Текст книги "Фантастика 1981"

Автор книги: Дмитрий Биленкин

Соавторы: Валерий Демин,Андрей Дмитрук,Борис Лапин,Ходжиакбар Шайхов,Сайд Чахкиев,Николай Курочкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

КАРЭН СИМОНЯН Таверна

– Расстояние не превышает пятисот километров, – отчеканил Гимза.

– А насчет таверны? – спросил я, глядя в зеленоватые глаза робота.

Он выдержал мой взгляд и снисходительно ответил: – Нет. Никакой таверны там нет.

Я поудобнее устроился в кресле и порылся, в справочнике Лоэлла.

– Стало быть, таверны нет и в помине… – Я ткнул пальцем в нужную страницу. – А это что за небесное тело, на твой просвещенный взгляд?

– Либертас, – отвечал он.

– То-то. А по справочнику Лоэлла на планете Либертас, куда мы благополучно припланетились, должна быть таверна. Как же ты смеешь утверждать, будто ее нет?

– Таверны на Либертас нет. Я ее не обнаружил.

– Допустим. Но ведь не кто иной, как ты поведал мне вчера, что недурственно провел времечко в таверне. И меня туда зазывал.

– Да. Я имел там приятную беседу с одной замечательной вычислительной машиной, – невозмутимо отвечал Гимза. – И она попотчевала меня током высокого напряжения. Да столь щедро, что я опьянел. Даже песню затянул. Представляешь?…

– Конечно, конечно, – забормотал я, ужаснувшись мысли, что он вдруг начнет пробовать при мне свои голосовые связки. – Но удивительная метаморфоза: взамен таверны какаято компьютерша.

– Не какая-то, а замечательная. И ничего удивительного в этом нет. Удивляются только люди и особенно те, кто… – Гимза вдруг замолчал и в растерянности перевел взгляд на потолок, где ничего примечательного не было. Обычный потолок заурядного звездолета.

– Так кто же? – спросил я.

Гимза обладал одной-единственной сносной чертой характера: на вопрос, заданный в лоб, он отвечал без жеманства и фальши, свойственной большинству его собратьев.

– Невежды, вот кто удивляется всему без разбора, – твердо ответствовал Гимза.

– Ты удивительно нынче тактичен, – вздохнул я.

– Зря обижаешься, – гудел Гимза. – Внося элемент сомнения в мои слова и, стало быть, намекая на то, что я, честнейшее существо, могу лгать, ты тем самым меня оскорбляешь. Но я не обижусь на тебя, потому что нехорошо, когда во время длительного путешествия друзья огорчают друг друга. На этом звездолете нам предстоит еще несколько веков одиночества.

– Вношу элемент сомнения. По корабельному времени приблизительно двадцать восемь месяцев.

– Допустим. Думаешь, для существ чувствительных мало двадцати восьми месяцев? Что же касается ехидного словечка “компьютерша”, то я категорически…

– За эти двадцать восемь месяцев неплохо бы иногда помолчать, – тихо сказал я. – А уж если говорить, то по существу.

При всех обстоятельствах одно было бесспорно: Лоэлл, этот храбрый звездопроходец, легендами о подвигах которого жило не одно столетье, не мог ошибиться. Уж если он упоминает про лучшую в мире таверну для космических путешественников, стало быть, это сущая правда. Помнится, одна из легенд намекает, что таверну соорудил сам Лоэлл. Что ж, в этом есть резон. Тот, кто открывает планету и дает ей имя Либертас – Свобода, имеет право построить, допустим, таверну. Почему бы и нет… Но вот что означают слова самого Лоэлла о том, что лишь на Либертас человек обретает полнейшую свободу?

Теперь Либертас оказалась на скрещении звездных дорог.

И астронавты сюда частенько заворачивают, чтобы передохнуть в таверне Лоэлла. Расспрашивать тех, кто уже здесь побывал, бесполезно. Счастливчик восхищенно щелкает языком, мотает головой и тянет нараспев: “О!… Такое надо испытать самому. Такое, братец ты мой, не перескажешь”.

Честно говоря, я давненько мечтал свернуть на Либертас и заглянуть в таверну. Почему бы не позволить себе расслабиться и отдохнуть, тем более ты бороздишь небеса на грузовом звездолете, где ты избавлен от назойливых пассажиров, хотя и обречен на занудство Гимзы. Месяц больше, месяц меньше – какое это имеет значение для грузового звездолета? Никакого.

– Какое ж ты принял решение? – поинтересовался Гимза. – Эх, заглянуть бы туда на денек-другой! Хоть никакой таверны там все же нет и в помине, но беседовать с вычислительной машиной и приникать к высокому напряжению тоже немалое удовольствие. Я с ней так подружился, что обещал при удобном случае непременно навестить.

