Текст книги "Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2."

Автор книги: Дмитрий Волкогонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Жестоко бесподобно. Но Сталин просто пошел дальше в опыте, полученном большевиками в гражданской войне. Ведь Троцкий требовал ставить „на командные должности только тех бывших офицеров, семьи которых находятся в пределах Советской России, и объявляя им под личную расписку, что они сами несут ответственность за судьбу своей семьи…". Ленин знал об этих приказах Троцкого и никогда не возражал, ведь именно он предложил ввести институт заложничества. Помните указание Цюрупе: „Я предлагаю „заложников" не взять, а назначить поименно по волостям". Да, эта чудовищная мера применялась в военное время, а Сталин прибег к более страшному в мирное время. „Ученик" пошел дальше учителя. Сталин был действительно не вчерашним Лениным, а сегодняшним: „Сталин – это Ленин сегодня".

О том, что сталинское Политбюро достойно прюдолжало традиции ленинского, можно говорить до бесконечности.

В книге „Сталин" я упоминал, что в начале Великой Отечественной войны "ленинское Политбюро" было готово заключить с Германией „второй Брестский мир". Люди России еще и сегодня не все знают, что во время Брестского мира 1918 года была уступлена не только половина европейской России, но и передано Берлину 93,5 тонны российского золота. Большевики все это скрыли от народа.

Готовя книгу „Ленин",я документально установил, что пример лидера большевиков для Сталина оказался заразительным и с началом катастрофических неудач на фронте (по его вине) он поручил Берии связаться с агентом НКВД болгарским послом Стаменовым. Было решено установить контакт с Берлином и предложить „уступить гитлеровской Германии Украину, Белоруссию, Прибалтику, Карельский перешеек, Бессарабию, Буковину за прекращение военных действий". Ценой этих уступок и порабощения десятков миллионов людей Сталин хотел выпросить у Гитлера мир. Переговоры с болгарским послом Берия поручил вести разведчику П.А.Судоплатову".

Как Брестский мир 1918 года был преступлением большевиков, так и потенциальная возможность еще одного такого „соглашения" лежит на совести „ленинского Политбюро".

Сотни тысяч, миллионы архивных дел ЦК КПСС, КГБ свидетельствуют: "ленинское Политбюро" и после смерти его основателя во имя достижения цели не гнушалось никакими, даже самыми грязными, средствами. Достаточно вспомнить, что партийная верхушка, поставленная в критическое положение фашизмом, обратилась за содействием к церкви (которую буквально до этого уничтожила), к ученым, конструкторам (которые были в числе многомиллионного „населения" ГУЛАГа), к еврейской общественности (которая испытала весь ужас советского антисемитизма). Когда нацистский враг был повержен, верный ленинец счел, что еврейской общине было сделано слишком много уступок. На своем заседании 8 февраля 1949 года Политбюро решило:

„…принять предложение правления Союза советских писателей (т. Фадеева):

а) о роспуске объединений еврейских писателей в Москве, Киеве и Минске;

б) о закрытии альманахов на еврейском языке „Геймланд" и „Дер Штерн" (Киев)". А дальше террористическая машина уже пошла по накатанной колее.

Правда, сила Сталина была уже столь беспредельна, что часто он даже не прибегал к камуфляжу решения Политбюрю. Оно всегда было „за", если вождь хотел чего–либо. Сталин счел нужным, чтобы Молотов вместе с Риббентропом 23 и 28 августа, 28 сентября 1939 года, 10 января 1941 года подписали целый пакет „секретных дополнительных", „доверительных" „разъяснений к секретному дополнительному протоколу", по которому произошел циничный преступный дележ целой группы стран. Из всего Политбюро кроме Сталина лишь Молотов был посвящен во все эти тайны. В данном случае персона вождя выступала олицетворением того же „ленинского Политбюро"… Нередко во время многочасового ночного хмельного застолья у Сталина рождались мысли, идеи, планы, которые он высказывал своим сановным собутыльникам. Те дружно соглашались, поддакивали. Маленкову лишь оставалось назавтра „мудрое решение" оформить как „постановление Политбюро".

