Текст книги "Шестьсот шестьдесят шестое правительство"

Автор книги: Дмитрий Баюшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава 18. Самат Елдынбаев – философ по жизни

Елдынбаев в этот вечер, конечно же, был ни к селу, ни к городу, планировалось, что это будет чисто семейное торжество без конкретизации предмета торжества. Но не погонишь же, тем более, что человек замечательный. Философ, умница. Вдумайтесь только: начальник котельной – и подарил котел. Чувствуете, какая тонкость, какая глубина? И котел этот, между прочим, в хозяйстве оказался незаменим.

Крепкий ароматный напиток под копченые колбасы, ветчины, ресторанные салаты и киевские котлеты шел очень хорошо. К середине застолья Олег Васильевич признал-таки, что «Метаха» (он придерживался такого названия, считая, что так оно ближе русской идее. Метать «Метаху», лакать «Метаху»), пожалуй, будет получше самогонки.

Потом он возвестил, что нынче дал козлу-директору моральной сдачи. Ответил, как подобает. Показал, что не все тут перед ним на цырлах бегают. Далеко не все.

– Отец, – произнес Венька укоризненно. – Я уж думал, ты ушел из этого задрипанного клуба.

– Ну, не скажи, – возразил старший Рапохин. – Дом культуры – это не клуб, это далеко не клуб. Клуб – это как горошина, а дом культуры – как тыква. Клуб – Луна, дом культуры – Земля. Но вообще-то ты прав, сынок. Гори они огнем, все эти дома культуры. Стоило заканчивать университет, чтобы быть администратором в каком-то ДК. Верно, Самат?

Елдынбаев пожал плечами и спросил:

– Чем тебе плох твой ДК?

– А что козла-то терпеть? – сказал старший Рапохин. – Вон Венька взял да ушел. Теперь живет, как король.

– Смотря куда уйдешь, – заметил Елдынбаев. – Вася Лаптев ушел, так теперь разгружает ящики с куриными ногами. Между прочим, профессор.

– Действительно, – сказал Олег Васильевич. – Нам, старым пням, и податься-то некуда. Эх, жизнь поломатая.

– Податься-то можно, – возразил Елдынбаев. – Только непременно на нового козла напорешься. Если что в этой жизни предписано, от этого не отвертишься. Предписано стать богатым – станешь, не предписано – хоть тресни, не станешь. Тебе, Олег, предписан козел.

– Не, ну ты заклеймил, – возмутился Рапохин-старший. – Ну ты ярлык навесил.

– Ой, да ну вас с этими ярлыками, – легкомысленно бросила Людмила Ильинична, которой было хорошо и приятно за обильным столом. – Ты, Самат, расскажи-ка лучше, что с тобой сегодня приключилось. Грозился ведь.

Самат пожал плечами и рассказал.

А приключилось с ним вот что.

Едва Елдынбаев, не выпивший даже, лишь небритый с дороги, сошел с поезда, к нему прицепился мент. Ни к кому не прицепился, а к нему прицепился.

– Ну-ка, папаша, – говорит, – что у тебя в твоем мешке?

В мешке был бюст Ленина, который Самат вез в местную пионерскую организацию. Прослышал где-то, что в Москве есть пионерская организация, вот и вез. Как же им, пионерам, без Ленина-то? Бюст был легкий, из алюминия, и Самат ради экономии места напихал в него вяленой воблы. Вобла предназначалась Рапохиным.

– Так, динамита нету, – говорит мент, а сам пару самых больших рыбин себе в карман суёт. – А что у тебя, папаша, в другом мешке?

Во втором мешке были пять камышинских арбузов, один арбуз пионерам, четыре Рапохиным.

– Это на проверку, – говорит мент и берет самый большой арбуз под мышку. – Ну-ка, а что в третьем мешке?

В третьем мешке было барахло Самата и свежий чеснок с огорода.

– Закрой-закрой, – говорит мент, а сам нос воротит. – Иди, папаша, у тебя всё в порядке.

Едва Елдынбаев вошел в здание вокзала, к нему подлетел другой мент. И тоже туда же: открой, покажи, проверка на динамит. Короче, еще двух рыбин и арбуза как не бывало.

А народ-то, между прочим, по вокзалу ходит, и с такими сумищами ходит, что о-го-го. Ни одного не остановили.

Третий мент встал стеной у входа в метро, прямо у касс.

