Текст книги "Фантастика 1981"

Автор книги: Дмитрий Биленкин

Соавторы: Валерий Демин,Андрей Дмитрук,Борис Лапин,Ходжиакбар Шайхов,Сайд Чахкиев,Николай Курочкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

МИХАИЛ ПУХОВ Человек с пустой кобурой

Пояс его оттягивала огромная желтая кобура. При ходьбе он слегка прихрамывал на левую ногу. На лице, покрытом неровным космическим загаром, красовался большой белый шрам в виде ущербной луны. Словом, это был старый космический волк при всех регалиях. Из такого человека, как я неоднократно убеждался, можно выудить самую невероятную историю.

Он взял в автомате кофе и сел за мой столик. Рыба, если можно так выразиться, шла на крючок сама. Я мысленно поплевал на воображаемого червяка и забросил удочку:

– Откуда у вас такой замечательный шрам?

– Хоккей, – объяснил он. По его галактическому загару стекали узкие струйки пота. – В юности я увлекался хоккеем.

– Стояли в воротах?

– Сидел на трибуне. – Он тронул белый шрам пальцем. – Ничто его не берет. Хоть гримом замазывай. Сорок дней загорал на море – все без толку.

Я терпеливо ждал, как и подобает настоящему рыболову, – На море мне не понравилось, – сообщил он. – Камни острые, скользкие. Вчера полез купаться, упал, ушиб ногу.

Он осторожно пощупал левое колено.

– До сих пор больно. И жара там, на море. Почти как здесь.

Он расстегнул свою огромную кобуру. Порывшись в ней, извлек мятый платок и вытер лицо.

Многие на моем месте решили бы, что рыбалка пропала и что пора в некотором смысле сматывать удочки. Но я не из тех, кто так легко отступает.

– Вы разведчик дальнего космоса? – опросил я.

– Да. Пилот десантного зонда.

– Но где же тогда ваш пистолет?

– Излучатель? – Его взгляд скользнул к желтому футляру. – Собственно, в первую очередь это инструмент. Если нужно что-то прожечь, пробить отверстие, вырыть колодец. Еще это сигнализатор и реактивный двигатель.

Он замолчал.

– Но и оружие, – сказал я. – Все равно: где он?

– Ну, это долгая история. – Он нахмурился. – Если хотите…

– Разумеется, – сказал я. – Ничего, если я возьму еще кофе?

Он кивнул. Когда я вернулся от автомата и еще не успел сесть, а он ужe начал рассказ.

– Это случилось после встречи с кораблем Пятой культуры. В том сезоне мы работали в одном шаровом скоплении. Скучное место. Звезды похожи, да и планеты. Жизнь не встречалась нигде.

– Почему?

Он усмехнулся.

– Спросите биологов. В скоплениях слишком светлые ночи, суточные ритмы ослаблены. А жизнь основана на контрастах. Так говорят. Да. Ну а потом мы наткнулись на звездолет Пятой культуры.

– Сразу пятой? – спросил я.

– Сначала мы решили, что это астероид. Больно уж он был велик – шар диаметром километров десять. Но действительно шар. Это был корабль одной из исчезнувших цивилизаций – Пятой галактической культуры, брошенный экипажем миллионы лет назад. Этакая космическая “Мария Целеста”.

Он замолчал, и я спросил:

– А почему команда покинула корабль?

– Не знаю. Возможно, она никуда не уходила. Через миллионы лет строить догадки глупо. Мы начали готовиться к высадке. Никто нас не заставлял. Мы разведчики. Мы нашли корабль. Остальное не наше дело. Но.смешно, если бы мы сразу ушли. Продолжать съемку планет? Дико было бы. Вскоре мы, десантники, уже шагали к своим суденышкам. Настроение приподнятое, как на Олимпиаде. Это своего рода спорт – кто первым проникнет в корабль. В звездолетах Пятой культуры несколько входных тамбуров, но корабль велик. Ста тысяч гектаров полированного металла, и где-то затерян вход. Ориентиров нет. На каждого из нас приходилась площадь больше хорошего космодрома. Вот и ищи. Мы разошлись по ангарам и стартовали. Наверное, со стороны это выглядело эффектно. Две колоссальные машины среди пустоты, и вдруг одна бросает в другую пригоршню светящихся точек. “Моих друзей летели сонмы…” Возможно, так сравнивать пошло, но для другого мира ты всегда бог, нисходящий на землю. И мы мчались наперегонки к чужому кораблю, как стайка богов, покинувших Олимп в поисках развлечений. Так это выглядело. Ну а в действительности это работа.

