Текст книги "Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2."

Автор книги: Дмитрий Волкогонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

…Брежнев долго крутил эти два листка, с натугой вникая в смысл простых колонок цифр. Это что же, колхозный строй не может накормить страну? Давно выполнен ленинский завет об уничтожении „крестьянских хищников", а хлеба все не хватает? Выходит, после XX съезда мы все время покупали хлеб у капиталистов? А как же соревнование, целина, миллионы орденоносцев? Вон из Киева пришло предложение учредить высшее почетное звание „Герой Коммунистического Труда" и присвоить его, естественно первому, ему, Леониду Ильичу… Рябит в глазах от цифр. Начиная с 1957 года закупаем, закупаем, закупаем. Сотни, тысячи тонн золота, миллионы тонн нефти, газа, металла – и все это за хлеб?

Обычно Брежнев ставил дежурную резолюцию: „Вкруговую". Это значит ознакомить всех членов Политбюро. Сейчас он просто, держа плохо слушающимися пальцами дорогую ручку, вывел: "Л.Брежнев. 17.Х.78". Не стоит обсуждать этот вопрос на Политбюро. Просочится за стены Кремля, чего доброго, информация… А значит, и читать больше никому не нужно… Вон на столе у него новая толстая пачка бумаг о награждении победителей социалистического соревнования в честь 60-летия Великой Октябрьской революции… Подпишет эти бумаги, а об остальном не стоит ломать голову…

Трагедия интеллигенции

Ленин был не только демоном разрушения, но и Демиургом созидания. Пролетарского, марксистского „созидания". Он хотел через несколько месяцев „ввести" социализм, через несколько лет „построить" коммунизм. Его предложения на этом пути были радикальны и импульсивны. По предложению Ленина 12 апреля 1918 года СНК утвердил декрет, подготовленный А.В.Луначарским, „О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской социалистической революции". Предполагалось, что уже к 1 мая модели новых памятников вместо старых будут рассмотрены. Но снести с пьедесталов „царей и слуг" оказалось более легким делом, нежели поднять на них новых кумиров.

В России исступленно рушили не только церкви, но и памятники, все то, что напоминало народу о „проклятом прошлом". Чугунные и бронзовые цари, всякие там графы и князья, царские генералы и губернаторы стаскивались с пьедесталов, перевозились в литейные цеха, на свалки, в глухие дворы. Шла конфискация прошлого. Никто еще не знает, что через семь десятилетий почти все повторится.

Ленин требовал, чтобы на месте монументов старого режима поднялись памятники пионерам и творцам новой революционной жизни. В конце июля 1918 года по его предложению на заседании СНК профессор М.Н.Покровский сделал доклад о необходимости установки в столице новых памятников, символизирующих неодолимость революции. В постановлении правительства говорилось о возведении в Москве „50 памятников в области революционной и общественной деятельности, в области философии, литературы и искусства".

Ленин предложил уже „через пять дней (!) представить в СНК на утверждение списки лиц, которым предполагается поставить памятники". Этому делу он придал характер скорюспелой кампании.

После февраля 1917 года ленинским правилом стало нетерпеливое пришпоривание исторических событий. Совет Народных Комиссаров, следуя настойчивому ленинскому требованиях}, записал:„Поставить на вид Народному комиссариату по просвещению желательность спешного проведения в жизнь постановления СНК об украшении улиц, общественных зданий и т.п. надписями и цитатами". Через два дня „список" утверждается…

Ленин спешил быстрее навсегда перевернуть „царскую" страницу истории и начать свою, революционную, ленинскую. Через два месяца он требует доклада о ходе реализации постановления Совнаркома и приходит в негодование. Почти ничего не сделано! Звонит Луначарскому, тот оказывается в Петрограде. В город на Неве немедленно летит грозная ленинская телеграмма.

„Сегодня выслушал доклад Виноградова о бюстах и памятниках, возмущен до глубины души; месяцами ничего не делается; до сих пор ни единого бюста, исчезновение бюста Радищева есть комедия. Бюста Маркса для улицы нет, для пропаганды надписями на улицах ничего не сделано. Объявляю выговор за преступное и халатное отношение, требую присылки мне имен всех ответственных лиц для предания их суду. Позор саботажникам и ротозеям.

Предсовнаркома Ленин".

