Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Дмитрий Кедрин

 
Я поседел, я стал сутулей
В густом пороховом дыму.
Железный крест, пробитый пулей,
Привез мальчишке моему.
 
 
Как гунн, топтал поля Европы
Хозяин этого креста.
Он лез на русские окопы
С губной гармоникой у рта.
 
 
Он грудью рыжей и косматой
С быком – и то поспорить мог,
Он нес обоймы автомата
За голенищами сапог.
 
 
Он рвался, пьяный, в гущу драки,
Глаза от злости закатив,
И выводил в пылу атаки
Баварский сладенький мотив.
 
 
Он целый мир – никак не меньше —
Видал у ног своих во сне,
Он прятал снимки голых женщин
В телячий ранец на спине.
 
 
"Иван! – кричал он. – Как ни бейся,
Я все равно твой дом взорву!.."
И он глядел сквозь стекла цейса
На недалекую Москву.
 
 
Остроконечной пулей русской
Солдат, входящий нынче в Брест,
Навылет возле планки узкой
Пробил его железный крест.
 
 
И вот теперь под Старой Руссой
Его червяк могильный ест,
И сунул мой мальчишка русый
В карман его железный крест.
 
 
Он там лежит рядком с рогаткой,
С крючком для удочки – и мать
Зовет игрушку эту гадкой
И норовит ее сломать.
 
 
А кости немца пожелтели,
Их моет дождь, их сушит зной.
Давно земля набилась в щели
Его гармоники губной.
 
 
Среди траншей, бомбежкой взрытых,
Лежит в конверте голубом
Порнографических открыток
Врагом потерянный альбом.
 
 
Лишь фляга с гущею кофейной
Осталась миру от него,
И автомат его трофейный
Висит на шее у того,
 
 
Кто для заносчивых соседей
Хребет на барщине не гнет,
С ножом выходит на медведя
И белку в глаз дробинкой бьет!
 

20 июля 1944

 
Шли пленные шагом усталым
Без шапок. В поту и в пыли
При всех орденах генералы
В колонне их – первыми шли.
 
 
О чем эти люди грустили?
Сбывался их сон наяву:
Без выстрела немцев пустили
В столицу России – Москву.
 
 
Здесь пленные летчики были.
Искал их потупленный взгляд
Домов, что они разбомбили
Недавно – три года назад.
 
 
Но кровель нагретые скаты
Тянулись к июльским лучам,
И пленных глаза виновато
Глядели в глаза москвичам.
 
 
Теперь их смешок был угодлив:
"Помиримся! Я не жесток!
Я дьявольски рад, что сегодня
Окончил поход на Восток!"
 
 
Простить их? Напрасные грезы!
Священная ярость – жива!..
Их слезы – те самые слезы.
Которым не верит Москва!
 
 
У девушки в серой шинели
По милому сердце болит.
Бредя по московской панели,
Стучит костылем инвалид…
 
 
Ведь если б Восток их не встретил
Упорством своих контратак —
По солнечным улицам этим
Они проходили б не так!
 
 
Тогда б под немецкою лапой
Вот этот малыш умирал,
В московском отделе гестапо
Сидел бы вон тот генерал…
 
 
Но, смяты военною бурей,
Проварены в русском котле,
Они лишь толпою понурой
Прошли по московской земле.
 
 
За ними катились машины,
На камни струилась вода,
И солнца лучи осушили
Их пакостный след – навсегда.
 

22 июля 1944

 
Шло донское войско на султана.
Табором в степи широкой стало,
И казаки землю собирали —
Кто мешком, кто шапкою бараньей.
В холм ее, сырую, насыпали,
Чтоб с кургана мать полуслепая
Озирала степь из-под ладони:
Не пылят ли где казачьи кони?
И людей была такая сила,
Столько шапок высыпано было,
Что земля струей бежала, ширясь,
И курган до звезд небесных вырос.
Год на то возвышенное место
Приходили жены и невесты,
Только, как ни вглядывались в дали,
Бунчуков казачьих не видали.
Через три-четыре долгих года
Воротилось войско из похода,
Из жестоких сеч с ордой поганой,
Чтобы возле прежнего кургана
Шапками курган насыпать новый —
Памятник годины той суровой.
Сколько шапок рать ни насыпала,
А казаков так осталось мало,
Что второй курган не вырос выше
Самой низкой камышовой крыши.
А когда он встал со старым рядом,
То казалось, если смерить взглядом, —
Что поднялся внук в ногах у деда…
Но с него была видна победа.
 

