Текст книги "Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2."

Автор книги: Дмитрий Волкогонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Сталин еще несколько лет после разгрома „правых" позволял Бухарину чувствовать себя если не "любимцем партии", то хотя бы нужным ей человеком. У Бухарина был очень мягкий и слабый характер. Фактически все тридцатые годы до самого ареста и, естественно, после него Бухарин стремился вернуть расположение Сталина, иногда доходя до глубокого унижения своего достоинства, сочиняя даже поэму, посвященную удачливому вождю.

Временами Коба (Бухарин почти до конца так обращался к Сталину, рассчитывая восстановить былые добрые отношения) давал Бухарину надежду. Боже, сколько "любимец партии" написал в тридцатые годы Сталину писем! Возможно, их хватило бы на целый том… или больше Временами Сталин ослаблял хватку. Затем вновь появлялись зловещие симптомы преследований и ареста. Бухарин вновь писал длинное письмо с объяснениями и выражениями своих искренних и добрых чувств к вождю.

"Дорогой Коба!

Я был в большом смятении, когда ты меня разносил за Эренбурга. Ты между прочим сказал, что я-де мало бываю в редакции. Между тем я бываю ежедневно. В последнее время уходил, просидевши всю ночь… Два последних дня я действительно не был в Москве Мне было поручено в 3 дня написать брошюру о Калинине..

Посылаю тебе только что сделанную брошюру как вещественное доказательство. Ибо тебя, очевидно, информируют мои друзья, которые в чем-то особливо заинтересованы.

Я тебе пишу открыто и прямо, ты не сердись. Если ты считаешь, что я „фамильярничаю" и что я не так себя веду по отношению к тебе, скажи мне об этом.

Твой Бухарин".

Бухарин хочет вернуть ленинские дни, когда соратники называли друг друга на „ты", подсиживали друг друга лишь политически и еще не прибегали к будущим сталинским методам козней.

Возможно, эта переписка (впрочем, это письма-монологи) уникальна как по объему, так и по той страсти вымолить прощение, которые демонстрировал Бухарин. Писал узник не только Сталину, но и ближайшему его окружению. Вот письмо Ворошилову после расстрела Зиновьева и Каменева. На процессе они не пощадили Бухарина…

"Дорогой Климент Ефремович.

Ты, вероятно, уже получил мое письмо членам Политбюро и Вышинскому: я писал его ночью сегодня в секретариате тов. Сталина с просьбой разослать: там написано все существенное в связи с чудовищно-подлыми обвинениями Каменева… Что расстреляли собак – страшно рад… Если к моменту войны буду жив – буду проситься на драку (некрасно словцо), и ты тогда мне окажи последнюю эту услугу и устрой в армию хоть рядовым…

Извини за сумбурное письмо: у меня тысячи мыслей, скачут как бешеные лошади, а поводьев крепких нет.

Обнимаю, ибо чист.

1.1Х.36 г. Ник. Бухарин".

Как далеко было от ленинской атмосферы, когда вожди ругались, интриговали, схолачивали противостоящие группы, но вождь стоял над всеми. Уничтожали других, но не себя. Партверхушха еще не знала, что скоро будут физически расправляться друг с другом.

"Дорогой Коба.

Пишу тебе по совершенно исключительному случаю… Я очень прошу… заставить прекратить допросы обо мне через моих подчиненных; если райкому или МК что-либо интересно знать обо мне, то пусть допрашивают меня, хотя доколе будет это недоверие? Поэтому нельзя ли им сказать, что этакие допросы уже стали неприличными!

Прошу простить за взволнованный тон и сбивчивость письма.

Твой Н.Бухарин".

„Взволнованный тон" бывал у Бухарина и во взаимоотношениях с Лениным. Особенно часто споры разгорались в 1919 году, когда он был привлечен к работе, возглавляемой Лениным, по программе Коминтерна. Бухарин был, как и во времена противоборства по Брестскому миру, запальчив, эмоционально несдержан. Тогда он еще не отошел от своих леворадикальных воззрений. Ленин критиковал Бухарина порой весьма больно, однако, питая явную слабость к революционеру, давал ему новые и новые политические поручения.