– И очень опасная, – вставил я.

– Да. Но группа скоро распалась, и я остался один на один с космосом. Силуэт нашего звездолета сжимался за кормой зонда, открывая небо. Незабываемое небо! Даже не скажешь, что черное, так много звезд. И все крупные, яркие. Не небо – застывший фейерверк. И только тень нашего корабля сжимается за кормой, да впереди вспухает пятно. Черное, круглое. Это я приближаюсь к чужому. Скорость небольшая, самолетная. Моих товарищей, конечно, не видно. Ощущение, будто все застыло, да и время почти стоит.

Но потом оно вновь появилось. На последних километрах.

Чужой корабль закрывает полнеба, зонд тормозит – то ли посадка, то ли швартовка…

И вот я стою рядом с зондом в центре плоской равнины.

Корабль-то круглый, но большой. Такой, что выпуклость не ощущается. Стоишь на плоской равнине, до горизонта метров сто или двести. Над головой звезды. Под ногами тоже, только размытые. В обшивке отражаются, а она матовая, металл немного изъеден. Когда видишь это, понимаешь, что время состоит из событий. Каждое пятнышко на обшивке – это след столкновения с пылинкой. Происходят такие встречи, скажем, раз.в минуту. А сколько минут в миллионе лет? Столько, что обшивка сплошь матовой стала. Я стою, рамышляю над этим, и нужно куда-то идти. И немного жутко. Старый звездолет похож на замок с призраками. Страшные истории рассказывают об этих кораблях.

– Что вы имеете в виду? – прервал я его. – Звездолет был мертв, вы сами об этом сказали.

Он тронул пальцем шрам на лице.

– Нет. Жизнь всегда остается. Такой звездолет – это целая искусственная планета. Своя атмосфера, своя флора, своя фауна. Там живут не только микробы. Центр корабля занят оранжереями. Но это не заповедник прошлого. Жизнь на покинутых кораблях миллионы лет развивается без помех. Эволюция идет зигзагами, плодит чудовищ. Так говорят. Кстати, не будь этого, наша находка не представляла бы интереса.

– Почему?

– Кораблей Пятой культуры найдено много. Они почти одинаковы. Но эволюция на каждом из них шла по-своему, и биологи каждому радуются. Я стоял на поверхности корабля, не зная, где искать вход. И пошел наугад, и мне повезло.

– На вас напали чудовища?

– Нет. Просто я посадил зонд в нужное место. Всего через несколько шагов металл подо мною задрожал. Ускорений не ощущалось, но звезды исчезли, стало темно. Потом вспыхнул свет. С трех сторон меня окружали слепые стены. Четвертая была прозрачной. Собственно, дальше я мог не идти. Нашу маленькую Олимпиаду я и так выиграл. Чтобы вернуться, достаточно было остаться в подъемнике, и он вынес бы меня наверх. Но ждать я не стал. Торопясь, чтобы лифт не ушел, я шагнул внутрь корабля сквозь прозрачную стену.

– И на вас напали чудовища?

Он поморщился.

– Я вынул из кобуры излучатель и шагнул внутрь. План звездолета я знал. Все входы соединены туннелями с рубкой управления. Раньше я много читал о навигационных приборах Пятой культуры. Да и очевидцы рассказывали. Мне хотелось увидеть это своими глазами. Профессиональное любопытство, если угодно. До рубки было километра полтора. Воздуха в скафандре оставалось на два часа. Стены туннеля, слегка загибаясь, уходили вдаль. Странные стены. Там ветерок дул вдоль туннеля – слабенький, почти неощутимый. Вентиляция или просто сквозняк. Но за миллионы лет он такое сделал со стенами – никогда не поверил бы, если бы кто рассказал. Он все скруглил, загладил все неровности. Отполировал стены до блеска.

