Текст книги "Граница. Таежный роман. Карты"

Автор книги: Дмитрий Алейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Валентин выслушал ее молча, не перебивая, не задавая вопросов. Ни один мускул не шевельнулся на его сухом загорелом лице, и Гале сперва показалось, что рассказ ее не только не заинтересовал слушателя, но и навел на него тоску.

Какое-то время они молчали. Галя рассматривала свои сандалии, нарочно заставляя себя удивляться, какими прочными оказались эти хлипкие с виду изделия местных кустарей. Хозяин каморки просто сидел, уставясь в одну точку.

А потом он рассказал ей свою историю. Рассказал о том, как выступал в Восточной Европе, считающейся теперь лагерем социализма, и как один заезжий начальник порекомендовал ему включить в свой номер что-нибудь идейное, наглядно агитационное.

У Валентина был один номер, который показался ему подходящим. Фокусник выходил на сцену и показывал залу небольшую картинку. Потом старательно рвал картинку на мелкие части или даже, если позволяли условия, сжигал. Обрывки или пепел он собирал в кулак, сжимал, а потом – трам-тарарам! – доставал из кулака комок бумаги, разворачивал его и демонстрировал публике совершенно целую картинку. Номер имел успех, хотя приходилось постоянно восстанавливать резерв картинок.

Именно этот номер Валентин сделал агитационным. Он выходил на сцену с листком бумаги, на котором была намалевана карикатура на Гитлера, рвал его на мелкие части. Потом аккуратно разворачивал бумагу и показывал всем плакат с изображением вождя народов товарища Сталина.

Особисту номер понравился. Однажды он даже погрузил фокусника в свою машину и повез показывать какому-то начальству.

Но до начальства они так и не доехали. По пути особисту приспичило встать на обочине, и он умудрился остановить свой «виллис» как раз на неразорвавшемся снаряде. Снаряд, похоже, дожидался именно такой оказии, чтобы взорваться, потому что рвануло от души. Особист, не успевший выскочить из машины, буквально брызнул в стороны. Валентина тяжело контузило, на какое-то время он даже ослеп.

Но по выходе из госпиталя фокусника поджидали другие уполномоченные лица. Его судили, поставив в вину убийство майора ГПУ. Даже идейно выдержанный номер с превращением остатков фюрера в портрет отца народов был теперь использован как доказательство вины.

– Почему вы рвете карикатуру на Гитлера? – спрашивал следователь с такими жидкими усиками, скопившимися под самым носом, что впору его самого было обвинить в гитлеризме. – Какой смысл вы вкладываете в превращение фашистского фюрера в нашего любимого вождя товарища Сталина? Что вам известно о пропаганде наших американских врагов?

Не совсем пришедший в себя после контузии Валентин переспросил, точно ли американцы – наши враги, и едва не подписал себе смертный приговор.

Потом были годы лагерей.

Политических заключенных, а тем более шпионов в зоне не жаловали, лагерное начальство почти одобряло расправу над ними. И без «пятьдесят восьмой» хватало забот.

Урки, однако, редко марали руки убийством. Как правило, у наиболее слабых просто отбирали теплые вещи, или крали, или заставляли тех играть в карты и обирали. Остальное делали холод и сырость.

Усадили за карточный стол и Валентина. И тут ловкость рук неожиданно пригодилась ему в совершенно новом качестве. Проиграв первые две партии и лишившись пальто и шарфа, Валентин быстро понял, что раздающий шельмует. Не решившись спорить, Валентин просто начал бить врага его же оружием. Не прошло и минуты, как он снова был в пальто и шарфе. Еще минута, и он выиграл кисет махорки. Еще минута – свитер.

Блатные толпились вокруг играющих. Проигрывающий урка зверел на глазах, ругаясь, пиная нары ногами и клянясь, что убьет Валентина, если только поймает его на нечистой игре.

За спиной у фокусника дежурили двое, по двое шестерок стояли с каждого бока, все смотрели, вытаращив глаза, как варящиеся раки, но ничего понять не могли. Только однажды молодой урка вскрикнул, указывая на руки Валентина пальцем, но так и не смог толком объяснить, что именно он заметил.

