – сказал я, доставая из-за спины букет и протягивая ей. – Со мной что-то случилось… Какое-то помрачнение… Поверь, я не хотел тебя обидеть. Честно, совсем не хотел…
Она посмотрела мне в глаза и робко приняла из моих рук букет.
– Красивый…
Я лишь кивнул.
– Мне давно не дарили цветы… Просто так…
– И это тоже не "просто так", – вздохнул я. – Я хотел скрыть этим букетом свои слова… Тогда, на пороге… А теперь мне хочется, чтоб этого случая не было вовсе, и я действительно подарил тебе эти цветы просто так…
– Я у многих вызываю такую реакцию, – грустно сказала она. – Проводишь меня до работы?
Я пошел рядом с ней, стараясь приспособиться к такту ее шагов.
– Честно говоря, я и про цветы не сам догадался, – зачем-то признался я. – Видишь ли, я не очень хорошо понимаю все эти условности. Я привык к другому… Я всю жизнь живу по другим законам. Но мне очень хотелось бы, чтоб ты… чтоб ты не думала обо мне плохо. Видишь, какой парадокс: я весь – сплошное зло, а чтоб ты это видела, я не хочу.
– В человеке не может быть только зло, – сказала она – всегда есть что-то хорошее. Просто нужно это отыскать в себе.
– Зачем? Это мешает жить. Поверь мне, я это знаю. У меня более чем достаточный опыт, чтобы с уверенностью заявить: добро мешает жить в этом мире. Оно ничего не дает. Ни тому, кто его несет, ни тем, кому оно предназначено. Оно непонятно, смешно и опасно. Если его мало, ты его стесняешься, если чуть больше – над ним смеются, если много – за него убивают.
– Ты говоришь о добре, словно это нечто существенное, что можно измерить в мерках… А вот ты подарил мне эти цветы, и хотя я не знаю, сколько добрых побуждений было в твоих стремлениях, но мне приятно. Почему-то немного грустно, и приятно…
– А мне неловко, – признался я. – Я еще никогда не дарил цветы.
– Почему?
Я задумался.
– Наверное, никто не стоил того, чтобы я дарил цветы.
– Наверное, ты считал, что никто не стоил этого, – поправила она.
– Нет, – сказал я жестко. – Не стоили. До сей поры как-то и без этого обходилось… Если на одну чашу весов падала норковая шуба, а на другую – цветы, то цветы проигрывали.
– Ты столь богат, что можешь это себе позволить?
– Мне принадлежат все богатства мира.
– Это и определило критерий твоей оценки ценностей.
– Разве норка не достаточная награда за поцелуй? – улыбнулся я.
– Поцелуй – награда за норку. Она обязывает к этой награде. И знаешь, мне кажется, что это не награда, а плата. Ты покупал их. А давали тебе что-нибудь просто так?
– Да, – кивнул я. – Но это было очень давно. Когда-то я был куда более интересен и могуществен, нежели сейчас. Могуществен не властью, а сам по себе. Я легко заинтриговывал женщин. Я дрался за право провести с ними вечер на дуэлях и читал ночами стихи под их балконами, я похищал их, преодолевая сотни преград и препятствий, я начинал ради них войны и открывал страны, свергал королей и менял религии. А потом я понял, что есть пути куда более простые. И незачем усложнять путь к ним. Скорее всего, я делал это не ради них, а ради своего отношения к ним. Они того не стоили. Они всегда предавали. Я не знаю верных и умных женщин. Я их не встречал.
– Тебе не повезло. Или ты не искал.
– Искал, – сказал я. – Только потом мне стало скучно. Они слились в моей памяти в одну сплошную вереницу одинаковых лиц, одинаковых губ, одинаковых тел, одинаковых помыслов… Я всегда заранее знал, что они хотят, что думают и что скажут… Извини, я не должен был всего этого говорить. Я опять обижаю тебя.