В стране голод, разруха, тиф, бандитизм, духовная и социальная смута. Вождь же хочет быстрее покончить со старым, вдохновить новыми чугунными идолами почти распятый народ. Ленин как будто не хочет или не может понять: в истории многое возникает, но ничего не исчезает. Все остается вечным достоянием истории. И как ни пытался вождь русской революции вытравить, например, память о русских царях, особенно, как он говорил, „идиоте Николае 11", последний спустя три четверти века, вероятно, превосходит, не без помощи большевиков, по популярности Ульянова-Ленина. Память и общественное сознание живут и функционируют по своим собственным законам, а не постановлениям большевистского Совнаркома или Политбюро.

Исторический эпизод с памятниками автор привел, чтобы постепенно подвести читателя к главной мысли: Ленин смотрел на духовную культуру общества сугубо прагматически. Только как большевистский политик. Все должно работать на революцию. А в ней на первом плане революционное просвещение и революционная агитация.

Н.К.Крупская, отвечая на анкету Института мозга в 1935 году, каким был Ленин, заметила: „Театр очень любил – всегда это производило на него сильное впечатление". Как автор книги, выскажу сомнение в этом утверждении, или, по крайней мере, думаю, что эта любовь была необычной. Та же Крупская вспоминала (но уже по другому поводу), что в эмиграции „пойдем в театр и после первого действия уходим"… В Москве ходил редко, но Крупская помнит, что в середине представления спектакля Диккенса „Сверчок на печке" заскучал и ушел… Любовь к театру была довольно странной. Но тем не менее – любовь.

Это не помешало Ленину поддержать идею закрытия Большого театра. Политбюрю ЦК не раз рассматривало этот вопрос и высказалось в том же духе. Однако Луначарский запротестовал, и СНК еще до постановления Политбюро его поддержал: нужно сохранить Большой театр. Однако Ленин настойчив. Даже упрям.

„Тов.Молотову

Узнав от Каменева, что СНК единогласно принял совершенно неприличное предложение Луначарского о сохранении Большой оперы и балета, предлагаю Политбюро постановить:

1.  Поручить Президиуму ВЦИК отменить постановление СНК.

2. Оставить из оперы и балета лишь несколько десятков артистов на Москву и Питер для того, чтобы их представления (как оперные, так и танцы) могли окупаться, т.е. устранением всяких крупных расходов на обстановку и т.п.

3. Из сэкономленных таким образом миллиардов отдать не меньше половины на ликвидацию безграмотности и на читальни.

4. Вызвать Луначарского на пять минут для выслушания последнего слова обвиняемого и поставить на вид…"

Кто станет возражать против ликвидации неграмотности? Но почему ценой ликвидации Большого театра и других великих национальных очагов культуры? Ленина это не заботило. Все его помыслы во власти революции и ее развития. Ценой снижения высшего уровня интеллекта нации Ленин хотел поднять планку обыденного сознания народа. Тогда им легче управлять.

В декабре 1918 года Ленин собственноручно пишет „Инструкцию о составлении книги для чтения рабочих и крестьян". Требования категоричны: .Задание: в двухнедельный срок составить книгу для чтения крестьян и рабочих… Темы: строительство Советской власти, ее политика извне и внутренняя. Например: что такое Советская власть. Как управлять страной. Закон о земле. Совнархозы. Национали– зация фабрик. Трудовая дисциплина. Империализм. Империалистическая война. Тайные договоры. Как мы предлагали мир. За что мы теперь воюем. Что такое коммунизм. Отделение церкви от государства. И так далее…"

Даже ликвидация неграмотности до предела политизирована. Ничего о прошлом; оно как бы конфисковано и сдано в утиль. Главное, рабочие и крестьяне должны знать, „что такое коммунизм".

Ленин, будучи человеком мощного интеллекта, понимал, что сознание —самая прочная крепость. С помощью даже ОГПУ ее непросто взять. Нужно мобилизовать партию и ту меньшую часть интеллигенции, что пошла с большевиками. Без нее, этой интеллигенции, сознание миллионов мужиков будет по-прежнему замусорено „старорежимной ерундой". Поэтому генеральный курс Ленина: подчинить интеллигенцию Советской России партийному влиянию, заставить ее работать на революцию. Когда 9 октября 1920 года Политбюро рассматривало вопрос „О съезде Пролеткульта", Ленин, Сталин, Каменев, Крестинский, Бухарин были единодушны, принимая постановление: „Провести на съезде резолюции о тесной связи Пролеткульта и о подчинении его партии" . Главное – в подчинении.

