Текст книги "Роса в аду"
Автор книги: Дмитрий Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
– Вы не поймете, – сказал я. – Бафомет, закончи здесь все… Когда уберешь остатки этого навоза, освободи Нитика, бедняга и так натерпелся. Чтобы не вызывать кривотолков и не бросать тень на мое кристально-черное имя, сотри даже воспоминания об этих людях из памяти знавших их лично. Остальные забудут их без нашей помощи…
– Многие из них "высокого ранга", – напомнил Бафомет.
– Это не важно. Подобные люди стираются из памяти довольно быстро, как бы высоко они не взлетали. Через пару недель память о них канет в Лету…
Бафомет нагнулся, отстегивая с цепей рвущихся вперед кошек, а я шагнул прочь из этого места, слишком гнилостного даже для меня…
***
– …Даже для меня, – закончил я свой рассказ, – Они слишком мерзостны даже для меня, Создатель. Я презираю их. Человечество я просто ненавижу, а этих… Этих я еще и презираю. Я так больше не могу. Позволь, позволь я уничтожу их! Я уничтожу их быстро и безболезненно. Я сотру их в мгновение ока, я…
Я уже говорил тебе однажды – нет. Их шанс еще не истек. Даже у самого закоренелого, самого отъявленного грешника таится в душе искорка, дающая ему шанс на спасение. Раскаяние и спасение.
– И у меня? У меня, живущего в этом мире, правящего им и выворачивающего его наизнанку? У меня, прирожденного воина и карателя? У меня, прошедшего все возможные испытания ада и жизни среди людей? У меня, потерявшего, глядя на них, всякую надежду, изуверившегося и обреченного? Нет, Создатель, Ты слишком добр и чист, чтобы поверить во всю глубину заполнившего этот мир холода. Ты не можешь представить всю истинность их стремлений и побуждений. Они превзошли самые смелые мои ожидания. Они многократно оправдали все мои стремления и надежды. Они пугают меня… Ты не хочешь верить мне… Думаешь, я лгу? Да, я лжец, клятвопреступник и клеветник… Но Тебе я не лгу. Ты видишь все лабиринты моей души, и Ты видишь, что я говорю искренне…
– Вижу. Но твоя искренность стоит на ошибках. Ты слишком долго общался с самыми худшими, и это выработало предвзятое мнение даже у тебя. Тебе потребовалось на это больше времени, но не устоял даже ты. Тебе вновь нужно научиться видеть в них хорошее. Просто ты не хочешь это видеть. Ты очень долго занимался своим делом, и поэтому даже в твоей, сильной и закаленной душе появилась усталость и печаль. Может быть, в этом есть и Моя вина. Заботясь о слабых, Я слишком долго предоставлял тебя – тебе, рассчитывая на твою непомерную силу… Ты знаешь, как это бывает: самых сильных и выносливых наделяешь заботой в самом конце, рассчитывая на их терпение и понимание.
– Мы стали говорить на разных языках, Создатель. Именно потому, что Ты – Создатель, Творец и Вселюбящий, а я – воин, карающий и наказывающий. Мы стали двумя противоположностями, потому что я впитал свое понимание этого мира. Но поверь – мое понимание истинно. Я все больше и больше задумываюсь о возвращении, Создатель. Этот груз стал непосилен для меня.
– Не говори глупостей, Князь демонов. Ты устал и слишком удручен своей работой. Я понимаю, как это страшно… Но ты существуешь потому, что Я создал тебя, а значит…
– В том-то и беда… Пока я нужен – я есть, а когда выполню свою миссию…
– Ты ходишь по кругу в своих суждениях, Авадон. Безверие и отчаяние закрыли твои глаза, печаль и тоска окутали твое сердце, а холод ада обжег твою душу. Неужели ты и впрямь не веришь Мне? Или ты пытаешься найти причину, чтоб не верить Мне? Подвергать сомнению и потакать своим желаниям, страхам и усталости?
– Нет страха, Создатель. Лишь печаль. Печаль и боль. Что будет со мной, когда придет день и последняя злая воля будет брошена в пламя гнева? Кому понадоблюсь я, когда я не нужен и отвратителен даже сам себе? Это болезнь, Создатель. Болезнь души… Если такая у меня еще осталась…
– Я не хочу тебя слушать, Аполлион. Твои слова отзываются болью во Мне. Найди в себе силы и поверь. Поверь в Меня и в себя. Поверь в людей… Они стоят того, чтобы верить в них. Чтобы бороться за них.