5 апреля 1945 г.

 
Ой, на вербе в поле
Черный ворон крячет,
У врага в неволе
Полонянка плачет.
 
 
Смотрит, затуманясь,
Как на тын высокий
Вешает германец
Проволоку с током…
 
 
Барахля мотором,
По щебенке хрупкой
Мимо в крематорий
Мчится душегубка.
 
 
В ней – казак, с губами,
Что краснее мака.
В газовую баню
Повезли казака.
 
 
Больше полонянка
Не обнимет парня…
Встал на полустанке
Порожняк товарный.
 
 
В ноги Украине
Поклонись, Ганнуся,
С каторги доныне
Разве кто вернулся?..
 
 
Язычище мокрый
Вываливши жарко,
На дивчину смотрит
Рыжая овчарка.
 
 
И на всю округу
Тянет обгорелым
Тошнотворным духом —
Человечьим телом.
 
 
Утро просыпаться
Начало, мерцая,
На постах в два пальца
Свищут полицаи.
 
 
Но над чьей засадой,
В синеве купаясь,
Вьется чернозадый,
Красноногий аист?
 
 
Почему росою,
Как слезами, полный,
Встал среди фасоли
Сломанный подсолнух?
 
 
Видно, близко-близко
У степных колодцев
В автоматы диски
Заложили хлопцы!
 

2 июня 1945

 
Месяц однорогий
Выплыл, затуманясь.
По степной дороге
Проходил германец.
 
 
С древнего кургана
В полусвете слабом
Скалилась нагая
Каменная баба.
 
 
Скиф ладонью грубой
В синем Заднепровье
Бабе мазал губы
Вражескою кровью.
 
 
Из куска гранита
Высечены грубо,
Дрогнули несыто
Идоловы губы.
 
 
Словно карауля
Жертву среди ночи,
На врага взглянули
Каменные очи.
 
 
Побежал германец
По степной дороге,
А за ним хромали
Каменные ноги.
 
 
Крикнул он, шатаясь,
В ужасе и в муке,
А его хватали
Каменные руки…
 
 
Зорька на востоке
Стала заниматься.
Волк нашел в осоке
Мертвого германца.
 

3 июня 1945

 
В потертых сапогах и в полотняных
Косынках, вылинявших добела,
Толпа освобожденных полонянок
По городу готическому шла.
 
 
Был этот город – хмурый и старинный —
Сырой, как погреб, прочный, как тюрьма…
Склонявшийся над свечкой стеаринной,
В нем Гофман некогда сходил с ума.
 
 
Как мумия, сухой, как смерть, курносый,
Свободный от ошибок и грехов, —
В нем жил когда-то старичок философ,
Не выносивший пенья петухов.
 
 
Морщинистой рукой котенка гладя,
Поднявши чашечку в другой руке,
Он пил свой кофе – в байковом халате,
В пошитом из фланели колпаке.
 
 
Румянец выступал на щечках дряблых,
Виски желтели, как лежалый мел.
В неволе ослепленный гарцкий зяблик
Над старичком в плетеной клетке пел.
.
 

Июль 1945

Мужская работа
(1943)

 
В перелески, на болота
Наконец пришла весна.
Со стоянок самолетов
Стала снег счищать она.
Что ни день, – сильнее тает,
Солнце греет с высоты.
Из-под снега вырастают
Небывалые цветы:
У товарища Лысухи
Уродился странный злак, —
Вырос, чуть лишь стало сухо,
Из-под снега бензобак.
Не одно растенье это
У Лысухи стало цвесть:
Вместо ландыша магнето
И покрышек пять иль шесть.
От Лысухи неохота
Отставать и Добрину:
Он рулями поворота
В осень сеял целину.
Он земли бесцельной траты
Ни вершка не допустил:
Рядом винт и карбюратор
Деловито посадил.
Словом, чуть суглинок высох, —
Знай, детали подбирай!
Вывозить пришлось на ЗИСах
Этот грустный урожай…
 

21 мая 1943

 
Фрица юг бросает в жар —
Только оглянись он:
Немец солнечный удар
Получил в Тунисе.
 