Троцкий, который глубже разбирался в литературе и искусстве, чем другие большевистские вожди, тем не менее на встрече с московскими писателями и поэтами заявил: „Фабрика для создания новых пролетарских поэтов-художников у нас есть, но это не МАППы и не ВАППы, а РКП. Товарищам нужно сидеть в РКП и учиться. РКП воспитает пролетарского поэта, создаст действительно художественного литератора. И поэтому литератор-коммунист, как член РКП, должен сосредоточить свое внимание на творчестве своей партии…"

Так надвигалась трагедия культуры и интеллигенции; через партийность у них отбирали творческую свободу. Сознание не только крепость, но и последний оазис свободы. Чтобы сформировать элементарно мыслящего человека, которым легко управлять и манипулировать, большевики обильно кормили людей примитивной духовной пищей и семьдесят лет ограничивали, дозировали там, где считали ее „классово вредной".

В ноябре 1923 года А.М.Горький писал В.Ф.Ходасевичу:

„…Из новостей, ошеломляющих разум, могу сообщить, что в „Накануне" напечатано: в России Надеждою Крупской и каким-то М.Сперанским запрещены для чтения: Платон, Кант, Шопенгауэр, Вл.Соловьев, Тэн, Рескин, Ницше, Л.Толстой, Лесков, Ясинский (!) и еще многие подобные еретики. И сказано: „Отдел религии должен содержать только антирелигиозные книги…" Да, на протяжении семи десятилетий было огромное поле литературы, куда советскому читателю ходить было строго заказано. Воспитание советской интеллигенции, как проводника партийных решений, стало одной из главных задач большевиков. Программа этого воспитания была изложена в назидательной ленинской статье „Партийная организация и партийная литература .

Но вначале нужно было завершить „просеивание" интеллигенции. В своем большинстве она не приняла революцию. За это поплатилась жизнью, бегством, изгнанием десятков тысяч ее лучших представителей на чужбину.

Ленин поддержал идею духовного обескровливания Советской России. Те, кто был не способен перестроиться под требования революции, должны стать изгнанниками. В июне 1922 года на заседании Политбюро, где доклад „Об антисоветских группировках" сделал Уншлихт, было принято постановление, во втором пункте которого вводилось горестное и бесчеловечное наказание. Инакомыслящих решили лишать родины. „Предложить ВЦИК, – говорилось в документе, – издать постановление о создании особого совещания* из представителей НКИД и НКЮ, которому предоставить право, в тех случаях, когда имеется возможность не прибегать к более суровому наказанию, заменять его высылкой за границу или в определенные пункты РСФСР".

Всесильное ГПУ немедленно приступило к отбору опасных для революции людей, а в действительности – духовной элиты российского общества. И уже 2 августа Уншлихт, ленинский предтеча бериевщины, пишет записку Сталину:

„Во исполнение постановления Политбюро высылаю протокол заседания Комиссии ПБ, список антисоветской интеллигенции Москвы, список антисоветской интеллигенции Петрограда с характеристиками…" Комиссия решила „произвести арест всех намеченных лиц, предложить им выехать за границу за свой счет. В случае отказа – за счет ГПУ. Одновременно закрыть контрреволюционные издания: „Вестник сельского хозяйства", „Мысль", „Экономическое возрождение" за публикацию антисоветских и идеалистических взглядов".

Люди из ГПУ были неглупыми: в списках „активной антисоветской интеллигенции" (составленных не по алфавиту, а по мерю докладов и предложений с „мест") оказались наиболее яркие представители интеллектуальной элиты России. Очень важными для операции обессмысливания российского интеллекта оказались личные указания вождя. Ленину списки высылаемых показывались несколько раз. Он уточнял, дополнял, делал пометки, ставил вопросы и передавал в ГПУ, Дзержинскому, Сталину, Уншлихту для „доработки". И даже когда первая крупная парггия российских мыслителей осенью 1922 года была составлена для выдворения за околицу отечества, Ленин, находясь в отпуске по болезни, продолжал интересоваться вопросом, руководить дальнейшими действиями ГПУ.