– Фраер фишкой встряхнул! – верещал он под натиском блатных, но утверждать, что карта была взята не по правилам или подменена, не решался.

К тому моменту по бараку уже побежал слушок, что заезжий фраер только прикидывается лохом. То же обстоятельство, что он проходил по «шпионской» статье, не производило нужного впечатления.

– Видать, забашлял начальству, чтоб записали его политическим, – рассуждали бывалые зеки, – прикинулся дурнем, оберет народишко, поделится с начальством, те его в другую зону этапируют, и так дальше…

Были и другие версии, не менее сложные.

В общем, очень быстро имя Валентина обросло легендами не меньше, чем в прежние времена обрастали легендами биографии некоторых царей. Ловкого фраера с непонятной биографией, спорной статьей и даром постоянно сдавать себе нужные карты зауважали.

Позднее его приблизил к себе один из известных воров. Выставлял играть против шулеров из других бараков. Но неопределенность положения Валентина, получившего к тому времени кличку Шпат, не устраивала блатной мир. Каждый человек должен был иметь в лагере свою масть, принадлежать к какой-либо касте. И Валентину подстроили ловушку.

У него был друг. Не то чтобы близкий человек или очень уж хороший парень. Просто заключенный с похожей судьбой. Тоже из Москвы, бывший студент консерватории. Пошел добровольцем на фронт, был зачислен в агитбригаду. Потом сыграл что-то не то и отправился разведать, куда это Макар не гонял еще своих телят.

У бывших артистов было о чем поговорить, если доставало сил, и Валентин, как мог, поддерживал приятеля.

И вот зеки затеяли промеж себя игру. На интерес, как водится. Сначала быстро погоняли по малому – на сигареты и всякую полезную и оттого ценную мелочь. Потом стали играть на все подряд и в какой-то момент сыграли на музыканта. Проигравший молодой урка должен был убить его.

Естественно, о готовящейся расправе предупредили и Валентина. Тот, как и ожидалось, пришел на выручку своему земляку и предложил отыграть его. И отыграл. Но в том-то и заключалась подлость воровского закона, что, выиграв жизнь человека, выигравший должен был сам убить его. Чтобы не лишать общество красочного зрелища.

Один из блатных коротко и доходчиво объяснил Валентину, что тот должен сделать. Таков закон. Объяснил и вложил в его руку заточенный гвоздь. Выиграл – пользуйся! Должен убить, или сам окажешься вне закона. И, по-своему истолковав замешательство Шпата, принялся объяснять, как лучше ударить, чтобы умертвить сразу, без агонии и мучений.

Они стояли друг напротив друга, Валентин и его приятель.

– Я даже имя его забыл, – задумчиво разминая очередную папиросу, признался фокусник Гале. – Помню только глаза. Большие такие, блестящие… Страха я не видел. Чем такая жизнь, лучше и впрямь пику в бок. И многие, если решались, просто бросались на проволоку, чтобы попасть под автоматную очередь охранника. Он не боялся. Он уже смирился с тем, что его убьют, но после того, как оружие перешло в мои руки… то ли надежда заблестела в них, то ли еще что-то…

Валентин замолчал и бесконечно долго смотрел на упаковку «Беломорканала» с нарисованной по голубому фону картой.

– И… что? – осторожно спросила Галя.

– Что? – Валентин шевельнул бровями, потом хлопнул себя по коленям и встал. – Плохо это все. И для многих эта зараза – настоящее проклятие. Но только лучше уж владеть опасным оружием, чем просто убегать от него. Это я так думаю. Другие думают иначе. А только без своих пальчиков, – он поднял руки к лицу и пошевелил пальцами, словно играя на арфе, – я бы не жил сейчас.

– Значит, вы тоже шулер? – спросила Галя после паузы.

– Шулер? – Валентин посмотрел на нее удивленно. – Я – артист!

– Но вы же… – Галя сделала жест, будто раздает карты.

