Текст книги "Дезертир (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

   Он переходил от одной фотографии к другой, пока вдруг в самом конце что-то не заставило его остановиться и посмотреть снимок поближе.

   У женщины было лицо, которое Вячеслав видел в эти дни, которому говорил грубости и с которым пытался, по мере своих сил, быть вежливым. Марина-с-фотографии совершенно не отличалась от настоящей Марины. Те же резко очерченные скулы. Те же тонкие кисти рук. Те же морщины в уголках рта, чью текстуру дяде Василию так точно удалось передать. У неё тоже лежало на коленях замотанное в полотенце окровавленное нечто. Шея и торчащие ключицы казались ещё тоньше, чем на самом деле, а руки висели вдоль тела. Она просто сидела, привалившись к стене, в глазах не было жизни.

   – Марина, семнадцать лет... – прочитал Вячеслав, чувствуя, как неприятно грассирует и бьётся голос. – Двадцатое августа тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Господи, да кто же ты?

   Он повернулся и замолк. Помещение зияло пустотой. Гнилостный запах плавал по нему почти видимыми кроваво-красными облачками. Сверху опускались снежинки и таяли в абсолютной, кромешной, гнетущей тишине.

   Почему-то Вячеслав решил подождать с поспешными выводами. В воспоминаниях он сейчас опускался на самое дно, в подёрнутые рябью детские годы, пытаясь вспомнить, верил ли он тогда в призраков и сверхъестественное? Кажется, нисколько. Сверхъестественным ему казалось то, как высоко могут подбросить себя кузнечики, используя всего две тонких ножки, или гипнотизирующая слаженность действий муравьиного отряда. С взрослением, со знаниями, что ребёнок впитывал как губка, все волшебные тайны становились задокументированным фактом.

   Но в людей, которые могут исчезать и появляться по собственному желанию, он не верил никогда.

   Получается, последняя надежда прямо сейчас рассыпается в прах. Ведь тогда придётся принять, что всё происходящее имеет место быть в голове. Что Вячеслав слоняется по округе, болтая сам с собой и вынося из дома различные вещи, чтобы в следующее мгновение «найти» их и удивиться. Он не специалист, но симптомы таких заболеваний, наверное, могут подкрадываться незаметно, маскируясь под грыжу и головные боли после единственной за неделю сигареты.

   Фотокарточка задрожала в руках, и это не ветер, нет... Он вдруг понял, что здесь, среди деревянных столбов, стоят люди, сотканные будто из пара его дыхания. Они неспешно вытирают руки салфетками и, комкая, бросают их на пол. Переговариваются между собой буднично и громко, как люди, которые «сделали всё, что могли» («Мы сделали всё, что могли», – Вячеслав вовсе не был уверен, что услышал эту фразу только что). Эти голоса не сотрясают воздух, они сотрясают что-то внутри, будто между желудком и селезёнкой вдруг выросло новое ухо. Кто-то кричал, так тихо, будто находился на другом континенте. Казалось, стены сейчас сдвинутся, а крышка белого неба упадёт на голову, вдребезги разбив череп.

   Он никогда не благоволил к высшим силам, но сейчас полез под свитер в поисках крестика, только потом вспомнив, что носил его, ещё будучи подростком. Фотокарточка выпала из пальцев, спланировала на пол, и он увидел ниже, под датой, ещё одну надпись. Он опустился на колени и прочитал: «Вячеслав. Три килограмма двести грамм».

   День рождения Вячеслава приходился на август. И год тоже совпадал... хотя это, конечно, ничего не значит. Он подозревал, что дядя и тётя не были ему родными... они назывались «друзьями семьи» и общались с бабушкой и дедушкой, медлительными существами, большеротыми и всегда грустными, несколько натянуто и даже официально.

