Текст книги "Космическая ферма (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 71 страниц)

На фронте Поляков познакомился со многими воспитанниками детских домов и может с полной уверенностью сказать, что они являлись полноценными гражданами своей страны. Каких-то особых проблем с алкоголизмом Иван так же не помнил. Конечно, мужики иногда в выходные или  праздники перебирали, могли подраться и похулиганить, но на работу выходили в нормальном состоянии. Пьянство в рабочие дни не практиковалось. Любители такого быстро попадали в поле зрения партийной и комсомольской организаций, даже если не состояли в их рядах,  и довольно часто отправлялись  в места не столь далекие. Конечно, имелись слои общества, не охваченные этими организациями, но там действовали иные законы и на жизнь страны эти граждане особого влияния оказать не могли.

Особо его заинтересовал вопрос относительно «Сталинских репрессий» в предвоенное, военное и послевоенное время.

Николай Фомич объяснил, что согласно исторических материалов, Сталин обвиняется в том, что  в годы своего правления развязал террор против населения собственной страны, в результате чего большую часть населения осудили по «политическим» статьям, а еще не меньшую часть расстреляли. Это вызвало падение роста промышленности и на первых этапах войны к серьезным поражениям из-за уничтожения командного состава.

– Подождите, Николай Фомич! Так почему Красная  армия терпела поражение  в начале войны? Вы же говорили, что это явилось результатом Вашего воздействия.

– Дорогой мой зять! – Николай Фомич постарался как можно больше отразить в своей интонации поучительные мотивы, вызванные глупостью неразумного существа.

– О том, что я Вам рассказал, знают очень и очень не многие на ЭТОЙ планете и никто на ТОЙ. И не надо об этом распространяться. Согласно последних веяний на Земле, общество придерживается, в крайнем случае– это официальная установка, иного мнения– единственного и непогрешимого. ВО ВСЕМ!!! Абсолютно во всем виноват Сталин. На земле этому вопросу посвящено такое количество трудов, что оспаривать это просто бессмысленно, для Землян. Сталин, как и любой человек, идущий по непроторенному пути, совершил много ошибок. Мало того, ошибок грубых и кровавых. Так почему бы это не использовать. Ведь всегда тот, кто потом изучает новое творение, без труда найдет допущенные погрешности. Повторяю– потом, их найти может любой! Даже имеющий ничтожный уровень умственного развития  и образования.

Создать же, что-то абсолютно новое и жизнеспособное могут только единицы из миллиардов. К сожалению, здесь вынужден признать, что созданное Сталиным государство оказалось очень жизнеспособным, иначе бы Гитлер, для которого мы создали все необходимые условия, смог выполнить возложенную на него миссию. Поэтому, Земляне должны отвечать на тот вопрос, используя только имеющуюся у них в мозгу информацию и никак иначе. А мы уже тут попробуем проанализировать насколько прочно вся эта официальная ересь засела в их мозгах.

Тут Поляков серьезно задумался. Да, он знал много людей, возвратившихся после «отсидки». Довольно большая их часть осудили за участие  в гражданской войне на стороне белых, но тут Поляков ничего против не имел. Белые, например, не удосуживались направлять своих противников  в тюрьму, они их просто расстреливали. Так, что новая власть проявила в этом вопросе довольно гуманное отношение к побежденным, как это не покажется странным.

Очень многие попали  в тюрьму за совершенное во времена разгула преступности после окончания гражданской войны. Это Иван хорошо помнил, так как часто слышал разговоры родителей на эту тему. Он помнил, как его дед возмущался высказыванием соседа – Пантелея, вернувшегося с войны с двумя орденами Красного знамени и неоднократно оравшего «по пьянке», что ему герою войны «взападло» пахать на заводе. Кстати, Пантелей прожил  в их доме после возвращения всего три месяца и его трезвым никто не видел. Пантелея арестовали и посадили за разбой – он, с дружками, напали на крестьянский двор, украли там трех свиней и при этом убили хозяина.

 Среди рабочих завода Поляков знал несколько случаев, когда людей отправляли в тюрьму. Пару случаев за пьянство. Один случай за совершение убийства «по пьянке»  в ходе ссоры из-за девушки. Один, когда работник, пришедший на работу «сбудуна», угробил новый немецкий токарный станок. Комсомольская организация ходатайствовала перед руководством завода о том, что бы не наказывать провинившегося строго, однако, партийная организация и руководство настояли на том, что бы виновника посадили. Наверное, старшие товарищи лучше понимали всю тяжесть совершенного преступления, и поэтому каких либо дальнейших действий комсомольцы завода не предпринимали.

