Текст книги "Шестьсот шестьдесят шестое правительство"

Автор книги: Дмитрий Баюшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 37. Корабль, плывущий в никуда

– Спасибо за всё, Вениамин Олегович, – сказала Лена. – Насчет Блантера меня уже предупредили.

– С Блантером придумал не я, – ответил Венька.

– Вот как? Мне было сказано совсем другое.

– Инициатором был Курепов. Что вам там наговорили – не знаю.

– Вам?

– Не цепляйся к словам, – сказал Венька.

– Мог вчера и позвонить. Сам знаешь, какой был день.

– Занят был, – буркнул Венька.

– А сегодня? – мгновенно среагировала Лена.

– Ну, ты даешь, – Венька усмехнулся. – Вчера еще мужа похоронила.

– Ладно, Вениамин Олегович, – сказала Лена. – Всё ясно, Вениамин Олегович.

И повесила трубку.

Венька чертыхнулся. Разговор этот был так кстати. Он был так нужен, когда голова квадратная, а в душе болото смрадное. Вот так подумаешь-подумаешь, да и позавидуешь Лениному Володе, который оставил позади эту паскудную землю. Что же так тяжело жить-то? И без копейки тяжело, и с полной мошной. С мошной-то, пожалуй, еще муторнее.

Венька опустил трубку, в которой пищали короткие гудки, на рычаги, тупо посмотрел на лежащий перед ним талмуд с громким названием «Концепция развития культурного сектора», требующий внимательного прочтения и утверждения, и сказал вслух:

– Мне это надо?

И сам же себе ответил:

– А куда ты денешься?

Открыл талмуд, скрипя извилиной одолел первую страницу и почувствовал к данному опусу в частности и к культуре в целом глубочайшее отвращение. Ничего нуднее и бестолковее на свете не было.

Ментоядро помалкивало, а ведь именно оно призвано было внедрить в Веньку любовь к культуре. Взлелеять в нем второго Лихачева.

Но, простите, какая тут к черту любовь к культуре, когда перед глазами стоят звери, пожирающие человечину.

Нет, надо было проглотить эти таблетки и не мучиться. Внедрился в систему – терпи, это уже до гробовой доски.

С Леной нехорошо получилось. Поманил, приручил, а теперь в отставку. Человек всё же, и не чужой человек.

«Сволочь ты, Венечка, – сказал он себе. – Пакостник».

Как они сожрали этих троих. Один к своему счастью был уже трупом, но двое других всё чувствовали. Их жрали живых. И они кричали.

А за это награда, даже не сребреники – жестяная медалька. Он вынул из кармана желтую побрякушку с выдавленными на ней латинскими буквами, одна из которых «L» наверняка означала Люцифер.

Вот кому мы теперь служим.

Потом будет что-то новенькое, еще более страшное. Потом кровь потечет рекой, подземное сиятельство это любит.

– Так, так, так, – раздалось рядом. – Подкоп, подрыв авторитета, шельмование великих.

Сказано было вроде бы в шутку, но в голосе Гыги, а это, конечно же, был он, явственно звучала угроза.

Вышедший из воздуха Гыга был затянут в черное трико. Теперь ему было немногим за тридцать, он имел бородку, усики, пышную темную шевелюру и страшно напоминал модного шоумена, которого любят показывать по телевидению. Да что там напоминал, это именно он и был.

Вот они, наши радетели, наши звезды. То появятся, то пропадут, но никогда не исчезают. Вот кто несет культуру в массы. А мы-то, глупые, гадаем, что же на экране делается: будто все с ума посходили. И, привыкнув, начинаем им во всем подражать. То-то подземный папа рад.

– Так, так, так, – повторил Гыга и вдруг вскричал: – Да ты же пьян. В кресле министра – и пьян в лобузы. Это мы непременно запротоколируем.

В его руках появилась видеокамера. Приставив окуляр к глазу, он тут же начал снимать, переходя с места на место, изгибаясь самым невероятным образом, чуть ли не залезая с ногами на Венькин стол.

