Текст книги "Шестьсот шестьдесят шестое правительство"

Автор книги: Дмитрий Баюшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Дмитрий Сергеевич Баюшев
Шестьсот шестьдесят шестое правительство

Из ненаписанного дневника С.Б.Е. – философа по жизни:

«Боже, как нас ломали, как нас гнули, через какие унижения пришлось пройти, через какие обиды. Как нас ставили на колени, а когда мы поднимались, валили с ног, и потом, когда мы вновь поднимались, опять валили, и втаптывали в грязь, говоря: вот оно, ваше место. И как садились задом на голову, на вздетые к Солнцу очи, говоря: вот оно, ваше Солнце. И ничего больше в этой вонючей луже не было кроме жирного месива и жирного зада.

За всем этим по размышлении виделся Сатана. Думалось: где же Господь?»

Пролог. Обретение плоти

Сооружение это, грандиозное по своим масштабам, воздвигнутое из вечных материалов, лучше всего, наверное, было бы сравнить со зданием, имеющим бесконечное число этажей.

Верхние этажи едва не касались основания Престола, и там пребывали Слуги Господни – те Ангельские Чины и Иерархи, которые общались с Господом каждодневно.

Этажи пониже занимали вдохновляемые демиургами души, которые освободились от бесконечных материальных воплощений и готовились принять Небесный Сан.

На средних этажах обретались души степенные, неторопливые, лишь время от времени посещающие физический план, да и то с целью обустроиться получше, перебраться на этаж повыше.

А вот на нижних этажах было суетно. Души так и сновали – то туда, то сюда, то в вещественный мир, то в мир бестелесный. И так у них, у бедолаг, всё перепуталось – телесное с бестелесным, – что, кажется, это было навечно.

Не надо забывать, что был еще и подвал. И был он весьма велик и глубок, и в нём обитали совсем уж падшие души, на которых Слуги махнули рукой. Эти вываливались на физический план самостоятельно. И плюхались в такую бытовуху, в такую нищету, в такое разорение, что хоть караул кричи. Разумеется, о каждом факте такого вываливания ангелы были осведомлены.

Надо сказать, что помимо падших душ подвал населяли эманации животных, как мелких, безобидных, так и крупных, вместе с плотью потерявших агрессивность и хищность. Подвал был не их местом, но особо они не досаждали, жили себе и жили, скрашивая серый досуг падших, поэтому Слуги и на них махнули рукой.

Подвал был сыр, темен и затхл, всё в нем было вперемежку, как на помойке, но вот однажды тут завоняло серой и появился охваченный жидким гнойным сиянием джентльмен в черной паре с тростью в руке и лакированными рожками в курчавой шевелюре. Пронзительные его глаза слегка косили, и было в его облике что-то этакое, козлиное. Рядом с ним крутился кто-то маленький (для сравнения: росту в джентльмене было десять метров, в маленьком – два), хвостатый, сплошь заросший черной шерстью, то бегающий на крепких кривых ногах, то от усердия встающий на четвереньки. Джентльмена он называл Ваше Сиятельство, а еще анкл Лю, тот же его именовал Гыгой.

Парочка эта, передвигаясь с невероятной скоростью, пересекла гигантский подвал из конца в конец.

– Заприметил что, Гыга? – спросил джентльмен.

– Пожалуй что в центре, Ваше Сиятельство, – ответил Гыга. – И еще чуть левее, ближе к Созвездию Кассиопеи. Хорошая кучность. Там, где левее, пожалуй, покучнее будет.

– Хороший у тебя нюх, Гыга, – похвалил анкл Лю. – Но мы возьмём вперемежку, чтобы не одни только сапиенсы, а со зверьём. Баш на баш. Такого еще не бывало. А?

Гыга хихикнул.

– Вон подходящий клубок, – анкл Лю указал тростью на слепившиеся в тугой ком души и эманации в километре от себя. – Наречем его «Правительство номер 666». Каково?