Так, в апреле 1919 года в ЦК была получена декларация екатеринославских эсеров, в которой они выпячивали на первый план в революционной деятельности национальный аспект, ставили под сомнение диктатуру пролетариата (а как же крестьянство?), возражали против тесного союза Украины и России. Ленин придал документу большое значение, но не стал заниматься проблемой сам, а поручил ее Бухарину. Вождь верил, что в основных вопросах политики Бухарин не „качнется" больше.

„т. Бухарин!

Напечатайте сие с обстоятельным и спокойным разбором, доказывая детально, что такие колебания социалистов-революционеров в сторону кулака и отделения от России, т.е.дробление сил, перед Колчаком и Деникиным объективно ведут к помощи буржуазии и Колчаку".

Долгими ночами Бухарин лежал на нарах с открытыми глазами; Ленин доверял, а Сталин не доверяет… Вся его борьба, как на черно-белой киноленте, медленно проплывает в смятенном, воспаленном мозгу. Он помнит, что написал очередное (какое по счету?!) письмо.

„Тов. Сталину И.В.

Членам ПБ ЦК ВКП(б) Дорогие товарищи!

Сегодня в „Правде" появилась отрицательная статья, в которой бывшие лидеры правой оппозиции (а следовательно, очевидно, и я, Бухарин) обвиняются в том, что они шли рука об руку с троцкистами и диверсантами гестапо и т.д.

Сим я еще и еще раз заявляю:

1. Ни словом, ни делом, ни помышлением я не имел и не имею ничего общего ни с какими террористами каких бы то ни было мастей. Я считаю чудовищным даже намек на такое обвинение…

2. При всех и всяких обстоятельствах, всюду и везде, я буду настаивать на своей полной и абсолютной невиновности, сколько бы клеветников ни выступало против меня со своими клеветническими показаниями…

С комм. прив. Н.Бухарин" .

После письма Бухарина Сталину волна разносной критики как бы затихла. Загнанный „оппозиционер" боялся спугнуть надежду: видимо, Коба прислушался, вспомнил годы совместной борьбы против Троцкого, убедился еще раз в его безусловной лояльности. Бухарин никогда не узнает, что Сталин действительно на этом его письме набросает размашистую резолюцию главному редактору „Правды":

„Тов. Мехлису. Вопрос о бывших правых (Рыков, Бухарин) отложен до следующего пленума ЦК. Следовательно, надо прекратить ругань по адресу Бухарина (и Рыкова) до решения вопроса. Не требуется большого ума, чтобы понять эту элементарную истину.

И.Сталин".

Он не знал, что Сталин решил расправиться с "любимцем партии" по полной программе. Когда в феврале, накануне пленума ЦК, вновь взметнулась волна клеветы, Бухарин был сломлен или, точнее, сильно надломлен. Он еще не мог понять, что именно он вместе с Лениным, Троцким, Сталиным, со всеми теми, кто собирался его судить, создали такую Систему, жернова которой безжалостны. Это было ритуальное заклание: враги обязательно должны быть! Шпионы и террористы – тоже. Желательно из высшего эшелона власти. Система, чтобы существовать как осажденная крепость, должна была постоянно бороться, выискивать неприятеля, уничтожать всех, кто хотел подорвать ее стены и башни. Но Бухарин сам активно строил эту крепость.

Он помнит, что накануне пленума, собравшись с силами, пишет 20 февраля 1937 года еще одно очередное письмо в Политбюро. Бухарин пытался бороться.

"Дорогие товарищи!

Пленуму ЦК я послал „заявление" почти на 100 страниц, с ответом на тучу клевет, содержащихся в показаниях…

Я в результате всего разбит нервно окончательно. Смерть Серго, которого я горячо любил, как родного человека, подкосила последние силы… Я вам еще раз клянусь последним вздохом Ильича, который умер на моих руках…"

Часть последней фразы Сталин подчеркнул жирным синим карандашом, а на полях – размашистый крест и слово, как выстрел: „Вранье".

Как было в действительности?

"…К Ленину приехали 21 января 1924 года после полудня профессора О.Ферстер и В.П.Осипов. Они внимательно осмотрели больного. Никаких тревожных симптомов не было обнаружено" .