– Нашел себе, стало быть, собеседницу? – улыбнулся я.

– Зря ты пытаешься меня уколоть, – сказал Гимза. – Умные люди не должны ссориться по пустякам, ты сам это часто повторяешь.

– Человек человеку рознь. Тем более что ты не совсем человек…

– Тем более, – насупился Гимза. – Пусть, пусть я всего лишь робот, зато к вычислительной машине я испытываю куда более теплые чувства, чем к кое-кому из людей. Особенно к тем, кто в моем присутствии употребляет глупое слово “компьютерша”…

Гимза опять завел свою шарманку. Пришлось прибегнуть к хитрости.

– Ладно, – похлопал я его по плечу. – Ты хорошо поступил, что вместо поисков таверны нашел себе друга, похожего на тебя.

– Я искал таверну, но разве я виноват, что вместо нее нашел вычислительную машину? – парировал Гимза. – И она угостила меня током высокого напряжения.

– Ничего, с таверной все образуется, – сказал я, уходя от скользкой темы.

– Значит, решил все-таки искать таверну?

– Не искать, а найти. Ибо одному Лоэллу я верю больше, чем всем вычислительным машинам вселенной, вместе взятым. Так что будь любезен подготовить вездеход.

На другой день я пустился в путь. Предоставив автоматам возможность самим прокладывать курс, я откинулся на с-пинку кресла и с полузакрытыми глазами размышлял о таверне, которую непременно обнаружу.

Не знаю почему, но таверна представлялась мне возле пыльной извилистой дороги. Я отчетливо различал и потемневшие от дождей деревянные стены, и таинственный сумеречный двор, и поскрипывающие лестницы… Словом, память оживила таверну именно такой, какой она была описана в одной древней книге, где были собраны леденящие кровь истории о кладоискателях и одноглазых межзвездных пиратах. Чего стоили одни лишь названия подобных заведений, скажем: “Плавники акулы”, “Медведь-копьеносец” или “Три поросенка”.

…Вездеход остановился. Судя по приборам, где-то здесь должна была располагаться самая чудесная в космосе таверна, в которой робот Гимза якобы обнаружил лишь вычислительную машину.

Я обшарил глазами холмистый пейзаж и обомлел. Неподалеку, на обочине заброшенной извилистой дороги, красовалась та самая таверна! Над воротами вздрагивала от ветра изрядно проржавевшая вывеска, грозившая вот-вот сорваться на голову зазевавшегося. Небесталанный живописец когда-то изобразил, притом явно с натуры, бело-розовых поросят и увенчал свое творение скачущими буквами “Три поросенка”. Памятуя сентенцию Гимзы о всему без разбора удивляющихся невеждах, я решил вообще ничему не удивляться и вскорости уже ступил в загадочный полумрак двора. Откуда-то издалека, будто с другой планеты, донесся ленивый лай собаки. Кто-то мерно крутил лебедку, вытаскивая воду из колодца. Покатые ступеньки заскрипели на разные голоса под моими ногами. Я толкнул дверь и очутился в небольшом зале. Посетителей было не густо. Только один столик в углу был целиком занят. Сидящая за ним компания сосредоточенно потягивала пивко. Один из них нехотя повернулся в мою сторону, не без подозрительности ощупал меня единственным глазом.

– Приветствую всех, – поразмышляв, сказал я.

Одноглазый столь же нехотя повернулся ко мне спиной и залпом опорожнил свой бокал.

– Милости просим. С прибытием, – вышел мне навстречу из-за стойки владелец таверны “Три поросенка”. – Пива?…

– Неплохо бы, – сказал я и занял один из свободных столиков.

Тут было над чем поразмыслить и чему удивиться, но я решил сначала просто понаблюдать. В конце концов, не столь уж часты ситуации, когда человек может вволю наслаждаться обретенной мечтой. Я провел ладонью по поверхности стола, впитавшего следы жира и пива. Доски были обтесаны грубо, но со временем рукава множества посетителей отшлифовали стол до блеска.

– Пейте на здоровье, – сказал хозяин, поставив передо мною огромную пивную кружку.

– Спасибо, – сказал я и дунул на шапку пены. – А переночевать можно?

– Все можно, – отвечал он, рассевшись напротив.

Я отпил несколько глотков. Тем временем он внимательно меня изучал. Чувствовалось, что ему не терпится начать свои расспросы.

– Небось издалека? – прищурился он.

– Издалековата.

– И давно в пути?

– Годиков четыреста, а то и пятьсот. Точно не помню, – сказал я.