– Я не обиделась. Я надеюсь, что это относится не к женщинам, а только к твоему отношению к ним… Неужели ты не встречал ни одной, которая вызвала бы твое уважение?
– Лет две…
Я едва не назвал настоящую цифру, но вовремя спохватился и поправился:
– Лет двенадцать назад я знал одну девушку, которая меня заинтересовала. Но она влюбилась в военного, вышла за него замуж и уехала за ним в Сибирь. Невероятной красоты женщина была… И не только телесной красотой…
– Но все же ты знал одну женщину, достойную уважения, – улыбнулась она. – Значит, они есть. Нужно искать. Для каждого человека есть только его пара, а если соединять жизнь с "чужой половинкой", счастлив не будешь… Тот военный оказался счастливчиком. Он нашел свою "половину". Ему выпал редкий шанс, и он сумел разглядеть его среди быта жизни…
– Через пять лет он спился, – глухо сказал я. – Маленький гарнизон, никаких перспектив, низкое жалование… Ей изрядно досталось от него, но два маленьких ребенка не давали ей возможности уйти. Подобная жизнь быстро превратила ее в старуху. Забитую, забывшую, что такое радость жизни, испуганно вздрагивающую каждый раз, как он приходил домой. Ты знаешь, как влияет на человека мысль о бесперспективности, нищете, собственной убогости? Через семь лет он погиб в пьяной кабацкой драке. А она… Она дожила там свой век… Вот и вся сказка.
– Ты говорил, что это было двенадцать лет назад… Ты придумал эту историю?
– Придумал, – легко согласился я. – Это была неудачная сказка. Забудем про нее. И вообще, я веду себя несколько странно. Пришел извиняться, а начал с обвинения всего женского пола. Я вообще страшный ворчун. Зануда и ворчун. Мне всегда всего мало. Все хочется иначе, по-другому… А есть – как есть, и становится только хуже, вот характер и портится.
– Займись чем-нибудь. У каждого человека есть тот талант, который у него больше, чем у других, надо только отыскать его в себе. Научись чему-нибудь. Это же так интересно: стремиться стать в чем-то первым, надеяться на что-то, жить, работать, творить…
– А я все умею, – грустно признался я. – У меня было время научиться.
– Но творчество позволяет идти дальше. Оно не ограничивается рамками. Раз у тебя такой большой опыт, то анализируй его, вырази свою точку зрения, создай нечто такое, что…
– Для этого нужно иметь настрой. Состояние души, если угодно. Да и зачем? Для чего? Если писатель, закончив книгу, сжигает ее, композитор уничтожает ноты только что сотворенной музыки, а скульптор зарывает свое создание в землю – это не творцы. Они делают это ради людей. Ради идеи. Ради красоты… А я не люблю людей.
– Чем же ты занимаешься?
– Многим. Я свой человек в политике, в религии, в бизнесе… А специализация… Специализация, пожалуй, в военном деле. Всё, что касается интриг, стратегии, убийств и политической подоплеки… В настоящее время занимаюсь преимущественно консультациями. Я – советник.
– Не слишком ли много для одного человека?
– Если уж раньше поспевал, то теперь и подавно… Теперь я даже не тороплюсь. Век электроники и скоростей, все происходит широкомасштабно, организованно и быстро. Я уже не чувствую себя той фигурой, вокруг которой крутится все дело. Оно обходится без меня. Мне остается только наблюдать и контролировать.
– Как-то уж больно грустно все это звучит. Неужели все кажется настолько серым? Ведь есть же что-то интересное, живое, меняющееся…
Я пожал плечами:
– Может, и есть… Но и это не ново. А раз не ново, значит я это уже видел… Я скучный человек, Надя. Не будем говорить обо мне. Давай лучше поговорим о тебе…
– Не успеем – я уже пришла. Спасибо, что проводил. И за цветы – спасибо.
– Какая ты хитрая. Теперь ты знаешь обо мне самое худшее, а я не знаю о тебе самого лучшего. Это не справедливо.
– Женщина должна быть чуточку таинственна, – засмеялась она, глядя на мое расстроенное лицо. – Когда в женщине есть тайна, ее стараются разгадать, думают о ней. А когда она проста и понятна – быстро теряют интерес.
– Я и так думаю о тебе. А в тайны я не верю. Чаще всего прячут то, чего стыдятся или боятся. Ты заинтересован, пытаешься добраться до сокрытого, срываешь все покровы, а там… Нет, тайн я не люблю. Ну вот, теперь, ко всем своим прочим грехам, я показал тебе лицо умника, нытика и пессимиста. Тебе нравятся ноющие пессимисты?
– Нет, – призналась она. – Но когда раны зудят, то чаше всего они идут на поправку.
– Только не в моем случае. Это мое обычное состояние… Я еще увижу тебя?
– Может быть.
– А когда?
Она пожала плечами, улыбнулась мне на прощанье и скрылась за дверью института.
Я повернулся, собираясь уходить, но посмотрел на серое, преддождевое небо, на угрюмых прохожих, спешащих по своим делам, на кроны деревьев, одевающихся в легкие наряды из первых, едва пробившихся из почек листьев, и решительно повернул обратно. Подойдя к стоящей у подъезда скамье, сел и приготовился ждать.
Увидев меня стоящим у входа, она не поверила:
– Все это время ты ждал меня здесь?
– Нет, – сказал я. – Я отходил, чтобы купить зонтик. Я видел, что начинается дождь, а ты не взяла зонт, и решил встретить тебя, чтобы проводить обратно. Можно было доехать на машине, но это слишком быстро…
Я протянул вперед руку, подставляя ладонь под крупные капли весеннего дождя, и сообщил:
– Холодный… Ты могла простудиться.
– Но ты столько времени простоял под дождем… Больше восьми часов.
– У меня достаточно времени, – кратко пояснил я. – Иногда столько, что мне хочется его убить… Пойдем?
Я раскрыл над ее головой зонт, и мы отправились в обратный путь.
– Ты упрямый, – сказала она.
– Это хорошо или плохо?
– Наверное, плохо. Я уже говорила тебе – мы совершенно разные люди.
– А вот об этом я даже слушать не хочу. Это чья-то очередная глупость. Подчас "противоположности" уживаются куда более прочно, чем те, кто якобы "слеплен из одного теста". Я скажу даже больше: если б я встретил кого-то, похожего на себя… Либо убил, либо сбежал… Надя, а что ты делала на берегу Невы тогда, ночью?
– Просто стояла и смотрела. Не спалось, и я пошла побродить. Иногда окружает такое настроение, что хочется просто идти вперед и не оглядываться… Просто мечтать.
– Это одиночество, – сказал я. – Разве… разве у тебя никого нет?
– Очень некорректный вопрос, – улыбнулась она. – Я же не спрашиваю тебя, с кем ты провел эту ночь.
Да, пожалуй, не надо, – подтвердил я. – Это была далеко не лучшая ночь. Но попутчик на ночь и спутник на годы – это не одно и то же. Тебе нравится кто-нибудь?
– Жерар Депардье, – сказала она со странной интонацией.
Я насупился и некоторое время молчал, шагая рядом и неся зонтик над ее головой.
– Раньше я симпатизировал французам, – сказал я наконец. – А теперь мне что-то очень в них не нравится… То, что среди них живет какой-то Жерар, который шляется, где не следует и нравится красивым девушкам. Какой леший его сюда занес? Кто он?
– Это актер, – вздохнула она. – Это очень хороший, обаятельный и талантливый актер, к твоему сведению, мой не эрудированный и очень ревнивый собеседник… Чем-то очень похожий на тебя…
– Ах, в этом смысле… Красивый? – расплылся я в самодовольной улыбке.
– Обаятельный.
Я вздохнул и пожаловался:
– Ты все время шутишь надо мной. Я уже боюсь что-либо спрашивать.
– У тебя такой смущенный вид, что невольно хочется пошутить… Я злая.
– Злая, – сказал я. – Очень злая. Ты оставила мой букет на работе и шантажируешь меня французскими актерами.
– На работе я провожу куда больше времени, чем дома, поэтому я и оставила там цветы. Поставила их в вазе, на столе. А на "французского актера" ты сам напросился.
– Вот я и говорю – обижают, – подтвердил я. – И некому за меня, беднягу, заступиться… Ох-хо-хох…
– Любишь, когда тебя жалеют?
– Мне хочется, чтоб меня пожалела ты. Я же кокетничаю. Я где-то слышал, что если "путь к сердцу мужчины лежит через желудок", то путь к сердцу женщины лежит через жалость и сострадание… Глупость?
– Глупость, – кивнула она. – Что начинается с жалости, жалостью и кончается. И честно говоря, мне кажется, что ты не из тех, кто нуждается в жалости. Может быть, тебе не хватает теплоты, но никак не жалости. Ты говоришь, что ты солдат…
– Не в столь узком смысле, – поспешил поправить я. – Я, скорее, советник, консультант… Общие вопросы.
– Но тебе приходилось воевать?
– Да. Приходилось.
– Против кого?
– Против людей. Какую разницу имеют национальности, религии или способы общественного управления? Я воевал против людей.
– И убивал?
– Редко. Мое дело – теория, философия войны, если так можно выразиться.
– Это одно и то же. Просто в больших масштабах. Создатель атомной или водородной бомбы куда больше убийца, чем снайпер.
– Все дело в целях, которые при этом преследуются… Зачем ты спрашиваешь об этом?
– Я никогда раньше не видела человека, убивающего других людей. Мне казалось, что они должны выглядеть как-то иначе…
– Отнюдь. Обычно самые отъявленные убийцы выглядят милыми, человеколюбивыми гуманистами. Да, я воевал, и что?..
– Извини, я…
– Не извиню, – сказал я угрюмо. – Потому что сейчас я обиделся всерьез. А насчет того, что ты не видела убийц – это неправда. Ты видишь их каждый день. Они вокруг тебя. Они убивают своих близких ворчанием, плохим настроением, злостью, дурным словом, невнимательностью… Поверь – действительно убивают. Это как сложный механизм: стоит колесику зацепиться за колесико, и закрутилось… А самых отъявленных убийц ты видишь каждый день на плакатах и по телевизору, только у этих масштабы побольше. Они доводят до самоубийств, до сумасшествия, заставляют умирать с голоду и лишают будущего, объявляют войны ради "великих целей", и "перестройки" ради целей собственных.
– Мы не можем судить о политике. Иногда выйти из тупика можно только очень сложным путем. Это очень тяжело – управлять огромной империей.
– Я-то как раз в этом немного разбираюсь, – ехидно заметил я. – А вся разгадка этого лабиринта проста до невозможности. "Сын кухарки" не может управлять государством. Этому учиться надо. И, ох, как учиться! "Поднимая" такую державу – "загнуться" можно. Если, конечно, работать. Первых ваших князей – Рюрика и Синеуса – долго упрашивали стать во главе государства. Как ты полагаешь, почему они думали так долго? Потому что знали, что придется много работать. Очень много. А их упрашивали: "Придите, поработайте, организуйте, сплотите. Мы вас слушаться будем, работать на совесть, условия и отдых вам обеспечим". И все равно думали. А когда на этот пост лезет толпа всех мастей и профессий, невольно возникает мысль: это что, так легко?! Оказывается, нелегко. И развалив все, они разводят руками: "Что-то мы тут напортачили". А ты говоришь – не видела… Помнишь, из-за чего погиб Петр Первый? Во время наводнения, по пояс в ледяной воде, он спасал свой город. И мог бы отсидеться в спокойном месте, но ведь бросился, рисковал, работал наравне со всеми. А почему? Потому что это был его город. Им возведенный и его наследникам остающийся. Он был настоящим хозяином своей страны. Характер у него был отвратительный, недостатков – куча, жестокость неимоверная, и все же добра он совершил куда больше, чем зла… Как ты думаешь, почему Судный день назначен для всех во "временном отдалении", а не вершится над каждым умирающим сразу? Потому что после смерти человека остаются его дела. Мысли его, труды его. И это дает плоды много после его смерти и тоже бросается на чашу весов, определяющую ценность его жизни.
– Для военного ты неплохо образован.
– Спасибо.
– Нет, я не в том смысле, не обижайся. Просто у военных обычно слишком "узкая специализация", многое оказывается за "бортом" знаний. Но то, что ты рассказал мне, оправдывающий фактор. "Есть хуже меня" – это не довод.
– Ты не поняла меня. Я никогда не оправдываюсь. Мне не в чем оправдываться. Я делаю то, что считаю нужным, и знаю, что моя работа "грязная", но необходимая… Увы… А "хуже меня" есть. Только в отличие от них я знаю цену моей работы, а они – нет.
– Я так и не могу понять, кем же именно ты работаешь. Пытаюсь, и не могу. Скажешь?
– Нет. Назовем это тайной. Ты не хочешь рассказывать мне о себе, а я говорить, кем я работаю. Мы квиты.
– Когда женщина что-то замалчивает – это тайна, а когда мужчина – он просто вредничает.
Это женская точка зрения, а моя правда – другая… Ну хорошо, хорошо, согласен: я – вредный. Занудливый, вредный и очень обаятельный.
– С чего ты взял?
– Ты сама сказала.
– Я сказала, что ты похож на обаятельного Депардье, а о тебе лично я не говорила ни слова. Не "передергивай".
– Но ты же подразумевала.
– И вот таким образом ты хочешь мне понравиться…
– Не "хочу", а уже понравился.
– А эта версия откуда взялась?
– Вижу.
– И, конечно, ошибаться ты не можешь?
– Нет. Мужчины не могут ошибаться. Они опытнее, умнее, и они – мужчины… Но если все же они ошиблись, значит встали на женскую точку зрения.
– Так… Я пришла. А вот ты…
– Может, все же помиримся? – предложил я.
– Мы и не ссорились.
– Тогда почему ты смотришь на меня так, словно я только что наговорил тебе кучу гадостей?
– Ты еще и нахал, – констатировала она. – Видела бы моя мама, с кем я познакомилась.
– Строгая? – настороженно спросил я.
– Очень.
– Тогда хорошо, что не видит… Думаешь, у меня совсем нет шансов ей понравиться? Она сделала вид, что думает.
– Если ты, по своему обыкновению, не начнешь знакомство с шокирующих откровений и позиций… Если не станешь говорить разные гадости о женщинах… Если…
– Тогда я лучше буду иметь дело с папой, – решил я. – Папа кто?
– Военный врач.
– О! С врачами я общаться умею. А с военными врачами нахожу общий язык совсем быстро…
– Если вдуматься глубоко, то я и не собираюсь знакомить тебя со своими родителями. Они могут неправильно понять и испугаются.
– Это маленькая месть за мои размышления о "слабом поле"?
– Нет, за то, что ты все еще надеешься, что я приглашу тебя в квартиру выпить чаю или кофе.
– Ах, даже так… Значит мне предстоит ехать через весь город мокрому, замерзшему и несчастному?
Она грустно покивала головой.
– Хорошо, – насупился я. – В отличие от тебя я не злопамятный: как только отомщу – забуду… Можно, я приду завтра?
– А как же твоя работа?
– Я начальник, – коротко пояснил я.
– А-а… Вот и вся цена твоих измышлений о сильных мира сего. Хотя, если говорить честно, на начальника ты совсем не похож. В тебе солидности нет. Весомости и солидности.
– Вот только сравнивать меня с "сильными мира сего" не надо. Обзывай, издевайся, подшучивай, но с ними не сравнивай… Я настолько большой начальник, что могу позволить себе не выглядеть "солидным и весомым".
– Сколько тебе лет?
Я прищурил один глаз и подсчитал. Результат мне не понравился, и я ограничился двумя последними цифрами:
– Тридцать один.
– Выглядишь моложе, – удивилась она. – Спасибо, что проводил. Пока.
– Нет, это не честно, – запротестовал я. – Это не по правилам…
– По правилам, – улыбнулась она. – По моим правилам. До завтра.
– До завтра, – проворчал я, глядя на закрывающуюся за ней дверь. – До завтра… До завтра?.. Эй, я не ослышался? Ты сказала: "До завтра"?! До завтра!.. Конечно, до завтра!
– Если ты доживешь до завтра, козел! – послышался за моей спиной глухой голос.
– А что может случиться со мной сегодня? – полюбопытствовал я, разглядывая четверку окружавших меня парней. Одинаковые кожаные куртки и "кожаные" выражения их лиц недвусмысленно давали понять, кто передо мной.
– Ты имеешь шанс переохладиться, купаясь в Охте или Неве, – сообщил мне черноволосый паренек со сломанным, приплюснутым носом. – Приятель, я тебя уже второй раз здесь вижу. Это много. Это очень много. Я же объясняю только один раз. Слушай и запоминай. Про телку забудь. Я на нее глаз положил. Ты своим присутствием мне картину портишь, понял?
– Не понял, – признался я. – Из всего, что ты сказал, я не понял ничего. Я не видел ни одной коровы в этом городе, а уж тем более телки, на которой лежал бы твой глаз…
– Да он издевается, Болт! – с кривой ухмылкой пояснил один из "близняшек". – Ваньку валяет. Ему требуется объяснить… Он или не понял, с кем разговаривает, либо так хорошо "стоит", что не боится… Но в последнем я шибко сомневаюсь – рылом не вышел!
– Стою? – удивился я, глядя на свои ноги. – Да, я очень неплохо стою и хожу… Вы, наверное, мне что-то хотите сказать, а я не понимаю, – догадался я. – Странно, мне казалось, что я знаю все языки, кроме наречий аборигенов… Вы – аборигены?
– Подождите, – остановил своих рвущихся ко мне друзей тот, кого называли "Болтом". – Я человек гуманный. Перед тем, как кого-то замочить, даю шанс одуматься… Слушай внимательно, недоумок. Если я еще раз тебя здесь увижу – живьем закопаю! Я свое слово держу. Я – контуженный, это все знают, и делаю, что хочу. Для меня нет законов, усек? А теперь вали отсюда, сявка!
– Кажется, наконец "усек", – сказал я тихо. – А теперь послушай меня. После всего, сказанного здесь, встречаться нам действительно не стоит. Потому что если мы еще раз встретимся, то пищать вы будете так же громко, как сейчас шипите. Я тоже свое слово держу, и я не контуженный, это тоже все знают. Но для меня законы есть, и пищать вы будете именно по моим законам.
– Ну, все, сказки кончились, – покраснел от злости кривоносый. – Теперь начинается суровая правда жизни. Я тебя предупреждал, гнида!..
– Отойдите от него, подонки! – послышался откуда-то сверху встревоженный голос девушки. – Я сейчас милицию вызову!
Я поднял голову, увидел в окне испуганное лицо Нади и успокаивающе помахал рукой:
– Все в порядке. Не волнуйся. Просто…
Кривоносый резко выбросил вперед руку, и я почувствовал какой-то странный толчок в грудь. Надя вскрикнула и исчезла из окна. Наклонив голову, я посмотрел на торчащую у меня из груди ручку самодельного кинжала.
– Хулиганы, – обиделся я, вытаскивая стилет из раны. – Лучше б вы оставались аборигенами…
Брезгливо отбросил в сторону скользкий от крови стилет и кивнул:
– А теперь, как вы и хотели, мы поговорим всерьез…
– С тобой все в порядке? – спросила выбежавшая ко мне девушка. – Где они? Они ничего тебе не сделали?
– Они убежали, – сказал я, незаметно отодвигая ногой за колесо машины четверку сбившихся в кучу крыс. – Пошипели-попищали и убежали… Это твои знакомые?
– Не совсем. Тот, который с переломанным носом, это Генка Болтышев, они его "Болтом" зовут. Он в нашем доме живет. Пытался за мной ухаживать, но я… Отвратительный тип.
– Да, – подтвердил я, разглядывая выглядывающую из-под днища машины крысиную морду. – Совершенно омерзительная физиономия… К тому же неосмотрителен, – добавил я, заметив наблюдающую за крысой из-за помойных баков кошку. – Неосмотрителен вдвойне.
– Мне показалось, что он пытался ударить тебя ножом. В свете фонарей что-то так страшно блеснуло… С тобой точно все в порядке?
– Уж это я почувствовал бы, – улыбнулся я. – Неужели ты думаешь…
В этот момент подкравшаяся на достаточное расстояние кошка прыгнула. Пронзительный предсмертный крик резанул уши, и я поморщился.
– Что это? – удивилась Надя, вглядываясь в сумерки. – Мне показалось… Ой, крыса!
Она испуганно прижалась ко мне, словно ища защиты. Щекой я ощутил шелк ее волос, и я едва сдержался, чтобы не прижать ее к себе со всей силой.
– Это всего лишь крысенок, – шепнул я, успокаивающе гладя ее плечо. – Один маленький, глупый крысенок… Ты боишься мышей? Никогда бы не подумал…
– Я страшная трусиха, – призналась она. – Я очень боюсь мышей, пауков, змей…
– А бросилась мне на помощь… Хотя эти подонки могли представлять для тебя куда большую опасность, чем парочка гнилозубых крыс.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – улыбнулась она. – Будем прощаться вторично?.. Что это?.. О, нет!..
Она в ужасе уставилась на свою ладонь. Проследив за ее взглядом, я досадливо покачал головой – я забыл уничтожить следы крови на своей куртке, и теперь на ее пальцах виднелись темно-красные пятна.
– Это же… Ты ранен?! – с тревогой спросила она. – Они тебя ранили?! Почему ты ничего не сказал?!
– Царапина, – пренебрежительно отмахнулся я. – Если б и было что серьезное, я бы позаботился о себе, будь уверена. А это… Это даже не стоит внимания.
– Вот что… Нечего разыгрывать из себя героя. У тебя может быть заражение крови. Рану нужно срочно дезинфицировать и перевязать. К тому же она может оказаться куда опасней, чем ты думаешь. Стишком много крови… Поднимемся ко мне, там я тебя осмотрю.
– Мне уже хуже, – с улыбкой пожаловался я. – Мне настолько плохо, что, едва добравшись до твоей квартиры, я ослабну настолько, что до утра никуда не смогу уйти…
– Будем надеяться, что это царапина, – утешила она, увлекая меня за собой в подъезд…
***
– И правда, ничего страшного, – с облегчением сказала она, обрабатывая ранку йодом. – Не шипи так… Всего лишь царапина, а эмоций столько, словно это сквозная рана… Ты занимаешься атлетикой?
– Да, когда-то занимался… Очень давно, – подтвердил я, вспоминая Элладу. – В последнее время я предпочитаю заниматься техникой. Время диктует свои правила… Теперь-то я могу рассчитывать на чашку чая? Или на это твоя забота о раненом уже не распространяется?
– Ты совершенно беспринципный тип, – сообщила она. – К тому же шантажист. Ты бравируешь этой царапиной, вымогая у меня внимание к тебе. Откуда у тебя столько шрамов?
– Иногда я давал людям шанс выразить свое отношение ко мне.
– Надень рубашку. Или ты собираешься пить чай полуголым?.. Какой ужас! Свитер, рубашка, куртка – все в крови! Ты посиди пока здесь, а я поставлю чайник и быстренько все это простирну. А потом заштопаю.