„17.1Х. т.Уншлихт! Будьте любезны распорядиться вернуть мне все… бумаги с пометками, кто выслан, кто сидит, кто и почему избавлен от высылки. Совсем краткие пометки на этой же бумаге.

Ваш Ленин".

Ответил вместо отсутствующего Уншлихта его заместитель Г.Ягода на следующий же день, около полуночи (работы в ГПУ было много: столько людей нужно было арестовать, сослать, выслать, а то и расстрелять…).

„18.1Х.1922 г. 23 часа 45 мин.

тов. В.И.Ленину.

Согласно Вашего распоряжения посылаю обратно присланные Вами списки с соответствующими пометками на них, и фамилии лиц (выделенных отдельно), кои оставлены по тем или другим причинам в Москве и Питере.

С ком. приветом Г.Ягода.

P. S. Первая партия уезжает из Москвы 22.1Х. в пятницу. Г.Я.".

Списки пространны, обширны, с подзаголовками: ",Профессура 1-го Московского университета", „Профессора Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии", „Профессора Института инженеров путей сообщения", „По делу Вольно-экономического общества", „Список антисоветских профессоров Археологического института", „Общий список активных антисоветских деятелей по делу издательства „Берег", „Список лиц, проходящих по делу №813 (группа Абрикосова)", „Список антисоветских агрономов и кооператоров", „Список врачей", „Список антисоветских инженеров", „Список литераторов", „Список питерских литераторов". Кроме этого составлен специальный „Список антисоветской интеллигенции г. Петрограда".

В первой „партии", включая дополнительный список, значится 120 человек. Документ первоначально подписан 31 июля 1922 года Каменевым, Курским, Уншлихтом. В конце горестного перечня блистательных имен, многие из которых и поныне являются гордостью России, стоит примечание Ягоды: „Согласно решения Политбюро ЦК РКП комиссия под председательством т. Дзержинского рассматривала ходатайства об отмене высылки лиц, считающихся незаменимыми в своей отрасли и о которых соответствующими учреждениями делались заявления об оставлении на месте".

Я не буду приводить весь список. Назову лишь ряд фамилий и пометки против них, сделанные в ГПУ. Ленин долго сидел над списком, но у него не возникло чувства духовного протеста, сожаления, осознания абсурда, алогичности и преступности акции, которую готовилась совершить под его руководством его партия. Очень многих из людей, которых лишали родины, он знал лично. Но, по мнению Ленина, „выдворение" – это было весьма „гуманно" (вождь мог вспомнить свою безбедную жизнь в тихой, благополучной Швейцарии).

Ленинский прищуренный взгляд быстро пробегал строчки приговорного списка, выделяя про себя знакомые фамилии.

Стратонов В.В. Высылается. На свободе.

Артоболевский И.А. За рев. трибуналом. Обвиняется в агитации против изъятия церковн. ценностей.

Тяпкин Н.Д. Содержится под стражей.

Велихов ПА. Содержится под стражей.

Коробков Н.М.Освобожден… Последняя стадия туберкулеза.

Лосский Н.О. Высылается. На свободе.

Кондратьев И.Д.Возбуждено дело по обвинению в содействии эсерам. Высылка временно приостановлена. Содержится под стражей.

Франк С.Л. Высылается. На свободе.

Айхенвальд Ю.И. Высылается. На свободе.

Осоргин М.А. Высылается. На свободе.

Степун ФА. Не разыскан.

Сорокин ПА Арестован. Высылается.

Замятин Е.И. Высылка отсрочена впредь до особого распоряжения.

Ермолаев Н.И. За границу не высылать. Предать СУДУ

Вислоух С.М. Арестован. Высылается.

Бердяев Н.А. Высылается. На свободе.

В параллельном списке ГПУ, где сформулированы обвинения против высылаемых, против фамилии Бердяева, например, записано: „Близок к издательству „Берег". Проходил по делу „тактического центра" и по „Союзу Возрождения", монархист, кадет правого устремления, черносотенец, религиозно настроенный, принимает участие в церковной контрреволюции. За высылку".