На счету „ленинского Политбюро" под руководством Сталина множество преступлений. Но есть одно, которое особо выделяется своим изуверством, цинизмом и жестокостью. Речь идет о решении Политбюро от 5 марта 1940 года. Приведу в сокращении этот документ. У меня с ним связаны особые воспоминания, ибо именно мне и еще трем членам президентской комиссии удалось отыскать в залежах цековских сверхсекретных архивов этот потрясающий до ужаса документ. Приведу лишь часть его.

„1. Предложить НКВД СССР

1)  дела о находящихся в лагерях для военнопленных 14 700 человек – бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, охранников и тюремщиков;

2)   а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11 000 человек – членов различных контрреволюционных шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, чиновников и перебежчиков – рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания – расстрела.

II. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения…"

Прочитав десятки страниц этого дела, хранившегося в „Особой папке"* архива Политбюро, я действительно испытал потрясение. Это были даже не „военнопленные". Ведь Польша не вела с нами войну в 1939 году… Мысль спотыкалась на словах: к „высшей мере наказания"… Наказание – за что? „Ответы" Политбюро чудовищны по своей бессмыслице и жестокости.

Я не мистик, но почему-то бросились в глаза детали: протокол № 13 от 5 марта 1940 года. Ровно через 13 лет, именно 5 марта, не станет самого кровавого ленинца.

Стенограммы обсуждения вопроса о расстреле поляков не существует. Вопрос решался устно, вербально. Но выдержку из постановления Политбюро я в книге привел.

Стоит добавить, что, хотя советская сторона до конца пыталась скрыть злодеяния Сталина, Берия и других большевистских руководителей, с документами о расстреле поляков были знакомы все основные лидеры СССР. Например, Хрущев ознакомился с делом в марте 1959 года, Андропов – в апреле 1981 года. Были эти документы и у помощников Горбачева (в частности, у В.И.Болдина) в апреле 1989 года, видимо, для ознакомления генсека. И тем не менее все утверждали, что документов этих не существует.

Имеется около десятка различных постановлений Политбюро, начиная с 1971 года, направленных на то, как скрыть, закамуфлировать дикое преступление. К этому сокрытию причастны Брежнев, Андропов, Черненко, Громыко и другие партийные бонзы, в том числе и некоторые здравствующие поныне.

Добавлю, что личным решением Сталина осуществление чудовищной „миссии" по реализации решения Политбюро было возложено на Меркулова, Кобулова, Баштакова (начальника 1-го спецотдела НКВД СССР). Возможно, это одно из самых страшных решений высшей партийной коллегии.

В архивах Политбюро есть множество документов, издание которых способно создать объемную фотографию этого большевистского органа. Многие заседания Политбюро или Центрального Комитета – это потрясающие спектакли ортодоксальности, невежества, полицейщины, мракобесия, фарисейства. Особенно в 20—50-е гады.

Как известно, уже после разоблачения Сталина на XX съезде в высшем эшелоне партии шла глухая борьба сторонников классического сталинизма и людей, пытавшихся его сохранить, так сказать,в „либеральном" виде. В конечном счете все это вылилосьв осуждение так называемой антипартийной группы в составе Маленкова, Молотова, Кагановича, Булганина, Первухина, Шепилова и некоторых других деятелей.

Пленум, где судили Молотова сотоварищи, состоявшийся в июне 1957 гада, шел несколько дней. Стенограмма заседания, конечно, абсолютно засекреченная и состоящая из 344 страниц, – уникальный документ, анатомирующий как мораль коммунистов, так и нравы членов Центрального Комитета, раскрывающий фанатичный догматизм членов партийного ареопага и полицейское мышление подавляющего числа его членов. Чтобы лучше представить, что такое „ленинское Политбюро", его секретари и члены ЦК, я просто приведу несколько крошечных фрагментов из огромного тома стенограммы пленума.