– Не пущу, – говорит, – хоть ты лопни. Не могу рисковать сотнями человеческих жизней. Ты, каргалык нерусский, езжай в свою Каргалыкию, там и подрывай поезда метро. У нас это не принято. Нам это не нравится.

– Может, вы меня с кем-то путаете? – говорит ему Елдынбаев. – Я не диверсант, я начальник котельной из русского города Волжский. Фамилия моя Елдынбаев. Документ показать?

– Я верю, что ты Елдынбаев, – говорит мент. – У тебя на роже написано, что ты Елдынбаев. Поклянись, что у тебя в мешках нету взрывчатки.

– Клянусь, – честно отвечает Самат.

– Не верю, – говорит мент. – Открывай.

Чувствуете, как всё труднее и труднее было Самату продвигаться по столице? Бдительная на сей раз попалась милиция, ох, бдительная.

Но с одной стороны труднее, а с другой легче – мешки-то пустели, рыбы поубавилось, и из пяти арбузов остались два. Вот ведь что интересно: хоть бы один страж польстился на бюст вождя или на носки Елдынбаева. В первом случае ржали, во втором – морды воротили. Дураки глупые. Носки-то были много ценнее арбузов и воблы. Ну и что, что они припахивали и липли к пальцам, зато в них хранилось семейное золотишко. Золотишко Самат намеревался поменять в пункте приема драгметаллов на деньги. В Волжском и Волгограде аналогичные пункты не работали, а деньги были нужны.

На четвертом менте терпеливый Елдынбаев сломался. Этот мент шлялся с дубиной по улице и от однообразия, похоже, совсем озверел. Он уже издалека заметил Самата с мешками, для ускорения пошел навстречу.

Подошел и говорит по-хамски:

– Стоп, узкоглазый. Какого черта по столице нашей Родины шаришь? Наркокурьер? Отвечай живо.

– Никак нет, – отвечает Елдынбаев, которому обидно за напраслину. – Не наркокурьер. Житель России, прописан в городе Волжском.

– Мешки, стало быть, оставляешь, и чтоб я тебя здесь больше не видел, – говорит мент. – Понял?

– Вещички-то хоть забрать можно? – спрашивает Елдынбаев, которому страсть как не хочется накалять межнациональную обстановку. – Бельишко, носочки, портяночки.

– Это забирай, – разрешает мент.

Елдынбаев со своими носочками потрюхал дальше, а у этого мента вдруг заработала рация, и он начал общаться с другим ментом, и Елдынбаев, обладающий отменным слухом и хорошими логическими способностями, понял вдруг, что разговаривают о нём, что рыбка жирна и вкусна, что арбузы – сахар, что все эти проверки на динамит подстроены и что менты пасут его, передавая друг другу, и тогда он, ни грамма, заметьте, не выпивший, сломался.

Он вернулся и загнул менту такие салазки, что тот офонарел. А что вы хотите – Самат был в свое время чемпионом СССР по самбо и не растратил еще борцовских навыков.

После этого Елдынбаев подхватил свои мешки и пошел себе, но пройти сумел лишь сотню метров. У троллейбусной остановки, с которой он намеревался добраться до пионерской организации, его взяли.

Дальше не шибко интересно, дальше пришлось сидеть в закутке. Четвертый мент, на котором Самат сломался, сидел рядом с клеткой и злобствовал. Не мог простить салазки. Поначалу он живописал, какие пытки ожидают террориста Елдынбаева, наводнившего Москву взрывчаткой и наркотой. Потом, по звериному чутко определив, что Елдынбаев голоден, сгонял за шашлыком и начал жрать его, чавкая, причмокивая, распространяя запах жареного мяса с репчатым луком. Изверг, мучитель.

Дежурный между тем тарахтел и тарахтел по телефону, записывая порой что-то на бумажке.

Пришел начальник, капитан. Осведомился, что за тунгус сидит в гадюшнике. Заметьте, прямо при Елдынбаеве назвал Елдынбаева тунгусом. Самат понял – это не защитник. И ошибся.

Дежурный подал начальнику паспорт Елдынбаева и бумажку.

Капитан изучил и то, и другое, потом спрашивает:

– Елдынбаев Самат Бекенович? Начальник котельной?

– Так точно, – отвечает Елдынбаев, чувствуя, что скоро выйдет. Примета такая – как только менты узнают, что он начальник котельной, сразу добреют, проникаются и отпускают.