   Вспомнился день их знакомства. Тётя Марта приехала однажды туманным утром где-то в шестьдесят девятом или семидесятом году. Это была высокая женщина с сильными руками и длинными седыми волосами. В глазах что-то такое, чего он, малыш, видящий взрослых насквозь, не смог раскусить. Похожа на королеву одной далёкой, снежной страны. Отчего бы двум людям, свидетелям и даже в какой-то мере соучастникам одного горя, не сплотиться? Вячеслав не был своим названным дяде и тёте настоящим родственником, но, наверное, они старались проведать всех детей, которым помогли появиться на свет...

   – Это форменное безумие, – пробормотал он, рассматривая свёрток на коленях у женщины. А после – перевёл взгляд выше, на холодное, иссечённое страданием, будто вырубленное из камня, лицо. – Мама... почему она не улыбается? У неё же ребёнок!

   – Потому что на фотографии я уже мертва.

   Голос раздался над самой макушкой. Вячеслав дёрнулся, но головы не поднял, лишь сфокусировал взгляд на мягкой тени, которая, загораживая льющийся снаружи свет, легла на земляной пол. Марина... мама, наверное, стеснялась своего теперешнего состояния. Она не захочет, чтобы он, зная правду, видел её такой.

   – Все утерянные вещи должны когда-нибудь найтись. Потерянное прошлое должно обрести хозяев. Я не хотела, чтобы ты знал, но, видишь, и это открылось.

   – Но почему именно сейчас? – спросил Вячеслав, чтобы что-то спросить. Его занимало совсем другое. Как дядя и тётя могли хранить такую тайну? Почему ни дед, ни бабка не рассказали, где и при каких обстоятельствах он, Вячеслав, появился на свет? Они вообще очень мало говорили о матери, об отце же и вовсе молчали. Когда разговор (обычно по инициативе Вячеслава, который с детства «прощупывал почву») касался его, дед только сжимал руки в кулаки, а губы бабушки становились похожи на куски старого цемента. Дядя и тётя лишь качали головами: они и в самом деле ничего о нём не знали.

   Над головой вновь раздался мягкий голос матери:

   – Потому что это должно было когда-нибудь случиться. «Когда-нибудь» в мире людей обыкновенно значит – в самом конце. Я пришла за тобой против своей воли: мне бы очень хотелось, чтобы это был кто-нибудь другой, но я понимаю, что так надо.

   Вячеслав вновь попробовал поднять взгляд и вновь не решился. Марина продолжала:

   – Попробуй-ка вспомнить – что заставило тебя приехать сюда столь поздней осенью? Как ты добирался до вокзала? Как садился на поезд? Кем были твои попутчики? Ты разговаривал с ними, перекинулся хоть словом?

   Вячеслав хотел сказать, что уже об этом думал, но не смог выдавить ни слова. Слова казались теперь ненужными, сломанными игрушками, к которым не хотелось даже прикасаться.

   – Ты сейчас не здесь, мой дорогой, – тень зашевелилась, будто хотела прикоснуться к его макушке, но он не почувствовал прикосновения. – Ты далеко отсюда, лежишь на больничной койке. Вокруг хлопочут медсёстры. Врачи ушли. Твоё сердце уже пятнадцать минут как не бьётся.

   Вячеслав задохнулся.

   – Как это...

   А впрочем – не всё ли равно? Сердечный приступ – для мужчины его возраста эта проблема не из тех, которым удивляются бабушки у подъезда. Или, возможно, атеросклероз, маскируясь под разные недуги, забил его сосуды всякой дрянью. А может, дома кончился кофе, и он побежал среди ночи в ларёк на другую сторону дороги – прямо под колёса грузовика... Вячеслав пытался вызвать в голове хотя бы одно воспоминание из того, настоящего прошлого, но мысли путались и выдавали только кособокие, будто нарисованные на мятых фантиках из-под конфет, картинки детства и юности.