Гыга зааплодировал.

– Тащи, – сказал анкл Лю. – Тащи его сюда.

Гыга пал на четвереньки, мигом сгонял за клубком и положил у ног анкла.

– Уменис, Убенис, Рауш, – сказал тот низким голосом, коснувшись тростью клубка.

Глаза его вконец сошлись на переносице, изо рта вырвался язык пламени, затем пошел дым.

Он забормотал всё ниже, всё быстрее, окутываясь дымовой завесой. Вот завеса накрыла клубок, Гыгу, треснул взрыв, озарив темноту красным, невыносимо завоняло серой.

Вскоре дым рассеялся, но парочки и клубка там уже не было…

В тот же час серафим Дионий предстал перед Господом.

– О. Единственный, – сказал он. – Доложили мне, что совершено противоправное изъятие десяти падших душ и насильственное внедрение их на земной план. При сём использован фонд элитных семей. То бишь, детки родились у состоятельных родителей.

– Договаривай, – велел Господь.

– Изъяты помимо этого эманации десяти животных и также помещены в человеческую плоть, – произнес серафим. – И тоже в элитную среду.

– Кто доложил? – спросил Господь.

– Ангел Тумик.

– Не уследили, – сказал Господь. – Прошляпили. Беда в том, что Люцифер, анкл Лю этот, не нарушил закона реинкарнации. Точнее, поправки к закону, внесенной с его же подачи. Увы, может в человеческую плоть вселиться бывший пёс. Что касается элитной среды, куда внедрены эманации и павшие, то нелишне вспомнить, Дионий, о Колесе Судьбы, отображающем циклическую природу вещей. От воплощения к воплощению человек то нищ, то богат, то он воин, то пахарь, то он царь, то холоп, то он мужского полу, то женского. И тут, увы, не подкопаешься – бедные станут имущими. Другой вопрос, что это не те бедные, которым следовало бы помогать, эти бедные из подвала, однако, Дионий, согласись, каждый имеет право на попытку. И, наконец, не нарушил анкл Лю и право собственности. Он так же, как и мы, имеет право на душу. Ты же знаешь, Дионий, что борьба наша за душу человеческую вечная.

Он вздохнул и продолжил:

– Что ж, будем следить и по мере перегибов исправлять. Говоришь, Тумик доложил? Вот пусть он и следит. А ты им мудро руководи. Если что – посылай ко мне, я взбодрю.

Глава 1. Жила в столице одна семья

Противоправно внедренные, все, кстати, мальчики, окруженные слугами, репетиторами и большими деньгами, развивались не хуже своих сверстников и не требовали со стороны Тумика большого внимания. Роль буфера, гасящего негатив внедренных, играли многочисленные мамки-няньки, но всё равно из каждого выпирало что-то этакое, мелкопакостное, что, кстати, свойственно барчукам, которым всё можно.

Один мальчик, скажем, в компании взрослых любил портить воздух. Делал он это тихо, исподтишка, будто и не он. Придет себе, покрутится в общем гаме и веселии, подпустит так, что не продохнешь, и смоется незамеченный.

Другой мучил хомяков, третий, оторвавшись на улице от мамок-нянек, бил камнями стекла и всегда успевал скрыться от возмездия. Ну и так далее.

Были все они жадненькие, себе на уме, любили накапать, подставить. Чтобы смело идти навстречу опасности – это ни-ни, тут они были не дураки. Для этого имелись другие, пеньки, которым лба не жалко.

Случалось иной раз и такое, о чем мамки-няньки родителям не докладывали. Кто в здравом уме будет докладывать родителям о том, что их чадо на пару с котом Филиппом слопало всех аквариумных рыбок, или что вырыло руками нору, до того глубокую, что еле его, чадо, оттуда выудили, или что затащило в свою постель выводок крысят, чтоб те погрелись, или что целый день таскало за пазухой живую гадюку, или что нырнуло в пруд и минут десять сидело на дне, не выходило. Думали уже всё – утопло, а оно выскочило и ну ржать-хохотать.