В последние месяц у угасающего вождя мало кто бывал из его соратников. Ленин был почти недоступен для диалога в своей немоте, да и сам не хотел этих встреч. Надежда Константиновна в своих „совершенно секретных" воспоминаниях, пролежавших десятилетияв партийном заточении, вспоминала: „На вопрос, не хочет ли он повидать Бухарина, который раньше чаще других бывал у нас, или еще кого-нибудь из товарищей, близко связанных по работе, он отрицательно качал головой, знал, что это будет непомерно тяжело".

Но в тот роковой день Бухарин у Ленина в Горках был. После посещения безнадежно больного вождя врачами Ленину оставалось жить менее двух часов. Когда начались конвульсии больного, разрешили войти в комнату и Бухарину. В его письме в Политбюро не было „вранья".

Бухарин в письме обращается к этому эпизоду с Лениным, надеясь, что хотя бы память о вожде, которого давно превратили в святого идола, защитит и спасет его в эту критическую минуту. Дальше он пишет:

„…Мне остается только: или быть реабилитированным, или сойти со сцены.

В необычайнейшей обстановке я с завтрашнего дня буду голодать полной голодовкой, пока с меня не будут сняты обвинения в измене, вредительстве, терроризме… дайте мне, если мне суждено идти до конде по скорбному пути, замереть и умереть здесь, никуда меня не перетаскивайте и запретите меня тормошить.

Прощайте. Побеждайте.

Ваш Н.Бухарин".

Да, „скорбный путь" Бухарин пройдет до конца. Может быть, он вспомнил, как в сентябре 1919 года Политбюро обсуждало вопрос об арестах кадетов из буржуазной интеллигенции. Посыпались жалобы. Ареопаг поручил Бухарину, Дзержинскому, Каменеву вернуться к этим делам. Хотя ясно, что Политбюро „пересмотра" никакого делать не собирал ось. Об этом, в частности, свидетельствует письмо Ленина, написанное 15 сентября Горькому.

„Дорогой Алексей Максимович!

…Мы решили в Цека назначить Каменева и Бухарина для проверки арестов буржуазных интеллигентов околокадетского типа и для освобождения кого можно. Ибо для нас ясно, что и тут ошибки были. Ясно и то, что в общем мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходима и правильна".

Вот так: место профессуры – в тюрьме. Их вина – думают по-другому, чем Ленин, Бухарин и остальные вожди. „Мера ареста… необходима и правильна". Вспоминал ли Бухарин эти страншры своей биографии? Как могли себя чувствовать русские интеллигенты в чекистских застенках, имевшие, как правило, лишь одну вину: неприятие большевизма?

Я, может быть, утомил читателей письменными монологами Бухарина, но думаю, что они помогают увидеть нечто более широкое, чем трагическая судьба этого ученика Ленина. Коллизии „любима партии" – отраженная волна страшного ленинского эксперимента. „Великий террор" конца тридцатых годов имел свои корни в ленинских идеях и действиях. В его распоряжениях, наподобие указаний Бош и Минкину: "Повесить, непременно повесить…"

Через полтора месяца после того как Бухарина арестовали, он вновь (в который раз!) пишет большое, на двадцати двух страницах письмо Сталину. Его мы не имеем возможности процитировать полностью, но несколько фрагментов, связанных с Лениным и ленинским „воплощением" в жизнь его идеалов, мы все же приведем.

„Ночь на 15 апреля 1937 года.

Иосифу Виссарионовичу Сталину. Лично.

Это письмо носит такой характер, что я прошу, чтобы оно было переслано И.В.Сталину без предварительного чтения кем бы то ни было.

…На пленуме я чувствовал себя как человек, невинно прикованный к позорному столбу… Я в отчаяньи клялся смертным часом Ильича. Ты-то ведь хорошо знаешь, как я его безгранично, всем сердцем и душой любил. Я воззвал к его памяти. А мне заявили, что я спекулирую его именем, что я даже налгал, будто я присутствовал при его смерти, даже приводили "документ" (статья Зиновьева), а суть в том, что я после смерти Ильича уехал из Горок в Москву, а потом вернулся со всеми, что и описано в статье.