Прямо перед войной  посадили директора завода – очень хорошего и требовательного человека. Позже мать ему писала, что его посадили за то, что «торговал налево» продукцией завода. Дело в том, что помимо основной продукции военного назначения у них на заводе выпускали в одном из цехов обыкновенные иголки, и данный товар пользовался настолько большим спросом, что рабочих этого цеха на проходной проверяли даже лучше, чем в оборонных цехах. Тем не менее, случаи выявления «несунов» не прекращались. Так вот, директор завода по подложным документам организовал хищение продукции и перепродажу ее спекулянтам. Кстати, очень многие, кто попал в тюрьму, в то время промышляли спекуляцией. Возраст и круг общения не позволяли ему судить о том какая ситуация с «репрессиями» сложилась в других кругах общества.

Вспоминая войну, Поляков мог согласиться с тем, что в ее начале ими командовали не совсем опытные командиры. Иван лично не всегда понимал их замысел на ведение боя, так как командиры больше походили на комиссаров времен Гражданской войны, придерживавшихся правила – лихо с шашкой наголо на врага. Полякову приходилось участвовать  в таких лихих атаках, заканчивавшихся почти поголовным уничтожением подразделений. Вместе с тем, уже прослужив на момент начала войны больше года, он хорошо изучил части Боевого  устава Красной армии, касающихся ведения боя взводом и ротой, и мог с полной уверенностью сказать о том, что его командиры руководствовались исключительно имевшимися там положениями.

Кстати, в боевом уставе, действительно, напрочь отсутствовали вопросы ведения оборонительного боя. Поэтому, в любой, даже самой убийственной для подразделения ситуации, поступала команда атаковать.  Потом появились наспех распечатанные, даже не наставления, а листовки. В них излагалась тактика подразделений в обороне. Эти листовки раздавали солдатам и младшим командирам и, к чести их составлявших, уже имея некоторый опыт, лично он почерпнул в них много нового и полезного. Значит, перед войной в этой области действительно допустили ошибку. Последующие боевые действия Ивана в этом только убедили. За все время его службы в полку, ему не известен ни один случай, когда военнослужащих полка судили по «политическим» статьям. Солдаты ходили в самоволки и выясняли между собой отношения. Были случаи, когда торговали имуществом. Офицеры так же периодически «гремели»  в таких делах. На политзанятиях замполит полка рассказывал о том, какая сложилась ситуация в армии после Гражданской войны. Оказывается, таких «Пантелеев» тоже хватало и в действующей армии. Замполит назвал это «Героическим головокружением». От этих офицеров армия и избавлялась. В конце 30-х годов ситуацию удалось исправить, и он, замполит, этим очень гордился. Сам Поляков только слышал об этих временах. Во время его службы ничего подобного не происходило, дисциплина среди военнослужащих поддерживалась железная.

О послевоенных годах Иван ничего сказать не мог, кроме одного, двигаясь на запад, он  с горечью наблюдал то, какое количество граждан изменили своей стране. Первоначально они на месте расстреливали всех дезертиров, полицаев, власовцев и прочую мерзость, названия для которой не удосуживались искать. Это продолжалось очень не долго, так как вскоре поступил приказ, категорически запрещающий самосуд, и грозящий  в случае его нарушения самым жестоким наказанием.

Получается, что Страна встала на защиту этого отребья! Доводивший до них этот приказ замполит роты категорически пресек любые вопросы на эту тему, пообещав лично расстрелять на месте нарушивших приказ, чем сильно удивил всех солдат. Конечно, замполит тогда погорячился, и ни разу не выполнил своего обещания, но в нескольких последовавших потом случаях, виновных в самосуде арестовали, и осудили к большим срокам заключения военными трибуналами. Так вот, лично Иван может с уверенностью заявить о том, что  в военное время количество сидевших в тюрьме за свои преступления на оккупированных территориях исчислялось десятками, а может и сотнями тысяч.