– Пошел вон, – сказал Венька, чувствуя, что еще немного, и он даст этому прыткому проныре по рогам. Да, да, вот именно по рогам. Гыгу он воспринимал не как грозного Покровителя, каковым тот казался раньше, а как продувного шоумена.

– Класс, – возбужденно затараторил Гыга. – Скажите еще что-нибудь, Вениамин Олегович. Что-нибудь свеженькое, не затертое. Желательно матерком.

Венька взял в руку тяжелую хрустальную пепельницу. Она осталась от прежнего владельца, который покуривал, Венька порой чинил в неё карандаши, но обычно она, как вот сейчас, стояла пустая.

– Давай, кидай, – заворожено сказал Гыга. – Целься в камеру, чтоб всё по правде.

Венька метнул.

Пепельница исправно долетела до камеры, остановилась, едва не коснувшись её, потом громко упала на ковер. Что интересно, даже не треснула.

– Пальчики оближешь, – резюмировал Гыга, опуская видеокамеру, и заговорил совсем уже другим тоном: – Эт-та что за самодеятельность? Почему таблетки не жрем? Почему пьяные на работу ходим? Мерекать удумал, мозгами раскидывать? Я тебе померекаю. Сидеть у меня и не рыпаться. По уши уже замазан. Если что, материальчик этот, – он постучал пальцем по камере, – будет запущен в производство. С соответствующими комментариями. И не только этот. И с бабами материальчик будет, и с секретаршей, и как ты Боцмана бил, и как с балкона, наркоты обкурившись, сигануть вознамерился, и как Евсеича пришиб. Всё будет, поелику всё запротоколировано, даже то, чего и не было. Вопросы есть?

– Пошел вон, – сказал Венька, которому и без этого басурмана было тошно. – Брысь под лавку.

– Вот оно что, – приглядевшись к нему, произнес Гыга. – Вот кто подзуживает. Сам-то ты, пенек ушастый, вряд ли скумекал бы.

В Венькиной голове взорвалась петарда. Венька почувствовал, как его начинает выворачивать наизнанку, вытряхивать из собственного тела. Было больно и страшно до жути, он закричал.

В ту же секунду тысячью солнц под потолком вспыхнул ослепительный свет, не оставив в кабинете ни единой тени. Венька зажмурился, однако свет проникал сквозь веки.

– Мгуам, – сказал Гыга невероятно низким голосом.

Веньку отпустило.

Свет погас, но глаза какое-то время ничего не видели.

«Типа того, что он хотел изъять ментоядро?» – подумал Венька, часто моргая.

«Хотел, но Тумик помешал, – сказало ядро. – Да и я сопротивлялось».

«Ты у нас гигант известный, – заметил Венька, радуясь, что ментоядро на месте. – Привык к нему как-то, прикипел. – Кто есть Тумик?»

«Тумик – это ангел», – ответило ментоядро.

«Всё правильно: добро и зло, – подумал Венька. – Борьба за душу. Что же, однако, я сам-то в стороне?»

Он встал, вышел из-за стола. Огромный, хорошо освещенный кабинет был для него как бы погружен в тень, но тень эта быстро таяла, уступая место электрическому свету. Окна по введенному кем-то обычаю были наглухо зашторены, пара мощных бесшумных кондиционеров обеспечивала нужный микроклимат. Роскошный, сияющий чистотой, сверкающий огнями, изолированный от повсеместной нищеты и неухоженности, плывущий в никуда корабль.

Поднять бы шторы, распахнуть окна, впустить в эту теплицу настоящее солнце, настоящий воздух, пусть с какими-то примесями, заставляющими чихать и кашлять, но настоящий, а не музейный.

Однако, это уже не его, Венькино, дело.

Он вышел из кабинета, подмигнул напрягшейся было блондиночке и, проигнорировав лифт, сбежал вниз по лестнице. Свобода окрылила, заставляя перегореть всю эту похмельную муть.