 
Что теперь, – он думал хмур, —
Хуже может статься?..
Но залить водою Рур
Вздумали британцы.
 
 
Что ж арийца ждет еще?
Вылинял задира:
Под Бизертой – горячо,
В Руре – слишком сыро.
 
 
Наводненья грозный вал
Хлещет по заводам…
Называется – попал
Из огня да в воду!
 

22 мая 1943

 
От взрыва – с пушкой наравне —
Он был на волосок.
Но, спросим мы, по чьей вине
Набился в ствол песок?
 
 
Гашеткин точные нашел
Ответные слова:
Видать, набит песком не ствол,
А чья-то голова…
 

23 мая 1943

 
Придется фрицам сбавить тон!
Какой уж тут апломб?
Нелегок груз двух тысяч тонн
На Рур упавших бомб.
Кряхтя, коричневый балбес
Почесывает зад:
Ни разу на него с небес
Такой не падал «град».
Что, фриц? Иль больно горячо?
Кишка тонка, поди?..
Все это – цветики еще,
Ты ягод подожди!
 

26 мая 1943

 
Да, в плохое дело влезла
Итальянская шпана:
Африканскою болезнью
Вся Италия больна.
Что ж! И есть чего бояться:
Дуче бьют то там, то здесь…
Скоро хватит итальянцев
Европейская болезнь.
 

26 мая 1943

 
"Послушай, что у нас в полку
Случилось как-то раз:
Повадился на базу к нам
Летать немецкий ас,
Шнырял, как ворон, в небесах,
За тучей кочевал.
Он истребителям с земли
Подняться не давал.
А в эти дни в полку у нас
Служили два дружка.
Всю жизнь они прошли вдвоем —
От парты до полка.
Случалось в детстве им не раз
Расквашивать носы.
А в юности не спать ночей
Из-за одной косы.
Обоим выдал мотоклуб
Шоферские права,
Вдвоем приятели летать
Учились на «У-2»,
Вдвоем дрались на ястребках
С коричневым зверьем.
И первый орден получать
Отправились вдвоем…
Мы побратимами за то
Прозвали их шутя,
Что старший младшего берег,
Как малое дитя.
 
 
В то утро, помню, старший был
В полете боевом.
Глядим, летит фашистский волк
На наш аэродром.
"Кто, – говорит нам командир, —
Собьет его в бою?"
И младший молвил, козырнув:
«Позвольте, я собью!»
Тот бой мы видели с земли
И убедились – как
Увертлив, опытен, хитер
Матерый злобный враг:
Шел на него товарищ наш
И в лоб ему налил,
А немец прятался, петлял,
Пикировал, юлил.
Потом он очередь, как вор,
Пустил исподтишка,
И загорелся, задымил
Мотор у «ястребка»…
Вернулся старший. Злую весть
Он встретил по-мужски,
Но крепко начали седеть
С тех пор его виски.
"Как отыскать мне в небесах, —
Одно лишь он спросил, —
Того врага, что моего
Товарища убил?"
Тогда, не помню, кто из нас,
Ответил на вопрос:
"Окрашен краской голубой
Его машины нос".
"Так и моей машины нос
Пусть будет голубой,
Чтоб подлый враг меня узнал,
Когда я кинусь в бой,
Чтоб помнил он, что у меня
Есть с ним кровавый счет,
Чтоб знал, что от моей руки
До смерти не уйдет,
Что в воздухе, и на земле,
И в море, и в аду, —
Куда б ни скрылся он, – его
Я все равно найду!.."
И был его машины нос
Окрашен голубым,
Он вылетел, как ветер быстр,
Как смерть неуловим!
Он двадцать «мессершмиттов» сжег
На базах и в бою,
Ища врага, чтобы над ним
Исполнить месть свою!
Но, глядя, как внизу дымил
Фашистский самолет,
"Не тот! – он мрачно говорил. —
И в этот раз не тот!"
И вот однажды, слышим мы —
Вверху мотор шумит,
Глядим – голубоносый к нам
Несется «мессершмитт».
Наш друг ракетою взлетел,
Завидев над собой
Машину старого врага, —
И завязался бой!
Фашисту, надобно сказать,
Невесело пришлось:
Наш друг шел в лобовой удар,
А немец прятал нос,
Вертелся в небе, как щенок,
Лукавил, – да куда!
Товарищ наш его забрал,
Как лошадь в повода.
Как ни увертлив был фашист,
Как ни был он хитер,
А все-таки наш друг всадил
Снаряд в его мотор!
 