В общем, там было чисто и светло. Я вложил излучатель в футляр, защелкнул крышку. Возможно, не так уж страшны эти старые звездолеты. Никакого движения не замечалось даже в боковых коридорах – дорогах в глубь корабля. Я шел и размышлял о разных вещах. В основном о том, как попроще представить себе миллион лет. Задумавшись, я не заметил, как обстановка в туннеле изменилась. Стало темнее, от сглаженных выступов потянулись длинные тени. И моя собственная тень извивалась впереди, на магнитном полу и стенах. Я брел неизвестно куда. Справа зияли отверстия боковых ответвлений.

Незащищенный, я шагал по открытому месту, а из узкой черноты нор за мною кто-то следил.

Это было как наваждение от тишины, полумрака, ритма шагов… Я остановился. Но впереди, сливаясь с моей тенью, шевелилось что-то черное, длинное.

Как толстая слепая змея, оно двигалось там, неуклюже тыкаясь в стены. Оно меняло форму у меня на глазах, а потом размеренно закружилось, становясь вывернутым наизнанку смерчем с нацеленной на меня глубокой воронкой. Вращение замедлялось.

Отступать я не привык. Я вновь расстегнул кобуру и приблизился к черной воронке.

Она уже не вращалась. Как чья-то симметричная пасть, она застыла поперек туннеля, и ее края сливались с его стенами.

По внутренней поверхности воронки бежали концентрические волны.

Я стоял перед ней неподвижно.

Чёрные волны сходились в центре воронки, утихая. Я заметил, что воронка мелеет. Она распрямлялась, становясь гладкой мембраной, отделявшей меня от цели.

Я торопился, но время и кислород у меня еще были. Я стоял неподвижно. Мембрана была упругой, кто-то наделил ее простейшим из инстинктов… вы знаете, о чем я… Время от времени она вздрагивала, словно чего-то ждала.

Я положил руку на излучатель.

Мембрана напряглась, стала заметно тверже.

Я снял руку. Мембрана снова расслабилась. Стояла, боязливо подрагивая, и почему-то напомнила мне собаку. Бездомную собаку, ждущую, чтобы с нею заговорили.

Она загораживала мне путь, но я к ней хорошо относился.

Время у меня пока было. Я сел перед нею на гладкий вогнутый пол.

“Я тороплюсь, – сказал я ей. – Мне хочется попасть в рубку, и у меня мало воздуха. Ты меня понимаешь?” Казалось, она внимательно слушает.

“Пусть это прихоть, – сказал я, – но мне очень хочется там побывать. Пропусти меня, пожалуйста”.

Она заколебалась.

“Пожалуйста, пропусти меня в рубку”, – еще раз попросил я.

Задрожав, она медленно расступилась. И я пошел дальше.

– А излучатель? – напомнил я, когда он замолчал. – Куда он делся? Вы обещали…

– Да, – сказал он неопределенно. – Потом я оказался в рубке. Я долго пробыл там, разглядывая диковинные приборы, назначение которых знал из книг. Самым интересным был шар в центре рубки. Специальной тонкой иглой я прокалывал в нем отверстия, и против них на сферических стенах загорались звезды, как изображение в планетарии. Если бы я нарисовал на шаре настоящее звездное небо какого-нибудь района, корабль немедленно перенес бы меня туда. Но вероятность случайного совпадения ничтожна, и я мог забавляться сколько угодно. Вдруг в разгар своих занятий я обнаружил, что прошло уже больше часа и что нужно срочно возвращаться к зонду, если я не собираюсь остаться здесь навсегда. Я побежал к выходу.

– Понятно. Вы оставили излучатель в рубке?

– К сожалению, нет. В туннеле я снова наткнулся на мембрану. Она ждала меня, виляя несуществующим хвостом. Мы хорошо относились друг к другу. Казалось, все было как в прошлый раз. Но вы понимаете, что ситуация изменилась.

“Пропусти меня, пожалуйста, – сказал я ей. – Я очень тороплюсь”.

Она уловила нетерпение, в моем голосе и заколебалась.

“Пожалуйста, пропусти”, – еще раз попросил я.

Она напряглась, стала плотнее.

“Пропусти”, – повторил я. Спокойно, как мне казалось.

Она сделалась еще тверже. Я ее понимал, но у меня не было времени. Я уже ничего не мог с собой поделать.

“Немедленно пропусти меня! – крикнул я. – Ты меня слышишь?” Она вздрогнула, подалась назад, уплотнилась и стала глухой как стена крепости.