К слову сказать, эти роковые решения Ленин принимал, когда месяцем раньше Надежда Константиновна занималась с ним простейшими упражнениями: умножение двузначных чисел на однозначные и тому подобными интеллектуальными задачками. Тетрадь в 21 лист испещрена детскими по уровню упражнениями Ленина. Становится не по себе: человек с трудом может решить арифметический пример для семилетнего ребенка, но определяет судьбу людей – цвета нации…

Напрасно искать в „Биографической хронике" отражение этой полицейской деятельности Ленина. Ведь его жизнь всегда показывалась только с той стороны, которая была освещена солнцем. А что в тени вождя – не принято было говорить, требовалось всячески сохранять эти тайные покровы. Конечно, о записке 17 сентября Уншлихту в „Биохронике" ни слова. Хотя авторы сочли, например, нужным указать, что в этот же день Ленин „пишет записки дежурному секретарю и в Управление делами СНК с просьбой прислать конверты и клей лучшего качества". Видимо, по мысли высоких контролеров из ЦК, эпизод с „клеем" более важен для высвечивания исторического силуэта Ленина, нежели его деяния по интеллектуальному обескровливанию нации..

Ровно три года до этого, 15 сентября 1919 года, Ленин пишет длинное письмо Горькому, который прислал ему встревоженное послание по поводу арестов среди интеллигенции. Ленинское письмо крайне знаменательно, это, по сути, кредо вождя по отношению к интеллигенции. Можно было не сомневаться, что последователи вождя, впитавшие подобные ленинские установки, низведут российскую, советскую интеллигенцию до роли помыкаемой служанки.

Горький, как пишет известный публицист Е.К.Кускова, метался: его тянуло на родину, но оттуда шли тревожные вести; экзекуция над его народом продолжалась. Великий русский писатель, в чьей судьбе нашла своеобразное, но глубокое отражение трагедия русской интеллигенции, еще пока не сдался, но уже испытывал огромное давление из Москвы. Чтобы сохранить творческую свободу, Горький должен был остаться вне родины. Но это было свыше его сил. Письмо к Ленину с протестом и просьбой защитить российскую интеллигенцию было как последняя конвульсия его свободы.

Ответ Ленина был демагогически злым, безапелляционным, резким. Он как будто бы уже знал, что Горький будет сломлен и побежден. И вместе с ним – все осколки русской интеллигенции, оставшейся на родине.

Признав, что при арестах интеллигенции „ошибки были", Ленин тем не менее заключает: „Ясно и то, что в общем мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходима и правильна". Ленин поучает Горького: „Интеллектуальные силы" народа смешивать с „силами" буржуазных интеллигентов неправильно. За образец их возьму Короленко: я недавно прочел его, писанную в августе 1917 года, брошюру „Война, отечество и человечество". Короленко ведь лучший из „околокадетских", почти меньшевик. А какая гнусная, подлая, мерзкая защита империалистической войны, прикрытая слащавыми фразами! Жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками! Для таких господ 10 000 000 убитых на империалистической войне – дело, заслуживающее поддержки… а гибель сотен тысяч в справедливой гражданской войне против помещиков и капиталистов вызывает ахи, охи, вздохи, истерики…"

Ленин, как всегда, категоричен: он знает, что его гражданская война справедлива, что если она справедлива, то „гибель сотен тысяч" – это чуть ли не достижение Русский писатель, посмевший высказать свою точку зрения на происходящее, сразу же становится „жалким мещанином".

Ленин далее утверждает, что „интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно".

Вот так цинично и плоско вождь русских большевиков оценил интеллигенцию своего отечества. Это не поразительная историческая близорукость, а „слепота классовых очков". К тому же, повторю, я глубоко убежден, прочитав множество документов о Ленине, – он никогда не любил Россию, как и ее интеллигенцию.

В конце письма Ленин не упускает, конечно, возможности нанести хлесткий удар и самому Горькому: „Не раз и на Капри и после я Вам говорил: Вы даете себя окружить именно худшим элементом буржуазной интеллигенции и поддаетесь на ее хныканье… Вполне понимаю, вполне, вполне понимаю, что так можно дописаться до того, что-де „красные такие же враги народа, как и белые" (борцы за свержение капиталистов и помещиков такие же враги народа, как и помещики с капиталистами), но и до веры в боженьку или в царя-батюшку. Вполне понимаю.

Ей-ей погибнете*, если из этой обстановки буржуазных интеллигентов не вырветесь! От души желаю поскорее вырваться.

Лучшие приветы.

Ваш Ленин".