– Бороться за них с ними же самими? Да гори они… Они не стоят того, чтобы даже грыжу из-за них наживать, не то, чтобы…
– Вот что Я скажу тебе… Ступай. Ступай и не появляйся до тех пор, пока Я не позову тебя… Нахаш!
– Да, Создатель.
– Открой свою душу навстречу свету. Живущему во мраке это необходимо вдвойне. Только свет твоего сердца развеет мрак вокруг тебя. А искра, которая ее зажжет… Ты отыщешь ее… А теперь ступай. И да рассеется мрак в сердце твоем…
***
Неторопливо я брел по вечернему городу. Вечно спешащие прохожие обгоняли меня, раздраженно оглядываясь – их злила моя неторопливость, диссонирующая с их стремлением бежать в суету. Заложив руки за спину, я шагал вдоль освещенных витрин, заваленных красочными товарами, рассматривал аляповатые плакаты рекламы и читал безграмотные и кичливые вывески. Мое внимание привлекла небольшая, стоявшая чуть в отдалении от улицы церковь. Я немного подумал и направился в храм. Изнутри церковь выглядела более чем бедно. К тому же в помещении шел ремонт. Судя по брошенным прямо посреди храма доскам, подрядившиеся здесь рабочие строго соблюдали режим восьмичасового «аврала». Во всяком случае к окончанию рабочего дня они относились более чем педантично. Переодевшийся в «мирское» священник, кряхтя, перетаскивал доски ближе к стене. В самом углу зала, за небольшой перегородкой, сидела сухонькая старушка, продававшая свечи, иконы и прочие принадлежности обрядов. Подойдя к стойке, я посмотрел на ценники, стоявшие рядом с «духовной литературой», и удрученно покачал головой – почитать измышления и исследования служителей церкви большинству из приходящих сюда явно не грозило. Да и зачем знать людям свидетельства Иосифа Флавия о существовании Христа в то время, как атеисты в один голос врут о замалчивании им этого факта? Зачем им читать труды официального биографа правителя Иудеи и одновременно биографа Понтия Пилата – грека Гермидия, в свое время способствовавшего распятию Христа и уговаривавшего жену Пилата не удерживать мужа от смертного приговора Иисусу, так как до самого распятия он считал Его обманщиком? Этому умному и злому цинику несказанно повезло – желая лично убедиться в том, что Иисус не воскреснет, он лично отправился в ту ночь к гробу… Увиденное он описал честно и подробно – в этом надо отдать ему должное.
Не нужны им и записи сирийца Ейшу, врача, одного из немногих друзей Пилата и его личного целителя. Этого проницательного практика, стоящего в истории наравне с Гиппократом, Цельсом и Леонардо да Винчи, интересовал факт воскрешения Христа исключительно с точки зрения естествоиспытателя. Исключительный скептик, введший в обиход поговорку: "Чего я не видел, то считаю сказкой", он подробно засвидетельствовал виденное им в ту ночь.
И уж совсем не требуется видеть им сочинение одного из членов синедриона, казначея Маферканта "О правителях Палестины". Именно из его рук Иуда получил свои тридцать серебренников. И именно он первым из членов синедриона прибыл на место воскрешения для проведения расследования. Может, он и не поверил бы в это, если б за полчаса до этого лично не выплачивал деньги стоявшей у гроба страже и на обратной дороге… Впрочем, о чем можно говорить, если сам факт обнаружения Ноева ковчега в 1800 году и многократное подтверждение этого факта впоследствии русскими авиаторами и французскими учеными замалчивается? От несчастной реликвии было отодрано столько досок, сколько достаточно для постройки одного дома, и проделано столько экспериментов и анализов, что достаточно для убеждения самого закоренелого марксиста. Кстати, сам Маркс посещал секту сатанистов и не особо скрывал этот факт, а Энгельс перед смертью публично заявил о своей вере в существование Христа. Незачем знать людям и о Кумранских манускриптах. Ни к чему им это…
Я подошел к взмокшему священнику, пытающемуся поднять один конец доски, взялся за другой ее край, и вместе мы легко перенесли ее к стене.