– И вы…

– Да, – кивнул он. – Если бы у меня не было излучателя, все было бы по-другому. Я нашел бы нужные слова. Но…

Он замолчал, потом сказал:

– С тех пор у меня не было случая, чтобы оружие было действительно необходимо. Это естественно. По-моему, оружие есть орудие зла и еще то, чем борются с вооруженным злом. Но даже войны, о которых никто давно не вспоминает, выигрывались не только оружием. Тем не менее у вас на поясе висит “универсальный инструмент”, который, как вы правильно выразились, “и оружие тоже”. Ясно, что продолбить дырку можно не только в стене. Вы им пользуетесь, потому что оно у вас есть.

Только поэтому. Вы никогда не охотились?

– Нет.

– Жаль, – сказал он. – Вы бы поняли лучше. Когда входишь в лес с ружьем, все меняется. По-другому реагируешь на все: на звуки, запахи… И смотришь не так, и идешь иначе, и думаешь. Словом, ты другой человек. Понимаете?

Потом он сказал: – И наоборот – без оружия ты тоже другой человек.

Потом он ушел, а через полчаса объявили рейс на Солнечную систему, и я в толпе других двинулся на посадку.

АНДРЕЙ БАЛАБУХА Тема для диссертации

экспозиция

В семь часов вечера широкие двери Института Мозга распахивались, и из них поодиночке, группами и наконец непрерывным потоком выливались сотрудники. Минут через десять-пятнадцать поток постепенно иссякал. И в здании, на территории и прилегающих к ней улицах наступала тишина. Изредка ее нарушали шаги случайных прохожих или какой-нибудь парочки, пришедшей сюда целоваться в уверенности, что их никто не потревожит: по вечерам все население Академгородка сосредоточивалось в жилых и культурных центрах.

Так было и в этот день. Однако в половине седьмого привычный порядок нарушился: к дверям Института с разных сторон подошли двое. Первому было лет тридцать пять. Лицо его казалось треугольным: очень широкий и высокий лоб, над которым фонтаном взрывались и опадали в разные стороны длинные прямые волосы; совершенно плоские, выбритые до блеска щеки почти сходились у миниатюрного подбородка; рот же, напротив, был настолько велик, что, казалось, стоит его открыть – и подбородок неминуемо должен отвалиться; только прямой нос с широко выгнутыми крыльями вносил в это лицо какое-то подобие пропорциональности. Второму на вид было никак не меньше шестидесяти. Лицо его чем-то напоминало морду благовоспитанного боксера: почти квадратное, с крупными чертами и небольшими умными глазами, оно казалось грустным даже тогда, когда человек улыбался. Вся его фигура была под стать лицу, массивная и тяжелая. И поэтому подстриженные коротким бобриком волосы никак не вписывались в общий тон – здесь приличествовала бы львиная грива.

Встретившись, они поздоровались и несколько минут постояли, о чем-то тихо переговариваясь. Младший короткими жадными затяжками курил сигарету. Потом резким движением бросил: прочертив в воздухе багровую дугу, она электросваркой рассыпалась по выложенной путиловской плитой стене.

Старший осуждающе покачал головой. Затем оба вошли в здание.

В тот момент, когда они оказались в холле, освещенном только неяркой лампой на столике у вахтера, откуда-то из недр здания вышел третий. Лица его было не разглядеть, только белый халат светился, как снег лунной ночью. Подойдя к вахтеру, он негромко сказал:

– Василий Федорович, пропусти, пожалуйста. Это ко мне.

– Пропуск? – Дежурный с трудом оторвался от газеты.

– Вот.

Вахтер внимательно посмотрел на бумажку, перевел взгляд на лица посетителей.

– Ладно, – проворчал он, снова углубляясь в “Неделю”. – Трудяги…

Человек в белом халате быстро подошел к двоим, ожидавшим в нескольких шагах от холодно поблескивающего турникета.

– Добрый вечер, – сказал он, пожимая им руки.

Они постояли несколько секунд, потом младший из пришедших не выдержал:

– Ну веди, Вергилий…

Старший усмехнулся:

– В самом деле, Леонид Сергеевич, идемте. Показывайте свое хозяйство…

Они довольно долго шли коридорами, два раза поднимались по лестницам – эскалаторы в это время уже не работали – и наконец остановились перед дверью с табличкой: “Лаборатория молекулярной энцефалографии”.