Охрана на выходе вытянулась перед ним. Он махнул рукой: попроще, мол, ребята, попроще.

Глава 38. Прижали вы нас

«Ауди» быстро домчал его до Литинститута.

Профессор Загогуйло пребывал в своем кабинете. С момента первой (и последней) встречи он сильно сдал. Еще более ссутулился, обрюзг, потерял свой звучный баритон, перейдя на сиплое невнятное бормотание. Точно вынули из него жизненный стержень.

Веньку, как ни странно, он узнал, вежливо предложил сесть, спросил, чем обязан такому высокому посещению.

– Вы, Марат Виленович, заходили по поводу культурного обмена, – сказал Венька. – Сколько там у вас – десять литераторов? Включите двадцать, я подпишу.

– Э-э, милейший Вениамин Олегович, – промямлил Загогуйло. – Уже и группа-то распалась. Когда получаешь, эта, как бы поточнее выразиться, хорошего пинка – желание напрочь пропадает. По крыльям-то оно легко, знаете ли, дубиной, только вот крылья после этого почему-то отказывают.

– Что, нет никакой бумаги? – спросил Венька.

– Нету-с.

– Кто же так приходит-то? Наобум.

– Так ведь сами же воспитали, – произнес Загогуйло. – Сами же установили порядок. Поначалу, значит, пообивай пороги, покланяйся, заручись моральной поддержкой, а потом уж тащи документ на подпись. У нас сразу никак не получается.

– Ладно, сказал Венька. – На нет и суда нет. Но за мной должок. Только не думайте, что я рехнулся.

Он встал, подошел сбоку к Загогуйло, который вяло наблюдал за ним, приложился лбом к его голове.

– Вы что, не надо, – отпрянув, забормотал Загогуйло.

– Не дергайся, сказал Венька. – Расслабься. Твоё же хочу вернуть.

Он взял загогуйлову голову обеими руками, вновь приложился лбом.

«Давай, – приказал он ментоядру. – Перелезай».

«Берегись человека с пистолетом», – отозвалось ядро.

«Давай-давай, – сказал Венька. – Сейчас каждый второй с пистолетом».

«Всё же поберегись. Прощай».

В недрах Венькиного черепа возникла вдруг воронка, в которую втянулось и навсегда пропало нечто, оставившее после себя пустынную, покрытую девственным снегом равнину. Голова была абсолютно пустая, этакая похожая на голову болванка, потом воронка захлопнулась и на снегу начали появляться какие-то следы, узоры, проталины. Миг – и восстановилось прежнее мироощущение. То, что было с ментоядром. Оставило свою копию?

Нет, копия не отзывалась, значит не было никакой копии, значит Венькина сущность, не будь дурой, времени даром не теряла, сама набралась уму-разуму у загогуйловского ментоядра.

Между тем в глазах Загогуйло появился блеск, он развернул плечи, приосанился.

– Не знаю, что вы сделали, Вениамин Олегович, но вы меня просто возродили, – сказал он прежним своим низким голосом. – Недаром я грешил на ваш кабинет, что-то там водится. Я так, побывав у вас, будто лет на двадцать постарел. В туалет, извините, сходишь, а ширинку забудешь застегнуть. К земле придавило. Так что вы сделали, если не секрет? Что за должок?

– Ничего особенного, – ответил Венька. – Мелкое знахарство. Вижу – маетесь, дай, думаю, помогу.

– Вы – человек молодой, – произнес Загогуйло. – Вас, гляжу я, чертовщина не берет, но это, поверьте мне, до поры, до времени. Пригласите священника, он знает, что делать.

– Что-нибудь придумаем, – сказал Венька, направляясь к выходу. – Желаю здравствовать.

– А вы что наведывались-то? – спохватился Загогуйло. – Подписать бумагу? Так, вроде, хлеб за брюхом не ходит.

– Бывает, что и ходит, – ответил Венька…

Далее он отправился к родителям.