– Так что же? Ты, между прочим, знаешь, что во время войны из спортсменов формировались специальные отряды, которые выполняли очень важные задания, как правило в тылу врага? Среди них, между прочим, много мастеров спорта, чемпионов…

– Так это же спорт! – напомнила Галина, весьма гордившаяся своим значком за спортивные достижения.

– И что же с того? Чем карточная игра не спорт? Я имею в виду ту игру, где не достают тузов из рукава, где не меняются картами под столом.

Галина задумалась, но довольно быстро нашла ответ.

– По картам не проводят соревнований! – выпалила она.

Валентин задумался было над этим тезисом, но чем больше думал, тем смешнее он ему казался. Через полминуты он откровенно рассмеялся:

– Вот как? А по-моему, сотни людей в это самое время выясняют там внизу, на пляже, кто из них лучше играет в дурака. И во многих странах мира проводят соревнования по бриджу, например. А это тоже карточная игра. А вот по лапте соревнований тоже не проводят. Так что с того? Я и сейчас не прочь сшибить пару бабок или распечатать конверт.

– Но ведь в картах все зависит от того, какая карта вам досталась, – вспомнила Галя слышанный от мамы довод. – Значит, не все спортсмены в равных условиях.

– Какая прелесть! – Валентин щелкнул пальцами. – А назови-ка мне вид спорта, в котором спортсмены находятся в равных условиях? Кто-то выше, кто-то тяжелее, кто-то лучше подготовлен. А футбол? Одни играют против ветра, другие против солнца, третьи не привыкли играть на мокрой траве. А турки? Их притащили в Москву на «Динамо» чуть ли не в зимний холод! Они, правда, в долгу не остались и пригласили наших погонять мяч в тридцать семь по Цельсию. Нет, голубушка, насчет равных условий я не соглашусь. Кстати, в спорте тоже полно жульничества. Ну да ладно, не та тема.

– Все равно в спорте не бьют друг друга. И не убивают, – упрямо стояла на своем Галина.

– Ой ли? А бокс? Кровушки вдоволь. Да и смертельные случаи бывают. Очень, кстати, популярный спорт. Или стрельба…

– Но ведь стреляют по мишеням!

– По мишеням, по мишеням, только кого видят за этими мишенями? Не соперников ли своих и видят? Нет, Галина, ты меня не переубедишь. Я тебя, наверное, тоже. Так что давай этот спор отложим. Я себя шулером не считаю. Я жизнь свою защищал. И защитил. А будь я чемпионом по волейболу или эстафете, что проку? Никто бы никогда не узнал, что я бегаю, как Знаменские. Если бы только не решил подорвать. Но ведь от пули не убежишь, даже в тапочках, не то что в побитых валенках. Лежал бы сейчас в общей могиле… – Он решительно махнул рукой. – Хватит об этом! Если тебе не нравятся фокусы с картами, отложим их в сторону, есть масса других предметов.

– А можете вы меня научить показывать фокусы? – спросила вдруг Галина.

– Могу, – кивнул, подумав, Валентин. – Только давай отложим до завтра?

ГЛАВА 8

– Ну, с чего начнем? – спросил Валентин, разминая пальцы. – Ты только имей в виду, я тебе покажу технологию, поставлю технику, а дальше тебе придется самой долго и нудно тренироваться, оттачивать мастерство.

– С карт, – сказала Галина уверенно.

– Что? – Валентин был явно ошарашен. – Почему вдруг?

– Не вдруг, – ответила Галина, – у нас этот шлейф тянется больше трехсот лет. Мне мама рассказывала, но не дорассказала. И потом, я подумала. Какой прок от исчезающих папирос? А оружие надо изучать. Я сорок шесть очков выбиваю из винтовки. Вы ведь сами сказали, что оружие лучше изучить, чем бегать от него?

– Сказал, – согласно кивнул Валентин. – Но я что-то не пойму: тебя фокусам научить или в карты играть?

– Вы ведь сами сказали, что это одно и то же.

– Ну, я не так сказал. Хотя…

– Так вы научите меня?