Леонид Сергеевич пропустил гостей, потом вошел сам и закрыл дверь на замок.

– Ну вот, – сказал он негромко, – кажется, все в порядке.

Треугольнолицый внимательно разглядывал обстановку.

– Знаешь, мне начинает казаться, что чем дальше, тем больше все лаборатории становятся похожими друг на друга.

Какая-то сплошная стандартизация…

– Унификация, – уточнил Леонид.

– Пусть так. В любой лаборатории чуть ли не одно и тоже оборудование. Я в твоем хозяйстве ни бельмеса не смыслю, а приборы те же, что и у меня…

– Кибернетизация всех наук – так, кажется, было написано в какой-то статье, – подал голос третий. – Слушайте, Леонид Сергеевич, у вас можно раздобыть стакан воды?

Он достал из кармана полоску целлофана, в которую, как пуговицы, были запрессованы какие-то таблетки, надорвав, вылущил две на ладонь.

– Что это у вас, Дмитрий Константинович? – спросил Леонид.

– Триоксазин. Нервишки пошаливают, – извиняющимся голосом ответил тот.

Леонид вышел в соседнюю комнату. Послышалось журчание воды.

– Пожалуйста. – Леонид протянул Дмитрию Константиновичу конический мерный стакан. Тот положил таблетки на язык и, запрокинув голову, запил.

– Фу, – сказал он, возвращая стакан. На лице у него застыла страдальческая гримаса. – Ну и гадость!

– Гадость? – удивленно переспросил Леонид. – Это же таблетки. Даже вкуса почувствовать не успеваешь – проскакивают.

– Галушки сами скачут. А эти штуки и стаканом воды не запьешь. Или не привык еще?

– И хорошо, – вставил Николай. – Я лично предпочитаю доказывать свою любовь к медицине другими способами.

– Да вы садитесь, садитесь, – предложил Леонид. Сам он отошел к столу у окна и, включив бра, возился там с чем-то.

– Помочь тебе? – спросил Николай.

– Спасибо, Коля. Я сам.

– Раз так – и ладно. В самом деле, Дмитрий Константинович, давайте-ка сядем.

Дмитрий Константинович сел за стол, по-ученически сложив руки перед собой;.Николай боком примостился на краю стола, похлопал себя по карманам.

– Леня, а курить здесь можно?

– Вообще нельзя, а сегодня можно.

– Тогда изобрази, пожалуйста, что-нибудь такое… Ну, в общем, вроде пепельницы.

– Сам поищи.

– Ладно. – Николай пересек комнату и стал рыться в шкафу. – Это можно? – спросил он, показывая чашку Петри.

– Можно.

Николай снова пристроился на столе, закурил.

– Разрешите? – спросил у него Дмитрий Константинович.

– Пожалуйста! – Николай протянул пачку. – Только… Разве вы курите?

– Вообще нет, а сегодня можно, – усмехнулся тот.

– Все. – Леонид щелкнул выключателем бра. В руках у него было нечто, больше всего напоминавшее парикмахерский фен, – пластмассовый колпак с четырьмя регуляторами спереди и выходящим из вершины пучком цветных проводов.

– Может, посидим немного? – спросил Дмитрий Константинович. – Как перед дальней дорожкой?

– Долгие проводы – лишние слезы, – резко сказал Николай. – Начинай, Леня.

Леонид сел в огромное кресло, словно перекочевавшее сюда из кабинета стоматолога; нажав утопленную в подлокотнике клавишу, развернул его к вмонтированному в стену пульту со столообразной панелью, надел “фен” и стал медленными и осторожными движениями подгонять его по голове.

– Коля, – сказал он, – автоблокировка включена. Но на всякий случай. Вот тут, в шкафчике, шприц и ампулы. Посмотри.

– Посмотрел.

– Возьмешь вот эту, с ободком…

– Эту?

– Да. Обращаться со шприцем умеешь?

– Я умею, – сказал Дмитрий Константинович. – Вернее, умел когда-то.

– Думаю, это не понадобится. Но в крайнем случае придется вам вспомнить старые навыки.

– Долго это будет?