Самат еще не уехал, ждал, наивняк, Венькиной помощи. Пензяки уже хлопотали насчет московской квартиры, выбирали, что подешевле, но не шибко далеко от центра. Кирилл отстегнул им нужную сумму. От Рапохиных они уходили рано, как на работу, Олег Васильевич сопровождал их.

Людмила Ильинична Веньке обрадовалась, слава Богу, начал навещать, а-то совсем уж было пошел отдаляться.

Венька пошушукался с Елдынбаевым, вслед за чем объявил матери, что забирает его к себе. Нечего, мол, тут толкаться, когда большая жилплощадь пустует. К тому же есть общее дело – нужно мешок детского творчества пристраивать.

У Людмилы Ильиничны после его слов даже слезы на глазах навернулись. Возвращается Венька-то, возвращается…

На Елдынбаева Венькины хоромы впечатления не произвели. Можно было подумать, что сам он живет во дворце. Как его в свитерочке и нестиранных, неглаженных портках усадили в шикарное кресло, так он и сидел в нем, глядя перед собой в одну точку, хотя в гостиной было на что посмотреть. Венька в это время на кухне разогревал чайник, готовил бутерброды с икрой, нарезал ветчину, ноздрястый сыр.

За те десять минут, что Елдынбаев пребывал в кресле, в гостиной установился устойчивый аромат чего-то технического. Мазута, что ли? Чем там еще несет в котельной? Странно, но у родителей от Самата вроде бы ничем не пахло.

– Пошли, – сказал Венька, тихо радуясь, что Елдынбаев работает не ассенизатором.

Надо бы его помыть, простирнуть в «Индезите» шмотки. Видно, что мужик живет без женщины.

Елдынбаев встал и невозмутимо пошел за Венькой, шлепая великоватыми ему Венькиными тапками.

– Водки, рому, коньяку? – спросил Венька, когда Самат уселся за стол.

– Пива, если можно, – сказал Елдынбаев.

Венька поставил перед ним три бутылки «Хольстена», положил открывашку и сел. Сам он решил больше не пить. Раз и навсегда, именно с этого момента. Раньше-то не пил – и ничего. От водки вся гадость.

Самат с удовольствием выцедил бутылку пива, сжевал бутерброд с икрой и сказал:

– Давай, выкладывай. Я же вижу – что-то тебя мучает.

– Только без передачи, – предупредил Венька и сжато изложил историю своего нахождения во власти.

Рассказал про оргии, про Боцмана, про трех вчерашних несчастных, про перевоплотившихся в зверей министров, про Гыгу и светоносного ангела.

Рассказывал и чувствовал, как неубедительно всё это звучит. Расскажи кому другому кроме Самата, живо санитаров из дурдома вызовет. Потому и был выбран Самат – отрешенный от житейской суеты мудрец.

– Да уж, – выслушав его, сказал Елдынбаев. – Знал, что власть не от Бога, но чтобы так… И что же ты решил?

– Пока что, как видишь, ушел, – ответил Венька. – А что потом – нужно бы обмозговать.

– Что тут мозговать? – сказал Елдынбаев. – Ты слишком много знаешь. Извини за откровенность, но будут убирать. Не ты первый, не ты последний. Я полагаю, у тебя, Вениамин, всего лишь два выхода.

– Каких же? – спросил Венька, испытывая острую потребность выпить. Господи, дожил, всего лишь два выхода. И один, поди, хуже другого.

– Первый – это обнародовать всё, что ты знаешь, – сказал Елдынбаев. – Выступить в Думе, встретиться с зарубежной прессой, с оппозицией. То есть, стать знаковой фигурой, которую так просто не уберешь. Это путь борца, который заканчивается дыбой. Второй вариант – просто исчезнуть. Смыться, пока не поздно. Прямо сейчас.

– Куда? – кисло спросил Венька, которого не прельщал ни тот, ни другой вариант.

– Но можно оставить всё, как есть, – сказал Елдынбаев, наливая себе пива. – Ты же не просил отставки?

– Н-нет.

– Ну, вот.