…Я мечтал о большой близости к руководству и к тебе, не скрою. Я тосковал по крупным людям, я тосковал по более широкой работе. Что это, грех? Преступление? Тебя лично я снова научился не только уважать, но и горячо любить (опять, пусть сколько угодно хихикают люди, которые мне не верят, но это так)… Я бредил о доверии с твоей стороны… Все это было – и все полетело прахом, и я червем извиваюсь на тюремной койке…

Хочу сказать тебе прямо и открыто о своей личной жизни, о чем говорить не принято…"

Бухарин откровенно рассказывает о всех своих женах: Н.М.Эсфири, А.В.Травиной, Нюсе Лариной. Пока не пришла к нему Ларина, бытие его „пожиралось невероятными страданиями, съедавшими радость жизни…". Сейчас бы сказали: „Бухарин запутался в женщинах". Он был очень любвеобильным человеком, но без достаточно прочных моральных тормозов. То было время, когда он метался между долгом и любовью. Его нравственные слабости находят продолжение в слабостях политических,– в его полной капитуляции перед Сталиным. Арестант все еще не теряет надежды убедить Сталина в своей лояльности к нему.

„…Было время, когда я с тобой лежал на диване у тебя – это я тогда готовился к борьбе? Вздор.

А вот что было к подходам 1928 года. Я искренне думал, что ты поступаешь не по-ленински; я опирался на множество цитат и т.д. из Ильича. А что было? Да то, что я понимал завещание Ильича (не персональное, а о линии) буквально и формально… К 28-му году создалась особая ситуация, не входившая в поле зрения Ильича… А я, как школьник, хватался за букву, упуская дух… В 192&/ 29 году я в тебе видел воплощение антиленинской тактики. Это глупо, но это было именно так…"

Бухарин готов признать, что Ленин не мог давать рекомендации на будущее, ибо это уже не входило „в поле зрения Ильича". Этим Бухарин признает правоту Сталина, „развивающего" Ленина. Идет капитуляция по всем линиям, ленинской в том числе. Говоря о Ленине, о своих ошибках, Бухарин с неизбежностью возвращается к Сталину:

„…Мне было часто необыкновенно хорошо, когда удавалось быть с тобой (не тогда, когда вызывался для какого– нибудь разноса), даже тронуть тебя было хорошо. Я действительно стал к тебе чувствовать почти такое же чувство, как к Ильичу, – чувство родственной близости, громадной любви, доверия безграничного, как к человеку, которому можно все сказать, все написать, всем поделиться, на все пожаловаться".

Дальше Бухарин пишет о книге, которую он заканчивает и хотел бы посвятить Сталину, ибо теперь он чувствует себя „твоим учеником". И вновь утверждает: „…никакими средствами нельзя заставить меня совершить позорное клеветничество против самого себя…". Кончает Бухарин на крайне мучительной ноте: „…камеры темные, и круглые сутки горит электрический свет. Натираю полы, убираю, чищу парашу и т.д. – все это знакомо. Но сердце разрывается, что это – в советской тюрьме, и горе мое, и тоска моя безграничны….

Будь здоров и счастлив Н.Бухарин".

Это личное письмо Бухарина Сталин адресовал всем членам Политбюро: "в круговую". Ознакомившись с ним, члены высшей партийной коллегии оставили для истории свои автографы: „Читал. По-моему, писал жулик. В.Молотов". „Все та же жульническая песенка: я не я, а лошадь не моя. Л.Каганович". „М.Калинин". „Безусловно жульническое письмо. В.Чубарь". „Читал. К.Ворошилов". „Бухарин продолжает свое провинциальное актерство и фарисейское жульничество. А.Микоян". „Типичная бухаринская ложь. А.Андреев".

Так соратники Сталина, которые все считали себя учениками Ленина, решили судьбу своего сотоварища.

Сломленный, он напишет еще не одно письмо. О Ленине уже не упоминает, он ушел куда-то далеко-далеко… Но так хочется жить. Бухарин, уже сдавшийся, еще на что-то надеется. Несколько фрагментов еще из одного письма человека, которого любил Ленин.