– Сорок пять минут.

– Долго…

– Начнем, пожалуй! – Леонид откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.

– Ни пуха ни пера! – сказал Николай. – А я пошел к черту. Возвращайся джинном!

Он тихонько, на цыпочках подошел к Дмитрию Константиновичу, сел, положил перед собой сигареты.

До сих пор их было трое. Теперь двое и один.

ЛЕОНИД

Через пять минут я усну. И проснусь – кем? Самим собой? Всемогущим джинном? Или просто гармонической личностью с уравновешенным характером и хорошим пищеварением?

Не знаю. Лучше бы сейчас ни о чем не думать. Не думай!

Не могу. Уж так я устроен. И вообще самое трудное – это не думать об обезьяне. Зря я ввязался в это дело. Ввязался? Я же сам все это затеял. Но нужно было бы еще попробовать…

Не могу я больше пробовать – это мой единственный шанс.

Вот уж не думал, что я так тщеславен. Тщеславен. И жажду, чтобы мое имя вошло в анналы. Может быть, завтра войдет…

Еще четыре с половиной минуты. Нет, надо успокоиться. Упорядочить мысли. Так я, того гляди, и не усну. Может, это мне стоило проглотить триоксазин? Давай упорядочивать мысли.

Пожалуй, все началось с шефа. Или с Таньки? С шефа и Таньки. Вечером Танька сказала, что ей надоело со мной, что из меня никогда не выйдет не только ученого, но и просто мужа. И ушла. Это она умеет – уходить. “Всегда надо уйти раньше, чем начнет тлеть бумага” – так она сказала и изящно погасила папиросу. Курила она только папиросы. Когда ребята ездили в Москву, то привозили ей польские наборы: сигареты она раздавала, а папиросы оставляла себе. Впрочем, курила она совсем, немного.

Тогда я пошел в аспирантское общежитие, и мы с ребятами до утра расписывали “пульку” и пили черный кофе пол-литровыми пиалами. А утром меня вызвал шеф. Я его люблю, нашего шефа. И уважаю до глубины души.

Только ему-то этого не скажешь: он великий. Вообще, па-моему, все ученые разделяются на три категории: великих теоретиков, гениальных экспериментаторов и вечных лаборантов.

Шеф – великий теоретик. Я вечный лаборант, и это меня не слишком огорчает. Ведь всегда нужны не только великие, но и такие, как я. Собирателя фактов. Меня зто вполне устраивает. Больше, я люблю это. Когда остаешься один на один с делом нудным и противным, когда тебе нужно сделать тысячу энцефалограмм, изучать и делать выводы из сопоставления которых будут другие, – вот тогда ты чувствуешь, что без тебя им не обойтись. И тысяча повторений одной и той же операции уже не рутина, а работа.

Так вот, меня вызвал шеф.

– Леня, – он у нас демократ, наш шеф, – Леня…

Я уже знал, что за этим последует. Да, конечно, меня держат на ставке старшего научного сотрудника. У меня же до сих пор нет степени. И ведь я умный парень, мне ничего не стоит защититься в порядке соискательства. И языки я знаю, а ведь как раз это камень преткновения у большинства. И тем у нас хоть отбавляй. Вот, например: “Некоторые аспекты динамической цифровой модели мозга”. Чем не “диссертабельная” тема?

И в самом деле, подумал я, почему бы не взяться?

– Владимир Исаевич, – сказал я, – давайте. “Некоторые аспекты динамической цифровой модели мозга” – это же замечательно!

Шеф онемел. Он уже столько раз заговаривал со мной об этом, но я всегда изворачивался, ссылаясь на общественные нагрузки и семейные обстоятельства…

Наконец шеф обрел дар речи.

– Молодец, Леня! – прочувствованно сказал он. – Только ведь она нудная, эта модель. Вы представляете, сколько там…

– Представляю, – сказал я. – Очень даже представляю.

Шеф сочувственно посмотрел на меня и кивнул. Я тоже кивнул, чтобы показать, что оценил его сочувствие.

– Ну что ж, – сказал шеф, – беритесь, Леня, а мы вас поддержим. Всю остальную работу я с вас снимаю, занимайтесь своей темой. Года вам хватит?

– Хватит, – не сморгнув глазом, соврал я. – Безусловно, хватит.