Для Тумика всё это, конечно же, были мелочи.

Короче, четверть века промелькнули, как мгновение, и за эти четверть века касательно внедренных Тумик ни разу не побеспокоил ни Диония, ни самого Господа.

К этому времени ранее рассеянные по великой России внедренные успели закончить экономический институт (тот самый знаменитый Плехановский), где перезнакомились друг с другом, и все, как один, осели в Москве, живя в купленных богатыми папеньками квартирах. Работать, опять же благодаря папенькам, устроились в крепкие фирмы, банки, экономические советы, а некто Курепов на крыльях либеральной партии правого толка влетел в Госдуму и крепко там укоренился, быстро выйдя на лидирующие позиции, ибо здорово умел молоть языком.

Между тем жила в Москве одна семья по фамилии Рапохины. Отец Олег Васильевич, пятидесяти лет от роду, работал в доме культуры администратором, мать Людмила Ильинична, сорока восьми лет, в том же заведении вела кружок рукоделия, старший сын Кирилл, с блеском закончивший МГУ, вот уже три года тянул лямку в частной фирме, где ему приходилось быть и экономистом, и юристом, и бухгалтером, а младший сын, двадцатидвухлетний Вениамин, который с грехом пополам окончил школу, так как учеба всегда была ему в тягость, вёл всё в том же доме культуры секцию каратэ. Вот тут он был мастак.

Культура была в загоне, и Рапохины жили что называется средне, то есть так себе, в смысле не ахти как. Если бы не зарплата Кирилла, то иной раз можно было бы запросто класть зубы на полку. Естественно, Кирилл ни о какой женитьбе не помышлял, хотя порою плоть так и взывала к справедливости. Но он был парень волевой и умел себя сдерживать.

Невинным он, разумеется, не был, однако по девицам не таскался, не до этого было. Девушка, которую он любил, внезапно ушла от него и выскочила замуж. Потом развелась и тут же снова выскочила – за другого. Порой они случайно встречались на улице, и она начинала плакаться, что ошиблась, что нужно было идти за Кирилла. Он после этого замыкался в себе, переживал.

Венька был не такой. Для него переспать с девицей, а потом сказать ей «не поминай лихом» было раз плюнуть. Брата он очень любил и не позволял себе проходиться по его личной жизни.

Следует добавить, что оба они были парни на редкость привлекательные: высокие, крепкие, темноволосые, белозубые.

Рапохины были семьей дружной, жизнерадостной, но какой-то невезучей. Всё на них валились какие-то беды. То директор на Олега Васильевича наорет, а тот ответит, в результате – прощай премия. То у Веньки гоночный велосипед сопрут. То Людмила Ильинична на ровном месте сломает ногу и два месяца сидит на бюллетене.

Эти беды можно назвать явными, однако были беды и неявные, невидимые миру. Рапохины вместе со всей Россией неуклонно и быстро нищали. И становились всё более зависимыми от сильных мира сего. А поскольку старый задор, старая гордость еще гуляли в жилах, терпели страшные унижения.

Новый директор, например, молодой и наглый, назначенный совсем недавно, как-то заставил старшего Рапохина поднести стул юному представителю налоговой инспекции и потом таскать из канцелярии в актовый зал папки с документами. На возмещенное заявление Рапохина, что он не пацан какой-нибудь, чтобы таскать бумажки, директор нахально ответил, что пусть он, Рапохин, свою гордость засунет в одно место.

И Олег Васильевич утёрся. А куда денешься?

Людмилу Ильиничну новая метла хотела сократить, не нужно, мол, нынче это рукоделие, нету денег на содержание. Еле отвоевала – с подключением общественности.

Веньку директор не тронул, но намекнул, что как только сверху спустится план по сокращению – он первый кандидат.

То есть, сразу трое из одной семьи пострадали от одного молодого наглеца, а кроме него сколько еще было наглецов, имеющих власть, с которыми приходилось сталкиваться в жизни. И не счесть.