Валентин долго молчал, пристально глядя в глаза девушки. Смотрел не мигая, и она не отвела взгляда, не моргнула. Кроме того, что Галина метко стреляла, бегала стометровку за тринадцать секунд и бросала бутафорскую гранату дальше многих мальчишек, она еще была чемпионом школы по игре в гляделки. Тоже, конечно, не спорт, но вы попробуйте посидеть четыре часа, пялясь в одну точку!

– Ладно, – кивнул он наконец. – Только вот тебе мой зарок: никогда не играй с незнакомыми людьми в незнакомых местах. В поездах не играй, в гостиницах, на пляжах. И если человек сначала проигрывает, а потом начинает взвинчивать ставки – не играй! Отдай ему, к чертовой бабушке, его проигрыш и беги. – Он помолчал немного, и Галина забеспокоилась уже, что фокусник передумал. – Лучше бы вообще не играть на деньги. Столько всяких трюков есть на свете…

– Я поняла, – кивнула Галя. – Я и не собираюсь играть. Просто так, на всякий случай. Учат же нас прыгать с парашютом и надевать противогаз.

– Точно.

– Тогда учите.

Валентин вздохнул, подвинул к себе тумбочку, поставив ее между собой и гостьей, извлек из ящика колоду карт.

– Прежде всего запомни, – сказал он, осматривая их углы и рубашки, – что человек верит в то, что видит. Это главный принцип любого фокуса, в том числе и карточного.

Галина наморщила лоб и вопросительно посмотрела на своего учителя.

– Ну вот, помнишь фокус с сигаретами? – Валентин не сомневался в ответе и не стал его дожидаться. – Пока ты не начала… – он усмехнулся и хлопнул себя по руке, напоминая коварный маневр своей гостьи, – понимать, что я подбрасываю папиросы вверх? Ты ведь просто видела, что они исчезают, так? Ты видела, что я хлопаю по папиросе сверху, и могла только предположить, что они улетают куда-то вниз или просто плющатся у меня в руке, так? Немного подумав, Галина согласилась.

– Но ты не могла поверить в то, что папиросы просто исчезают, и ты начала думать, следить за моими руками, пытаясь понять, куда я их прячу. Так вот, если ты хочешь показать фокус, в который поверят, то не так важно, какое у тебя оснащение, не самое главное, насколько ты готова в плане тренировок. Самое главное – это обставить все дело так, чтобы зритель не начал думать раньше времени. Когда фокусник появляется на арене, то зритель обязательно пытается отгадать секрет трюка. Но в цирке есть большое преимущество: там не повторяют номер, чтобы публика не смогла допетрить, в чем тут дело. Если же начнешь показывать фокусы в компании, то тебя непременно попросят повторить. Потом нальют и снова попросят повторить. И так до тех пор, пока ты не ошибешься и не раскроешь секрета. Если говорить про карты, то тут особый спрос. Тут за тобой следят все время, и свой трюк ты будешь повторять бесконечное количество раз, а подготовиться тебе не дадут. Ни-ни! Будешь крутить те карты, которые тебе дали.

– Я поняла, – сказала Галина, начавшая уже уставать от этой пространной лекции.

Отчего-то все, кто чему-нибудь учит, обожают подолгу пудрить слушателю мозги, прежде чем перейти к делу. Химичка в школе, например, тратила целый урок на то, чтобы поговорить об алхимиках и представлениях средневековых людей о свойствах вещества. Кому какое дело до необразованных дармоедов из пятнадцатого века? Военрук долго рассказывал про устройство винтовки, про историю ее изобретения, начиная с кремневых ружей и даже арбалетов, потом переходил на случаи из жизни, когда какой-нибудь олух умудрялся отстрелить себе ухо или забыть в стволе шомпол. Галина даже знала одного такого стрелка, который пальнул из ружья шомполом. Выстрел, между прочим, оказался весьма удачным. Фамилия этого стрелка была Мюнхгаузен, но какое он имел отношение к современной трехлинейке?

Наконец добрались до самих карт.