На этом аудиенция кончилась. И начались сплошные будние праздники.

В качестве моделируемого объекта я решил взять собственный мозг. Во-первых, всегда под рукой; во-вторых, другого такого идеально среднего экземпляра нигде не найдешь: и не болел я никогда, и не кретин, и не гений, сплошное среднее арифметическое.

Так прошло девять месяцев – вполне нормальный срок, чтобы родить модель. И тогда меня заело: работа сделана, модель пострёена. А дальше что? Какая из этого, к ляду, диссертация?

Выводы-то хоть какие-нибудь должны быть! А выводы, как известно, не по моей части.

Конечно, есть шанс защитить и так. Недаром на каждого кандидата технических, филологических и прочих наук приходится как минимум три кандидата медицинских – статистика вещь великая. Но надеяться только на нее?… Противно.

И тогда я вспомнил про Кольку. Мы с ним учились еще в школе. Потом вместе поступали на физмат. Он поступил, а я не прошел по конкурсу и подался на биофак.

Я пришел к Кольке с папкой, в которой могла бы уместиться рукопись первого тома “Войны и мира”, и с бутылкой гамзы.

Мы посидели, повспоминали. Потом я спросил:

– Слушай, можешь ты посчитать на своей технике?

– Что посчитать? – Колька всегда на вопрос отвечает вопросом.

Я объяснил. Мне нужны были хоть какие-нибудь аналогии, закономерности, алгоритмы.

– А для чего все это нужно? – спросил он.

– Надеюсь, что такое электроэнцефалограмма, ты знаешь? Ну вот. А это запись электрической активности каждой клетки мозга в течение сорока минут жизнедеятельности.

– Популярно.

– Как просил.

– Ладно, – сказал Колька. – Оставь. Посмотрим, что из этого можно сделать.

На этом мое участие кончилось. Собственно, это всегда бывает так, и иначе быть, наверное, просто не может: я собрал факты, а выводы должен делать кто-то другой. Только на этот раз выводы уж больно сумасшедшие… Что ж, скоро выяснится, достаточно ли они сумасшедшие, чтобы быть истиной, как сказал кто-то из великих.

НИКОЛАЙ

Леня пришел ко мне в конце апреля. Надо сказать, ему немного не повезло: приди он хотя бы месяцем раньше, я взялся бы за это дело сразу. Но в мае надо было заканчивать две темы, и ничем посторонним я заниматься не мог. А потом, когда мы кончили, я попросту забыл. Не то чтобы я был таким уж необязательным, просто когда закрутишься вконец, забываешь обо всем. И вспомнил я о Лене только в июне. Надо отдать ему должное: он ни разу не напомнил мне о себе, ни разу не поторопил. Такая деликатность даже удивила меня.

Сперва я подумал, что ему все это попросту не так уж нужно; но потом, когда вспомнил Леньку лучше – ведь мы с ним не виделись несколько лет, – сообразил, что для него такое поведение вполне естественно: он отдал все мне и теперь ждал. Мне бы такой характер… Ждать я совсем не умею. И терпеть не могу. Леня сразу как-то вырос в моих глазах.

Короче говоря, в июне я вспомнил о Лениной просьбе. Я возился с телевизором и неожиданно в развале на столе наткнулся на его папку. Сразу же раскрыл, просмотрел. И ничего не увидел. Нет, там были графики, формулы – все на месте.

Но никакого физического смысла в них я не уловил. В принципе оно и понятно: я ведь в биологии вообще мало смыслю, а в такой специализированной области и подавно. Но у неведения есть и своя хорошая сторона – вот она, пресловутая, диалектическая двойственность! – свежий взгляд. Не зная биологии, я мог надеяться увидеть то, чего нормальный биолог в жизни бы не заметил. Однако могучая эта теория на практике не подтвердилась. Во всяком случае сразу.

Через несколько дней – я в это время был в отпуске – у меня уже выработался условный рефлекс: как только я брался за Ленины графики, на меня нападала безудержная зевота.

Надо сказать, я вообще не доверяю способу “медленно и методично” и всегда был приверженцем “метода тыка”. Конечно, научно обоснованного “тыка”. И ассоциативных связей.

Я думал, с чем могут ассоциироваться эти кривые. Но в голову ничего не приходило.