Он заерзал на стуле и, опершись локтями о край стола, посмотрел на меня с недоверием.

– Я не мастак загадки разгадывать, – чуть улыбнулся он.

Я пожал плечами.

– А куда путь держите?

– От одной звезды к другой.

И опять он улыбнулся.

– Вы хотите, чтоб я и этому поверил?

– Как заблагорассудится, – ответил я. – А вот пиво у вас отменное.

– Пиво как пиво… Сколько дней пробудете в наших краях, если не секрет?

– Поживем, увидим.

Хозяин неторопливо набил трубку, поднес к ней огонек, блаженно вдохнул дым.

– Послушайте, а ваша таверна на самом деле существует?… – решил я задать вопрос сразу, в лоб, но, заметив его саркастическую ухмылку в обрамлении синеватого дымка трубки, поспешил отступить: – Я имею в виду, давно она существует?

– 'Гм-м… – он вынул изо рта трубку. – Да как вам сказать… С тех самых пор, как Лоэлл открыл нашу планету и установил здесь кое-какие аппараты. Вы, кажется, впервые в здешних краях?

– Вы угадали, – сказал я.

– Гм-м… – снова протянул он. – А коли впервые, то вам будет нетрудно вспомнить один нехороший случай на Данае.

Меня как будто ударило током. Я посмотрел вокруг. Но нет, никто не обращал на нас внимания.

Случай на планете Даная… Я всегда старался забыть, вытравить из памяти эту историю. А началась она с того, что группа астронавтов попала на Данае в тяжелое положение.

У них взорвался двигатель, взрывом снесло биостанцию, и помочь им, пока не подоспеет спасательный рейдер, можно было лишь одним: водой и продуктами. Но переправить им воду и продукты было не так-то просто. Мы висели на орбите в нескольких тысячах километров и прекрасно понимали, что маломощный грузолет будет наверняка раздавлен в могучих гравитационных объятиях Данаи. Разумеется, была надежда на чудо, был, что называется, шанс, но я-то лучше прочих понимал, что к чему. Я был лучшим астронавигатором на всем кор.абле, и, когда двое вызвались лететь туда, мне ничего не оставалось, как тоже примкнуть к добровольцам. Хотя я заведомо знал (потому что все сосчитал), что могут полететь лишь двое и что, по древнему закону звездоплавания, назначают всегда тех, кто вызвался первым, и меня оставят. Ребятам повезло, они остались живы, хотя и покалечились, а я, никуда не летая, разделил вместе с ними тяжесть наград и бремя славы…

– Что ж замолчали? – спросил хозяин.

– Какого ответа вы ждете?

– Зря вы старатесь забыть Данаю. Зря. Ее из памяти не выжечь каленым железом. Вам не кажется, лучший в мире астронавигатор, что этот ваш поступок… – Он замолчал, видимо, подыскивая предельно мягкое выражение для определения моего поступка.

Воцарилось тяжелое, давящее молчание, покуда не стало ясно, что мягкого выражения не подыскивается. Я допил пива.

– Так кто же вы? – наконец заговорил я.

– Я? Хозяин таверны. Скажем так: таверны вашей мечты.

– Моей мечты?

– А вчера я был вычислительной машиной мечты Гимзы. И угощал его током высокого напряжения.

– Сегодня таверна, вчера компьютерша. Я ничего не понимаю, – сказал я.

– Я тоже, – отвечал он.

– А если я сейчас помечтаю о чем-нибудь другом?

– Уже поздно. Ничего не изменится. Ваше воображение уже не задействует аппараты Лоэлла.

– Что это за аппараты?

– Они всего лишь дополняют удивительные свойства планеты Либертас. Планеты, где приходится отвечать на все вопросы.

– Что ж тут раздумывать, – сказал я. – Да, мой поступок не приличествовал человеку. Увы.

– Наконец-то вы сами себе признались в этом. А посему я предлагаю отдохнуть.

– Сам себе признался? – спросил я, потому что ничего не понимал.

– Сам себе. Ведь вы единственный во вселенной хозяин вашей мечты… И теперь наконец сами отчитываетесь перед собой.

– Вы правы, – протянул я и вытер платком вспотевший лоб. – Неплохо бы и отдохнуть…

– Поднимитесь наверх. Первая комната на втором этаже всегда свободна.

– А все-таки что это за свойства? – спросил я.

– Никто толком не знает. Лоэлл и сам-то не успел до конца их разгадать. Но разве это важно – идти во всем до конца?

– Спокойной ночи,.– сказал я.

– Приятных сновидений, – ответил он мне.