Для начала Валентин объяснил правила нескольких наиболее популярных игр. Просто чтобы его ученица поняла смысл манипуляций. Попутно он показал ей некоторые приемы, свойственные игре честной: как считать карты, как «проверять» противника, как подрезать его, вынуждая расходовать хорошую карту на всякую ерунду, как высчитывать вероятность прихода той или иной комбинации.

В трюках Валентин начал с самого простого. Судя по всему, он не был уверен, что у девчонки получатся даже простые манипуляции, но сильные ловкие Галины пальцы, тосковавшие без свойственных нормальным девочкам шитья и музицирования, показали недюжинные таланты, заставив Валентина усомниться в том, что гостья его никогда прежде не держала карты в руках. Может быть, и впрямь фамильная страсть к игре передалась каким-то волшебным образом от дедов и прадедов к внучке?

Конечно, Галина не начала с первого дня «гонять фишку» должным образом, нет. И Валентин, превратившись из гостеприимного хозяина в строгого учителя, потратил немало сил, заставляя привыкшие к винтовке, металлолому и домашнему хозяйству руки танцевать и плести кружева тонкими пальчиками. Немало слез пролила Галина, прежде чем научилась хотя бы правильно держать карты, чтобы потом незаметно забирать их, перекладывать, менять местами.

– Скверно, девочка моя, – говорил Валентин, не скупясь на замечания и подначки. – Скверно, годится только для слесаря третьего разряда.

– При чем тут слесарь? – обижалась Галина.

– А при том, что ты ни черта не поняла из того, что я тебе объяснял в начале! – кипятился фокусник. – Ты должна быть в первую голову артисткой! Все это нужно делать красиво, играя, чтобы люди любовались тобой, а не следили за тем, как ты тут ковыряешься. Что у тебя с рукой – паралич? Что ты крючишь пальцы? Расслабь кисть! Артистизма в тебе – как в слесаре. И то, хороший слесарь… На него смотреть приятно: движения точные, выверенные – картинка! А у тебя что? Что ты вцепилась в этого туза, как будто он весит кило? Легче, легче держи его! Никуда он не упадет, он сам к руке липнет… Отпусти пальцы! Отпусти, говорю! Ну что, упал? Не упал! Теперь сдвигай… Вот руки-крюки! Что ты тискаешь его? Легче, воздушнее… Коряга чертова!

Валентин не особенно выбирал выражения и не собирался щадить ее самолюбие. Должно быть, в этом и состоял его метод обучения. Чтобы добиться хоть какой-то похвалы, Галине приходилось работать, работать и работать над своими руками.

Зато фокусник оказался весьма изобретателен по части разных обидных словечек, и несколько раз Галя убегала от него в слезах, выкрикивая с дороги что-то обидное в ответ, и клялась себе, что не вернется больше в эту хибару. Но неизменно возвращалась. Это было необъяснимо, непонятно, но это было сильнее ее.

Ночами ей снились карты, танцевавшие, порхавшие и парившие, составляющие узоры, выраставшие до исполинских размеров и даже грозившие ей смертью, но каждый раз во сне Гале удавалось их обуздать, подчинить себе, заставить принять привычные размеры и двигаться так, как хотела она. Она ни разу не проснулась в холодном поту, ни разу не вскрикнула во сне. Как бы бурно ни начинался сон, что бы ни вытворяли валеты, шестерки и дамы, их удавалось усмирить. Всякий раз, перед тем как проснуться, Галина аккуратно собирала карты в стопку и убирала колоду в коробочку.

Утром она шла с мамой на пляж, где маялась, наблюдая за играющими вокруг людьми, а после обеда стремглав бежала к домику из щитов, чтобы постигать игру, учиться, учиться и еще раз учиться… Хотя это-то здесь при чем?! Это же из прежней жизни!

Последние три недели. пролетели как один день, как один час, в каком-то угаре. Она жила от одной встречи с учителем до следующей. Все остальное потеряло смысл, утратило интерес, поблекло, пожухло…

Должно быть, и впрямь было что-то в ее крови, тяготело над ней какое-то проклятие, и ничего поделать с этим было уже нельзя…

А потом по «шанхаю» прошлись милиционеры. Валентин исчез, надо полагать, еще до встречи с представителями власти, видеться с которыми ему почему-то очень не хотелось.