„Здравствуйте Иосиф Виссарионович.'* …В галлюцинаторном состоянии (у меня были такие периоды) я говорил с Вами часами – ты сидел на койке, рукой подать. К сожалению, это был только бред…

Я хотел сказать Вам, что хотел бы объясниться с Вами хоть последний раз в жизни, но только с Вами. Я знаю, это неслыханно. Я не питаю ни малейшей надежды, что это будет. Но пусть Вы знаете, что я этого ждал, как израильтянин манны небесной. Я ничего не хочу брать назад, ни на кого не хочу жаловаться-

Пишу это вовсе не потому, что сижу в тюрьме и хочу себе что-то выторговать. Я смотрю на себя, как на человека, политически погибшего…

…Я написал уже (кроме научной книги) большой том (страниц 250—300) стихов… Первые мои вещи кажутся мне теперь детскими (но я их переделаю), за исключением ,Думы мы о Сталине", которую я Вам переслал еще до ареста. Но по содержанию я могу сказать, что в нашей литературе такой попытки не было…"

Далее Бухарин излагает план написанной им книги „Преображение мира", где особое место занимают главы „Эпоха великих работ" и „Грядущее" (Коммунизм). Все это, выводит Бухарин, „я писал главным образом ночами и буквально кровью сердца…

Иосиф Виссарионович, Вы такой знаток стиля и так любите литературу. Не дайте погибнуть этой работе…

Вам покажутся чудовищными мои слова, может быть, факт, что я Вас люблю всей душой!.."

Я больше не буду цитировать бухаринских писем. Все они – выражение эволюции моральной гибели человека, которая олицетворяет обреченность не столько узника, сколько Системы, которую он сам же создавал. Ленин не мог представить такого трагического финала для "любимца партии". Но он совсем не был случайным. Эта партия, эта идеология, выпестованные Лениным, не могли обходиться без инквизиции. Просто Бухарин – наиболее яркое выражение процесса гибели личности, ее распада под давлением чудовищной машины, в создании которой он принимал самое активное участие. Судьба Бухарина – личностный приговор ленинской Системе. Впрочем, я приведу еще отрывки из двух документов. Финал трагедии Бухарина должен быть полным.

В Президиум Верховного Совета СССР

приговоренного к расстрелу Н.Бухарина

Прошение

Прошу Президиум Верховного Совета СССР о помиловании. Я считаю приговор суда справедливым возмездием за совершенные мною тягчайшие преступления против социалистической родины, ее народа, партии, правительства. У меня в душе нет ни единого слова протеста. За мои преступления меня нужно было бы расстрелять десять раз…

Я твердо уверен: пройдут годы, будут перейдены великие исторические рубежи под водительством Сталина, и вы не будете сетовать на акт милосердия и пощады, о котором я вас прошу: я постараюсь всеми своими силами доказать вам, что этот жест пролетарского великодушия был оправдан.

Москва, 13 марта

Внутренняя тюрьма НКВД Николай Бухарин"'.

Естественно, прошение было отклонено. Это было давно предрешено. Бухарин будет расстрелян не „десять раз", всего один…

„Секретно".

Справка.

Приговор о расстреле Бухарина Николая Ивановича приведен в исполнение 15 марта 1938 г. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в Особом архиве 1-го спецотдела МВД СССР, том № 3, лист № 97.

Нач. 12 отд. 1-го спецотдела НКВД СССР

лейтенант госбезопасности Шевелев".

Бухарин задумывался задолго до трагического конца, куда может завести ставка на неограниченное насилие. Сохранилось его письмо „железному Феликсу" – Дзержинскому по этому поводу.

Дорогой Феликс Эдмундович, я не был на предыдущем собрании руководящей группы.

Слышал, что Вы там, между прочим, сказали, будто я и Сок.(ольников) „против ГПУ и т.д.". О драчке третьеводнишней осведомлен. Так вот, чтобы у Вас не было сомнений, милый Феликс Эдмундович, прошу Вас понять, что я думаю.