 
"Ну, вот, – сказал он, под ногой
Площадки чуя гладь, —
В сырой земле мой побратим
Спокойно может спать.
Теперь моей машины нос
Пусть перекрасят вновь…"
И он с рассеченного лба
Перчаткой вытер кровь.
 

<1943>

Капитану И. Ипатову

 
Над леском, над болотцем, над рощей,
Не спеша, словно даже с ленцой,
Наш зеленый небесный извозчик
Пролетает воздушной рысцой.
 
 
За рекою заря догорает,
Холодеет небесный простор,
И над кромкой переднего края
Капитан выключает мотор.
 
 
Видя тень от его самолета,
Промелькнувшую вдруг в небесах,
Долго вслед ему наша пехота
Смотрит, пряча улыбку в усах.
 
 
И в землянке, под крышей горбатой,
Говорят, если кто загрустит:
– Ничего! Не журитесь, ребята!
Снова наш «огородник» летит!
 
 
Надвигается темень ночная.
И звучит добродушный смешок:
– Наш-то немца бомбить начинает!
Чай, уже вынимает мешок!..
 
 
Ни поесть, ни поспать, ни побриться
Не дает он врагам с давних пор.
По ночам обалделые фрицы
Не решаются выйти из нор.
 
 
Днем глядеть ему надобно в оба!
Вдруг мотор позади зашумит…
Глянет он, – ошалевший от злобы,
Догоняет его «мессершмитт».
 
 
Но врагу не везет на охоте!
У земли он, поди, развернись,
На фанерном своем самолете
«Огородник» кидается вниз.
 
 
Он не очень испуган бедою.
Ловок, храбр и не так-то уж прост,
Он жуком прогудит над водою
И нырнет перепелкой под мост.
 
 
Не слаба у него оборона
И хитра, хоть по виду проста:
Одураченный немец с разгона
Разобьется о камень моста!..
 
 
Горд своею крылатой лошадкой,
Из воды выходящий сухой,
Невредимый над летней площадкой
Загудит «огородник» лихой.
 

7 июня 1943

 
Уныние в фашистском стане:
Свою карьеру кончил Рупп,
Советский летчик на Кубани
Из генерала сделал труп.
 

9 июня 1943

 
Где его найти – такое слово,
Чтобы в этом слове ожила
Девушка Маруся Иванова —
Дочка белорусского села?
 
 
Почему явилась ей охота
После лет ученья и игры
Променять на ручку самолета
Женскую работу медсестры?
 
 
Потому, что стынут в петле узкой,
Бьются под ударом топора —
Край ее родимый белорусский,
Брат ее, отец ее, сестра…
 
 
И она идет за них в атаку
На врага, что горло сжал им зло.
Пусть ей маслом, брызнувшим из бака,
Ноги нестерпимо обожгло!
 
 
Ничего! На рельсах длинной ниткой —
Вражий поезд. Он уйти готов…
Снизу бьет зенитка за зениткой,
Рубят ночь мечи прожекторов.
 
 
Но упорно, смело, терпеливо
Самолет на цель она ведет,
Бомбы скинуты, и сила взрыва
Вверх подбрасывает самолет!
 
 
…Будет повторять правофланговый
Имя героини наизусть,
Девушке Марии Ивановой
Памятник поставит Беларусь.
 