У Гали с мамой, насколько понимала девушка, с документами все было в порядке. Тем не менее на следующий день после проверки они уехали. Но уехали не в Москву, а в далекий зауральский городок Чанск – Галя прежде и названия такого не слышала. Долгие, больше двух месяцев, каникулы вдруг подошли к концу. И снова стремительные сборы, снова никаких вопросов и никаких ответов. «Мы уезжаем!» – и все.

Из москвички Галя вдруг превратилась – смешно сказать – в чанку! Но не это было главным. Москва осталась по другую сторону Уральского хребта, и там, в столице, остались высотные дома, школа, бой курантов, машины с красочными надписями, гласящими о том, что повидло и джем полезны всем. Вся прежняя жизнь оказалась теперь в прямом смысле за горами. Но жизнь продолжалась, и надо было устраиваться на новом месте, навсегда отныне поделив свою память на «до переезда» и «после переезда», на «еще когда мы жили в Москве» и на «когда мы уже переехали в Чанск», на «когда еще был жив папа» и на «когда папы не стало»…

Стоит лишь добавить, что с их отъездом из Геленджика карточная лихорадка отпустила девушку. Она словно переболела какой-то заразной болезнью, вроде свинки, когда день за днем ты лежишь в жару, с оплывшим подбородком, обложенная водочным компрессом, и все охают вокруг, ходят на цыпочках, а потом вдруг жар спадает, и просыпаешься в мокрой от пота кровати без намека на недуг… Зуд в руках пропал, и вид играющих людей, которых было достаточно в плацкартном вагоне, увезшем их из Новороссийска, совершенно не волновал и не интересовал Галину.

Проклятие отступило, затаилось.

* * *

Галина так и не сомкнула глаз в эту ночь. Около часа Алексей засопел, уткнувшись носом в подушку. Алкоголь и нервное напряжение вымотали его.

Она же долгое время лежала без сна и думала, думала, думала. С каждым прошедшим часом решение становилось все очевиднее. Проклятие настигло ее. Карты вмешались в ее жизнь, рискуя расколоть ее, уничтожить, обратить в пыль.

Давать Голощекину власть над Алексеем нельзя. Неизвестно зачем, но капитан вложил в этого охламона ни много ни мало двадцать тысяч рублей. Значит, речь идет о чем-то очень серьезном. Значит, перед Лешкой раскрылась такая яма, такая бездна, что и подумать страшно. Сам он ничего путного не придумает. Он просто не сможет ничего придумать, хотя бы потому, что не верит в то, что можно что-то сделать. Иначе не полез бы в петлю. А если Голощекин прижмет, Лешка снова попытается наложить на себя руки либо выкинет еще что-нибудь похлеще, хотя что уж может быть хлеще, чем болтаться на бельевой веревке с вывалившимся языком и мокрыми штанами?

А Галина может его спасти – по крайней мере, попытаться. План сложился почти сразу, стоило вспомнить утренний разговор с железнодорожником. Оставались многочисленные детали, мелочи, которые приходили в голову по мере того, как находились ответы на главные вопросы.

Галина решила сесть в поезд, проехать на нем несколько часов, за это время выиграть необходимую сумму и вернуться. Она смотрела на вещи реально. Она не питала иллюзий относительно своих игровых талантов и относительно способностей тех, с кем предстоит играть. В поездах играют ловкие люди. Но и похвала от такого специалиста, как Шпат, дорогого стоила. Правда, хвалил он ее много лет назад, и с тех пор Галина ни разу не брала в руки колоду. Кроме того, даже если ей удастся выиграть, вряд ли матерые игроки, не гнушающиеся, судя по всему, ни расправой, ни убийством, отпустят ее восвояси с джентльменской улыбочкой. Нужно как-то подстраховаться. Вдобавок в голову приходили такие непраздные вопросы: где взять деньги для игры? как сесть на поезд и как потом вернуться в город? как найти в поезде тех самых игроков с большими деньгами, чтобы не потратить время на мелкую сошку? И, наконец: что, если в поезде ездят сотрудники милиции в штатском и вылавливают ловких на руку игроков?