Я считаю, что мы должны скорее переходить к более "Либеральной" форме соввласти: меньше репрессий, больше законности, больше обсуждений, самоуправления (под руководством партии, разумеется) и проч. В своей статье в „Большевике", которую Вы одобрили, теоретически обоснован этот курс. Поэтому я иногда выступаю против предложений, расширяющих права ГПУ, и т.д. Поймите, дорогой Феликс Эдм. (Вы знаете, как я Вас люблю), что Вы не имеете никаких оснований подозревать меня в каких-либо плохих чувствах к Вам лично и к ГПУ как учреждению. Вопрос принципиальный – вот в чем дело…

Ваш Н.Бухарин".

Нельзя не отдать должное проницательности и в данном случае мужеству – выступать против ставшей обычной чрезвычайщины, против возведения насилия в ранг государственной политики. К слову сказать, Дзержинский отнесся к письму без тех чувств "любви", о которых писал Бухарин. Председатель ОГПУ тоже придал письму „принципиальное" значение. Дзержинский обращается к своему заместителю Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому, довольно мрачной и даже зловещей фигуре, олицетворявшей до 1934 года сумеречные действия карательных органов.

„т. Менжинскому. Только лично (без копий)

При сем – письмо ко мне Бухарина, которое после прочтения прощу ко мне вернуть. Такие настроения в руководящих кругах ЦК нам необходимо учесть и призадуматься. Было бы величайшей ошибкой политической, чтобы партия по принципиальному вопросу о ГПУ сдала и дала бы „весну" обывателям – как линию, как политику, как декларацию. Это означало бы уступать нэпманству, обывательству, клонящемуся к отрицанию большевизма. Это была бы победа троцкизма и сдача позиций…

24.Х11.24 г. Ф.Дзержинский".

Дзержинский, к которому с изъявлениями чувств любви и мягкого несогласия с .линией ЦК" по вопросу о роли „карательных органов" обратился Бухарин, не разделил его взглядов. Ведь Дзержинский, по сложившимся представлениям, был „железный". Как смею утверждать, эти взгляды Бухарина были чужды и другим членам ЦК. Но Бухарин имел несчастье иметь собственные взгляды по многим вопросам.

Можно вспомнить и такой эпизод из жизни Бухарина. В начале 1921 года в Тамбовской губернии вспыхнуло мощное крестьянское восстание. Ленин поручил Бухарину проанализировать обстановку и доложить на заседании Политбюро перечень мер, которые необходимо принять для ликвидации крестьянского выступления. Заседание состоялось 2 февраля 1921 года. Доклад сделал Бухарин. Он активно добивался и добился-таки, хотя лишь как намерение, осуществить в губернии продовольственную „чистку", облегчить положение крестьян. Ленин, Сталин, Крестинский, Преображенский, Рудзутак, Каменев согласились с этой мерой, но Ленин предложил вызвать в Тамбов Антонова– Овсеенко, чтобы вместе с экономическими мерами применить и меры военные.

Однако восстание разгоралось. „Мягких" мер, предложенных Бухариным, оказалось недостаточно. Вообще, как посчитал Ленин и другие члены Политбюро, нужны совсем не экономические меры, а карательные. Следующее заседание Политбюро прошло уже без Бухарина. Оно состоялось 27 апреля. Решили „назначить единоличным командующим войсками в Тамбовском округе Тухачевского, сделав его ответственным за ликвидацию банд Антонова. Дать для ликвидации месячный срок. Не допускать никакого вмешательства в его дела…". Восстание было утоплено в крови и жестоко подавлено. Бухарин совсем не подходил для репрессивных действий, он пытался решать проблему экономически и политически.

В чем-то Бухарин был не таким, как другие ленинцы…

Так закончил свой земной путь один из соратников и учеников Ленина. По сути, он был, как выразился Н.В.Валентинов, идеологом „доктрины правого коммунизма". Порвав с „военным коммунизмом", в 1924—1925 годах доктрина Бухарина имела большое хождение и влияние в большевистской среде. На XIV съезде и XIV партконференции были еще раз обнародованы взгляды Бухарина, сводящиеся к тому, что „мы будем строить социализм даже на нашей нищенской базе, мы будем плестись черепашьим шагом, а все-таки социализм построим". Бухарин полагал, что нэп в деревне – это расширение базы зажиточного крестьянства, это переход от гражданской войны к гражданскому миру, это постепенность и последовательность.