Зарплаты в доме культуры были плёвенькие, да и те под корень косила могучая инфляция. Не раз уже к Веньке подруливали «качки», предлагали денежное «дело», заквашенное на могучих бицепсах и умении дать в морду, однако Рапохин старший категорически запретил связываться с этой шпаной.

Пока держался на плаву Кирилл, но и ему всё труднее было тянуть еще троих. Ведь самому надлежало выглядеть классно, то есть достаточно часто приходилось менять гардероб, а это было очень накладно.

И тут произошло весьма заурядное событие, которое вскоре в корне изменило ситуацию.

Глава 2. Лежачего не бьют

Было начало одиннадцатого. Жара уже отпустила, но народу на улице было мало – побаивались гулять вечером.

У дежурного магазина, который работал круглосуточно, крутились трое парней. К тротуару был припаркован черный «Фольксваген». Парни выглядывали кого-то сквозь ярко освещенную витрину, коротко переговаривались.

Увидели Веньку, зашушукались. Шныри мелкотравчатые. Замахнешься – в штаны наложат. Этих Вентка никогда в расчет не брал. Вот и сейчас шел себе и шел, дыша спокойно и размеренно, чтобы перед сном хорошенечко провентилировать легкие.

Троица осталась позади.

Потом там, за спиной, что-то случилось. Мягко хлопнула евродверь, спустя секунду раздался тупой удар, кто-то приглушенно вякнул, вновь удар – с треском, не иначе как в нос, крик боли и целая серия ударов.

Венька обернулся. Троица молотила хорошо одетого парня, который наверняка только что вышел из магазина. Тот пытался обороняться, но куда там. Лицо его было в крови, белая рубашка на груди также залита кровью, на тротуаре валялся пластиковый мешок в окружении свертков, пакетов и пакетиков.

В два счета Венька оказался рядом. Для него, ежедневно проводящего в спортзале по нескольку часов, обязательно работающего в паре с тренированным соперником, раскидать трех подонков было секундным делом.

Затопали ботинки, с двух сторон набегали еще шестеро. Эти, поди, были на стрёме, на случай, если вдруг жертве удастся вырваться.

Парень стоял, пошатываясь, утирался, хлюпал расквашенным носом. Был он высок, светловолос, по возрасту где-то ровесник Кирилла.

– Не встревай, – сказал ему Венька, ударом ноги укладывая начавшего было вставать подонка. – Уйди лучше в магазин.

– Вызову милицию, – шепелявя, предложил парень. Ему здорово засветили по зубам, верхняя губа надулась, оттопырилась.

– Давай, – сказал Венька.

Он уже выбрал первого, которого вырубит, и парень этот, тянущий резину, ему мешал. Другой бы давно уже слинял, а этот нагнулся за своим мешком, подумал – брать, не брать, решил не брать, вновь разогнулся. Пошел наконец-то к евро-двери. Скрылся за нею и тут же прилип к стеклу.

Смотри, если нравится.

Шестеро налетели, как вихрь, и пошла крутиться дьявольская мельница. Дело осложнялось тем, что у двоих были ножи, и один из них был весьма ловок. Никак не удавалось его достать, уворачивался, сволочь, отскакивал, а потом норовил забежать со спины.

Работа, в общем-то, была привычная, только в отличие от тренировочного боя Венька себя не сдерживал. Уж бил, так бил в полную силу. Уж если выворачивал руку, так с хрустом, не щадя, чтобы больше не лез.

Этот паршивец с ножом всё-таки улучил момент, располосовал сзади любимую фирменную майку и задел мясо. Да вот еще один крокодил угодил сдуру ногой, обутой в немытую резиновую кроссовку, точно в челюсть. Удар оказался крепок, так что перед глазами всё поплыло, вслед за чем крокодил был немедленно и сурово наказан.