Г.К.Жуков, обвиняя Кагановича и Молотова в репрессиях 1937—1938 годов, зачитал документ, согласно которому эти лица (разумеется, вместе со Сталиным) дали санкцию на расстрел 38 679 руководящих работников, деятелей культуры, военачальников.Эти люди на списках заранее определяли своими резолюциями меру наказания (расстрел), а Военная коллегия лишь формально исполняла свои обязанности. Жуков привел пример, когда лишь в один день – 12 ноября 1938 года – Сталин и Молотов дали указание на расстрел 3167 руководителей!

Таковы были члены „ленинского Политбюро"… Член ЦК Дуров рассказал, как многих партийных секретарей вызывали в Центральный Комитет партии к Маленкову, а при выходе из его кабинета их тут же арестовывали. Так были схвачены секретарь ЦК Кузнецов, Председатель Совета Министров РСФСР Родионов, секретарь Ленинградского обкома КПСС Попков, секретарь Саратовского обкома Криницкий, нарком связи Берман и другие руководители. После встреч с Маленковым были арестованы секретарь ЦК Белоруссии Гикало, секретарь Тульского обкома Сойфер, секретарь Ярославского обкома Зимин, секретарь Татарского обкома Лена и другие люди. „Штаб" партии не только организовывал террор против собственного народа, но и сам был органом политической полиции.

Хрущев, полемизируя с Маленковым, напомнил, что квартиры (находящиеся в одном доме), в которых жили он сам, Маленков, Булганин, Тимошенко, Буденный и другие военачальники, были снабжены подслушивающими устройствами, которые установили спецслужбы. За всеми следили.

Но на пленуме никто не возмутился, что практически все первые лица государства находились под полицейским надзором! Центральный Комитет партии, демагогически рассуждавший о „самой высокой демократии в мире", считал обычной нормой шпионские порядки, которые существовали в стране, „идущей по пути Ильича"…

Но даже в обстановке, когда кровь могла застыть в жилах при упоминании подробностей диких беззаконий сталинского режима, такие члены высшего партийного анклава, как Каганович, заявляли на пленуме 1957 года:

– Я любил Сталина, и было за что любить – это великий марксист… Мы должны им гордиться, каждый коммунист должен гордиться… Мы развенчали Сталина и незаметно для себя развенчиваем 30 лет нашей работы…

Ленинизм в сталинской форме стал частью советской натуры, глубоким фанатичным мировоззрением, обычной методологией мышления и действия. В этом, в частности, проявилось в огромной степени процветание догматизма в партии и стране. А по тропе догматизма самый короткий путь к диктатуре.

После драматического XX съезда, когда Н.С.Хрущев мужественно сдернул покровы тайн с преступлений спецслужб, наступила новая пора в жизни „ленинского Политбюро". Его тактика изменилась: в „нарушении революционной законности" виновны только Сталин, Берия, НКВД, но совсем не партия и тем более не Политбюро. Любые попытки выяснить генезис террористического режима сурово пресекались. Это почувствовал на себе и сам Хрущев.

Когда в результате дворцового заговора его лишили власти, он, возможно, еще не осознавая, вкусил плоды своего мужественного поведения на XX съезде КПСС. После отстранения от власти Хрущева не арестовали, не расстреляли, не отправили в ссылку, как бывало раньше, а позволили доживать свою жизнь, как человек донашивает старое пальто. Хрущев, бывший Первый секретарь ЦК партии, глотнувший живительный воздух свободы, не хотел просто постепенно угаснуть как свеча, тихо и печально. Он вознамерился, что свойственно старикам, прожившим большую бурную жизнь, оставить воспоминания. Человек с низкими грамотностью и культурой, но с самобытным умом и немалой гражданской смелостью приступил к диктовке своих воспоминаний. Со временем об этом, конечно, узнали в Политбюро: ведь Хрущев остался под колпаком Комитета госбезопасности, ибо и та организация, которую он возглавлял до снятия с поста, как метко выразился один журналист, была именно „партией госбезопасности".