 
Весть о ней пойдет по всей Отчизне,
От Москвы до каждого села —
Как она ценою смелой жизни
Навсегда в бессмертие вошла!
 

12 июня 1943

 
Для того ль цветочек синий
В косу мне вплетала мать,
Чтоб в неметчине рабыней
Довелось мне умирать?
 
 
У меня в тот день проклятый
Белый свет в очах померк:
Привезли меня солдаты
К немке в дом, под Кенигсберг.
 
 
Дождь идет. Собака брешет.
У крыльца шумит дубок.
Здесь ничто меня не тешит, —
Только спичек коробок.
 
 
Ночью нету спать охоты,
Все сижу я, глядя вверх:
Может, наши самолеты
Налетят на Кенигсберг?
 
 
Налетят – тайком из дому
Босиком на двор сбегу,
Соберу в хлеву солому
И хозяйку подожгу.
 
 
Умирать не так обидно,
Если знать, что, может быть,
Нашим в небе – лучше видно
Вражью станцию бомбить!
 

1943

 
Под солнцем штыки засверкали косые,
Разверзлась под немцами почва России
И русские реки топили врага,
Так в битву земля наша вышла, строга.
А он, ошалев от разбоя и пьянки,
Все новые слал самолеты и танки
На нашу Отчизну, свободу и жизнь.
Казалось, прогнется и сталь под их грузом,
Но русский фельдмаршал Михаила Кутузов
Шептал пехотинцу в окопе: «Держись!»
Товарищ! Мы помним ноябрь под Москвою:
Вот Зоино тело висит неживое…
Вот Геббельс о близкой победе орет…
Вот, подслеповатые глазки прищуря,
Враг смотрит в бинокль на Москву… но как буря, —
Приказ раздается: – На Запад! Вперед! —
… Над полем заснеженным битва гремит
И ворон замерзшего фрица когтит.
А недругу снится в кровавом тумане
То нефть на Кавказе, то хлеб на Кубани, —
Над югом заносит он черную лапу,
На Красную Армию рвется на запад.
И с боя за городом город берет.
И слышится голос в приволжских просторах:
То генералиссимус русский – Суворов
Бойцов призывает: «За мною! Вперед!»
Пускай он силен еще, враг бесноватый!
Пускай еще есть у него и солдаты,
И танки, и черная злость палача,
Кто меч обнажил, тот падет от меча!
 

22 июня 1943

 
Среди резвящихся ребят
Присядет старина —
И, точно солнце, заблестят
На сердце ордена.
И спросит шустрый мальчуган,
Племянников сынок:
"Эй, дед Денис! За что те дан
Вот этот орденок?"
– "Который? Первый – за Сиваш,
Второй – за Сталинград,
А третий орден, брат, не наш —
Английский орден, брат!..
Подраться с немцами в тот год
Пришлось мне, старику.
Попал я в пулеметный взвод
В двенадцатом полку.
Пришел. Живу среди братвы,
Помалу фрицев бью.
И вдруг бумага из Москвы
Приходит в часть мою:
Мол, есть у вас ефрейтор. Он —
Особенным крестом
За летный подвиг награжден
Английским королем…
Тут я в тупик, признаться, стал!
За что награда мне?
Уж если я когда летал,
Так разве что во сне!
Король про это мог не знать:
К нему не близкий свет.
Но мне-то можно ль орден брать,
Что не заслужен?.. Нет!
Пришел к начальству: "Так и так, —
Комдиву говорю, —
Конечно, за отличья знак
Весьма благодарю!
Да только как его мне взять?.."
И дальше речь свожу
К тому, что надо б полетать,
Авось, и заслужу…
"Срок нужен, – молвил генерал, —
Чтоб практику пройти.
Но раз уж в летчики попал —
Давай тогда, лети!.."
На «Иле», помню, в небеса
Поднялся я в тот раз.
Под нами – реки и леса
Едва окинет глаз!
Да только я не друг брехне:
В то утро, веришь ты,
И дела мало было мне
До этой красоты!
Прошу: "Не вывали меня!
Полегче!.." А пилот:
"У моего, – кричит, – коня
Такой уж бойкий ход!"
И повезло мне в этот час:
Едва мы вышли в путь —
Глядим, какой-то фриц от нас
Спешит улепетнуть.
Я летчику сказал: "Земляк!
Прицелка, брат, плоха,
Вишь, немец скачет в небесах,
Как в рукаве блоха.
К нему б ты ближе подъезжал,
Чтоб пули тратить впрок…"
Он проскочил, и я нажал
На спусковой крючок.
Нажал – и «юнкере» рухнул вниз
С огромной высоты!
"Ну, – думаю, – добро, Денис,
Что там сидел не ты!"
А случай слеп, да всё ж не глуп:
Он что со мной сыграл?
На «юнкерсе» летел фон Шлюпп,
Фашистский генерал…
Комдив, усами шевеля,
Смеялся: "Как? Живой?
Ну, значит, орден короля
Теперь по праву твой!"
"Да, – скажет старый ветеран,
Взглянув на ордена, —
Не зря любой из них мне дан,
Всем им – своя цена:
Смотри – вот этот за Сиваш,
Второй – за Сталинград,
А третий орден, брат, не наш, —
Английский орден, брат!"
 