После окончания войны это количество обязательно, как минимум бы, удвоилось, так как преступность и бандитизм буквально захлестнули страну. С момента официального окончания войны и до увольнения из армии  в декабре 1946 года Поляков потерял очень много товарищей потому, что они сразу и без перерыва, вступили в войну с бандитами. После Победы его часть направили в Стрыйский гарнизон Львовской области, и он не понаслышке может сказать о том, как там обстояли дела.

Фашистских прихвостней и отъявленных бандитов искореняли по лесам в течение года с активностью ведения полноценных боевых действий. Только по истечению года смогли рассеять крупные банды и загнать их в леса. Только  с этого момента стало можно говорить о каком-то признаке прихода Советской власти в эти края. К сожалению, именно о признаке. Борьба с бандитами продолжалась, и хотя и уже не носила такого масштабного и кровопролитного характера, но тем не менее– людей продолжало гибнуть очень много.  Самое неприятное, что  в это время опять начали проявляться «Пантелеи». Поляков с обидой и откровенным не пониманием разглядывал захваченных в плен бандитов – бывших солдат, честно и мужественно прошедших все испытания войной и сломавшихся на малом – водке, девочках и беззаботной жизни. Они категорически не хотели работать! Это не носило катастрофически массового характера, однако, Поляков не сомневался, что его страну опять ждет затяжная полноценная война с преступностью, особенно, когда начнется массовая демобилизация.

Он и сам хотел бы хорошенько отдохнуть после всего того, что выпало пережить, но понимал, что это невозможно. Лично Иван смирился с участью его поколения – сначала в полной мере отдать свою жизнь и здоровье борьбе с врагом, а потом так же приступить к ликвидации ее страшных последствий во имя счастливой жизни следующих поколений. Лично он готов к этому. Но вот готовы ли к этому многие другие ???

Его размышления прервал Николай Фомич, все это время молча наблюдавший за зятем. Он вручил ему увесистый чемодан с бланками и карандашами и попросил задавать вопросы, если что-то не понятно. Поляков ответил, что пока у него вопросов нет но, если появятся до отлета,  он обязательно их задаст по коммуникатору. Перетерпев семейные объятия и поцелуи своих новых родственников, Поляков побрел на свой корабль. Возвращаться домой абсолютно не хотелось.

По пути домой Иван вспомнил погибшего в 1944 году Александра Панкратова, кандидата наук по психологии. Во время службы он всегда искренне восхищался способностью этого человека воспринимать душу собеседника. По своему влиянию Панкратов находился на несколько голов выше всех замполитов, агитаторов, коммунистических и комсомольских вожаков вместе взятых. Он мог просто и доступно объяснить самые непонятные события любому, даже тем, кто вообще не имел никакого образования. Его слушались и уважали. Поляков гордился, что его командиром отделения являлся именно Панкратов. Еще со времени их контрнаступления под Москвой, Панкратов стал постоянно вести разговоры с жителями освобожденных территорий. Он использовал любой момент для этого, а результаты своих бесед потом записывал в потрепанную толстую тетрадь, с которой никогда не расставался.

Естественно, это не могло не вызвать интереса СМЕРШевцев, и как то Александр пропал. Поляков и другие солдаты из отделения аккуратно поинтересовались у командира взвода судьбой своего командира отделения, на что тот только пожал плечами, единственно, успокоив солдат тем, что Панкратов находится в штабе полка. Через четыре дня Панкратов к великой радости сослуживцев  появился в отделении, слегка прихрамывая и со следами побоев на лице и теле. Все расспросы на эту тему он пресек, сказав, что произошло недоразумение. Еще через неделю командир роты лично передал Панкратову его тетрадь. При этом, ротный разговаривал очень уважительно, назвав Панкратова по имени и отчеству, и чего за ним никогда не наблюдалось в отношении подчиненных – на Вы. С этого времени Панкратову никто не мешал разговаривать с жителями. Несколько раз Поляков наблюдал за жаркими спорами, Панкратова с солдатом из другого взвода по фамилии Авдеев. Как понял Поляков, заядлые спорщики являлись представителями одной профессии и не могли прийти к единому мнению по решению какой то проблемы. Авдеев говорил, что ссылаться на западные источники конечно опасно, но его путь решения проблемы более совершенен. Панкратов всегда возражал, что у России всегда был и будет свой путь, и история их обязательно рассудит.