Председатель Комитета госбезопасности Ю.В.Андропов доложил 25 марта 1970 года в ЦК специальной запиской под грифом „особой важности" следующее: "В последнее время Н.С.Хрущев активизировал работу по подготовке воспоминаний о том периоде своей жизни, когда он занимал ответственные партийные и государственные посты. В продиктованных воспоминаниях подробно излагаются сведения, составляющие исключительно партийную и государственную тайну, по таким определяющим вопросам, как обороноспособность Советского государства, развитие промышленности, сельского хозяйства, экономики в целом, научно-технические достижения, работа органов госбезопасности, внешняя политика, взаимоотношения между КПСС и братскими партиями социалистических и капиталистических стран и другие. Раскрывается практика обсуждения вопросов на закрытых заседаниях Политбюро ЦК КПСС…"

Действительно, сама практика „закрытых заседаний" была особым секретом. Далее Андропов предлагает: „При таком положении крайне необходимо принять срочные меры оперативного порядка, которые позволяли бы контролировать работу Н.С.Хрущева над воспоминаниями и предупредить вполне вероятную утечку партийных и государственных секретов за границу. В связи с этим полагали бы целесообразным установить оперативный негласный контроль над Н.С.Хрущевым и его сыном Сергеем Хрущевым… Вместе с тем было бы желательно, по нашему мнению, еще раз вызвать Н.С.Хрущева в ЦК КПСС и предупредить об ответственности за разглашение и утечку партийных и государственных секретов и потребовать от него сделать в связи с этим необходимые выводы…"

В Политбюро всполошились. Неслыханно! Хрущеву позволили спокойно ковыряться на клумбах с цветами, не отправили на Колыму, а он взялся за „воспоминания"! Пресечь, остановить. Немедленно! На заседании „ленинской" коллегии 27 марта 1970 года поручили И.В.Капитонову и Ю.В.Андропову переговорить с Хрущевым „в соответствии с обменом мнениями на заседании Политбюро ЦК".

Переговоры с Хрущевым „в соответствии с обменом мнениями на заседании Политбюро" мало что дали. Отставной Первый секретарь стал только осторожнее, как и его сын. Но тем не менее более двух тысяч надиктованных Хрущевым страниц КГБ смог заполучить. Но это была лишь копия. С помощью сына и еще одного родственника рукопись оказалась на Западе. Сам Хрущев об этом не знал. Стало ясно – публикации не избежать. Тогда решили еще „надавить" на одного из верных ленинцев, чтобы он сам признал материал, оказавшийся за границей, „фальшивкой".

Как будто бы добились своего. Но Хрущев продолжал копаться в бумажках своих воспоминаний.

Политбюро решило еще раз побеседовать с Хрущевым. Поручили это сделать председателю Комитета партийного контроля А.Я.Пельше и членам комитета С.О.Постовалову и Р.Е.Мельникову. Часовая беседа, хорошо записанная стенографистками Соломоновой и Марковой, – готовый сценарий исторического фильма. Я не имею возможности воспроизвести его в книге из-за объема, но приведу лишь несколько фрагментов беседы, которые, как мне думается, характеризуют партийные нравы коммунистов, атмосферу политического сыска, культивируемую Политбюро, и независимое, смелое поведение Хрущева. Целью „беседы" было намерение заставить отказаться Хрущева от авторства мемуаров и признать их фальшивкой. Итак, некоторые фрагменты из беседы в Комитете партийного контроля с бывшим Первым секретарем.