– Спасибо, – сказал священник.
Я кивнул и взялся за следующую доску… Перетащив весь штабель, мы уселись поверх него и вытерли пот.
– Пытаемся ремонтироваться, – зачем-то пояснил мне священник. – Приходится одновременно вести службы и заниматься ремонтом.
– А зачем? – спросил я.
– Что – зачем? – удивился священник. – Зачем службы, или зачем ремонт?
– Ремонт. Разве храм роскошный лучше храма одухотворенного? Дело в красоте храма или в вере тех, кто служит в нем? Как нужно раскаиваться – красиво или искренне?.. Нет, не обижайтесь на меня, я просто пытаюсь понять. Почему Он бродил по дорогам, проповедуя, исцеляя и обучая, подчас не имея даже примитивной защиты от ветра и дождя, а ныне самая маленькая церквушка стремится заполучить в свое владение ценные иконы, огромные суммы денег и покрыть каждую доску позолотой? Не угодней ли было Ему, чтоб вы вышли из храмов к народу? Иногда требуется не только ждать, пока придут к вам, но и самим выходить навстречу… Да и деньги… Меня интересует, почему же так получилось, что церкви стали местами накопления огромных сокровищ, а верующие зачастую умирают с голоду? Нет, собственно говоря, почему так получилось – я знаю, меня интересует ваш взгляд на вещи… Эй, вы меня слушаете?
– Я молюсь, – сказал священник, глядя куда-то сквозь меня.
– А-а, тоже выход…
– Я ошибаюсь, или?..
– Нет, не ошибаетесь. У вас хорошая интуиция, носитель сана.
– Почему вы вошли в храм? Как вы смогли войти сюда?
– А почему бы мне не войти в украшенный золотом и серебром дом? Что мне должно помешать? Символы? Символы усиливаются духом и верой, без них они символами и остаются… Мне особенно запомнился блистающий золотом храм, в котором на моих глазах дрались двое священнослужителей. Интереснейшее зрелище, оно понравилось мне куда больше чемпионата по боксу… Да перестаньте вы молиться! Я же не кусаю вас и не тащу в клетку со львами, в конце-то концов!.. Неужели вам страшно просто поговорить со мной? Объяснить, поспорить?
– Нет, не страшно. Но зачем спорить? Зачем нам доказывать друг другу правоту нашей веры?
– В ваших словах очень большой "подводный камень", носитель сана. Вы не хотите спорить. Это хорошо. Спор – одна из предтечей войны, драки, азарта… Вам это и впрямь ни к чему. Но я не могу понять, почему вы вообще бездействуете? Нет, не в этом смысле, а в смысле "отсталости"? "Темные силы" называют "пассивными", а ведь они куда активней вас. Почему вы консервативны до отсталости? Почему несете в народ только обряды и сказания, а добро и свет оставляете на "второй план"? Зачем искать в новом плохое, когда следует растить в нем хорошее? Не лучше ли зажечь свет, чем клясть тьму?
– Я не смогу ответить вам на вашем языке, – сказал священник. – Вы все так смешали и объединили, что требуется ответ на каждый из ваших вопросов и ответ на каждое из обвинений… Но к чему это, если вы сами знаете, откуда все и почему это так?..
– Вот и вся разница между "активным" и "пассивным" началами, – вздохнул я. – Вы не можете действовать моим оружием, хотя придуманные мной правила подразумевают победу именно этого оружия. Я предпочитаю доказывать, а вы предпочитаете верить. Алгебра для того и придумана мной, чтоб ей нельзя было проверить гармонию. А вообще, согласитесь: это была очень недурственная идея – напугать вас так, чтоб вы отгородились не только от дел моих, но и от всего нового. Долго вы будете молиться?