Наиболее откровенно свои взгляды Бухарин выразил на московской губернской конференции 17 апреля 1925 года. „Наша политика по отношению к деревне, – заявил он, – должна развиваться в таком направлении, чтобы раздвигались и отчасти уничтожались ограничения, тормозящие рост зажиточного и кулацкого хозяйства. Крестьянам, всем крестьянам, надо сказать: обогащайтесь, развивайте свое хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут".

Сколько раз ему припомнят эти „еретические" слова! Как много придется ему оправдываться за свое „буржуазное перерождение"! А тогда, в 1925 году, эти взгляды разделялись многими, в том числе и Сталиным. Генсек, выступая 9 мая 1925 года на собрании партийного актива Москвы, однозначно заявил: „Некоторые товарищи, исходя из факта дифференциации деревни, приходят к выводу, что основная задача партии – это разжечь классовую борьбу в деревне. Это, товарищи, неверно. Это – пустая болтовня".

Кратковременно бухаринская трактовка нэпа взяла верх. Но совсем ненадолго. Вскоре Политбюро вновь перешло к курсу жесткой классовой борьбы в деревне, вытеснения кулака, а затем и сплошной коллективизации. Сталин стыдился своей слабости, что какое-то время он буквально следовал советам Бухарина. Сталин, разгромив Троцкого, по сути, заимствовал у побежденного радикальную концепцию строительства социализма в городе и деревне. Бухарин теперь мог только мешать, хотя сопротивление его было весьма „интеллигентным". Он был готов уже поддержать гибельный в исторической перспективе сталинский курс, но генсек упредил: в 1929 году Бухарин был выведен из состава Политбюро.

Он очень переживал случившееся, хотел „реставрировать" былые отношения со Сталиным путем отказа от своих экономических взглядов, попытками личных встреч, но было уже поздно. В этом смысле ленинская характеристика Бухарина в немалой степени верна: „ Ник. Ив., занимающийся экономист, ив атом мы его всегда поддерживали. Но он… в политике дьявольски неустойчив".

Бухарин был типичным слабым человеком, который даже не хотел казаться сильным. Его незаурядный ум страдал от ущербности воли.

О том, что Бухарин неустойчив, мы убедились, проследив эволюцию его многословного эпистолярного монолога, обращенного к Сталину.

В Системе, основанной Лениным, около Сталина могли находиться лишь люди, которые были способны только поддакивать, соглашаться, одобрять „мудрые решения" первого лица. Такие, например, как Николай Иванович Ежов. Пока он выполнял самую грязную работу палача. А когда исполнил – сгинул и сам, потащив за собой обвинения в „перегибах".

Выступая в Горьком в 1937 году, этот физический и умственный кретин озвучил строки, написанные для него в ЦК ВКП(б).

„Когда умер Владимир Ильич Ленин, когда умер создатель нашей партии, вождь и учитель трудящихся всего человечества Владимир Ильич Ленин, один из поэтов писал следующее:

Портретов Ленина не видно:

Похожих не было и нет.

Века уж дорисуют, видно,

Недорисованный портрет…

Поэт ошибся и просчитался здорово. Видимо, он недостаточно хорошо знал нашу партию. Нашелся такой художник революции, зодчий нашей социалистической стройки, который не в века, не в сотни лет и даже не в десятки сумел поднять на невиданную высоту нашу советскую страну и тем самым нарисовать портрет Владимира Ильича, о котором писал в своем стихотворении поэт. Этим величайшим, гениальным художником ленинской эпохи, этим зодчим социалистической стройки, который нарисовал на деле портрет Ленина, каким он должен быть, является наш вождь и учитель товарищ Сталин!"

Конечно, при этих словах было положено вскакивать и исступленно хлопать в ладоши до тех пор, пока в президиуме не перестанут…

Так славили „первого ленинца" все члены коммунистической высшей партийной коллегии. Но членам Политбюро требовалось славить особо. Ведь они осчастливлены быть в „ленинском штабе".

Член „ленинского Политбюро" – это особый тип человека, входившего в священную большевистскую „ложу". Таковым этот загадочный, таинственный ареопаг всегда и оставался, вплоть до августа 1991 года…