   Рука вновь нырнула под свитер, на этот раз не за крестом, а чтобы прощупать грудь. Холодная, как студень, твёрдая, будто промёрзшая почва, она восприняла прикосновение молча, как партизан. Стук сердца отсутствовал. «С сегодняшнего дня я просто ходячий труп», – грустно подумал Вячеслав.

   – Почему я здесь, а не где-то ещё? – хрипло спросил он.

   – Я не знаю нюансов этой химии, дорогой, – сказала Марина. – Ты оказался там, где должен был. Я оказалась там, где должна была – рядом с тобой. Не спрашивай, где я находилась всё это время: я просто вдруг оказалась здесь, в доме дяди Василия и тёти Марты, и поняла, что ты уже близко. Почти увидела, как ты шагаешь по тропе среди соснового молодняка. Должно быть, здесь, в этом лесу, в этом самом дне, осталось что-то из твоих потерянных вещей – тех, которым предначертано быть в конце концов найденными.

   Вячеслав зажмурился, чтобы не видеть, что мягкая тень, с которой он разговаривал, на самом деле принадлежит одной из деревянных опор. Здесь, на краю неизвестности, за гранью умирания, – что проку ему от каких-то вещей?

   – Неловко говорить такое умирающему человеку, но, кажется, я тоже кое-что отыскала. Тебя сложно назвать вещью, но с тем, что я тебя когда-то потеряла, спорить сложно.

   – Ты меня бросила, – хрипло, сердито сказал он. – Всю свою жизнь я размышлял, зачем люди создают семьи, если рано или поздно всё равно остаются в одиночестве? Я прожил жизнь – теперь я могу так говорить – в гордом одиночестве и совершенно этого...

   Запнулся: всё это чересчур напоминало старческое брюзжание. Он не ощущал себя стариком, совсем нет, если уж говорить начистоту, Вячеслав был усталым подростком, который весь вечер размышлял о серьёзных взрослых вещах. Он захотел объясниться – сказать, что вовсе не обвиняет мать ни в том, что она умерла при родах, – в самом деле, во власти ли человеческой контролировать такие вещи? – ни в том, что стечение обстоятельств вообще сделало его зачатие возможным. Попытался найти нужные слова... и вдруг ощутил прикосновение к волосам. А вместе с ним – ниточку тепла, которая, заструившись по порам и сосудам, вновь, пусть на мгновение, но позволила почувствовать ток крови в груди, у камня, в которое превратилось сердце.

   «Иногда мы не подозреваем о пропаже некоторых вещей, – подумал Вячеслав прежде, чем сознание растворилось в этом прикосновении, стало частью ровного, рассеянного белого света, – до того момента, когда они находятся и предстают перед тобой во всём своём великолепии».

   Но это, конечно, не повод не радоваться находке.

   Конец

   Королевство котов

   Ванюша был ребёнком с мальчиками в глазах.

   Так говорила мама. Её, бывало, переспрашивали: «может, с мячиками?» Может и так – говорила мама, и смотрела мечтательно в окно. Но в следующий раз обязательно вновь повторяла – Ванюша у нас с мальчиками в глазах.

   Эти мальчики веселились, кричали, кувыркались через голову и катались кругами на одноколёсных, как в цирке, велосипедах, тем самым отвлекая малыша. Он только смотрел восторженно и ни на чём не мог сосредоточиться.

   В два Ванюша был неуклюжим, почти игрушечным карапузом, которому умилялись старушки. Он не мог ходить, да и ползал еле-еле, а из слов знал только загадочное «ука-гука», от которого веяло дремучим шаманизмом.

   В четыре, когда многие ребята уже болтают напропалую и даже считают до десяти, Ванюша научился показывать пальцем в окно, причём с таким видом, что все, кто рядом, обязательно оборачиваются посмотреть – что же так поразило малыша? Ему поставили диагноз «задержка психического развития», и тогда Миша, старший брат Ванюши, которому к тому времени исполнилось семь, стал звать его «мистер-дуристер». Ванюша не возражал. Глядя на старшего брата, он только улыбался да тащил в рот всякую гадость.