И опять на все лады под ногами заскрипели старые ступеньки. Уже с высоты второго этажа я еще раз оглядел зал.

Все продолжали пить свое пиво, а хозяин за стойкой курил свою трубку, полузакрыв глаза.

Вскоре я уже лежал в мягкой постели, прислушивался к бушующему за ставнями ветру и размышлял о том, что Лоэлл был прав, вложив столько сил и трудов в свою таверну. Хотя заведомо знал, что астронавты, побывавшие в этих местах, никогда не перескажут подробностей своего пребывания здесь.

И если меня спросят, как я провел время в этой таверне, вряд ли я решусь сказать правду, ибо кому охота вслух говорить о том, что вот, мол, я в конце концов отыскал способ отчитаться перед своей совестью. Главное в другом. Главное в том, что я, видимо, попытаюсь объяснить людям, что у меня никогда не было -порыва отправиться на планету Даная и что они относительно меня пребывают в заблуждении, ибо я лишь хотел примазаться к полету, в котором не участвовал.

Перевел с армянского Г. Мечков

АЛЕКСАНДР ТЕСЛЕНКО Русуля

Малышка проснулась среди ночи и соскочила с кроватки, искала ночной горшочек, но, наткнувшись на него в сумерках, от неожиданности заплакала.

Старый биокибер Русуля тотчас подбежала, переодела Торонку и тихо спела ее любимую песенку: А нам вчера сорока дорогу перешла, и на хвосте сорока нам зиму принесла.

Сказала нам сорока: “А у меня печаль…”А нам сороку малую совсем было не жаль.

Уложила малышку в кроватку и сама пыталась уснуть, довольная, что плач Торонки не разбудил Антона Курая и Всеславу Руту в соседней комнате.

Врач Антон Курай в последние годы увлекся альпинизмом.

Вчера принимал участие во Всеинканских соревнованиях на стене известного небоскреба на улице Соло № 567 и на каркасе Флитского моста. Антон Курай занял первое место. Вчера так восторженно рассказывал о своей победе! И даже сейчас, среди ночи, что-то выкрикивает, стонет: просит товарищей по команде дать крювиц, чтобы удержаться на отвесных поверхностях даоста.

Ещё 1247 дней тому назад биокибер Русуля должна была пойти на демонтаж. Отработала свое. Уже пора… Вот только дети Чебер и Шафран не соглашались, привязалась она к ним.

Да за Торонкой надо ухаживать, как ее оставишь без присмотра? Вот проснулась среди ночи, расплакалась…

В комнате тишина, словно в зале гипноматографа. Антон Курай умолк, наверное, выбрался на арку Флитского моста.

И Всеслава уснула крепко. Мертвая тишина в комнате, как самая причудливая музыка инканского радио.

Русуля вышла в прихожую и, не включая свет, начала одеваться, еще сама не зная – зачем? И только отыскав свои черные сапожки, она поняла – принесет малышке желтый живой цветок из Далекого Оврага. Торонка всегда так сказочно прекрасно улыбается, когда видит живые цветы. На Инкане их найдешь разве что в Фиевском заповеднике или в Далеком Овраге, куда не каждому и добраться: круты склоны и обрывы, образовавшиеся еще при первичном синтезе этой искусственной планеты за 475 миллионов километров от Солнца в астероидном поясе.

Русуля прошла кабину скоростного лифта. Пошла пешком.

На безлюдной улице ничто не нарушало тишину, разве что далекое, только для кибера ощутимое, рокотание Дзябранского комбината. Серебряные шары фонарей висели над магистралью густым пунктиром.

Можно было вызвать такси, но Русуля любила ходить пешком, ей было приятно ощущение усталости. Ущелье улицы вывело на площадь Соло. А с площади нужно было повернуть направо, пройти магистралью № 172 до пересечения с улицей Верда и повернуть налево. А там уже рядом и Далекий Овраг.

Днем, когда горит над Инканой оранжевая ракета-солнце, не каждый имеет право зайти в заповедник. Но среди ночи, когда только большая звезда, настоящее далекое Солнце, слабо освещает причудливые контуры инканских деревьев, тогда никто не остановит ни человека, ни кибера, знающих тропы в Далеком Овраге.

Еще позавчера должны были появиться желтые цветы. Она их обязательно должна отыскать.

Проходя мимо огромного магазина на площади Соло, вспомнила, как на прошлой неделе за двойное стекло витрины залетел инканский воробей. Как он умудрился попасть в совсем небольшое отверстие кондиционера?

– Он умрет, – испуганно остановил ее тогда белобрысый мальчишка.

– Кто умрет?

– Наш инканский воробей! – воскликнула девочка с розовыми бантами.