„Пельше: По сообщению нашего посла т. Добрынина, 6 ноября в Нью-Йорке представители американского журнально-издатсльского концерна „Тайм" официально объявили о том, что они располагают „воспоминаниями Н.С.Хрущева"… Может быть, вы прямо скажете нам, кому передавали эти материалы для публикования за рубежом.

Хрущев: Я протестую, т. Пельше У меня есть свои человеческие достоинства, и я протестую. Я никому не передавал материал. Я коммунист не меньше, чем вы.

Пельше: Надо вам сказать, как они туда попали.

Хрущев: Скажите вы мне, как они туда попали. Я думаю, что они не попали туда, а это провокация.

Пельше: Вы в партийном доме находитесь…

Хрущев: Никогда, никому никаких воспоминаний не передавал и никогда бы этого не позволил. А то, что я диктовал, я считаю, это право каждого гражданина и члена партии.

Пельше: У нас с вами был разговор, что тот метод, когда широкий круг людей привлечен к написанию ваших мемуаров, не подходит…

Хрущев: Пожалуйста, арестуйте, расстреляйте. Мне жизнь надоела. Когда меня спрашивают, я говорю, что я недоволен, что я живу. Сегодня радио сообщило о смерти де Голля. Я завидую ему…

Пельше: Вы скажите, как выйти из создавшегося положения?

Хрущев: Не знаю. Вы виноваты; не персонально вы, а все руководство… Я понял, что, прежде чем вызвать меня, ко мне подослали агентов…

Пельше: То, что вы диктуете, знают уже многие в Москве.

Хрущев: Мне 77-й год. Я в здравом уме и отвечаю за все слова и действия…

Пельше: Как выйти из этого положения?

Хрущев: Не знаю. Я совершенно изолирован и фактически нахожусь под домашним арестом. Двое ворот, и вход и выход контролируются. Это очень позорно. Мне надоело. Помогите моим страданиям.

Пельше Никто вас не обижает.

Хрущев: Моральные истязания самые тяжелые.

Пельше: Вы сказали: когда я кончу, передам в ЦК.

Хрущев: Я этого не говорил. Тов. Кириленко предложил мне прекратить писать. Я сказал – не могу, это мое право…

Пельше: Мы не хотим, чтобы вы умирали.

Хрущев: Я хочу смерти.

Мельников: Может быть, вас подвел кто-то?

Хрущев: Дорогой товарищ, я отвечаю за свои слова, и я не сумасшедший. Я никому материалы не передавал и передать не мог.

Мельников: Вашими материалами пользовался не только сын, но и машинистка, которую вы не знаете, писатель беспартийный, которого вы также не знаете, и другие.

Хрущев: Это советские люди, доверенные люди.

Мельников: Вы не стучите и не кричите. Вы находитесь в КПК и ведите себя как положено…

Хрущев: Это нервы, я не кричу. Разное положение и разный возраст.

Пельше: Какие бы ни были возраст и нервы, но каждый член партии должен отвечать за свои поступки.

Хрущев: Вы, т. Пельше, абсолютно правы, и я отвечаю. Готов нести любое наказание, вплоть до смертной казни.

Пельше: КПК к смертной казни не приговаривает.

Хрущев: Практика была. Сколько тысяч людей погибло. Сколько расстреляно. А теперь памятники „врагам народа" ставят…

Пельше: 23 ноября, то есть через 13 дней, они („Воспоминания". —Д.В.) будут в печати. Сейчас они находятся в типографии…

Хрущев: Я готов заявить, что никаких мемуаров ни советским издательствам, ни заграничнымя не передавал и передавать не намерен. Пожалуйста, напишите.

Постовалов: Надо думать, и прежде всего вам, какие в связи с этим нужно сделать заявления, а их придется делать…

Хрущев: Я только одно скажу, что все, что я диктовал, является истиной. Никаких выдумок, никаких усилений нет, наоборот, есть смягчения. Я рассчитывал, что мне предложат написать. Опубликовали же воспоминания Жукова. Мне жена Жукова позвонила и говорит: Георгий Константинович лежит больной и лично не может говорить с вами, но он просит сказать ваше мнение о его книге… Я, говорю, не читал, но мне рассказывали люди. Я сказал: отвратительно и читать не могу то, что написано Жуковым о Сталине. Жуков – честный человек, военный, но сумасброд…

Постовалов: Вы же сказали, что не читали книгу.

Хрущев: Но мне рассказали.

Постовалов: Речь идет не о Жукове.

Хрущев: Тов. Пельше не дал закончить мысль. Обрывать – это сталинский стиль.

Пельше: Это ваши привычки.

Хрущев: Я тоже заразился от Сталина и от Сталина освободился, а вы нет…

Мельников: Вы, т. Хрущев, можете выступить с протестом, что вы возмущены.

Хрущев: Я вам говорю, не толкайте меня на старости лет на вранье…

Пельше: Нам сегодня стало известно, что американский журнально-издательский концерн „Тайм" располагает воспоминаниями Хрущева, которые начнут публиковаться там. Это факт… Хотелось бы, чтобы вы определили свое отношение к этому делу, не говоря о существе мемуаров, что вы возмущены этим и что вы никому ничего не передавали…

Хрущев: Пусть запишет стенографистка мое заявление.

Из сообщений заграничной печати, главным образом Соединенных Штатов Америки и других буржуазных европейских стран, стало известно,что печатаются мемуары или воспоминания Хрущева. Я возмущен этой фабрикацией, потому что никаких мемуаров никому я не передавал – ни издательству „Тайм", ни другим кому-либо, ни даже советским издательствам. Поэтому считаю, что это ложь, фальсификация, на что способна буржуазная печать…"

Нужно отдать должное бывшему Первому секретарю: несмотря на выкручивание рук, он признал только, что не передавал лично своих воспоминаний, что было правдой. Но он не отказался от того, что содержали воспоминания.

Этот пространный диалог одного из опальных „ленинцев" с номенклатурной инквизицией, помимо чисто человеческого колорита, рельефно показывает партийные нравы, столь усиленно культивируемые Политбюро. С ленинских времен тайны, секреты партии стали выражением ее универсального политического средства: лжи. Слова престарелого Хрущева: „Не толкайте меня на старости лет на вранье" – лишь на единичном уровне отражают то господство неправды, фальсификаций, лжи, которые использовала коммунистическая партия. Объективности ради надо сказать, что мы все (точнее, может быть, огромное большинство) верили этой лжи, способствовали ее распространению, были ее пленниками.

Таким образом, после XX съезда партии Политбюро не стало менее могущественным, оно лишь видоизменило формы и методы своего влияния. Вместо открытого, циничного физического террора была сделана ставка на террор духовный, манипуляцию общественным сознанием, „совершенствование" тотальной бюрократизации общества. А в остальном Политбюро осталось все тем же „суперправительством", сверхорганом, решающим все.

Политбюро опиралось на гигантский аппарат Центрального Комитета. Многие тысячи партийных чиновников стояли над правительством, министерствами, ведомствами, вузами, промышленностью, культурой, спортом, дипломатией, армией, тайной полицией, разведкой. (И так в каждой области и районе.) В аппарате ЦК было двадцать с лишним отделов (и равных им подразделений), разбитых на 180—190 секторов. Каких только секторов в ЦК не было! Сектор Украины и Молдавии, сектор газет, сектор единого партбилета, сектор философских наук, сектор по работе среди иностранных учащихся, сектор кинематографа, сектор общего машиностроения (оборонный), сектор среднего машиностроения (оборонный), сектор электронной промышленности (оборонный), сектор городского хозяйства, сектор колхозов, сектор органов государственной безопасности, сектор кадров советских учреждений в капиталистических странах, сектор приема и обслуживания партийных и государственных деятелей социалистических стран и еще многие десятки секторов.