Но вот, наконец, остался этот верткий гад с ножом, второй с ножом был уложен ударом в пах и до сих пор катался и выл на асфальте, скрючившись в три погибели.

Несколько отвлекающих финтов, и верткий попался на приём. Венька не стал щадить гада.

Нож, звякнув, упал на асфальт, потом на него кулем повалилось безвольное тело. Очнуться ему предстояло инвалидом.

Всё происшедшее не заняло и двух минут.

Тотчас, прижимая к носу намоченный в воде платок, из магазина вышел избитый парень.

Один из подонков застонал, приподнял голову, посмотрел мутным взглядом.

Парень ударил его ботинком в ухо, сказав при этом:

– Н-на, паскудина.

Подонок отрубился.

– Эй, – произнес Венька. – Лежачего не бьют.

– Да ладно, – сказал парень. – Пошли довезу.

Он быстренько собрал в мешок свертки и пакеты, махнул кому-то, скрывающемуся в сверкающих недрах магазина, и сел в «Фольксваген». Венька, пожав плечами, устроился рядом.

Собственно, ехать тут было с километр, не больше. Раньше-то на гоночном велике да по пустым улицам – минута, и ты у собственного подъезда. Хороший был велик.

– Куда тебе? – спросил парень, поместив мешок на заднее сиденье.

Венька показал куда.

– Всегда здесь ходишь? – парень так рванул с места, что Веньку вжало в сиденье.

– Всегда.

Парень пошмыгал носом, убедился, что с оным всё в порядке, и выбросил окровавленный платок в окно.

Не больно-то он был аккуратный.

– Не боишься, что завтра встретят? – спросил парень.

– Не боюсь, – ответил Венька. – Но дорогу сменю. В борьбе не тот победитель, кто кулаками шустрее машет, а кто не доводит дело до кулаков.

– А ты философ, – сказал парень с одобрением. – В джунглях точно так же. Куда дальше?

Они как раз выехали на перекресток.

Венька показал и спросил:

– Что это они на тебя так взъелись?

– Политика, брат, – ответил парень. – Я вообще-то депутат. Думаю, всё дело в этом. Припугнуть хотят.

– Ты их знаешь?

– Впервые вижу.

– Зачем припугнуть?

– А вот этого они сказать не успели – появился ты.

– Вот здесь тормозни, – произнес Венька и как только автомобиль остановился, открыл дверь.

– Постой-ка, – сказал парень, после чего взял с заднего сиденья дипломат, вынул оттуда кожаный кошелек, а из кошелька – две стодолларовые бумажки.

Венька отметил, что подобных купюр там солидная пачка.

– На майку, – парень протянул ему деньги.

Отказываться было глупо.

– Свой адресок черкни, – парень сунул записную книжку и роллер.

Венька записал.

– Допиши ФИО, – потребовал парень, и как только Венька дописал, спрятал книжку в дипломат со словами: – Авось еще доведется встретиться.

Венька захлопнул дверь и сказал:

– Один больше не катайся. А то дипломат конфискуют.

Парень заржал и дал по газам.

Глава 3. Совещание в Барвихе

Земным ассистентом Гыги был Петр Аркадьевич Максимчик – руководитель администрации Президента. Максимчика Гыга вел сызмальства, когда тот был еще пухлым кудрявым карапузом. Уже тогда Гыга завладел ключиком к его душе, причем завладел до такой степени, что порой подменял оную, диктуя мальчику, что нужно делать. А поскольку Гыга был хитер и осторожен, никто этого не замечал. Петю никогда не видели беснующимся или жутко кровожадным. Нет, он был тих, сер, ровен, не по годам рассудителен.

Таким он был и сейчас, в тридцать четыре года – тихим, серым, ровным, рассудительным. Среднего роста, среднего телосложения, с худощавым лицом, редкими каштановыми волосами, прячущий глаза, говорящий негромко. Серый кардинал Максимчик.