Детям было не понять, почему ради воробья нельзя разбить витрину. Ведь он живет, и такой красивый. Пусть посыплются на землю холодные острые осколки, освобождая серое звонкоголосое создание… Дети не могли еще понять условностей взрослых. А Русуля ничем не могла помочь. Ради воробья никто бы не демонтировал витрину.

После пересечения с улицей Верда она свернула налево, миновав последний дом, который мигал окнами, словно глазами сказочный пангриль. Днем отсюда уже было видно Далекий Овраг. Оставалось пройти подземным переходом. Желтая рукауказатель показывала направление.

Русуля стала на шершавую дорожку эскалатора. Волновалась. Скоро она вынырнет из-под земли и увидит Далекий Овраг. Причудливые деревья, живая трава и живой мох. Те деревья и ту траву привезли с далекой Земли. И они прижились.

Их заставили прижиться в этом заповеднике.

Осторожно спускалась крутым склоном… Она бывала здесь часто.'Наконец добралась до почти ровного пятачка, где увидела несколько желтых головок. Сорвала только три цветка, завернула их широким листом папры и медленно стала выбираться назад.

Подыматься трудно. Русуля часто останавливалась отдохнуть, сознавая свою старость, дряхлость, но это ее не угнетало, она улыбалась, она представляла себе радость маленькой Торонки.

Наконец выбралась на твердое ситаловое покрытие. Желтая рука-указатель показывала направление к подземному переходу. Вдруг ей захотелось перейти магистраль по поверхности.

Ночь. Тишина. Ни единой машины. Зачем спускаться под землю? И она пошла по поверхности. Торжественно держала в левой руке маленький букет. Люди называют эти цветы горечавкой желтой. На Земле они растут большими, а здесь, на Инкане, совсем крохотные.

Уже шла по магистрали, как вдруг… Она издали увидела свет фар геликомобиля и поняла, что им не разминуться.

Все произошло молниеносноКогда водитель геликомобиля увидел, что пострадал биокибер, он несколько успокоился. Яркие фары фонарей вдоль магистрали освещали тело Русули, далеко отброшенное тупым носом машины.

– Ну что ты там, Ян? – взволнованный женский голос из кабины.

– Это биокибер, – сказал мужчина.

– Ты уверен?

– Уверен…

Он видел лужицу биоплазмы, которая вытекала из порванных газопроводов, видел изуродованные тразонные головки, которые ловили отблески фонарей на разрывах эпителиальной ткани.

Она лежала маленькая и жалкая, как инканский воробей за двойным стеклом витрины.

– Ты уверен, что это не человек? – крикнула женщина.

– Да, – тихо сказал мужчина. – Почему она пошла по поверхности?

Он достал арниковую сигарету и закурил. Женщина в кабине что-то взволнованно говорила, но он не прислушивался, был просто не в состоянии что-либо слышать. В тот миг мир потерял для него свою реальность и материальность. Машина. Тело биокибера. Желтые цветы на санталовом покрытии магистрали. Фонари. Темнота ночи. Высокие дома с редкими освещенными окнами. Словно остановленные кадры из фильма…

Хотел вызвать машину с центрального магистрального селектора, но она приехала сама. Телекариусы магистральных мониторов сами зафиксировали аварийный статус. С дежурной машины вышли двое – человек и биокибер.

– В чем дело? – спросил усатый мужчина сонно и безразлично. Он, наверное, дремал в своей зонате, когда засветилось табло “тревога”.

– Она переходила магистраль по поверхности. Не знаю, почему она так поступила…

– Да, я вижу… – Дежурный опустил на самые глаза форменную фуражку. – Вы не виноваты. Но почему же действительно она не пошла подземным переходом?

К телу Русулы подошел биокибер, наклонился, профессионально осмотрел и удивленно молвил:

– Кто же выпустил такую старую среди ночи? Она же словно ребенок. Это еще из первого поколения биокиберов. Если не отдали на демонтаж, так хоть заботились бы…

Усталый дежурный сказал:

– Можете ехать. Не волнуйтесь. Вы не виноваты. А этого старого биокибера мы сейчас отвезем на комбинат.

Маленькая Торонка проснулась среди ночи и расплакалась.

Но ни Антон Курай, ни его жена Всеслава Рута не проснулись, и никто не спел малышке песенку о сороке. И она, поплакав, сама снова уснула. Антон Курай во сне начал просить товарищей, чтобы дали крювица, чтобы помогли удержаться на отвесных поверхностях моста. Но вскоре затих. И Всеслава спала крепко. В комнате воцарилась тишина, словно в зале гипноматографа.