Письмо, коряво написанное в истинно ленинском духе, выносит приговор российской интеллигенции. Раз она смеет сомневаться, даже быть „околокадетской", то какой же это мозг нации, это просто „г…о". Классовый скальпель Ленина безжалостен; мозг нации поврежден. На долгие десятилетия. Но это, так сказать, частное письмо, которое выражает прежде всего мировоззренческую установку самого вождя по отношению к интеллигенции, не принявшей революцию. Возможно, это так бы и осталось личным делом Ленина, не будь он главой советского правительства и признанным лидером большевиков. Ведь было ясно, что он просто не доверял интеллигенции. Вождь давно уже говорил, что "литературное дело должно стать составной частью… партийной работы". Разумеется, партийно-большевистской.

Уверовав раз и навсегда, что абсолютной истиной является марксизм, а затем большевизм, Ленин отказывал всем, абсолютно всем, иметь право на другую точку зрения и считать ее верной… На примере ленинского ума, мощного, сильного, но закованного в латы ортодоксального догматизма, можно проследить драму его политизации в такой степени, что мироощущение вождя превратилось в выражение светской религии, каковой стала идеология большевизма. В ленинской нетерпимости к инакомыслию есть нечто от средневековой инквизиции: вполне так можно дописаться до того, что-де „красные" такие же враги народа, как и „белые". Ленин не может даже теоретически допустить, что может быть прав кто-то, кроме „красных". Это ум религиозного фанатика, который не хочет в цепи рассуждений и аргументов даже допустить доводы иного плана. Ленин верит и требует, чтобы так верили и другие.

Все дело в том, что Ленин мог действительно требовать, ибо он был первым властным человеком в октябрьском эксперименте, облечен правами главы ордена диктатуры пролетариата. Поэтому другое его письмо, точнее, пространная записка, написанная Сталину, носит характер категорической директивы по отношению к инакомыслящей интеллигенции.

„т. Сталин!

К вопросу о высылке из России меньшевиков, народных социалистов, кадетов и т.п. я бы хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас.

Решено ли „искоренить" всех этих энесов? Пешехонова, Мякотина, Горенфельда? Петрищева и др.?

По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловчее. Тоже А.Н.Потресов, Изгоев и все сотрудники „Экономиста" (Озеров и мн. мн. другие). Меньшевики Розанов (врач, хитрый), Вигдорчик, Мигуло или как-то в этом роде, Любовь Николаевна Радченко и ее молодая дочь (понаслышке злейшие враги большевизма); Н.А.Рожков (надо его выслать; неисправим); С.Л.Франк (автор „Методологии"). Комиссия под надзором Манцева, Мессинга и др. должна представить списки, и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго.

Насчет Лежнева (бывший „День") очень подумать: не выслать ли? Всегда будет коварнейшим, насколько я могу судить по прочитанным его статьям.

Озеров и все сотрудники „Экономиста" – враги самые беспощадные Всех их – вон из России. Делать это надо сразу. К концу процесса эсеров, не позже. Арестовать несколько сот и без объявления мотивов – выезжайте, господа!

Всех авторов .Дома литераторов", питерской „Мысли"; Харьков обшарить, мы его не знаем, это для нас „заграница". Чистить надо быстро, не позже конца процесса эсеров.

Обратите внимание на литераторов в Питере (адреса, „Новая Русская книга", № 4, 1922 г., с.37) и на список частных издательств (стр.29).

С коммунистическим приветом Ленин".

Полицейское распоряжение Ленина, бессвязное, но написанное на одном дыхании, химическим карандашом, – беспощадно, жестоко по своему содержанию. Безусловно, это послание вождя адресат расценил как директиву, начертав в верхнем углу: „Т. Дзержинскому, с возвратом. Сталин".

Мы долго, более четверти века, размышляли после XX съезда партии, откуда пришла к Сталину беспримерная жестокость по отношению к своим соотечественникам. Не было и намека даже подумать (автор настоящей книги в том числе), что отцом внутреннего терроризма, беспощадного и тотального, был сам Ленин. Другое дело, откуда у Ленина эта страсть. Он не бегал из тюрем и ссылок, как деклассированный революционер Джугашвили, а спокойно проживал в благополучных странах и городах…

Думаю, все это от усвоенной Лениным философии „революционного права и морали" – все дозволено во имя достижения цели. Макиавелли не мог и предположить, что в истории будет столь прилежный интерпретатор его теории. Помните, как в своем „Государе" выдающийся мыслитель эпохи Возрождения писал: „О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в суде не спросишь, заключают по результату, поэтому пусть государи стараются сохранить власть и одержать победу. Какие бы средства для этого не употребить, их всегда сочтут достойными и одобрят…"

Фанатичная вера в то, что история оправдает любые его шаги и меры, если цель будет достигнута, окончательно поселилась в сознании Ульянова-Ленина, когда власть (довольно неожиданно и для него самого) оказалась в руках большевиков.