   Возможно, Мишка и был одним из тех «мальчиков», что не вылезали из своих шумных игр, хотя сам он так не считал, стараясь улизнуть от мистера-дуристера и скинуть заботу о нём на кого-нибудь другого.

   Лучше всего у Ванюши получалось рисовать, а точнее – рисовать кота в четыре приёма. Номером раз была крутая дуга, будто в небо стартовала ракета, номером два – глазки и нос, три чёрточки. За номером три шли уши, а в хвосте плёлся хвост, необыкновенно красивый кошачий хвост, изгибающийся дугой, а иногда закручивающейся спиралью. Кто научил его рисовать таких котов, Ванюша не помнил. Мама считала, что это Мишка, хотя последний отрицал, утверждая, что научил бы братца играть в мяч головой, если бы у того были спортивные наклонности.

   – Я бы хотел, чтобы мой брат был борцом, – говорил Мишка, вставая в шутливую стойку. – Им вон головы нужны, только чтобы уши откусить противнику.

   Так или иначе, но коты в четыре приёма рисовались везде и чем угодно. На любом доступном листке бумаги, на обоях, ложкой в суповой тарелке, пальцем в пыли, палкой на песке и так далее. Ванюша обожал старшего брата и многих нарисованных котов преподносил ему, как верный рыцарь преподносит победы своему королю... в отсутствие дамы, конечно. Но Мишка не хотел удостаиваться такой чести. Он разбрасывал рисунки вокруг себя, а потом скакал кругами тряся головой и повторяя: «мистер-дуристер накакал в штанистер»! Иногда он вынимал изо рта жвачку и при помощи неё лепил один из рисунков ко лбу младшего брата. А тот знай себе улыбается!

   Эта улыбка выводила Мишку из себя.

   Мама работала допоздна, поэтому хочешь не хочешь, а братья были предоставлены сами себе, вернее, младший брат был предоставлен старшему, поскольку был довольно-таки несамостоятельным. До прихода Миши из школы за ним присматривала соседка, инертная молодая особа, которая целыми днями красила ногти и занималась поиском работы в специальных разделах в газетах, но никогда никуда не звонила.

   Потом приходил Мишка, кидал портфель у порога, несколько раз как следует его пиная. Ему было строго-настрого запрещено оставлять малыша Ваню в одиночестве -однажды, вернувшись домой, мама обнаружила своего малыша с мальчиками в глазах хохочущего над струйкой крови, что капала с носа и щекотала подбородок. Ванюша, как примерный сын, знал, что нужно НЕМЕДЛЕННО закрыть холодильник, когда тот издаёт предупредительный писк, но – вот незадача! – про то, что сначала следует убрать оттуда голову, ему никто не сказал. Мишка же в это время преспокойно гонял с приятелями во дворе мяч.

   С тех пор, куда бы ни отправился, Миша должен был брать с собой младшего брата, а тот тащил под мышкой блокнот и цветные карандаши, чтобы рисовать своих котов. В письменных принадлежностях и бумаге не было нужды – Ванюша мог рисовать котов хоть взглядом на полотне туч – но он всё равно их таскал.

   Мишка и его приятели были не в восторге от перспективы нянчится с мистером-дуристером, но со временем и Ване нашлось применение. Ради брата он достойно, с торжествующей улыбкой шёл в бой с огромными дворовыми псами, бил стёкла в нежилых строениях, с доверчивым, открытым лицом говорил гадости дядечкам у пивной. Когда он надоедал дворовым ребятам, те могли оставить его на автобусной остановке с наказом – считать жёлтые машины (Ванюша старался, хоть считать умел только до четырёх) или собирать со дна лужи монетки, которые были всего лишь солнечными зайчиками, а сами делали ноги. Мишка был тугодум, но отнюдь не дурак, он исправно забирал брата перед тем как отправиться домой и рассказывал матери небылицы о их совместном времяпрепровождении, которые Ванюша слушал с открытым ртом, словно сказки.