<1943>

 
Почерк Кудрявцева Дмитрия
Четок, – взгляни в небеса:
Там истребителем хитрая
Вычерчена полоса.
 
 
Жутко от этого почерка
Немцам в воздушных боях:
Насмерть фашистских молодчиков
Молнией бьет его «Як»!
 
 
В небе то синем, то розовом
Русский гудит самолет.
«Хейнкели» валятся в озеро,
«Фоккеры» – в топи болот.
 
 
Тень от его истребителя —
Неуловима для глаз.
Над чужеземцами мстителем
Русский проносится ас!
 
 
Высмотрит фрица – и ринется
Сверху, набрав высоту.
Сбитых фашистов – одиннадцать
У смельчаков на счету.
 
 
Свой приговор в его почерке
Видит немецкий бандит…
Слава бесстрашного летчика
Вслед за горами летит!
 

2 июля 1943 г.

 
Заветы славной
боевой отваги
От прадедов
остались на Руси…
Святое слово
воинской присяги
Торжественно,
боец, произнеси!
Не самому себе,
а всей отчизне
Ты говоришь
в священный этот час:
"Отдам всю кровь,
не пожалею жизни,
Чтобы исполнить
Родины приказ!"
Свирепый враг
вперед стремится снова,
Неся народу нашему беду.
Встань на пути
и вымолви сурово:
"Я дал присягу!
Я не отойду!"
Когда ж взовьются
радостные флаги
И встретятся с тобой
твои друзья,
Ты скажешь им:
"Я верен был присяге!
Победы нашей час
приблизил я".
 

1943

 
В бензине дело иль металл
Подвел и отказал в работе,
Но только при посадке стал
Гореть мотор на самолете.
 
 
Как Галкина не прячься в тень,
Глаза от правды не зажмурить:
И надо ж было в этот день
Пожарницею ей дежурить!
 
 
Таисья, как назло, была
В другом конце аэродрома
И, скажем попросту, спала:
Свалила с ног девицу дрема.
 
 
Спит, сладко приоткрывши рот,
Прижав к груди огнетушитель…
Спешит народ, кричит народ:
– Скорей ее растормошите!
 
 
Таисья, силясь впопыхах
С пожаром сладить окаянным,
Огнетушитель оземь – бах!
И жидкость брызнула фонтаном.
 
 
Что ж, залила пожар? Да нет!
Ведь до горящего мотора
Бежать-то надо с километр,
А жидкость вытекает скоро.
 
 
Заткнуть дыру? Но вот скандал:
Струя сильнее хлещет втрое!
Еще Козьма Прутков сказал:
«Открывши, кто фонтан закроет?»
 
 
Огнетушитель до тех пор
Бурлил, пока не обессилел.
А в это время мы мотор
Чехлами сами загасили.
 