– Характеризуетесь положительно, – говорит капитан. – Почему тут?

И глядит на подчиненных.

В ответ все молчат. А что скажешь? Что менту салазки загнул? Молодому, здоровому, в два раза младше тунгуса и на голову выше его. Так за это можно нахлобучку получить. Наш мент лучший в мире и ему так просто салазки не загнешь.

И тут этот четвертый мент вякает:

– Проверка, товарищ капитан. Личность подозрительная, к тому же с габаритным бюстом. Вот и взяли.

И раскрывает мешок с Лениным.

– А, с этим бюстом, – говорит капитан. – С этим не возбраняется. За бдительность хвалю.

Вслед за чем распоряжается отпустить Елдынбаева.

Вот и всё.

Глава 19. Чуют, прохиндеи, кого везут

Между братьями решено было, что Кирилл субботу и воскресенье ночует у Веньки. Так оно удобнее во всех отношениях, да и Курепову, если что, если вдруг отбой, легче их найти, тем более что мобильник всегда при Веньке.

В первом уже часу, распрощавшись со старшими, они, болтая, спустились к машине, сели, после чего Кирилл спросил:

– Ты чего, пьяный поведешь?

– А чо? – сказал Венька. – У меня номера знаешь какие?

– Пацан ты, – заявил Кирилл и хихикнул. – Слушай, а этот Самат – тот еще жук.

– Ага, – сказал Венька и дал по газам.

В эти десять минут, что Венька мчал по ночным перекресткам, взявшему шефство над Рапохиными Гыге пришлось изрядно потрудиться. Он предотвратил пару столкновений и раза четыре доворачивал колеса, чтобы стремительно мчащаяся машина вписалась в поворот. Он заставлял ментов закрывать глаза на превышение скорости и вольности с проездом на красный свет. А Венька, у которого всё получалось ладно и лихо, как бы само собой, чувствовал себя матёрым профи. Вот оно – это слияние с машиной, о котором можно только мечтать, вот она – эта предельная скупость движений, когда тяжеленный кусок металла и пластмассы повинуется шевелению мизинца. Казалось бы, еще чуть-чуть и можно бросить руль и управлять автомобилем мысленно. И он будет безукоризненно повиноваться.

Знал бы Венька, чего он избежал в эти десять минут, радости бы у него здорово поубавилось.

Но вот они въехали во двор, остановились на стоянке.

Только тогда молчавший всю дорогу Кирилл сказал:

– Странно, что мы сюда доехали. По идее нам бы уже полагалось быть там.

И показал глазами на небо.

– Я знал, что тебе понравится, – сказал Венька…

В субботу, совершив необходимые покупки, они пообедали в ресторане с пивом. На предъявленные при расчете пластиковые карточки молодой хлыщеватый официант среагировал презрительно – что вы мне, мол, тут фигню какую-то суете. Деньги давай. По тысяче с носа.

Впрочем, тут же за его спиной возник верзила в белом костюме с белой бабочкой. Оттеснив хлыща, начал извиняться и благодарить. Дескать, кадр еще неопытный, с символами власти незнаком, просим нас извинить, премного благодарны, что посетили наше заведение, заходите еще.

– Хана пареньку, – сказал Венька, когда они вышли из ресторана.

Кирилл вынул из кармана пластиковую карточку, повертел в пальцах и заметил:

– Вроде бы, и правда фигня на постном масле, а силы в ней. Символ власти – гляди ж ты.

– Привыкаешь? – спросил Венька. – Нравится?

– Нравится, – ответил Кирилл…

И вот настал этот понедельник.

В девять, когда они прикатили в Резиденцию, ничего еще не было известно, но Курепов был спокоен. Предупредил, что уже к десяти надо быть в Белом Доме. Никто ни о чем не знает, никто ни о чем не догадывается, старое правительство собирается провести заседание по поводу дальнейшего углубления и расширения реформ. Куда еще шире углублять-то? И так урылись по самую маковку.

В Резиденции уже были Аксельрод, Хлебников, еще семнадцать уверенных в себе, одетых в светлые, с иголочки, костюмы молодых людей. Чем-то они были неуловимо схожи. Что-то их сближало, сбивало в крепкую дружную стаю. Такую стаю не расчленишь, не перебьешь по одному.

А мы? – подумал Венька. Мы вольемся? Нас вычленишь, перебьешь?