Президент слушался его безропотно. Да и то: сколько раз незаметный Максимчик вызволял шефа из лужи, в которую тот, стойко верящий своим подчиненным, с размаху садился, не подозревая о том, что лужа сия – дело рук любимых подчиненных.

Направляемые Максимчиком, все начинали бегать, хлопотать, разъяснять, глядишь – и обошлось.

Потом уже до Президента доходило, какого ляпсуса удалось избежать. Нет, нет, кому-кому, а Максимчику он верил, как самому себе. Даже больше, чем самому себе, поскольку себе он частенько не верил.

Максимчик и работу наладит, и транш поделит так, что никому не обидно: президент есть президент, ему 50 %, прочим – в зависимости от личной преданности, но не более 5 %, – и выборы губернаторов проведет, как надо, и прочее, и прочее, вплоть до того, что проследит за сегодняшним меню шефа, за его лечебными процедурами, за служебной нагрузкой, чтобы не была во вред здоровью.

Спрашивается: как такому человеку не верить?

Но что-то было не то в государстве, как-то не так, всё валилось куда-то в тартарары, в хаос, в ропот, а вот ропота-то и не хотелось. Хотелось респекта, но не такого, какой проявил некий губернатор, лизнув на церемонии награждения сиденье шефа до самой печенки, а настоящего, искреннего, хотелось добрых анекдотов о себе, песен, чтобы не было вокруг этого угрюмого, наполненного затаенным бормотанием молчания. Ей-богу, просто какое-то болото окружало. Застойное.

И Президент призвал к себе в Барвиху Максимчика и имел с ним беседу.

Была, кстати, глухая ночь, над тихой Барвихой, сгибая деревья и шумя листвой, гуляли вихри, сверкали молнии, и вот-вот на иссушенную землю должен был хлынуть освежающий ливень.

– Я вот что скажу, дорогой Петр Аркадьевич, – говорил Президент, одетый по-домашнему, то есть черт те как. – В неспокойное время мы живем. Коммунисты, понимаешь, настраивают массы, крутят мозги. Голубь в своем Красноярске что-то затевает, того и гляди Сибирь поднимет на дыбы. Губернаторы какие-то не те стали, якают больно, депутаты вконец озверели, особенно этот, Абрамов. Чую, рвутся к власти, ох рвутся. Ох, чую. Нам это надо? Что же мы, Петр Аркадьевич, в своём государстве порядок-то не можем наладить? Может, правительство никудышнее? Так давайте заменим правительство. Не впервой.

– Тем более, что реформы не идут, – осторожно намекнул Максимчик, боясь спугнуть удачу.

В отличие от Президента, он был одет по-деловому, то есть был в черном костюме при галстуке. Всему своё время. Вот придет срок стать президентом, можно будет в неофициальной обстановке поносить и удобное, нигде не трущее тряпьё.

– Во-во, реформы, – подхватил Президент. – А почему не идут? А потому что коммуняги вставляют палки в колеса. Нельзя, мол, народ забижать. Да кто ж его, народ-то, забижает? Мы, что ли, которые о нём ежечасно? И еженощно. Печемся, понимаешь. Надо решительно, твердо и невзирая проводить реформы. А стало быть, нужно что? Крепкое, дружное, молодое правительство. Правительство единомышленников. Но чтоб все новые, еще не осрамившиеся. Как думаешь, Петр Аркадьевич?

– Думаю, хуже не будет, – ответил Максимчик, ликуя в душе.

Вот он, долгожданный момент. Вот та возможность, может быть единственная возможность, о которой предупреждал Покровитель (читай – Гыга). Упускать её никак нельзя, ведь таковое правительство, также опекаемое Покровителем, уже существует.

– Дозволите лично сформировать, государь? – спросил Максимчик елейно.

– Дозволяю, – изрек Президент величественно, потом, вспомнив о демократии, добавил: – Только ты это, про государя-то, на людях не ляпни. А то ведь у нас сразу как? Культ. Узурпация власти.

– Слушаюсь, – сказал Максимчик.