– Пока вы не уйдете, – сказал он. – Зачем вы пришли? Вы не хотите ничего дать, не хотите ничего взять… Вы хотите только говорить? Но это же пустое…
– Слова не могут быть пустыми, – не согласился я. – Пустыми могут быть только мысли. Просто мне нет надобности объяснять вам причины, заставившие меня прийти сюда и спрашивать… Кстати, спасибо, что не "тыкаете" мне, подобно большинству ваших собратьев. В ваших "кругах" очень часто принято обращаться ко мне на "ты", словно кто-то из тех, кто подобным образом упоминает обо мне, знает меня настолько давно и хорошо, что получил на это право. Если же это выражение презрения… Не слишком ли самоуверенно для человеческой твари? На земле еще не родился человек, смеющий проявлять ко мне неуважение… Скажите по секрету: зачем вы избили моих слуг? Вас ведь учили кротости и непротивлению злу – насилием… Что это за манера такая – в морду бить?
– Я так и подумал, что вы пришли именно по этому поводу.
– Нет, я пришел совсем по иной причине. По этому поводу я только выбрал для своих вопросов именно вас.
– Что же вы хотите?
– Просто поговорить.
– Зачем?
– Чтобы понять.
– Что?
– Вот этого я вам сказать не могу, – улыбнулся я. – Вы же знаете, что для чистоты эксперимента требуется полное незнание подопытным самой цели эксперимента.
– В таком случае я не могу вам помочь.
– Обиделись на слово "подопытный"?
– Нет, просто не могу позволить себе участвовать в эксперименте, проводимом вами.
– Значит, все же боитесь…
– Я человек. Обычный человек, ищущий поддержку лишь в Боге. Вступая в общение с вами, я невольно удаляюсь от этой поддержки. Силы наши не сравнимы, а замыслы ваши мне не видны. Но сама ваша суть заставляет меня бежать от вас и ваших предложений.
– А если ваши представления обо мне ошибочны? Или я нуждаюсь в вас? Очень нуждаюсь, что тогда?
– Вы? – удивился он. – Тогда… Тогда спросите прямо, и я так же прямо отвечу вам.
– Ваш ответ на мой вопрос известен мне заранее.
– Тогда я вообще ничего не понимаю. Зачем вам все это?
– Чтоб получить ответ, не спрашивая. Вы же знаете, правда идет не с языка.
– Вы получили ответ?
– Нет, вы уклоняетесь, и я не вижу нужного мне. Беседа наша пуста не по моей вине. Вы слишком боитесь. А ведь и вам есть о чем спросить меня, а у меня многое, что я хотел бы узнать от вас… Вам ведь многое хочется узнать, разве нет? Ведь даже вам интересно, существовал ли Он на самом деле?
– Я это и так знаю. Без подтверждений. Я верю.
– Глупость. Как можно знать, основываясь лишь на вере. Нужны факты, источники, свидетели, подтверждения. Впервые за нашу беседу священник улыбнулся:
– А как же я узнал вас? Почему не принял за сумасшедшего, больного или насмехающегося надо мной? Потому что я верю. Разве я ошибался?
– Странная у вас логика, – рассмеялся и я. – Разговор слепого с глухим переходит в разговор верующего с душевнобольным. Скажите, вы, лично вы верите, что человечество способно измениться к лучшему? Что оно способно принять добро? Отказаться от всего… От всего, чем владеет? Ответьте мне, но не как священник, а как человек. Вы верите, что человечество способно обратиться к добру?
Священник долго молчал, поглаживая седеющую бороду, потом грустно покачал головой:
– Нет, все человечество не сможет. Но оно будет пытаться это сделать. Искра, данная нам Спасителем, не превратится в охватывающих всех огонь, но и не угаснет. Люди будут пытаться. У кого-то это получится, а чьих-то усилий над собой окажется недостаточно. Но попытка изменить себя уже немало значит. Для человека это даже много. И если это получится у одного из десяти, то этот "один" стоит того, чтоб за него бороться. Это мое мнение как человека. А как священнослужитель, я могу ответить вам, что…
– Не надо, – сказал я. – Не надо как "священнослужитель". Я не люблю религии во всех их проявлениях. Чтоб просить у Бога и благодарить Его, нет нужды совершать обряды и вводить свое тело в какое-то особое помещение, или же облачать его в какие-то особые одежды… Хотите, я открою вам маленький секрет? Один-единственный человек, заставляющий верить кого-то в существование доброго начала в мире, опасней для меня, чем двадцать пять священников, совершающих обряд.
– Так ведь и мы служим и живем не для вас, а во славу Его.