   И всё-таки основным занятием Вани было именно рисование – как заведено, коты в четыре приёма выходили один за одним, прекрасные, как звёзды.

   До тех пор, пока однажды эти коты вдруг не обратились к нему с просьбой.

   В этот четверг Мишка и компания обнаружили незапертый подвал во дворе соседнего дома и устроили, как водится у мальчишек, состязание – кто зайдёт дальше. Когда становилось скучно, кто-нибудь обязательно задевал висячий замок или скрипел петлями, и тогда все, кто был внутри, пихая друг друга и спотыкаясь, бежали к выходу, чтобы броситься в кучи по-сентябрьски тёплой прелой листвы.

   Дальше всех зашёл Мишка. Он пропал на целых полторы минуты, не реагировал на грохот замка и даже принёс из своей одиссеи трофей – огромную ржавую гайку, которой тут же попытался короновать одного из своих дружков.

   После того, как игра всем наскучила, взгляды обратились к Ванюше, который раздобыл мел и предавался своему любимому занятию, найдя чистый уголок среди граффити на стене дома под окном какой-то старушки, которая занималась разведением бегоний.

   – Ванька, теперь твоя очередь, – сказал Мишка, пробив брату щелбан по затылку. – Спорим, ты описаешься уже на нижней ступеньке?

   Ванюша не умел и не любил спорить. Он не понимал сути этого загадочного действа, кроме того, всегда оказывалось, что он проигрывал. Даже выигрывая (что случалось исключительно при судействе мамы), он не чувствовал радости – только раздражение, волнами накатывающее со стороны старшего брата. Он просто положил в карман мелок и пошёл, с открытым лицом встречая издевательские смешки мальчишек. Никто не предложил ему фонарик. Фонарик для любого мальчишки – большая ценность, и кто же, скажите, доверит такую вещь мистеру-дуристеру? Накинул на плечи плащ темноты и пропал, словно заезжий фокусник спрятал его под шляпой.

   – Слыш, Михась, а твой брат-то не трус, – сказал долговязый Егор.

   – Ещё бы, – фыркнул Мишка. – Он же дурак. Не понимает элементарно страшных вещей.

   – Ещё немного, и побьёт твой рекорд, – взглянув на часы, прибавил Максим.

   Этого Мишка допустить не смог. Уперев руки в колени, он спросил нарочито ласковым голосом:

   – Ваня, если ты по своей дурости голову расшибёшь, мамка мне кишки выпустит.

   Долго не было ответа. Мальчишки переглядывались, их взгляды становились всё более выразительными.

   – Не расшибу, – наконец, раздался голос Ванюши. – Здесь, вообще-то, светло. А от чего вы бегали? Никого же нет.

   – Ещё десять секунд, – сказал Максим, и твой рекорд...

   Этого Мишка никак не мог допустить. Поплевав на ладони, он взялся за дверь и захлопнул её, повесив замок в петлю. Постучав раскрытой ладонью, громко сказал:

   – Попался, мистер-дуристер! Ну как, теперь страшно? Ты останешься здесь навсегда, и косточки твои обглодают крысы!

   Мальчишки приникли к двери, но ничего не услышали. Мишка пожал плечами.

   – Айдате, пацаны, слетаем за мороженым. Через пару часов его заберём. Я сегодня при деньгах – хватит на два рожка, и сегодня я собираюсь устроить себе клюквенно-шоколадный праздник.

   Он засмеялся. Ребята ушли.

   Ванюша слышал, как они уходили, но не повернул назад. Он знал, что не успел бы вернуться, даже если бы вместо неуклюжих, пухлых отростков у него были нормальные ноги. Поэтому он продолжил идти вперёд, глядя по сторонам. Через зарешёченные оконца у самого потолка проникал скудный свет. Взрослому здесь пришлось бы идти, согнувшись, ребёнок мог вышагивать в полный рост, не рискуя разбить себе голову.