Поляков вспомнил как на заводе почти неделю отец и дед спорили до хрипоты по поводу того как восстановить угробленный нерадивым рабочим токарный станок. Отец ссылался на безграмотность деда, опиравшегося только на три класса церковно-приходской школы и свой практический опыт, в то время как сам щеголял пятью классами рабфака и чертежами, на этот станок. Один раз отец настолько увлекся спором, что дед «от души»  проложил его кулаком, от чего оппонент отлетел метров на пять, и еще долго не мог прийти в себя сидя на земле и мотая головой. Дождавшись, когда отец смог воспринимать действительность, дед поинтересовался у сына, почему тот молодой и здоровый не смог выдержать удар престарелого инвалида первой мировой войны.

Отец, хмуро посмотрев на деда, произнес, –  Опыт батя. Я хорошо знаю, сколько ты свернул носов и челюстей, пока бабка стала твоей.

– Так вот, опыт и цени, а не хвастайся временем,  в течение которого твоя жопа сидела на лавке. Это еще не показатель хорошей работы головы, – подвел итог дед.

Естественно, батя больше не стал испытывать судьбу, ибо являлся не только умным, но и человеком, категорически не склонным к самоубийству.

Продолжившийся спор протекал уже в более мирной обстановке. Так и не придя к общему решению, отец и дед воплотили каждый в отдельности  свои мысли, так сказать «на бумаге». Времени ушло одинаково, и когда они закончили, Поляков, бросив все дела, побежал в цех понаблюдать за испытаниями. Отец и дед бросили монету, кому первому демонстрировать  свою идею в действии, так сказать «в металле».

Деду выпала первая очередь. Станок уже большее двух недель стоял раскуроченный, и начальство завода, не имея возможности произвести ремонт имеющимися силами, с радостью разрешило двум рабочим поэкспериментировать с его восстановлением. Дед потратил полчаса для реализации своего замысла, и представил высокой комиссии в лице начальника цеха, сына и товарищей, станок, получивший помимо восстановления работоспособности в полном объеме еще и новые свойства – вместо предусмотренных 4 скоростей, у него появились 2 дополнительные. Этот факт особенно поразил начальника цеха. После ремонта станок фактически смог выполнять больше функций, что переводило его в разряд не просто работающего, но и позволяло разгрузить нещадно эксплуатирующие станки более высокого разряда и задействованные для выпуска деталей стратегического заказа, кстати, находившегося под угрозой срыва.

Отец молча наблюдал за этим и мрачнел с каждой минутой. От реализации своего предложения он категорически отказался. В конце смены Иван услышал разговор отца и деда, объясняющего, что в каждом узле станка заложены как основные, так и дополнительные возможности. Это влияние унификации, то есть, немецкие инженеры, а станок выпустили в Германии, создали базовый вариант, предусматривавший дальнейшую модернизацию в зависимости от необходимых целей. Восстановить блок шестерней, угробленных нерадивым рабочим, по чертежам не сложно, только в этом случае станок имел бы  только 2 скорости, так как подобрать или отремонтировать угробленную шестерню невозможно. Это нормально, но не хорошо. Совмещая запасные части от коробки скоростей старого списанного станка, кстати, тоже немецкого, только более раннего года выпуска, и поломанного, возможно без особых доработок не только восстановить его работоспособность, но и расширить  возможности. Да, внешний вид ухудшался, да и ресурс станка сокращался. Но ведь станок нужно восстановить без ухудшения свойств. А нечаянное улучшение только приветствуется. Отец признал, что пошел по пути банального демонтажа неисправной шестерни и перекладыванию ее функций на другие, что привело бы к уменьшению скоростей и большим затратам, связанным с переделкой механизма их переключения. Кстати, ресурс станка при этом так же катастрофически уменьшался.

Этот случай стал для Полякова значимым и показал, что нет непререкаемых авторитетов, особенно, если ты знаешь свое дело и готов не механически, а творчески выполнять свою работу. Кстати, отец с гордостью писал, что до конца войны он проработал на этом станке и с большим сожалением перешел на привезенный из Германии,(опять из Германии!), новый.