Он посмотрел на Кирилла. Тот немедленно повернул голову, ответил беспокойным взглядом. Волнуется братишка, нервничает, нету в нем пока никакой уверенности.

Надо. Надо вливаться, вклиниваться, вжиматься в эту стаю, подумал Венька. Пусть мы другие, пусть мы сделаны из другого теста. Значит, нужно переделаться, мимикрировать, выучиться по ходу дела, чтобы стать такими же.

В моде нынче стая. Значит, будем жить по моде.

«Вот, вот, вот, – с удовлетворением сказал Покровитель, возникнув из своего сиятельного небытия. Давненько же его не было. – Надобно влиться. И без выпендрежа. А то знаю я таких: то не этак, да это не так. Что команда будет делать – всё правильно. Курепова слушать безоговорочно».

Все стояли в вестибюле этаким хаотичным кругом, готовые в любую секунду устремиться на выход к поданным машинам. Машин пока не было, поэтому молодняк этот, без пяти минут правительство, изощрялся в остроумии. То один что-нибудь выдаст, то другой, остальные посмеивались.

Кроме них в вестибюле никого не было, однако же всем было ясно: местные службы всеми своими «глазами» наблюдают за происходящим – событие-то незаурядное, почти как запуск первого спутника. Команда, считай, набрана духовными отцами Резиденции.

Но вот ко входу подкатили десять сверкающих лаком черных «БМВ». Курепов дал знак садиться.

В передней и задней машинах находились ребята из охраны – бывшие Венькины соратники. Все они были невозмутимы и безучастны, никто из них не позволил себе приветственного жеста, хотя сидели там Гаврилов, Арсеньев, Кизилов – те, с кем Веньке приходилось общаться больше всего.

Венька с Кириллом уселись на заднее сиденье предпоследней машины. И тут за рулем имел место равнодушный ко всему робот – шоферюга Пяткин.

– Слышь, Пяткин, – сказал Венька, озоруя. – Ты что, Муму проглотил?

– Вы мне? – спросил Пяткин, не поворачиваясь. – Простите, Вениамин Олегович, я на работе.

Вот и всё. Уже дистанция.

Подошел Курепов, сел рядом с Пяткиным.

Машины тут же тронулись.

– Что, братцы? – обернувшись, сказал Курепов. – Есть мандраж?

– Есть маленько, – ответил Кирилл.

– Это хорошо, – сказал Курепов. – Значит, дело стоящее. При дохлом деле мандраж не наблюдается. Верно, Пяткин?

– Вам виднее, Леонид Петрович, – дипломатично ответил Пяткин.

– Чуют, прохиндеи, кого везут, – Курепов хохотнул.

Колонна машин выехала за ворота и, набирая скорость, помчалась к Белому Дому.

Глава 20. Смилуйтесь, ваше высочество

В десять на экранах появился Президент с телеобращением, а немногим ранее действующему Премьеру был вручен Указ о реформировании кабинета.

Премьер стал бледен и жалок, голосок его задрожал. Но когда он увидел фамилию преемника, то вообще лишился дара речи. Это было, как удар пивной кружкой по…, короче, ниже пояса. Это было чистой воды оскорбление, пренебрежение, наплевательство. Опыту, знаниям, авторитету предпочесть какого-то задрипанного депутатишку без роду, без племени, какого-то куренка, который любит покукарекать на митингах.

Это было такое унижение! И ведь ни словом, ни полсловом. В субботу еще в Барвихе-то раздавили на пару по бутылке «Абсолюта», клялись в дружбе, целовались, как пидоры, рыдали над несчастной судьбой страны. Жалко её было, горемычную, в пропасть ведь катилась, чёрт её дери, и не было у неё ни одного шанса. Ни единого. Вот уже скоро, годочка через два, через три можно будет собирать манатки, чтобы не ухнуть в бездну вместе с этой родиной-уродиной. Не узнать её уже, смерть не красит.

Ну так вот, собирать, значит, манатки – и на Гаити, в белокаменный дворец. Один дворец, тот что побольше, стало быть Президентский, а второй, поменьше, Премьерский. Участки рядом, по соседству, чтобы сподручнее было в гости друг к другу наведываться. В смысле, не участки, это у нас участки, а там, у них, частные владения. Дорогущие, стервы, эти самые частные владения. Но хорошие. И страна эта, Гаити, хорошая, красивая.