Вопросов море. Но на каждый, после некоторых раздумий, Галина нашла ответ. Худо ли, хорошо ли, но она продумала все пришедшие на ум детали этой непростой операции. Оставалось главное: вспомнить. Вспомнить все то, чему учил некогда одноглазый зек по кличке Шпат. Вспомнить самой и заставить вспомнить непростую науку отвыкшие от тонкой работы пальцы.

Галя осторожно откинула одеяло и встала с кровати. Стараясь не шуметь, вышла на кухню и плотно прикрыла дверь. Тихо придвинула табуретку, встала на нее одной ногой, протянула руку и извлекла из тайника колоду карт. Лешкиных карт. Сколько волка ни корми, он смотрит в лес, и сколько ни выясняли отношения Жгуты, Алексей продолжал играть. Галина знала, но молчала, легко определяя по заложенным пулям и отложенным заначкам, что ставка в игре – копейка. Вот и сейчас в коробке с картами лежали свернутые трубочкой два мятых червонца– то ли Лешкин выигрыш в последней игре, то ли заначка на случай проигрыша.

Галина бросила деньги на прежнее место, достала колоду и села за стол.

Она положила карты перед собой и какое-то время сидела, пытаясь собрать воедино свою волю и готовность выиграть. Сосредоточившись, она положила на колоду руку, прижав ладонь к атласной рубашке. Еще небольшая пауза – Галина словно впитывала соки этих тридцати шести плотных бумажек или, наоборот, передавала им часть своей энергии. Потом пальцы обхватили колоду и подняли ее со стола. Они, пальцы, начали вспоминать некогда переданное им филигранное мастерство.

Для начала Галина проделала несколько самых простых трюков. Просто перегнала колоду из руки в руку. Карты шуршащей лентой перелетали из сжатой руки, укладываясь на раскрытую ладонь неровной стопкой. Слишком неровной. Вдобавок ко всему они летели неравномерно. Какие-то вылетали сразу, некоторые задерживались дольше положенного, одна и вовсе увязалась за соседкой и упала на стол, потеряв направление.

– Скверно, девочка моя, – сказала Галина вполголоса. – Довольно скверно, даже для слесаря третьего разряда.

В конце концов она отказалась от эффектных трюков. В любом случае сдвигать колоду на четыре пачки одной рукой никак не помогает в игре. Наоборот, если игрок начинает форсить сверх меры, выпендриваться, сучить руками, то к нему особое внимание, за ним глаз да глаз. Хороший игрок всегда артист, он непременно уронит пару карт, пока тасует колоду, переспросит правила, забудет выложить прикуп. Чем ловчее шулер, тем надежней он старается усыпить бдительность противника, из кожи вон лезет, чтобы выглядеть безруким идиотом, но потом – раз-раз! – в две минуты обставит фраера, выпотрошит его в мгновение ока, раздев до нитки, продемонстрировав самому себе все свои таланты. И бедолага фраер отдаст последнее и не подумает даже, что нарвался на ловкача. У хорошего игрока все будет обставлено так, словно злой рок вмешался в игру, отдав преимущество тому, кто и играть-то толком не умеет. Фраер выпотрошит свои карманы и утрется, утешаясь тем, что ему теперь должно немыслимо повезти на любовном фронте.

Галина взяла карты и начала раздавать, раскидывая по очереди в три кучки. В какой-то момент она движением безымянного пальца сдвинула нижнюю карту, подхватила и бросила на стол. Этот простейший из видов жульничества позволял раздающему сдать себе хотя бы одну нужную карту. Но примитивный трюк должен был исполняться на должном уровне, иначе любой наблюдательный игрок мог заметить, откуда взята карта, а в игре на деньги за руками сдающего следят очень и очень внимательно.