В один из вечеров, когда на фронте наступило затишье, Поляков решил расспросить Панкратова о смысле его разногласий с Авдеевым. Вместо ответа Панкратов спросил, как Иван сдавал экзамены в школе и что ему в этом не понравилось. Поляков ответил, что у них в школе, как и везде в стране, готовились билеты, и вопросы в них равномерно охватывали весь курс обучения, причем первые, вторые, а иногда третьи и четвертые вопросы, всегда касались разных периодов обучения и тем. Получалось, если  ты «прохалявничал» четверть, преподаватель это всегда мог выяснить на экзамене. Кроме этого, Поляков заметил, что даже правильные ответы на вопросы билета не являлись залогом сдачи экзамена. Во время экзамена преподаватели всегда задавали дополнительные вопросы, и зачастую, вообще не имеющие отношение к вопросам билета. В результате этого, часто ставили хорошую и отличную оценку ученикам, вроде бы ответивших плохо или неудовлетворительную, и наоборот, неудовлетворительно, тем, кому повезло вытащить зазубренный билет.

– Скажи честно  Иван, твои преподаватели могли на этих экзаменах определить уровень твоих знаний? А если да, то в какой мере?

– Да в полной мере и могли, – немного подумав выпалил Поляков.

Панкратов вырвал из своей бесценной тетради чистый лист и на нем, что то долго писал, а затем отдал его Полякову. На листе оказались вопросы по истории средневековья. Честно говоря, Панкратов выбрал самую поганую и не интересную тему. Но, деваться не куда, сам влез в это. Поляков начал отвечать. Панкратов слушал молча, не перебивал и не задал ни одного вопроса. Когда Поляков закончил отвечать, Панкратов  коротко записал его ответы и внизу поставил двойку. Объясняя Полякову, почему он так оценил его знания, Панкратов коротко указал на ошибки и неточности, а в конце поинтересовался его, Полякова, мнением относительно непредвзятости оценки знаний. Уже слушая Панкратова, Иван понял, что основательно подзабыл эту тему и согласился с оценкой, признав ее вполне объективной.  Не делая перерыва, Панкратов опять вырвал лист бумаги и опять углубился в написание новых вопросов. Поляков попытался возмутиться тем, что Панкратов все перевернул с ног на голову и превратил банальный ответ на вопрос, в выпускные экзамены. Панкратов ответил, что это и есть ответ на вопрос и протянул лист бумаги. Поляков ознакомился с содержанием вопросов и чуть не полез в драку. Вопросы касались античности. Эту тему Иван знал еще более поверхностно, чем предыдущую. Ворча насчет того, что можно было бы выбрать тему по интереснее, Поляков углубился в изучение написанного, и к своему изумлению увидел, что напротив каждого вопроса стоит три готовых ответа. Панкратов попросил ничего не говорить, а только поставить галочки напротив правильного, по его мнению, ответа. Мобилизовав скудные остатки знаний на победу над зазнавшимся «профессором», Поляков в течение нескольких минут выбрал правильные ответы и уже хотел отдать лист на проверку, однако, испугался, что из-за быстроты ответа и кажущееся легкости этого  процесса допустил много ошибок, и опять углубился в изучение содержимого листка.

Увидев это, Панкратов почти силой забрал листок, мотивируя свои действия необходимостью сохранения «чистоты эксперимента». Вопреки ожиданиям, Панкратов не стал сразу проверять ответы, а еще раз переписал их начисто и огляделся по сторонам. Кандидатура, второго экзаменуемого возмутила Полякова до крайности.  Панкратов попросил подойти к ним Степанца. Степанец являлся воспитанником детского дома, причем, не самым обыкновенным. Он попал в детский дом в 16 лет благодаря стараниям какого-то большого милицейского начальника. Степанец очень хорошо о нем отзывался, однако решительно не мог предположить по какой причине оказался в детском доме, а не в тюрьме, благо «заслуг»  у него имелось на несколько полновесных сроков, что прямо указывало на то, что тюрьма его более чем заждалась. Из скупых рассказов сослуживца Поляков знал, что тот находился на «самообеспечении» с пяти лет, то есть  занимался воровством, а потом и грабежами. До 16 лет не умел читать. Вопреки установившейся практике, Степанца содержали в детском доме до 18 лет, там научили читать и дали начальные навыки слесаря. В первые дни войны, он сразу бросился в военкомат и попал на фронт. С того времени, как Степанец научился читать, он запоем поглощал книги, причем, все без разбора.  Как Вы понимаете, в условиях войны мало кто организовывал это процесс, и он носил очень хаотический характер. Выбор ему в противники Степанца, Поляков воспринял как оскорбление. Панкратов это возмущение прекратил самым бесцеремонным образом. Александр поинтересовался у Степанца, что тот знает об античности. Степанец с гордостью ответил, что год назад читал Одиссею Гомера, но только с половины книги – первую часть не успел спасти, так как она пошла на «иные нужды».