– Тоже верно… И на этом хватит. Может быть, я еще приду к вам с расспросами. У меня их много. Только получив ответ на каждый из своих вопросов, я смогу получить ответ на тот, единственный, который меня интересует больше всего… Черт побери, мне нужно найти ответ на этот вопрос! Это – единственное, что интересует меня в настоящий момент!
– Не ругайтесь, пожалуйста.
– Что?.. Ах, это… Это моя привилегия и мое право – сквернословить там, где я нахожусь. Я еще приду к вам… может быть…
– Не надо, – попросил он. – Я еще не настолько силен духом, чтоб говорить с вами.
– А что такого особенного для этого требуется? Надо же быть такими запуганными… Ну, а если мне это очень важно? Если я очень нуждаюсь в этом?
– Тогда приходите.
Я невольно расхохотался.
– Не принимайте мои слова всерьез – я шучу… Нет, вы мне определенно нравитесь. Вы оригинальны и самобытны. Возьмите, – я достал из кармана толстую пачку стодолларовых купюр и протянул священнику. – Возьмите для своего храма. Вы ведь уже не первый год не можете закончить ремонт…
Он даже отступил на несколько шагов и спрятал руки за спину.
– Уберите… Пожалуйста, уберите эти деньги. Если вам искренне нужна помощь или ответы на мучающие вас вопросы – приходите. Я попытаюсь. Не знаю, получится ли это у меня, но я попытаюсь вам помочь… Если вам это действительно нужно… А деньги уберите.
– Как знаете, – согласился я, убирая деньги в карман. – Хотя и это – глупость, смею вас уверить. Опасны не деньги, а отношение к ним.
Я поднялся и пошел к выходу. Когда я был уже на пороге, священник все же не выдержал и окликнул меня:
– Подождите… Скажите мне… Скажите мне, у нас, на земле, кто имеет власть над нами?
– Вы сами, – со злорадным удовольствием ответил я на этот вопрос. – Я владею всем вещественным, а своей душой и телом распоряжаетесь исключительно вы сами.
– Нет, вы не так поняли меня…
– Да понял я вас, понял… Как вы думаете, что я сделал бы со всеми вами, будь у меня на это хоть один шанс?! С вами, убивающими и предающими, неверящими и грешащими, слабыми и омерзительными?! И вопрос, на который я хочу найти ответ, звучит так: почему, видя вас и дела ваши, понимая все и страдая с каждым из вас, Создатель не уничтожит вас, стерев с лица земли и воссоздав заново? Почему Он не разрешает мне этого? Почему?! Знаете вы ответ? Священник отрицательно покачал головой:
– Никто не может ответить за Него.
– Хорошо, что ты не сказал про любовь, – зло бросил я. – Потому что это тот единственный ответ, принять который я не могу. Любовь… За что вас любить?! Как можно любить вас?! Это кем же надо быть, чтобы вас любить?!
Я зябко передернул плечами и вышел из храма. Ночь уже опустилась на город, укрывая мраком тысячи набирающих силу теней. Я плотнее запахнул плащ, прячась от холодного петербургского ветра, и бесцельно побрел дальше, прислушиваясь к шуму машин и дребезжанию людских голосов. Погруженный в свои мысли, я не заметил, как вышел на берег Невы, остановившись напротив хранящего свою зловещую тайну сфинкса. Решив передохнуть на ступенях лестницы в тишине и одиночестве, я направился было вниз, но тут же остановился.
В едва различимом полумраке, возле самой кромки закованных в гранит струй реки стояла высокая, стройная фигура с длинными, распущенными по плечам волосами.
"Ноги, ноги, ноги… голова, – перечислил я увиденное. – Что ж, по крайней мере и эту ночь я проведу не один. Не могу сказать, что секс – панацея от одиночества, но все же какая-никакая иллюзия создастся. Или оставить ее в покое?.. Сказать по правде, надоели они мне за последние пять тысяч лет. Одинаковые все какие-то, словно из-под ксерокса. По самой стандартной схеме, за четыре часа можно дотащить до постели… Если эта дорога ведет через ресторан, то за три часа. А уж если через магазин меховых изделий, то… прямо там… охо-хо… Или все же познакомиться? Все же такая фигура, такие ноги!.. Но у "таких ног" обычно "такое лицо", что… Окликну, она повернется, и у меня инфаркт. Помню, тогда, в Сараево, после трехдневной пьянки, проснулся утром, увидел на соседней подушке свою "спутницу ночи" и заикался потом лет восемьдесят. Вино и женщины совместимы только в противоположных пропорциях: чем больше вина, тем меньше женщин, чем больше женщин, тем… Или все же познакомиться? За спрос денег не берут…"
– Что скажешь? – спросил я сфинкса.