8 июля 1943

 
Погибших за нашу отчизну героев
Венчает бессмертьем родная страна:
Пусть первыми в наших полках перед строем
Всегда называются их имена!
 
 
Герои бессмертны! Они – наше знамя.
Когда в небеса мы уходим на бой,
Их светлые тени летят вместе с нами,
Наш строй направляя в простор голубой.
 
 
Сражаясь за наше священное дело,
Мстя вражьей орде за сирот и за вдов,
Бесстрашные соколы гордо и смело
За Родину отдали чистую кровь.
 
 
На празднике мира – им первое место:
В грядущей победы торжественный миг
Мы скажем «Спасибо!» друзьям нашим честным
И вспомним высокие подвиги их.
 
 
Их имя заслышав, поднимутся люди
И головы склонятся, обнажены.
Над прахом героев, как памятник, будет
Расцвет победившей советской страны!..
 

10 июля 1943

 
Близок фронт. Тревожен отдых краткий.
Смотрит ввысь зенитки тонкий ствол.
У КП на маленькой площадке
Летчики играют в волейбол.
 
 
Передышки считаны минуты:
Вдалеке уже гудят винты…
Летчики снимают парашюты,
Ставят в ряд неловкие унты.
 
 
Тот – с бомбежки, этот – из разведки.
Боя блеск в глазах еще горяч!
И летает над потертой сеткой
Беззаботный волейбольный мяч.
 
 
А в кустах горячка подготовки:
По тропинкам техники снуют,
Разноцветные несут листовки,
Бомбы к самолетам подают.
 
 
И звучит команда в роще редкой
Меж пустых, давно забытых дач.
Сиротеют на площадке – сетка
И веселый волейбольный мяч…
 
 
Мяч забытый подождет немножко:
Отдых кончен. Летчики в бою.
Через час придут они с бомбежки
И окончат партию свою!
 

1943

 
В то утро пушек двадцать било,
Ревя на вражьем берегу,
По нашим «Илам» серокрылым,
Стоявшим прямо на лугу.
 
 
Разрывы все кучней ложились…
Не зря еще в. шестом часу
За речкой немцы суетились
И поднимали «колбасу».
 
 
А генерал невозмутимый
Убрать машины не спешил,
Хотя столбы огня и дыма
Вздымались вверх среди машин.
 
 
Его приятель – гость из тыла —
Бледнел от горя и тоски.
На лбу его набухла жила,
Он протирал свои очки.
 
 
И говорил: – Послушай, Саша!
Упрячь их, я тебя прошу!
Я, несмотря на дружбу нашу,
В Москву сейчас же напишу!
 
 
Ведь самолеты рвет на клочья,
Корежит весь аэродром!
Впервые вижу я воочью
Такой бессмысленный разгром!
 
 
Тебе, как видно, все – игрушки!
Как можешь ты шутить в беде?
Скажи мне: где же наши пушки
И самолеты наши где?!
 
 
Своим приятелем теснимый,
Тайком от смеха умирал
Лукавый и невозмутимый
Седой советский генерал.
 
 
– Зевает наша оборона! —
Он бормотал себе в усы,
Привстал, взял трубку телефона
И мельком глянул на часы.
 
 
Потом, приладив трубку к уху,
Сказал: – Пора им сбавить прыть!..
«Красавцы»? Говорит: «Стряпуха»!
А ну-ка дайте прикурить! —
 
 
И вмиг весь боевой участок
Взревел на нашем берегу,
И пушек сто… Нет, больше: за сто
Загрохотало по врагу!
 
 
Теперь очки расцветший штатский
Уже в восторге протирал…
– Степан! Скажу тебе по-братски, —
Спокойно молвил генерал, —
 
 
Хотя, мой друг, и сед давно ты,
И суетишься, как школяр,
Макеты этих самолетов
Столяр готовил да маляр.
 
 
Враги снарядов двести – триста
По ним впустую извели,
А молодцы артиллеристы
Их батареи засекли!
 
 
Машины ж наши – вот ведь случай! —
Целы, обстрелу вопреки!..
Тут над КП промчались тучей
Громить врага штурмовики.
 

21 июля 1943