“Посчитай на своей технике”, – сказал Леня. Но, прежде чем считать, нужно сформулировать задание. Как? Ни малейшего намека я не видел. И тогда я стал безудержно экспериментировать. Это называется “алгоритм Мартышки”. Той самой, которая “…то их на хвост нанижет, то их понюхает, то их полижет”. Прежде всего наглядность. К счастью, Леня аккурарист – мне не пришлось приводить его графики к единому масштабу. Я пробовал накладывать их, пробовал…

Говорят, лень – двигатель прогресса. В самом деле: лень стало человеку пешком ходить – автомобиль изобрел. И так далее. Меня тоже выручила лень. Чтобы не разглядывать часами эти дурацкие кривые, я пересчитал их и воспроизвел в звуковом диапазоне. Потом записал на магнитофон и начал прокручивать в качестве звукового сопровождения. А сам вернулся к телевизору.

Я живу в однокомнатной квартире на втором этаже девятиэтажного кооперативного дома. Народ в доме по большей части свой, институтский, в основном молодежь. Поэтому, когда я ставлю магнитофон на окно и запускаю его на полную громкость, возражений обычно не бывает. Во всяком случае, никто не приходит и не говорит: “Да заткните же вы свою проклятую машину!” Но на этот раз, не успел я прогнать пленку каких-нибудь тричетыре раза, как сосед сверху забарабанил чем-то об пол. Я высунулся в окно и осведомился, не мешаю ли спать.

– Спать вы мне не мешаете, но работать – очень. Нельзя ли несколько потише?

– Отчего же нельзя? – вежливо ответил я.

И убавил звук. Чуть-чуть.

Соседа сверху я совсем не знал. Он не из нашего института.

Иногда мы с ним встречались на лестнице и раскланивались по всем правилам этикета. Внешне он походил на заправилу какой-нибудь гангстерской шайки: массивный, квадратный, с лицом боксера и короткой стрижкой.

Минут через пятнадцать раздался звонок. Как был, в одних трусах, я пошел открывать – женщин вроде бы не ожидалось.

На пороге стоял “гангстер” с третьего этажа.

– Простите, пожалуйста, – сказал он, – мне очень не хочется прерывать ваши занятия, но… Я, конечно, очень люблю музыку… Сам некоторым образом музыкант… Но нельзя ли всетаки потише?

Я уже приготовился было ответить, но он продолжил:

– И потом, черт побери, можно ли так варварски обращаться с музыкой? Это что у вас, пере-пере-перезапись?

– Какой музыкой? – обалдел я.

Он указал рукой на окно с магнитофоном. Я схватился за шевелюру.

– Проходите, пожалуйста, – попросил я. – Только извините, я несколько не в форме…

– Ну зачем же, – вежливо возразил сосед. – Вы только сделайте немножко потише. Я вовсе не хочу вам мешать.

– Что вы, что вы, – бурно запротестовал я. – Заходите! В порядке, так сказать, установления добрососедских отношений. А то просто неудобно получается – два года живем в одном доме и даже незнакомы.

Я усадил его на диван, а сам торопливо стал натягивать техасы и рубашку – все-таки неудобно принимать гостей в трусах.

– Так вы говорите, это музыка? – спросил я.

– А что же это еще может быть? – слегка раздраженно парировал он. – Только музыка, испорченная варварскими руками радистов. Радиолюбителей, виноват, И прекрасная была музыка. – Я поспешно сбавил громкость. Он прислушался.

– Прекрасная была музыка. – повторил он. – Полигармониум?

– Не знаю, – сказал я и вдруг начал вдохновенно врать: мне пришла в голову ослепительная идея. Недаром я верю во вдохновение и прозрение. – Это сочинение одного моего приятеля. Он не был музыкантом…

– Композитором, – поправил меня сосед.

– Композитором, – согласился я. – Он был дилетант. Любитель. Он подарил мне запись…

– Но почему она в таком состоянии?

– Видите ли, я тут… В общем, это случайность… Запись повреждена.

– Так неужели не сохранилось партитуры?

– Она погибла. Сгорела при пожаре. А вы, кажется, сами музыкант?

– Да.

– Простите за навязчивость, а вы не взялись бы…

– Восстановить? – Он был на редкость догадлив.