Елдынбаев медленно, с удовольствием вытянул бокал пива, сжевал ломтик ветчины.

– Видно, судьба у тебя такая – испытать искус большой власти, – сказал Елдынбаев. – Власть – она, брат, всегда вещь дерьмовая. Всегда рядом рогатый. Что он там нашепчет, куда под локоток поведет либо погонит под зад копытом – не нам знать. Нам остается только ахать – чем они там думают, эти правители. Ахать и помаленьку околевать. Прижали вы нас, Вениамин. На сей раз особенно крепко.

Глава 39. ДДТ

Венька отвез Елдынбаева в Дом детского творчества (ДДТ), предупредил, что заедет через час, и поехал в министерство финансов.

Все здесь, разумеется, знали, что Рапохин – брат Миллионщикова, поэтому Венька был беспрепятственно пропущен в кабинет министра.

Кирилл выглядел молодцом, нипочем не скажешь, что вчера был на бровях. Таблеточки, черт их дери.

– С ума сошел? – спросил Кирилл, усадив Веньку и нервно расхаживая вдоль стола с длинным рядом кресел. – Самому наплевать, так еще и меня хочешь свалить? В кои веки повезло дуракам – нет нужно выпендриться. Какого черта выпендриваешься, братан?

– Откуда узнал? – спросил Венька.

– Леонид Петрович оповестил, – ответил Кирилл.

– И что же он сказал?

– Сказал, что не потерпит смутьянов. Что мы одна команда, и он будет крепко разбираться. В коллективе лишние люди. Короче, будет капитальная чистка. Вот так вот, Венечка. Доигрался. Довыпендривался.

– Стоп, – сказал Венька. – Ты еще не понял, с кем связался? Забыл вчерашнее?

– А что вчерашнее? – Кирилл остановился, пожал плечами. – Погуляли. Кто-то кому-то в морду дал. Неприятно, конечно, но так, братан, всегда бывает. У нас в Рассее без водки ни одно дело не делается. А уж попал наверх – держись, крепись, тут от застолий не окрутишься. Вспомни-ка историю. Тем более, в отличие от тех времен, у нас есть таблеточки.

– Эти таблеточки у тебя всю память отшибли, – произнес Венька. – Вы вчера троих сожрали, людоеды. Забыл?

– В каком смысле сожрали? – не понял Кирилл.

– В прямом. Ты еще потом блевать побежал.

– Погоди, погоди, – слабо сказал Кирилл. – Ночью у меня был кошмар с элементами каннибализма, но это от перепития. Ты что-то путаешь.

– Это я-то путаю? Там, в твоем кошмаре, рядом крутился какой-то урод весь в язвах. Было?

– Было, – опущено ответил Кирилл.

– Этот урод – Лазарев, – сказал Венька. – А еще были гиена, питон, крокодил, джокер с членом, чувак с головой-бутылкой. Рядом со мной стоял волк. Это был Курепов Леонид Петрович. Припоминаешь?

Кирилл, опустив глаза, сел в свое кресло. Левая его бровь дергалась.

– Вот такая, брат, компашка, – сказал Венька. – Самат меня просветил. Ты не представляешь, как опущен народ. Нет газа, света, воды. В нашей северной стране нет газа. А вдруг зима грянет? Людям жрать не на что. Варят суп из голубей, кашу из комбикормов. За это с нас с тобой спросят. Курепов со своей камарильей в преисподнюю смоются, а мы, дураки, тут останемся.

– Ну, с кашей из голубей ты, положим, хватил, – задумчиво произнес Кирилл. – Откуда Самату знать, как живет народ? Сидит в своей котельной и ничего больше не видит. А мы, чай, бюджет верстаем, районы деньжатами подпитываем. Пусть не Бог весть какими деньжатами, но на газ, будь спок, хватает. Я отчеты почитываю.

– Я тебя предупредил, – сказал Венька. – Кстати, поройся-ка в карманах, там должна быть медалька.

– Какая еще медалька? – забормотал Кирилл, хлопоча по карманам.