Лучше бы, конечно, в Швейцарию либо во Францию. Там тоже есть угодья с белокаменными палатами, и климат для здоровья более привычен. Однако же, от родины слишком близко. Вдруг кто из прежних земляков, кто альпинизмом увлекается, ледорубом захочет побаловаться?

Нет, нет, либо на Гаити, либо в Новую Зеландию. Туда без денег-то, вплавь, шиш доберешься, ледоруб на дно утянет. Но можно и в Америку. Короче, есть где приткнуться.

Вот об этом, о своей горемычной судьбе, и плакали, приняв на грудь по пузырю «Абсолюта». Сами знаете, каково это – без родины.

И тут этот удар пивной кружкой, неожиданный, как атака скунса. Без предварительного оповещения, без учета того, что Премьер-то, как-никак, авторитет. Вот это ох как недальновидно. Что скажут другие авторитеты, рангом пониже, которые сейчас в клешнястых своих блатных руках держат экономику? А? Спросят ведь: и ты чо, падла, смолчал, утёрся? Мы тя, падлу, зачем в Премьеры запихнули? Чтоб ты утёрся?

Ну как им, дурошлёпам, объяснишь, что Президент волен выбирать любого премьера? Это его прерогатива.

Короче, Премьер был в трансе. Сразу стало видно, что он стар и глуп.

Появление в Белом Доме команды Курепова также стало неожиданностью. Всё навалилось как-то сразу: и Указ, и телеобращение, и команда этих упакованных в светлые одежды петушков.

Курепов, увидев в коридоре Премьера, окруженного пятью прихвостнями, подошел, сунул руку. Премьер, не подав в ответ руки, сухо осведомился:

– Вы кто?

А ведь знал, подлец, кто перед ним. Знал, но сделал вид, что лицезреет впервые.

– Курепов, – задиристо ответил Леонид Петрович.

Сзади него на всякий случай встал Венька – уж больно злые глаза были у прихвостней.

– Ждете, что представлю? – сказал Премьер. – Не дождетесь.

– Напрасно вы так, Аполлон Эдуардович, – усмехнувшись, произнес Курепов. – Зачем меня представлять? Знаете же, что уходит весь состав. Пойдите и объявите.

– Объявите сами.

Аполлон Эдуардович сухо кивнул и, окруженный пришептывающими, приборматывающими что-то холуями, оттопырив грузный свой зад, стремительно покатился на выход.

Курепов, а следом за ним Венька вошли в зал для заседаний, где в своих креслах восседали напряженные, в одночасье зависшие в воздухе министры, и Курепов, встав за креслом премьера, возвестил, кто он есть такой и с чем пришел.

Ропот прошел по залу, вслед за чем уволенные министры, шаркая, кашляя и роняя убийственные реплики, потянулись из зала.

Событие это для широкой общественности осталось неосвещенным, поскольку Максимчик заблаговременно дал указание, чтобы прессу на утреннее заседание правительства не пропускали.

Несчастные папарацци с камерами и фонарями толпились у входа в Белый Дом, но толпились таким образом, чтобы не путаться под ногами у входящих-выходящих – за этим строго следила охрана. Вот-вот должны были появиться смещенные властители. Этого пропустить было никак нельзя.

Первым (и, кстати, последним) возник Аполлон Эдуардович. Большая его благостная физиономия с тремя подбородками была мрачна и непроницаема. Его, как водится, окружали холуи, которые по сигналу босса расступились перед прессой.

– Аполлон Эдуардович, скажите, ответьте, будьте добры, как вы прокомментируете, – залопотали папарацци, суя ему в нос круглые, квадратные, длинные, короткие, решетчатые, мохнатые микрофоны. Бесшумно работали камеры.

– Обидно, конечно, – ответил Аполлон Эдуардович, – но я не обижаюсь. Раз надо, значит надо. И если кто-то ждет, что я буду ругать, так не будет этого. Главное, чтобы было лучше. И тогда мы все «за». Всем составом. Как говорится, посмотрим. А там, глядишь, действительно наступит улучшение. За что мы и боролись, и будем бороться. Пусть не в правительстве, пусть. Главное – работать. Не болтать, а работать. А это мы умеем.

Он хотел еще что-то сказать, но холуи уже оттеснили прессу, сомкнулись вокруг него и повели к подъехавшему лимузину. Усадили внутрь, захлопнули дверцу, сами попрыгали в машины.