– А сам как думаешь? – глубокомысленно отозвался он.
– Я думаю, что дипломаты произошли не от обезьяны и не от Адама, а от тебя… Что за манера такая: отвечать вопросом на вопрос?
– Полагаешь, это плохо? – озадаченно спросило чудовище.
– Да чтоб ты окаменел! – искренне пожелал я и окликнул девушку: – Бабушка, Лев Николаевич просил передать, чтоб вы его не ждали, он не сможет приехать.
– Какой Лев Николаевич? – удивилась девушка, поворачиваясь ко мне. – Это вы мне говорите?
– Конечно, бабушка, вам. Лев Николаевич Тол…
Я замер на полуслове, забыв закрыть рот. Сорвавшаяся с неба звезда осветила мне ее лицо, отразилась в огромных, ярко-зеленых глазах, затерявшихся под гущей пушистых ресниц, скользнула бликом по нежному бархату кожи, сверкнув на пурпуре чувственных губ, и скрылась в манящем вырезе белой блузки.
– Ам-мс-не, – с трудом сказал я.
– Не понимаю, – призналась она, ожидающе глядя на меня.
– Ня-ня, – кивнул я. – М-ня…
Она пожала плечами и отвернулась. Я наконец проглотил поднявшийся к горлу желудок и робко реабилитировался:
– Вообще-то, обычно я остроумный… Честно…
Не оборачиваясь, она отрешенно кивнула, явно потеряв ко мне всякий интерес. Но вот теперь я совсем не был намерен сдаваться.
– Девушка, угадайте с трех раз: как вас зовут?
Мои слова растворились в ее молчании. Благоприятный момент был упущен. Не долго думая, я спрыгнул с гранита в волны и по колено в ледяной воде приблизился к ней с другой стороны:
– Если вы не назовете правильный ответ, я утоплюсь, – пообещал я.
– Выйдите на берег, – попросила она. – Вы простудитесь.
– И вы мне ответите?
– Ответить я вам могу, но что это даст?
– О, это может дать очень многое. Имя может открыть больше, чем сотни дней, прожитых вместе… Послушайте, здесь какая-то совершенно отвратительная тина. Я никогда не думал, что на дне этой реки столько помоев… Неужели вас устраивает перспектива, чтоб я утонул в отходах возле самых ваших ног в то время, как одно слово может спасти мне жизнь?
– Надежда. Меня зовут – Надежда… Теперь вы вылезете?
Я с трудом выдернул сперва одну ногу, потом другую и констатировал:
– Один ботинок уже потерян безвозвратно. Теперь в нем поселится какой-нибудь пескарь или килька… Вы не будете возражать, если я предстану перед вами босиком? Ссылаясь на определенные обстоятельства…
– Да выходите же, наконец! – рассердилась она. – Вода ледяная, в лучшем случае отделаетесь простудой…
– Как прикажете, – быстро согласился я, вылезая на берег. – Любое ваше желание будет исполнено быстрее, чем вы его произнесете.
Я снял оставшийся ботинок, размахнулся и зашвырнул его далеко в реку. Быстро подвернул мокрые брюки до колен и поинтересовался:
– Ну, как?
– А теперь срочно отправляйтесь домой, – посоветовала она. – Выпейте горячего чая с малиной, пропарьте ноги и, надев шерстяные носки, ложитесь в постель.
– Я все это не запомню, – замотал я головой. – Вам придется помочь мне пройти этот курс. К тому же, я живу далеко, и пока я дойду, то могу… Апчхи!.. Апчхи!.. Быстрее, быстрее! Нам пора… Апчхи!.. Дорога каждая секунда!.. Апч-хи!..
– Я живу еще дальше, чем вы, – спокойно заметила она.