   Он сказал «здесь никого нет» исключительно для того, чтобы братец не волновался за него. Подвал населён – в этом Ванюша был уверен так же, как и в том, что на каждой руке у него пять пальцев. Он слышал шорохи, слышал скребущий звук, будто кто-то точит когти, слышал почти человеческие вздохи и причмокивания, будто кто-то рассасывает кислую барбариску. Он замочил ноги в воде, натёкшей из-под ржавой трубы, и даже не заметил. Поворот... ещё поворот... и вот оно! Звуки стали громче.

   Ведя пальцем по холодным кирпичам Ванюша вышел в огромную залу. Потолок подпрыгнул вверх и затерялся в темноте.

   – Добро пожаловать в королевство котов! – сказал кто-то под самым ухом, и Ваня завертел головой. Кепка соскользнула с макушки, но мальчик не сделал попытки её поднять. Он увидел кота, нарисованного в четыре приёма, только не на стене и не на листке бумаги, а в прямом смысле сидящего на кирпичном полу. Кот стоял на страже, сжимая в правой лапе копьё из прута, к которому изолентой примотана отвёртка. Всё правильно: Ванюша никогда не рисовал копья. Только котов.

   Кот продолжал говорить, глядя прямо перед собой:

   – К сожалению, вам придётся покинуть владения. Видите ли: мы не принимаем ни туристов, ни беженцев. В королевстве экономический кризис. Голод свирепствует повсюду; если так дальше пойдёт, начнутся эпидемии.

   Он поднял голову и вдруг ахнул:

   – Ох, это же ты!

   – Меня зовут Ванюша, – как воспитанный мальчик, представился Ваня.

   – Я знаю, кто ты, – сказал кот и вдруг зашипел. Из ниоткуда возник топот кошачьих коготков. Казалось, камни вибрировали под ногами Вани. Он увидел десятки... нет, сотни нарисованных котов – котов в четыре приёма. Их появление сопровождал дружный мяв.

   – Все мы знаем, – торжественно сказал самый первый кот, веско стукнув древком копья. – В королевстве котов каждый о тебе наслышан. Буквально каждый день приходят известия: на жёлтом листочке бумаги из маминого блокнота чёрной ручкой нарисован упитанный кот. Или – упитанный кот нарисован кровью на подушке. У тебя позавчера шла носом кровь?

   Ванюша знал, что у него иногда идёт кровь из носа, а когда это было лучше скажет мама. Поэтому не счёл нужным отвечать.

   – Ух ты! – воскликнул он. – А кто ваш король?

   Коты переглянулись. Их жёлтые глаза бесстрастно горели в полутьме. Наконец, другой кот ответил:

   – Ты, мальчик. Кроме тебя у нас нет короля. Был ещё один претендент, кот, который у тебя получился первым. Он был нарисован на страницах сборника стихов Ломоносова, и потому возгордился, но после того, как по нему проехались ластиком... – коты снова переглянулись. – В общем, на данный момент ты единственный наш король.

   Ваня смущённо пошаркал ногой.

   – Я не могу быть королём. Вообще-то, я довольно глупый. Так считает Миша, а мама говорит, что у меня мальчики в глазах, и они всё время меня отвлекают.

   – Ничего не поделаешь, ваше величество, – строго сказал кот. У этого отсутствовал клок шерсти на боку, а один глаз закрывала широкая чёрная повязка. Как у пирата. – Государственных проблем накопилось так много, что не поместится ни в какую миску. Только взгляни на нас: разве достоин народ, который ты собственноручно привёл в этот мир, такой участи?

   Только теперь Ваня обратил внимание на плачевный внешний вид своих новоявленных подданных. У кого-то было порвано ухо, у кого-то отсутствовал хвост. Кроме того, почти все были худыми – так, что торчали рёбра. