Текст книги "Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2."

Автор книги: Дмитрий Волкогонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

В десятую годовщину смерти Ленина, в январе 1934 года, Зиновьев написал по этому поводу статью, которую никто не хотел публиковать. Там есть такое место, где Зиновьев приводит цитату из Ленина и пишет: „Эту цитату т. Сталин – продолжатель дела Ленина – смог в начале 1933 года подкрепить данными победоносно завершенной первой пятилетки…" Затем перед словом „продолжатель" вставляет слово „великий"… А ведь Зиновьев знал, кем на самом деле был этот „великий"… Какие чувства испытывал он, уже вынужденно славя удачливого вождя?

Зиновьев чувствует, что хватка Сталина все крепче. Соратник Ленина уже совсем не думает, как в первые годы после смерти вождя, о возвращении на холм власти, а пытается просто выжить. Бывший .лучший ученик" Ленина ищет способы продемонстрировать свою лояльность к Сталину. На письменные просьбы принять их с Каменевым генсек не отвечает. Остается одно – все активнее включиться в хор славословия Сталина. Ведь он – обладатель такого сильного и звонкого голоса…

Выходит очередная книга генсека „Марксизм и национально-колониальный вопрос". Зиновьев тут же пишет статью (которую вновь никто не хочет брать) „Из золотого фонда марксизма-ленинизма". Нужно сделать запевку сразу же; Зиновьев начинает статью на высокой ноте:

„Есть в сокровищнице марксизма-ленинизма некоторое количество таких книг, без которых не может обходиться ни один марксист и которые составляют золотой фонд мирового коммунизма. Таких книг у нас по количеству немного. Да тут количество и не важно. Этих книг немного, но именно они составляют самое драгоценное состояние мирового рабочего движения. В этой „могучей кучке" книг одна из работ товарища Сталина уже давно – и вполне заслуженно – заняла выдающееся место. Мы говорим, конечно, о его „Основах ленинизма". Теперь новая книга столь же заслуженно займет место среди самых выдающихся произведений марксизма-ленинизма…"

Но спасения нет. Может быть, и потому, что Зиновьев и Каменев были столь близки к Ленину. Это не забывается и… не прощается. „Продолжатель" вождя должен быть один…

После убийства Кирова – арест. Почти сразу, уже 17 декабря, Каменев, отец троих сыновей (двое – Юрий и Владимир – от второй жены Т.И.Глебовой), чтобы спасти себя, решил отмежеваться от Зиновьева. Этим дистанцированием он надеялся облегчить свою участь. На вопрос следователя Рутковского о его теперешних отношениях с Зиновьевым заявил: „…в моих отношениях к Зиновьеву произошло сильное охлаждение. Однако ряд бытовых условий (совместная дача) не дал мне возможности окончательно порвать связь с ним. Считаю необходимым отметить, что, живя на одной даче летом 1934 года, мы жили совершенно разной жизнью и редко встречались. Нас посещали разные люди, и мы проводили время отдельно. Бывавшие у него на даче Евдокимов и, кажется, Куклин были гостями его, а не моими. Находя это положение все же для себя неприемлемым, я при первой же возможности стал строить себе дачу по другой железной дороге. Еще в период совместной борьбы с партией я никогда не считал Зиновьева способным руководить партией, последние же годы подтвердили мое убеждение, что никакими качествами руководителя он не обладает".

Зиновьев же слезно просил о снисхождении в своих письмах на имя Сталина, Ягоды и Агранова. В письме к Сталину есть такие строки: „Я не делаю себе иллюзий. Еще в начале января 1935 года в Ленинграде, в доме предварительного заключения, секретарь ЦК Ежов, присутствовавший при одном из моих допросов, сказал мне: „Политически вы уже расстреляны".

Здесь же Зиновьев просил Сталина: „Умоляю Вас поверить мне в следующем. Я не знал, абсолютно ничего не знал и не слышал и не мог слышать о существовании за последние годы какой-либо антипартийной группы или организации в Ленинграде". Но о Каменеве он уклонился что-либо сказать.

Может быть, это повлияло и на окончательный приговор соратникам Ленина, вынесенный тем же В.В.Ульрихом при членах Военной коллегии Верховного суда Союза ССР И.О.Матулевиче, А.Д.Горячеве 16 января 1935 года. Один из главных инквизиторов сталинского режима зачитал на суде:

"В результате контрреволюционной деятельности „Московского центра" в отдельных звеньях зиновьевского контрреволюционного подполья вырастали чисто фашистские методы борьбы, появились и крепли террористические настроения, направленные против руководителей партии и правительства, что и имело своим последствием убийство товарища С.М.Кирова…"

Военная коллегия приговорила:

„1. Зиновьева Григория Евсеевича, как главного организатора и наиболее активного руководителя „Московского центра", руководившего деятельностью подпольных контрреволюционных московских и ленинградских групп, к тюремному заключению на десять лет.

11. Каменева Льва Борисовича, являвшегося одним из руководящих членов „Московского центр»", но в последнее время не принимавшего в его деятельности активного участия, к тюремному заключению на пять лет…"

Через десять дней Зиновьев был отправлен в Верхнеуральский лагерь, а Каменев вначале в Челябинский. Но печальная одиссея „близнецов" на этом не закончилась. Сталин решил, что даже потенциальных свидетелей и участников реальной расстановки людей в ленинском окружении не должно быть. Толкователем Ленина может быть только он. Следуют телеграфные распоряжения (легенды о вражеской деятельности, конечно, уже сочинены).

„Верхнеуральск. Тюрьма НКВД. Бирюкову.

Отдельным купе арестантском вагоне, усиленным конвоем во главе вашего помощника отправьте в Москву в мое распоряжение Зиновьева.

Через два дня, тем же порядком, личном, при вашем сопровождении направьте Каменева. Под вашу личную ответственность обеспечьте полную секретность отправки Зиновьева и Каменева как от заключенных, так и работников тюрьмы и тщательное наблюдение пути.

О времени отправки, номерах поездов и вагонов донесите телеграфно. Молчанов".

На втором процессе Зиновьев и Каменев были уже сговорчивей. В ответ на обещание Сталина сохранить им жизнь они соглашались со всеми фантастическими обвинениями. Факт вызова Зиновьева и Каменева в Кремль в начале следствия мною установлен. Но о содержании разговора между ними и Сталиным можно только догадываться. На Западе думали, что арестованные еще при первом процессе могли бы припугнуть диктатора, как писала парижская газета „7 дней", что, если их осудят, „за границей их друзья опубликуют компрометирующие Сталина документы". Но то ли Сталин не боялся шантажа, то ли документов этих не было, но события стали развиваться по сценарию Кремля.

Вот фрагмент допроса во время следствия 28 июля 1936 года.

„Вопрос: Следствием по Вашему делу установлено, что центр организации тщательно разработал план заговора. Дайте показания по этому вопросу.

Зиновьев: Политической целью заговора было свержение ЦК ВКП(б) и советского правительства и создание своего ЦК и своего правительства, которое состояло бы из троцкистов, зиновьевцев и правых…

Конкретно план переворота сводился к следующему:

Мы считали, что убийство Сталина (а также и других руководителей партии и правительства) вызовет замешательство в рядах руководства ВКП(б).

Мы предполагали, что Каменев, Зиновьев, И.Н.Смирнов,

Рыхов, Сокольников, Томский, Евдокимов, Смилга, Мрачков– ский и другие вернутся при таком обороте событий на руководящие партийные и правительственные посты…

Троцкий, я и Каменев должны были по этому плану сосредоточить в своих руках все руководство партией и государством…"

Дальше все в том же духе…

Иногда Зиновьев в своих письмах из тюрьмы Сталину опускается до глубочайшего унижения: „…я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом…". Зиновьев подписывает уже свои письма Сталину: „Всей душой теперь Ваш – Г.Зиновьев".

Перед лицом смерти последний экзамен в жизни на достоинство…

„Ленинцы" пожирали „ленинцев"…

Об остальном, читатель, вы прочли на первых страницах этого раздела. Вечная мгла поглотила неразлучный тандем ленинских соратников. Система безжалостно уничтожала своих творцов.

…Кому сообщить об „отмене судебного дела за отсутствием в их действиях состава преступления", последовавшей в июне 1988 года? Прозревающее правосудие в затруднении.

У Каменева обнаружены внук – Кравченко Виталий Александрович и жена сына Александра – Кравченко Галина Сергеевна. У Зиновьева „сведений о родственниках не обнаружено", как гласит постановление Верховного суда СССР133 . Все были беспощадно сметены в небытие большевистским серпом террора.

Зиновьев и Каменев – одни из архитекторов преступной Системы и ее мученики.

…Время своим саваном укрывает ушедшее и ушедших.

„Любимец всей партии"

Ленин, в предвидении своего ухода в мир иной, дал очень странную характеристику Бухарину, которого он, судя по всему, весьма ценил.

Зимним днем 24 декабря 1922 года, когда сумерки уже готовятся натянуть свой серый полог над землей, Ленин диктовал М.А.Володичевой характеристики, которые, пожалуй, не столько проясняют ситуацию, сколько запутывают ее. Напомню эти слова.

„Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно них надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены вполне к марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)".

Представляется, что это одно из самых парадоксальных умозаключений Ленина: „ценнейший и крупнейший теоретик партии" и здесь же – „никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики". Такая высокая оценка одного из „выдающихся сил" партии одновременно – „его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским…" „Схоластическое" в Бухарине —и вдруг: „законно считается любимцем всей партии…".

Думаю, что приведенный фрагмент свидетельствует не столько о „воззрениях" Бухарина, сколько о взглядах самого Ленина. Например, что касается политической "диалектики", то, если суммировать все сказанное Лениным, она смогла выглядеть как превращение диктатуры одного класса в диктатуру одной партии, а затем – в диктатуру вождя. Ленин не говорил прямо о такой .диалектике", но она вытекала из его анализа, а главное – практических действий. Бухарин был более мягок, чем все остальные вожди, а это такой недостаток, который не мог позволить Бухарину вполне „понимать диалектику". Это не укладывалось в жестокую философию Ленина. В этом все дело.

Живость мысли, энергия публициста, преданность идеалам коммунизма и самому Ленину показались вождю достаточными, чтобы объявить Бухарина "любимцем партии". Думаю, что рядовые члены РКП не только не подозревали Об этом, но многие и не знали о существовании самого Бухарина.

Вокруг Ленина было много недоучившихся вождей: Троцкий, Сталин, Каменев, Зиновьев и Бухарин тоже. Профессиональный революционаризм Ленин ценил выше, чем университетские курсы.

„Ценнейший и крупнейший теоретик партии" вначале был откровенным адептом левого коммунизма с его ставкой на мировую революцию и безграничную эффективность диктатуры пролетариата. Через несколько лет Бухарин – уже лидер правого коммунизма, с его упором на постепенность, компромиссы, умеренность. Между этими полюсами большевистского спектра лежит десятилетие. Что же исповедовал Бухарин „посредине" этих лет? Ведь не мог быть переход из одного „уклона" в другой мгновенным? Каков же Бухарин, несомненно личность неординарная, талантливая, эмоциональная, был в „теории" на самом деле?

Ответить на этот вопрос очень помогает малоизвестная книжка Н.И.Бухарина „О мировой революции, нашей стране, культуре и прочем". Труд написан в форме ответов академику И.Павлову как раз „посредине" десятилетия между левыми и правыми большевистскими воззрениями Бухарина, в 1924 году. Шестьдесят страниц бухаринской работы достаточно полно дают ответ о содержании его теоретических взглядов.

Академик Павлов, обладая духовной смелостью, как почти каждый подлинный ученый, заявил в своей вводной лекции, что „марксизм и коммунизм не абсолютная истина, в которой, может быть, есть часть правды, а может быть, и нет правды". Павлов поставил под сомнение шансы мировой революции, вообще не увидел позитивного содержания в революции, которая ведет к деградации культуры. Павлов выступил против гражданских войн как средства достижения политических целей. Бухарин взялся все это решительно опровергнуть, назвав взгляды академика „тупиками", предварительно пронумеровав их как „первый", „второй", „третий" и „четвертый". Что же утверждал Бухарин?

Обругав по ходу дела писателя Мережковского, философа Бердяева, отца Флоренского, Бухарин раскладывает „по полочкам" свои теоретические воззрения.

Нет шансов мировой революции? Но это „павловский тупик номер первый". Бухарин возражает, и читатель имеет возможность оценить глубину размышлений „выдающегося теоретика" марксизма: „Совершенно очевидно, что мировая революция есть факт. Но что она находится в определенной фазе своего развития, когда пролетариат захватил только одну шестую суши, а не шесть шестых, – это тоже факт…"

Революция русская не имеет позитивного содержания? Но это „второй тупик мысли академика Павлова". Для Бухарина все ясно: „Большевистская революция спасла страну от разгрома и превращения в колонию… Один выход из войны и неплатеж долгов являются двумя факторами, которые определили жизнь страны". Теоретик считает, что позитивное содержание революции столь очевидно, что этого нет нужды доказывать. „Неплатеж долгов" своим кредиторам – чего уж тут яснее… Как может думать академик, узнав об этом аргументе, что от „революции нет пользы"? Разбойничья логика не смущает Бухарина.

Разве гражданская война не ужасна, вопрошает Павлов. „Но это третий тупик академика". Для Бухарина и здесь все ясно: „Без уничтожения власти капитала мы идем к гибели – вот что должно быть выжжено в каждом мыслящем мозгу. И ради спасения человечества мы должны идти на жертвы, которые требует революция…" Автор книжки еще не знает, что Советская Россия принесет эти жертвы, чудовищные жертвы; только с 1929 по 1953 год будет репрессировано 21,5 млн. человек. И среди них сам Николай Иванович Бухарин… И это все „ради спасения человечества"? Здесь Бухарин обильно приводит ленинскую аргументацию о пользе революционного насилия.

Революция заводит культуру в никуда? Но это „тупик академика Павлова номер четвертый и последний", считает Бухарин. Он особенно негодует, что Павлов приводит всякие там примерчики. „Сейчас на что-нибудь дают огромные деньги, например на Японию, в расчете на мировую революцию, а рядом с этим наша академическая лаборатория получает три рубля золотом в месяц…"

– Откуда это академик Павлов узнал об „огромных деньгах на Японию"? – вопрошает Бухарин.

Конечно, в контексте рассматриваемого спора этот вопрос частный, но мы-то сегодня знаем, что сотни миллионов, миллиарды рублей передала страна, ведомая бухариными и другими последователями Ленина, на „мировую революцию" во все концы света.

Бухарин поучает академика: „Если положительный исход борьбы есть необходимая предпосылка для всего остального, то выбора нет: нужно жертвовать всем". Вы чувствуете ленинское: жертвовать всем ради сохранения власти. Непонятно только, как в этом „тупике" оказалась культура? Речь идет о жертвах, которые, по мысли теоретика, вполне оправданны. Академика удручает, например, факт классового приема в высшие учебные заведения. Но Бухарин и здесь ловко объясняет: в противном случае мы сползем к „целям либеральной буржуазии", а это есть не что иное, как „вырождение".

Все эти вопросики и сомнения академиков и профессоров Бухарин именует „идеологией, достойной каменного века". Комментировать здесь нечего, только впору спросить: так чьи же здесь тупики – Павлова или Бухарина?

Одно можно сказать: ответы академику Павлову – квинтэссенция взглядов Бухарина-теоретика, которые он отстаивал в 1918 году, от которых не отказался и в году 1929-м. Все дело в том, что трагическая личная судьба человека, душевность и совестливость этой личности стали как бы фирменным знаком и его теоретических взглядов, что не одно и то же. В своих более ранних работах, касающихся Бухарина, я грешил этими же ошибками. Персональная притягательность Бухарина не есть тождественность его теоретическим взглядам. Они так же„Туликовы", как и у самого Ленинаи всех его соратников-вождей.

Когда заместитель наркома внутренних дел Я.Агранов на докладе с замысловатой подписью: „Помощник начальника 7 отделения 4 отдела ГУГБ капитан государственной безопасности Коган" наложил резолюцию: „Арестовать", Бухарин три месяца отказывался давать „нужные" показания. Наконец из Бухарина в июне 1937 года выколотили следующее:

„Наркомвнудел Н.И.Ежову

Заявление

После длительных колебаний я пришел к выводу о том, что необходимо полностью признать свою вину перед партией, рабочим классом и страной и покончить раз и навсегда со своим контрреволюционным прошлым.

Я признаю, что являлся участником организации правых до последнего времени, что входил, наряду с Рыковым и Томским, в центр организации, что эта организация ставила своей задачей насильственное свержение Советской власти (восстание, госуд. переворот, террор), что она вошла в блок с троцкистско-зиновьевской организацией.

О чем и дам подробные показания.

Арестов. Н.Бухарин".

Когда ему дали бумагу, чернила для показаний, Бухарин начал с теоретических признаний. Думаю, сам этот факт должен был убедить уважаемого Николая Ивановича Бухарина, что его судьба, судьба тысяч и миллионов подобных несчастных – не случайность, а глубокая закономерность. Их судьба была спровоцирована марксизмом-ленинизмом, который на русской почве оказался кровавой диктатурой на практике, обоснованием этих преступлений в теории.

„Личные показания Н.Бухарина" – потрясающий человеческий документ. „Ценнейший и крупнейший теоретик партии" под давлением капитана госбезопасности Когана готов был признать что угодно. Поскольку чекисты не могли вникнуть в суть теоретических „заблуждений" Бухарина, они приказали ему написать о них самому: в чем его преступные „ошибки".

Многостраничные показания Бухарина оформлены им как философский трактат с подзаголовками: 1. Общие теоретические антиленинские мои взгляды. 2. Теория государства и теория диктатуры. 3. Теория классовой борьбы в условиях пролетарской диктатуры. 4. Теория организованного капитализма и т.д. Лишь в конце „трактата", написанного в тюрьме НКВД, Бухарин говорит о политических вещах: своей борьбе против партии, зарождении его „школы" с контрреволюционными целями и др.

Приведу лишь несколько фрагментов „теоретических показаний", написанных собственноручно Бухариным. Возможно, это уникальный, единственный случай в следственной практике, когда подсудимый собственноручно пишет материал для протокола, выискивая грехи в собственных теоретических взглядах.

„…Известно, что в „завещании" Ленина указано, что я не понимал диалектики и серьезно ее не изучал. Это было совершенно правильное указание… Абстрактный схематизм гонится за „последними обобщениями", отрывая их от многообразия быстротекущей жизни, и в этом мертвом подходе к процессам истории и исторической жизни лежит корень огромных моих политических ошибок, при определенной обстановке переросших в политические преступления…"

Бухарин каялся во всем, выступая уже не просто как „схоласт", но и как антиленинец. „…Известно, что В.И.Ленин обвинял меня в том, что концентрирую все внимание на разрушении буржуазного государства – с одной стороны и на бесклассовом обществе – с другой… Именно здесь лежал один из корней позднейшей идеологии правых… Была недооценка мощи государственного аппарата возросшей и укрепившейся диктатуры пролетариата".

Что правда, то правда. Бухарин явно недооценил чудовищной мощи террористической диктатуры. Система уже действовала по присущим ей законам тоталитарного общества. Его умная голова, лишь оказавшись под ножом сталинской гильотины, смогла оценить сатанинскую силу „государственного аппарата".

„…В теории классовой борьбы в условиях пролетарской диктатуры я совершил коренную ошибку. Я делал вывод, что после сокрушения помещиков и капиталистов наступает этап „равновесия" между пролетариатом и крестьянством… в котором классовая борьба затухает. Отсюда – вместо сокрушения кулачества – перспектива его мирного врастания в лозунг „Обогащайтесь!".

Но, пожалуй, довольно. Перо Бухарина выводило в тюремной камере совсем не то, что он думал. Этой Системе не нужна теория, ей необходима светская религия и инквизиторы, которые следят за ее чистотой. Если бы Ленин мог увидеть и услышать, как капитаны государственной безопасности указу ют „увязывать свою теорию со своими политическими преступлениями"? Надо признать, что Н.И.Бухарин делал „признания" весьма профессионально. Возможно, эти несколько десятков листков .личных показаний Н.И.Бухарина" важнее многих ленинских томов, ибо в них крах и трагедия всего исторического замысла большевиков, их тотальное поражение.

Может быть, для читателя эти страницы покажутся скучными, но в них, поверьте, мне хотелось выразить весь глубокий трагизм умного человека, посвятившего себя служению утопической идее. Таких были миллионы. Я сам отдал утопии лучшие годы своей жизни, был жрецом ленинской схоластики, замешанной на реальных проблемах самой жизни, спекулирующей на вечной христианской идее социальной справедливости.

Думаю, что самые честные страницы жизни были прожиты Бухариным во время эпопеи с Брестским миром. Вероятно, Бухарин и его сторонники „левые коммунисты" вздрагивали, когда Ленин, картавя, не раз повторял, что сию минуту Гофман не может взять Питер, взять Москву. „Но он может это сделать завтра, это вполне возможно… Перед нами вырисовывается эпоха тягчайших поражений, она налицо, с ней надо уметь считаться, нужно быть готовыми для упорной работы в условиях нелегальных, в условиях заведомого рабства у немцев…" Неужели могли думать те большевики, для которых отечество еще что-то значило, что революция свершилась только для того, чтобы жить в „условиях заведомого рабства у немцев"? А где же обещанный мир? Или ценою рабства?

Бухарин мог вспоминать, лежа на тюремных нарах большевистской тюрьмы, как он в запальчивости выкрикивал на VII съезде партии слова, теснившие его ум и сердце:

– Такой ценой нельзя покупать двухдневную передышку, которая ничего не даст. Вот почему, товарищи, мы говорим, что та перспектива, которую предлагает т. Ленин, для нас неприемлема.

Как все это было давно… Но тогда он был честным перед собой, о чем и писал Сталину из тюрьмы 15 апреля 1937 года:,Я искренне думал, что Брест – величайший вред. Я искренне думал, что твоя политика 2&/29 годов – до крайности опасна. Из линии я шел к лицам, а не наоборот. Но что у меня было плохого, что меня подводило? Антидиалектическое мышление, схематизм, литературщина, абстрактность, книжность".

Ленин внушил ему, что он не в ладах с диалектикой, и Бухарин многократно кается перед тюремщиками, перед недоучившимся священником Джугашвили, перед Ежовым на допросе в своей „антидиалектичности". Это не просто признак излома личности обстоятельствами, а наивная вера в то, что раскаяниями в несуществующих грехах можно испросить себе прощение.

А ведь Ленин любил Бухарина (но не партия, которая никого не любила, как и подобает ордену). Вождь значительно меньше писал Бухарину, чем другим своим соратникам из окружения. Ленин любил беседовать с Бухариным, нередко проявляя просто отеческую заботу о молодом соратнике.

Большевики, едва-едва почувствовав, что усидят в Москве, что власть останется у них, стали пристально присматривать за своим драгоценным здоровьем. Уже в двадцатом году вожди стали регулярно ездить на лечение в Германию, вызывали к себе оттуда врачей для консультаций, заказывали дорогие лекарства. При этом отпуска брали на 2—3 месяца. Особенно любили подолгу отдыхать Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Иоффе и некоторые другие большевистские руководители.

Так вот, в марте 1922 года Бухарин с женой выехал на отдых в Германию. Ленин поручал послам следить за лечением, отдыхом партийных руководителей и сообщать об этом в Москву. В этом смысле весьма любопытно письмо Ленина в Берлин, датированное 26 апреля 1922 года.

„Строго секретно.

Копия Сталину.

Тов. Крестинсхий.

Очень благодарю за присланное лекарство. Хотел бы поговорить насчет Бухарчика. Смилга рассказывает мне, что ведет он себя безобразно. Не лечится толком. Слухи о покушении на него (готовящемся) выводят его из себя и т.д.

Покушение вполне возможно, и противник имеет много шансов на успех. Я предлагаю поэтому следующее:

Бухарина вызвать сюда. Через месяц (или полтора) мы его пошлем назад, к жене.

За это время подготовить:

1. Перевод его жены в другую санаторию, где меньше белых, где в окрестностях больше рабочих немцев-коммунистов. Вероятно, можно найти такое место в Саксонии.

2.  За это же время подготовить 2-3-х немецких рабочих-коммунистов, не болтунов, и их поселить без ведома Бухарина около его санатории, для охраны. Это трудно сделать, ибо все и вся – болтуны, пустомели, хвастуны. Но это надо сделать.

3. Жене Бухарина назваться ее девичьей фамилией. Это ее право по нашим законам.

Очень прошу обделать все это толком, серьезно.

Привет. Ваш Ленин".

Целую операцию с „продолжением" предлагает Ленин, чтобы Бухарин хорошо отдохнул в немецком санатории с женой. А на дворе страны, где пепел и разруха, едва– едва гражданская война стихла… Но власть быстро портит людей. Ибо любая власть, в принципе, сколь необходима, столь и порочна.

Бухарин был в своем роде партийным аристократом. Он много работал над собой, обладал весьма обширными знаниями. Николай Иванович не мог не чувствовать, что в интеллектуальном развитии он выше ворошиловых, молотовых, кагановичей.

„Ранний Бухарин" был ортодоксален. Как Ленин. В своей „Теории пролетарской диктатуры", написанной в 1919 году, Бухарин также размашисто непримирим: люди из II Интернационала – это „пустопорожние болтуны из живых трупов". Один из них – Каутский, это человек, который занимался "лизанием генеральского сапога". Для Бухарина Лига Наций – "дребедень". Здесь он полностью похож на Ленина. Так же как Ленин, Бухарин утверждает, что суть власти пролетариата – только „диктатура". Он пишет, что „пролетариат не только не дает никаких „свобод" буржуазии – он применяет против нее меры самой крутой репрессии: закрывает ее прессу, ее союзы, силой ломает ее саботаж и т.д.".

Бухарин, как и Ленин, превозносит принцип классовой борьбы, монополии одной партии, призрачности буржуазной демократии. Он за строгое централизованное, плановое хозяйство. Он ни в чем не расходится с Лениным.

Позже, в конце двадцатых годов, зрелый Бухарин вносит нечто новое, окололиберальное, в свои социально-экономические взгляды, которые усугубили его политическое положение и привели к утрате престижного положения в партийной иерархии. В своем докладе „Политическое завещание Ленина", сделанном 21 января 1929 года, Бухарин, защищая и развивая ленинизм, говорил и нечто нетрадиционное. Taк, индустриализацию страны, по Бухарину, нельзя осуществлять путем „переобложения крестьянства", нужно „зацеплять крестьянина за его интересы", нужно учитывать его „собственные выгоды". Не случайно до самой смерти Бухарин не смог отмыться от обвинений в „защите кулака", разжигании „частнособственнического интереса", курсе на "Личное обогащение".