– Мы поймаем такси, – заверил я. – Какой, вы говорите, у вас адрес?
– Вы очень настырны, – укоризненно заметила она и пошла вверх по лестнице. – Примите добрый совет: не теряйте времени и отправляйтесь домой. Мед и малина все еще могут вас спасти, а то и впрямь заболеете.
– Меня уже ничто не спасет, – сказал я, догоняя ее. – Но если выбирать между малиной и медом, то я выберу вино. Старое, доброе средство от простуды – вино, нагретое на огне, и…
– Горячее вино? – удивилась она.
– Да, – грустно подтвердил я. – Отвратительный вкус, особенно учитывая все компоненты, которые в него добавляются. Но зато ставит на ноги в считанные часы. За этот рецепт чертова бабушка отдала бы свой самый большой котел.
– Вы еще и сквернослов, – вздохнула она.
– А что я такого сказал? – удивился я. – Подумаешь… Но если вам так угодно, вам стоит только приказать, и я буду изъясняться хоть на латыни… На чем мы остановились? На вине? Вино какого ларька вы предпочитаете в это время суток?
Она остановилась, откинула спадающую на глаза челку и вздохнула:
– У меня остается только один способ уложить вас в постель…
В этом месте я вытянулся "по струнке" и преданно посмотрел на нее.
– …Срочно избавить вас от своего присутствия, – закончила она и взмахом руки остановила проезжавшую мимо машину.
Сидевший за рулем мерзавец затормозил так, что на асфальте осталась добрая половина резины от шин.
– Вы очень забавный, – сказала она на прощание, придерживая услужливо распахнутую водителем дверцу машины. – И у вас очень грустные глаза… Но нам не по пути. Я живу куда дальше, чем вы… Прощайте.
Машина тронулась с места прежде, чем я успел что-нибудь ответить.
– Я найду тебя! – крикнул я вслед. – Я найду тебя во что бы то ни стало! Слышишь – я найду тебя! Даже если ты живешь на краю земли!..
– От твоего вопля у целого косяка корюшки только что случился инфаркт, – сказало мое отражение, перелезая через парапет на набережную. – Вот сухие ботинки. Вот бокал вина…
– К черту вино! Догони ее! – рявкнул я, вырывая бокал из его рук и отбрасывая его в cтopoнy, – Сопровождай до самого дома. Узнай, где она живет и…
– С кем живет, – услужливо закончило отражение.
– Да я тебя!..
– Будет сделано!
– Стой! Послушай… Какие у меня глаза? В смысле выражения?..
Паршивец долго всматривался в мое лицо, потом скривился и развел руками:
– Отвратительные. Такие вот… Ух!..
– Скотина! – сказал я сквозь зубы.
– Отражение, – с подтекстом возразил призрак и тенью скользнул в ночь, догоняя умчавшуюся машину.
Тихо ругаясь себе под нос, я надел ботинки и посмотрел на часы.
– Двадцать три часа, сорок пять минут и шестнадцать секунд, – сказали они. – Доброй ночи, хозяин. Можем еще чем-нибудь быть полезны?
– Остановись, мгновенье, ты прекрасно! – вспомнил я.
Часы долго молчали, потом смущенно откашлялись и признались:
– Спасибо на добром слове, но видите ли, хозяин…
– Да это я так… Мысли вслух, – отрешенно заметил я. – Где здесь ближайший трактир? В смысле – кабак… В смысле – ресторан?
– Пешком – тридцать минут сорок одна секунда. А на машине… Это зависит от скорости.
– В какую сторону?
– Я не компас, – обиделись часы. Я поморщился и взмахнул рукой, останавливая проезжающее мимо такси.
– В ближайший ресторан, – сказал я сидевшему за рулем парню. – Хотя нет… В лучший ресторан… Поблизости.
– Прекрасная ночь, – затараторил он, вдавливая в пол педаль газа. – В такую ночь все, что можно еще пожелать: хороший ресторан и общество прекрасной девушки.
– Столько же "сверху", и ты молчишь всю дорогу, – предложил я.
– Еще пятерку "сверху", и я даже глаза закрою, – весело согласился он.
Я глубоко вздохнул и отвернулся к окну…
В ресторане я сбросил плащ на руки портье и подошел к огромному зеркалу, висевшему на стене.