Я бы назвал это явление якобинством души. Лидер партии, как глава специальной службы, показывал пример чекистам, как нужно „заботиться" о выполнении „спущенных" партией директив. Уже в конце 1922 года Ленин вновь возвращается к теме высылки. Он диктует по телефону Фотиевой записку для Сталина еще об одном вольнодумце, Н.А.Рожкове:

„…Предлагаю: первое – выслать Рожкова за границу, второе – если это не пройдет (например, по мотивам, что Рожков по старости заслуживает снисхождения), то… послать, например, в Псков, создав для него сносные условия жизни и обеспечив его материально и работой. Но держать его надо под строгим надзором, ибо этот человек есть и будет, вероятно, нашим врагом до конца.

Ленин".

Так Ленин вносил личный вклад в реализацию своей зловещей формулы: „Очистим Россию надолго". От интеллектуальной совести. Ленина не останавливало, что его указание „перстом вождя" на жертвы – глубоко аморально. Ведь он лично был знаком с большинством тех, кому он предписывал: Зон из России". Если письмо к Горькому – суть выражения умонастроения Ленина по отношению к интеллигенции, то записка, адресованная Сталину, – конкретная директива, требующая быстрого исполнения.

К слову, не без ленинского влияния Политбюро ЦК в августе 1922 года приняло еще одно решение, расширяющее круг репрессий против интеллигенции, коллективный мозг" постановил „одобрить предложения т. Уншлихта о высылке заграницу контрреволюционных элементов студенчества. Создать комиссию в составе Каменева, Уншлихта, Преображенского". Большевики, ведомые Лениным, смотрели вперед; отрывали от родной почвы не только зрелых людей, но и зеленую поросль.

Таков был Ленин: он мог из безопасной Швейцарии заклинать социал-демократов в России идти путем революции, спокойно проживая при этом царскую пенсию матери и ее доходы с аренды поместья. Он мог, демонстрируя приверженность высшим принципам нравственности, протестовать: кто „солгал или кто интриговал в изложении частной беседы между мною, Мартовым и Старовером" (А.Н.Потресов) – и решительно предлагать высылку из отечества того же Потресова, которого знал с самого порога века… У Ленина „комплексов" не было; когда речь заходила о политике – для морали места не оставалось. Двойной стандарт в морали он считал естественным для себя.

Ведь, по существу, ленинский взгляд на художника, человека творческой профессии, сформировался у него еще в начале столетия. Отточил этот взгляд лидер большевиков, разглядывая со стороны российского гиганта мысли и пера Льва Николаевича Толстого. В этом отношении статья Ленина, приуроченная к восьмидесятилетию великого писателя, „Лев Толстой, как зеркало русской революции" весьма показательна. Даже Толстого, общепризнанного гения, Ленин способен оценивать лишь через призму революции…

„…С одной стороны, – писал Ленин, – гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны – помещик, юродствующий во Христе С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, – с другой стороны, „толстовец", т.е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, бия себя в грудь, говорит: „Я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками…"

Взгляд Ленина на Толстого – поверхностный и вульгарный. Толстой еще на пороге XX века смог подняться на позиции приоритетов общечеловеческих ценностей, а Ленин навсегда застыл в своих классовых блиндажах. Ведь лидер большевиков совершенно определенно утверждал, что „серьезнейшей причиной поражения первой русской революции" было толстовское непротивление злу насилием".

Но отмечу другое: великий Толстой понадобился автору статьи и для того, чтобы показать никчемность и ничтожность русской интеллигенции. Как и всякое явление, она многогранна. Но видеть в интеллигенции лишь „истасканных, истеричных хлюпиков" мог только человек, взгляд которого ограничен лишь прорезью классовой бойницы. Выгоняя творческую элиту за околицу отечества, Ленин обрекал ее на еще большие страдания.