Уехали.

До обеда никто из смещенных больше не появился, сдавали дела своим преемникам. К тому времени папарацци уже разбрелись, имея единственный материал с Аполлоном Эдуардовичем, который годился лишь на то, чтобы им подтереться.

Между тем, администрация Президента передала руководству телеканалов фотографии и основные биографические данные новых членов правительства. В связи с крайней молодостью членов биографии были весьма скупы.

Пока молодежь принимала дела, проследим, куда же это направился неутомимый труженик и трибун Аполлон Эдуардович.

Разведка доложила трибуну, что запись телеобращения произведена в Барвихе и что Президент покуда там. Вот туда Аполлон Эдуардович и рванул. Пропуск еще действовал, на территорию объекта машину экс-премьера пропустили беспрепятственно.

Дверь открыл тщедушный Максимчик, сухо осведомился, что надобно. Аполлон Эдуардович, путаясь, объяснил, что надобен Президент. При Максимчике он чувствовал себя скованно, тот, казалось, видит всю дурь Аполлона Эдуардовича насквозь.

– Отдыхает, – сказал Максимчик, и экс-премьер почувствовал, что всеми покинут, но тут из недр замка раздался зычный голос Президента:

– Пусть войдет.

Максимчик немедленно посторонился.

Президент стоял в глубине коридора, видно только что вышел из комнаты. Был он в легкой летней рубашке, штанах «Адидас», что внутри мягки, как пух, свежих носках, шлепанцах.

Подождав, пока колобком подкатится экс-премьер, он крепко стиснул своей лапищей его пухлую пятерню и сказал:

– Поплакаться пришел? Понимаю. Пойдем в холл, там кресла помягше.

Прошли в холл, сели. Максимчик, понявший, что Хозяин желает пообщаться с эксом наедине, исчез в одном из помещений.

– Ну? – сказал Президент.

– Плакаться не буду, – произнес экс. – Но вот что за живое берет: зачем пацана-то? Ведь еще губенки в мамкином молоке. От сиськи еще едва оторвался. В постель еще, поди, мочится.

– Это ты чо? – сказал Президент. – Это ты моё решение обсуждаешь?

Он был вроде бы доброжелателен, но в голосе его уже скрежетал металл.

– Упаси Бог, – отозвался экс, делая вид, что смутился. – Я в качестве беспокойства за портрет. Всё же ездить придется по миру-то, вот я о чём. Одно дело, когда премьер виден собой, – тут он приосанился, стал смотреть вдаль, в будущее – прямо хоть сейчас чекань с него монету, – и совсем другое, когда это, простите, паренек.

– Ну, так что? – сказал Президент. – Хватит уже старпёрам ездить. Наездились. Всю Европу песком усеяли. И Соединенные Штаты Америки тож.

Экс вдруг сморщился, захлюпал арийским своим носом, по щеке его поползла слеза.

– Смилуйтесь, ваше высочество, – забормотал он. – Христом-Богом умоляю. За что? Ведь верой-правдой, не щадя живота. Коммуняги, что ли, напраслину возвели? Так брешут. Олигархи? Так тоже брешут. Еще чуть-чуть и будет стабильность. Голову под трамвай – будет. Дайте допахать, ваше высочество!

Он начал сползать с кресла, чтобы встать на колени (читал где-то, что так оно лучше, жалостнее), но Президент сказал жестко:

– Сидеть!

Потом перешел на более мягкий тон.

– Видишь ли, Аполлоша. Надо знать меру. Ну, куда тебе еще? И так уже в золотой десятке. Жаль будет, ежели тебя на кол посадят. У нас народ сам знаешь какой: терпит, терпит, а потом раз – и на кол. Ты лучше вот что. Ты этим ребятишкам палки в колеса не вставляй, не трать свои миллионы понапрасну, ты им помогай, они у нас реформы углублять будут. Старые грешки на себя перепишут. Сам же между тем готовь плацдарм для новых президентских выборов – деньги выделю немалые. Не хватит – пощиплешь сырьевиков, правами наделю. Но с выборами, сам понимаешь, может случиться промашка, тогда заранее подготовь коридор. Куда – неважно, лишь бы подальше. На Гаити, к примеру. Видишь, как я тебе доверяю?

– Благодарствую, – со слезами на глазах прошептал до глубины души тронутый Аполлон Эдуардович.