С самым серьезным видом Панкратов сообщил, что этой информации более чем достаточно для сдачи экзамена и вручил лист с вопросами, объяснив, что необходимо делать. Поляков обиженно нахохлился, с ужасом представляя себе унижение, в том случае, если сослуживец получит более высокую оценку. Ведь тот проучился всего два года по сравнению с ним, окончившим полноценную десятилетку, и даже обогнавшего по уровню образования своего отца. Степанец томительно долго заполнял лист. В процессе этого он, что-то сам с собой обсуждал, и даже один раз попросил Полякова угадать, кисть какой руки он сжал в кулак. Такой подход к ответу на вопросы экзамена поразил Полякова. Иван уж точно бы не стал таким способом искать правильные ответы. Степанец передал Панкратову свой лист и тот углубился в изучение ответов.

Наблюдая за выражением лица Панкратова, Поляков увидел, что тот очень доволен увиденным. На оглашение результатов экзамена собрались не только экзаменуемые, но и все их отделение, уже давно втихую наблюдающее за баталией знаний. Панкратов торжественно огласил результаты теста (теперь Поляков точно вспомнил, как это называется) испытуемого Степанца, правильно ответившего на 8 из 10 поставленных вопросов. Поляков с ужасом слушал свои результаты. Их 10 вопросов он правильно ответил тоже на 8. Эта ничья сильно расстроила Ивана, и он обиженно улегся  в нишу траншеи, замотав голову шинелью. Его мрачное одиночество нарушил Панкратов, сдернувший шинель с головы и спросивший, а если бы имелась возможность пообщаться с преподавателем, Поляков бы смог объяснить, что знает предмет лучше.

Иванов подскочил и горячо стал доказывать, что так нельзя оценивать знания. Панкратов приложил ладонь своей руки к его губам и объяснил, что в этом и заключается суть их спора  с Авдеевым, считающего, что путем тестирования можно легко и точно определить уровень подготовки человека. Он с ним согласен только в одном– это легко, быстро и, относительно, объективно. Объективно в том случае, если есть подозрения, касающиеся предвзятости принимающего экзамен, или, наоборот, в его излишней заинтересованности повысить или занизить итоговую оценку. В этом и вся разница. Лично он считает, что излишнее недоверие к преподавателю очень вредно для конечного результата. Лучше направить все силы на «вычисление» недобросовестных учителей и повышение их уровня образованности, и как следствие, преподавания. В заключение Панкратов сказал, что, по его мнению, государство, принявшее за основу тестирование знаний, вместо обстоятельного общения учащегося с преподавателем, не имеет будущего.

Поляков по коммуникатору связался с Николаем Фомичом и поинтересовался, а каким образом происходит прием экзаменов у выпускников школ в России 201* года. Николай Фомич задумался и ответил, что там уже несколько лет как введен единый госэкзамен в виде тестирования. Свой вопрос Поляков  мотивировал ностальгией по юности и отключил связь.

До отправки на Землю осталось трое суток, и их Поляков провел на корабле, ссылаясь на непомерную загрузку. В день отправки к нему наведалась Ксюша. Все это время девушка не докучала любимому вызовами по коммуникатору. Поцеловав бывшую любимую, Поляков посмотрел девушке в глаза и с грустью подумал, что они уже никогда не будут вместе. За эти дни Иван принял окончательное решение не возвращаться на эту планету. Здесь жили чуждые люди, внешне очень похожие на землян, но и одновременно являющиеся настоящими инопланетянами. А самое страшное в этом – они воспринимали жителей Земли как чуждую форму жизни. Это Полякова абсолютно не устраивало.

На последнем собрании перед отправкой на Землю им довели, что для укрепления решимости «не спящих» людей добровольно прибыть на переработку, запланировано введение их в заблуждение, о якобы грозящей планете катастрофе. Незадолго до включения гипнотического излучения,  один из кораблей оснащенный мощным излучателем выступит в роли  кометы, приближающейся к земле. Страх гибели погонит людей для «эвакуации» с планеты, организованной добрыми инопланетянами. Обязанность техников платформ своевременно «вычислять» «не спящих» и, в том случае, если они, что-то заподозрят, незамедлительно уничтожать таких людей на месте.