Над государством протянул щупальца гигантский партийный спрут, который всем командовал, распоряжался, назначал, снимал, преобразовывал, наказывал, планировал, контролировал, анализировал, прогнозировал… Ленинское изобретение однопартийной системы фактически вело к ликвидации партии в обычном понимании этого слова. Это некий номенклатурный орден, где иерархия соблюдалась строже, чем в армии. На вершине этой бюрократической пирамиды восседало Политбюро – клан неприкасаемых и неподвластных законам людей. Только первое лицо могло спустить члена Политбюро (все в ареопаге дружно поддерживали) вниз по ступенькам лестницы на самое дно… Иногда – с грохотом…

Вот характерная деталь. На заседании Политбюро 17 июня 1971 года один из его членов, Воронов, предложил:

–   Мне кажется, что надо бы секретарей обкомов и председателей исполкомов утверждать также Советом Министров РСФСР, хотя бы с ними согласовывать…

Ему тут же ответил другой член Политбюро, Кириленко:

–   Я хочу помочь Воронову и сообщить, что в России есть ЦК КПСС и эти все вопросы, в том числе кадровые, он решает. Никогда не было иначе, и почему надо устраивать, чтобы этот вопрос проходил через Совет Министров?

Добавил еще один член Политбюро, Подгорный: – Зачем еще надо пропускать через какие-то дополнительные органы?

Как было заведено с ленинских времен, так все и осталось: на все основные должности в государстве назначает людей партия.

Политбюро осталось так же нетерпимым к инакомыслию, как это было при Ленине и Сталине. На заседании Политбюро 7 января 1974 года, обсуждавшем более двух часов один вопрос „О Солженицыне", Брежнев заявил: "Bo Франции и США, по сообщению наших представительств за рубежом и иностранной печати, выходит новое сочинение Солженицына – „Архипелаг ГУЛАГ"… Пока что этой книги еще никто не читал, но содержание ее уже известно. Это грубый антисоветский пасквиль. Нам нужно в связи с этим сегодня посоветоваться, как нам поступить дальше. По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посягнул на самое святое – на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть…" Выступившие Косыгин, Андропов, Кириленко, Суслов рассматривали „дилемму": осудить его или выдворить из страны?

Политбюро, похоже, духовную опасность считало не менее грозной, чем ядерную. Колоссальные средства отпускались на то, чтобы продолжать держать общественное сознание огромного общества в обруче большевистского догматизма и единомыслия.

Политбюро почти не менялось. Менялась жизнь, люди, обстоятельства, менялся весь мир, но Политбюрю как бы законсервировалось в марксистской ортодоксии и классовой зашоренности. Даже в вопросах общечеловеческих, гуманистических оно не могло подняться выше большевистских предубеждений. Вот пример. 31 августа 1983 года советские средства ПВО сбили южнокорейский пассажирский самолет, нарушивший государственную границу. 2 сентября Политбюро долго заседает. Говорят обо всем: „это грубая антисоветская провокация", „наши летчики действовали в строгом соответствии с велением воинского долга", „надо проявить твердость и хладнокровие", „надо придерживаться версии, объявленной в печати" и т.д. Все помыслы направлены лишь на то, чтобы скрыть истинные обстоятельства дела. Лишь Соломенцев и Громыко между прочим сказали, что, „возможно, мы могли бы сказать о том, что сочувствуем семьям погибших". Горбачев исходил из того, что „отмалчиваться сейчас нельзя, надо занимать наступательную позицию…".

Поражает одно: весь мир потрясен гибелью 269 пассажиров самолета, бессмысленностью и жестокостью акции, какими бы мотивами ни руководствовался экипаж лайнера. А жрецы высшего партийного органа озабочены не судьбой людей, а тем, как вывернуться из щекотливой ситуации, как оправдаться, каким образом занять неуязвимую „наступательную позицию"… Никогда этот ареопаг не волновали общечеловеческие ценности, высокие гуманные соображения. Случай с корейским КАЛ-007 тому яркий пример.