Что-то нащупал во внутреннем кармане пиджака, удивился и выудил оттуда желтый знак отличия.

– Награда Его Сиятельства Люцифера, – язвительно прокомментировал Венька. – За особые заслуги по истреблению населения.

Кирилл повертел в пальцах медальку, помолчал и произнес, что-то для себя решив:

– Не знаю где, но где-то ты перегибаешь, братишка. Нагнал туману, запутался в трех соснах. Сам себя напугал до смерти и ходишь других пугаешь.

– Ладно, – сказал Венька, вставая. – Должен тебя предупредить – с этим исчадием я буду драться, так что лучше заранее объяви, что у тебя нет брата. Но если надумаешь – присоединяйся. Вдвоем будет легче. И прошу тебя, Кирилл, заканчивай с Лазаревым. Не человек это…

Всё, окончательное слово было сказано. Не Кириллу, нет. Себе. И сразу светлее стало на душе, осел этот душащий, пугающий мрак, которого за последние недели накопилось изрядно. Пошла трещинами и осыпалась эта дурная, жлобская, навязанная система ценностей, где главное – хапать и топить другого, хапать и топить. И на всех поплевывать – смачно, по-верблюжьи.

Что же трусить-то? Дрожать где-нибудь в Тьмутаракановке, зарыв мешок с деньгами, переделав с помощью какого-нибудь эскулапа свою рожу, а потом убив эскулапа, чтобы не было свидетеля. Ждать, пока не заявится некто с ядом в перстне.

От этих тварей не уйдешь. У них есть Гыга, видящий из своего пекла каждую песчинку.

А насчет дыбы, которой заканчивается путь борца, это мы еще посмотрим. Главное – начать, встать на этот путь, дать пример другим, созревшим, подсказать, подтолкнуть, и, глядишь, поднакопится народец. На всех дыбы не хватит.

Венька ехал по оживленным улицам, рассуждая сам с собой, и всё больше проникался сознанием, что это не конец, отнюдь не конец. Это начало…

За сорок минут, пока Венька отсутствовал, Самат успел перезнакомиться со всеми сотрудниками ДДТ и усыпать коридор детскими поделками. Директор ДДТ выглядел обалдевшим. Пятеро сотрудниц, все сплошь пожилые дамы, надевшие от усердия очки, были само внимание.

Увидев поделки, Венька мысленно содрогнулся. Нужно было быть Саматом Елдынбаевым, чтобы так восторгаться этими слепленными из глины и пластилина, вырезанными из дерева и бумаги неумелыми финтифлюшками. При своей любви к детям он и содержимое детского горшка посчитал бы, наверное, произведением искусства.

– Что решили? – бодро осведомился Венька.

Директор вжал голову в плечи. Для него Венька был министром культуры, Эверестом, Монбланом.

– Поначалу сделаем экспозицию, – деловито сказал Елдынбаев. – Коридор, конечно, маловат, так мы внизу, в холле. Верно, Семеныч?

– Оно, конечно, можно и в холле, – промямлил директор, которому было 58 и страшно не хотелось досрочно уходить на пенсию. – Да, да, пожалуй, можно и в холле. Это хорошая мысль.

– Ну, вот и договорились, – сказал Венька. – Сегодня же и начинайте. Чтоб, значит, легкие стеллажики из реечек, фанеры. Всё расставьте по своему вкусу, а вкус, я вижу, у вас хороший. Да, вам понадобятся финансы. Вот, чтобы голову не ломать, – он вручил опешившему директору тысячу долларов. – Приходовать не нужно. Так мы о чём? Всё, значит, расставите, надпись будет общая. Скажем: «Город Волжский. Детское творчество». Так, Самат Бекенович?

– Так точно, – ответил Елдынбаев. – Точка в точку. Либо: «Юные таланты города Волжского».

Да уж, загнуть он был мастер, этот Самат Бекенович.

– По вашему усмотрению, – подытожил Венька.

– Конечно, конечно, – ответил несчастный директор.