Дополнительно, в лекарства, предназначенные для  раздачи землянам, помимо лечебного состава, очищающего организм от ненужных и вредных веществ, накопленных за время «цивилизованной» жизни, введут специальные компоненты, подавляющие волю и усиливающие эффект гипнотического излучения.

Взлет с планеты для стыковки с кораблями – локомотивами произошел уже привычно. Каждый корабль вмещал в себя 1000 человек, 100 рядов по 10 человек в каждом. Кресла сняли с других кораблей. Поляков поинтересовался у Стрельцова сколько предстоит лететь, и с удивлением узнал, что не более 35 часов. Все это время Иван так и не смог уснуть, возбужденный скрой встречей со своей родной планетой. Их предупредили, что ни один из членов экипажа перерабатывающих платформ, не имеет права удаляться от корабля более чем на 100 метров, иначе активируется капсула. Поляков долго раздумывал над тем, как остаться на планете и ничего лучше не придумал, как попытаться спрыгнуть  в сборник отходов во время взлета корабля. Возможно, в это время контроль за участниками экспедиции ослабнет. Ну а даже если нет, то какая разница. Смерть от активации капсулы его не волновала, как и возможность получить травмы при падении на землю с большой высоты. Какая разница как встретит смерть, главное, он встретит ее на своей родной Земле!

После прибытия в назначенную точку, транспортные корабли стали стыковаться к кораблям, уже прибывшим туда на кораблях-локомотивах. Экипажи вызывались на выход по громкой связи. Перерабатывающая платформа, где предстояло работать экипажу Полякова, оказалась весьма древней. Иван с какой-то не здоровой радостью наблюдал за своими товарищами, проводившими плановый осмотр. После приемки платформы члены экипажа собрались в кают компании. Стрельцов, не скрывая своего разочарования, признался, что более старого и «убитого корыта» ему еще не приходилось встречать. С учетом незначительного опыта работы, Полякова освободили от проверки основных узлов корабля и сразу направили на работы по модернизации конвейера. Все необходимые материалы перегрузили ранее с корабля-локомотива в контейнере. Поляков довольно долго провозился с конвейером, когда к нему присоединился мрачный Епифаний, с горечью сообщивший, что если они смогут отработать на этом корабле и вернуться домой он наплюет на все запреты Граберов и построит часовню, где долго, очень долго, будет молиться в благодарность за спасение.

Присоединившиеся к ним позже другие техники имели еще более мрачное настроение. На обеде в кают-компании под чай Поляков высказал предположение о том, что в случае непредвиденной поломки их корабля остается возможность эвакуироваться на других кораблях. Это высказывание Ивана встретили единодушным мнением, что если график эвакуации составлен очень плотно, то с учетом организации временного перехода, никто не будет тратить драгоценное время на экипажи аварийных судов. Наступившее молчание красноречиво продемонстрировало Полякову, насколько их хозяева ценят своих, пусть и разумных, но все-таки, зверушек. А те, в свою очередь, об этом прекрасно знают.

Последующие сутки прошли в напряженной работе. Стрельцов доложил о готовности корабля к работе, и они получили указание садиться в Смоленске.  К их прибытию в конце взлетно-посадочной полосы местного аэродрома уже подготовили хранилище для отходов. Корабль точно приземлился в указанном месте, и экипаж приступил к  разворачиванию платформы в рабочее положение. В первые минуты после открытия люка, у Полякова навернулась слеза. Родное небо и родная Земля! Как он по этому скучал. От избытка кислорода Иван чуть не задохнулся и обессиленный оперся на выступ платформы. Епифаний посоветовал одеть дыхательный аппарат, и показал, как его отрегулировать, что бы уменьшить дозу кислорода на первое время для адаптации.

 Они развернули платформу за три часа и приготовились встречать . . . , кого? Да, людей! Поляков удивленно разглядывал членов экипажа платформы. Похоже, никто из них не воспринимал Землю как свою родную планету. Никаких эмоций. Все прибыли на очередную чужую для них планету для сбора питательных веществ, а то, что эти питательные вещества очень похожи на них, этих «людей» нисколько не интересовало.