Даже в годы перестройки Политбюро было озабочено главным: как косметически обновить Систему, изменить фасад, но сохранить ее сущность. Никто не задумывался над тем, что тоталитарная система, созданная Лениным, не поддается реформированию. В этом свете совсем по-иному выглядит историческая роль Горбачева – последнего Генерального секретаря ЦК КПСС. Она заключается не в том, что он разрушил тоталитарную систему (это не так), а в том, что он не мешал ее саморазрушению.

На заседании Политбюро 15 октября 1987 года рассматривался один вопрос: „О проекте доклада на торжественном заседании, посвященном 70-летию Великой Октябрьской социалистической революции". Мы не имеем возможности привести всю эту огромную стенограмму обсуждения. Я приведу лишь фрагменты некоторых выступлений на пленуме.

„Рыжков: Я думаю, в докладе дается правильная отповедь определенной группе людей, которые пытаются использовать демократию в ущерб нашим партийным, общегосударственным интересам.

Горбачев: Нам не нужен какой-то буржуазный плюрализм. У нас есть социалистический плюрализм, ибо мы учитываем разнообразие интересов людей и различных точек зрения.

Рыжков: Вот так и надо написать в докладе… А то ведь каждое слово потом на вооружение возьмется: ага, плюрализм! – давайте вторую партию, третью партию и т.д.

Лигачев:Я хотел бы еще раз подчеркнуть: очень важно, что именно сейчас дана принципиально правильная марксистско-ленинская оценка идейной борьбе партии с троцкизмом.

Громыко: Совсем не бесспорным является вопрос: а что было бы, если бы не было коллективного, социалистического сельского хозяйства? Как бы наша страна выглядела в годы войны и какой бы она вышла из войны?.. Надо сказать, уже без Ленина на долю партии выпала очень тяжелая задача – обеспечить победу над теми темными силами, которые хотели разрушить партию-

Горбачев: …здесь проявилась гениальность Ленина и то, что все его соратники стоят на порядок ниже его. В этом кругу можно сказать: ведь до приезда Ленина в Петроград – и Сталин, и все те другие, кто был в России, уже подготовились к тому, что как хорошо теперь – будет легальная оппозиция. И они будут в оппозиции. Они уже подготовились быть в легальной оппозиционной партии. Это был взгляд крупных довольно деятелей партии. А Ленин появился и с ходу сказал: „Да здравствует социалистическая революция!"

Шеварднадзе: Одна фраза вызывает у меня сомнение, хотя она в принципе правильная. В докладе говорится: „Курс на ликвидацию кулачества как класса был правильный…" Может быть, не говорить о "ликвидации", а найти какое-то другое слово…

Чебриков: Появилась группа лиц – она не отражает, конечно, настроения народа, – они распространяет листовки о необходимости новой Конституции. Вот одна из листовок. В ней говорится, что наша Конституция не соответствует перестройке, что это Конституция тоталитарного режима, похожа на армейский устав, а наша страна – не казарма. На шестую статью нападают – о руководящей роли партии".

В этом же духе говорили и остальные члены Политбюро. Все это было уже на третьем году перестройки. Большевизм, уравнительный социализм, непримиримость к инакомыслию стали нашей сутью, и мы очень медленно освобождались от этого исторического хлама. Большинство членов Политбюро значительно медленнее, чем весь народ.

Ленинская традиция в этих вопросах была, конечно, сохранена. Как сохранена и в заботе о себе, о „партверхушке". Имеется множество совершенно закрытых постановлений о все новых и новых льготах, которые члены Политбюро дополнительно вводили для самих себя. Решения эти – „Строго секретно" и „Особая папка". Заглянем хотя бы в некоторые