Надо бы сделать так, чтобы у соперников был другой объект для пристального внимания, подумала Галина, повторяя движение безымянным пальцем.

Прием выходил не слишком гладко. Честнее сказать, не выходил вовсе. Карта не выдвигалась из-под колоды достаточно далеко, чтобы перехватить ее легким движением, край ее цеплял колоду и щелкал, пробегаясь уголком по срезам.

С зажимом получилось ловчее. Сдающий зажимал одну или даже несколько нужных ему карт в руке и, сдавая, постепенно выкладывал их на верх колоды так, чтобы они оказались у него. Сложность тут состояла даже не в том, чтобы удержать карты и сохранить их незамеченными для соперников. Главная проблема – держать руку так, чтобы она выглядела естественно. Сжатые между собой пальцы выглядят странно, и по странно скрюченной кисти любой фраер может заподозрить подвох.

Галина разложила колоду, выудила четырех королей. Положила их рядом. Потом взяла четыре другие карты, развернула веером– так держат свои карты игроки почти в любой карточной игре. Королей она спрятала в руке.

Один из самых сложных фокусов – заменить карты на глазах у соперников. Галина провела рукой, как бы поправляя свой веер, вставила короля, возвратным движением выдернула восьмерку. Восьмерка согнулась в руке, скользнула по зажатым картам, вылезла сбоку. Галина хотела быстрым движением большого пальца поправить ее, но выронила двух королей. Один соколом спикировал на стол, другой порхнул куда-то в сторону и приземлился на пол.

Да, с такими проколами ее мигом скрутят в бараний рог и выкинут к чертовой бабушке из поезда, для верности проделав пару дырок в левом боку.

Галина старательно размяла руки и начала все сначала.

Карты не слушались ее огрубевших пальцев, норовя увернуться, подломиться или щелкнуть, но Галя не сдавалась, снова и снова подбирая непослушных валетов, вертлявые семерки, упругих тузов, норовивших выпрыгнуть из руки прежде, чем тронешь их мизинцем.

В половине восьмого проснулся Алексей. Позавтракал наскоро, пряча взгляд, собрался и побрел на работу.

Галина еще два часа крутила в руках карты, заставляя их то исчезать, то появляться, то меняться местами. Постепенно суставы начали двигаться в нужном ритме, подушечки пальцев почти обрели прежнюю чувствительность. Дубленные холодной водой и хозяйственным мылом руки домохозяйки преображались, словно перерождающаяся гусеница, даже кожа на суставах как-то подобралась.

Все-таки не добившись нужного результата, к полудню Галина решила, что необходимо остановиться на том, что есть, и завершить все прочие приготовления прежде, чем Лешка вернется с работы. А пока необходимо поспать хоть немного.

* * *

…– Альбина, привет! – Галина махнула сидящей на подоконнике подруге.

Первый этаж имеет свои неоспоримые преимущества. Одним из таких преимуществ была возможность общаться с гостями не выходя из дому, не вынуждая их заходить и при этом не оглашая двор надрывными криками и не рискуя вывалиться.

– Галя!

Альбина махнула ей сперва обрадованно, но жест как-то смазался. После событий последних дней ее бодрые приветствия могли оказаться не к месту.

Альбина чуть наклонилась вперед и замерла, дожидаясь, пока подруга подойдет, и всматриваясь в ее лицо, чтобы определить настроение и тональность предстоящего разговора.

Галина заговорила сухо и по-деловому, сразу перейдя к делу.

– Можешь одолжить мне свое платье – то, румынское?

Лицо у Альбины вытянулось от удивления. Румынское платье было ее самым дорогим нарядом, да и, пожалуй, самой роскошной вещью на сто верст вокруг. Альбина за три года надевала его раз десять, не больше, и никогда никому не одалживала. Да никто и не решался просить о таком одолжении.

Но удивилась Альбина не тому, что кто-то просит у нее дивный наряд, а тому, что просит его Галина. Причем никаких обозримых праздников или торжеств не предвидится.

– Могу, конечно, – удивленно ответила Альбина, – Только оно же тебе будет… не совсем хорошо.