Бухарин не был еретиком и оппортунистом. Он просто видел несуразности марксизма, отвергающего глубинный двигатель экономического прогресса – интересы. Он попытался „слегка уточнить, скорректировать" традиционные взгляды.И не просто уточнить, но и увязать их с конкретным политическим курсом партии. Бухарин быстро попал в уклонисты и по закону большевистской логики должен был от „теоретической борьбы перейти к политической, а затем и террористической". Бухарин пытался любыми способами выбраться из „осады", не брезгуя никакими приемами. Он стал защищать не столько свои „чуть-чуть" еретические взгляды, сколько самого себя. Защита была тоже большевистски традиционной: Бухарин обрушился на Троцкого. Взяв на прицел, например, заявление Троцкого о „правой опасности" в июле 1928 года, Бухарин называет этот документ „неслыханно клеветническим и кликушеским". Бухарин пытается удержаться „на плаву", безжалостно добивая уже поверженного Троцкого накануне его депортации.

Троцкий же был более снисходительным к Бухарину, хотя высмеивал его весьма обидно и едко. „Бухаринская борьба с оппозицией, – писал он осенью 1927 года, – ужасно напоминает стрельбу перепуганного насмерть солдата: глаза зажмурит, винтовку ворочает над головой, патроны расстреливает в бешеном количестве, а процент попадания равен нулю. Такая бешеная трескотня сперва оглушает и может даже испугать необстрелянного человека, не знающего, что стреляет, зажмурив глаза, до смерти перепуганный Бухарин".

Уже позднее, будучи в изгнании, Троцкий дал довольно оригинальную характеристику Бухарина через призму ленинского отношения к нему.

"В характере Бухарина, – вспоминал Троцкий, – было нечто детское, и это делало его, по выражению Ленина, любимцем партии. Он нередко и весьма задорно полемизировал против Ленина, который отвечал строго, но благожелательно. Острота полемики никогда не нарушала их дружеских отношений…

Вспоминается такой эпизод на заседании Политбюро. Когда Англия круто переменила свою политику по отношению к Советам, перейдя от интервенции к предложению заключения торгового договора… все, помню, были охвачены одной мыслью: это серьезный поворот… Неожиданно раздался голос Бухарина:

–  Вот так штука! События на голову встанут! – Бухарин посмотрел на меня.

–  Становитесь, пожалуйста, – ответил я.

Бухарин побежал с места, подбежал к кожаному дивану, уперся руками и поднял вверх ноги. Постояв так мину– ту-две, он с торжеством вернулся в нормальное положение. Мы посмеялись, и Ленин возобновил заседание Политбюро. Таков был Бухарин и в теории и в политике. Он при всех своих исключительных способностях нередко становился ногами вверх…"

Судьба Бухарина, как и многих других соратников Ленина, трагична. Может быть, поэтому в процессе реабилитации долго считалось, что его курс и методы в экономике и особенно сельском хозяйстве прогрессивны. Я тоже считал так когда-то, работая над книгой „Сталин". Но позднее более внимательное знакомство с творчеством Бухарина и уже более спокойное отношение к „открытиям" трагического прошлого позволяют с огорчением сказать: идеи Бухарина мало чем отличались от официальной ,линии". Может быть, некоторая разница была лишь в тактике и сроках реализации партийных директив. Бухарин мог критиковать не курс, а его „троцкистские" извращения, бездарное планирование, кулацкое „торможение". Редактор Известий" Бухарин интуитивно чувствовал гибельность курса, но мог сказать об этом лишь несколько раз очень туманными намеками.