– Ну? – тихо спросил я отражение.
В глазах моего двойника было какое-то эйфорическое выражение, словно ему только что вкололи двойную дозу наркотика и тут же дали доской по голове.
– О-о! – лаконично ответило отражение.
– Конкретней.
– Куда уж конкретней, – отозвалось оно, но увидев выражение моего лица, поспешило продиктовать адрес.
– Одна? – внутренне напрягаясь, уточнил я.
– Теоретически такая женщина не может быть одна, а практически… По крайней мере не замужем. Двадцать один год, по профессии – историк. Родители живут где-то в Мурманске… А честно говоря: это – нечто! У нее в ванной комнате висит такое зеркало!.. Я чуть сквозь стекло не вывалился! Если ты не подвинешь свое зеркало ближе к кровати, я повешусь. И буду отражаться синий, перекошенный и с веревкой на шее.
– Я поставлю напротив другое зеркало, – злорадно пообещал я. – И ты будешь отражаться в них, пока не позеленеешь! Еще раз взглянешь на нее, и я из тебя фотографию сделаю. Понял?
– Ради такой женщины… – высокопарно начал призрак, но я не дослушал и вошел в зал.
За дальним столиком со скучающим видом тянула из трубочки коктейль привлекательная блондинка с кукольно-фарфоровым личиком и огромными, бездонными синими глазами. Я подошел и сел напротив.
– Предлагаю пари на триста долларов, – сказал я, – что сейчас я приглашу вас переночевать, а вы откажетесь.
Она посмотрела на меня поверх бокала, глаза ее сузились, уголки губ поползли вверх в ироничной улыбке, и я понял, что "проиграл".
***
– Да ты – сам сатана! – выдохнула она, обессиленно откидываясь на подушки.
– И даже больше, чем ты думаешь, – заверил я, набрасывая халат и отходя к окну. – Светает… Тебе пора уходить.
– Эй! – возмущенно окликнула она. – Я, между прочим, не тороплюсь. Еще часов пять-шесть я могу провести здесь… Причем, совершенно бесплатно, если это тебя интересует.
– Не интересует. У тебя есть время, а у меня его нет. Так что… Одевайся и отправляйся к мужу.
– Все мужики – свиньи! – заявила она, раздраженно срывая свою одежду со стула.
– Разумеется, – спокойно подтвердил я, прикуривая сигарету и выпуская в открытую форточку сизоватое облако дыма.
– Ты даже не хочешь взять у меня номер телефона? – вызывающе вскинула она голову.
– Зачем? – удивился я. – Я же не собираюсь с тобой встречаться еще раз.
В ответ она разразилась таким потоком брани, что даже я невольно прислушался.
– Деньги я положил тебе в сумочку, – сказал я.
– Да засунь ты их себе… По одной бумажке, чтоб продлить удовольствие! Я не проститутка! Я пошла с тобой, потому что… Скотина!
– Марго, – задумчиво спросил я, – а как ты думаешь, существует хоть одна женщина, которую невозможно затащить в постель?
Она запнулась на полуслове и невольно задумалась.
– Нет, – решительно отвергла она через минуту. – Просто на некоторых для этого приходится жениться. И уж после этого они снимают с себя всяческие запреты. И не только по отношению к мужу…
– Совсем не обязательно так далеко заходить. Дело в опыте и деньгах. Может быть, еще во времени. Для одной требуется день, для другой – год. Ах, Марго, Марго, почему в мире не существует женщин, наделенных одновременно нравственностью, умом и честью?
– Честь – это мужчины придумали, чтоб оправдать отсутствие проигранной в карты зарплаты, – сказала она. – А умная женщина не может позволить себе роскошь быть высоконравственной. Это не современно. И это не совместимо.
– В том-то и беда, – вздохнул я. – Ведь сколько нужно иметь одной женщине для счастья: ум, красоту, образование, нравственность, опыт… Но уж если одна женщина собрала в себе каким-то чудом все эти достоинства, то требуется, чтобы она нашла того, кому все это достанется.
– Да, – согласилась она. – Обладая всем вышеперечисленным, найти себе хорошего парня сложно… Так что, значит – прощай?
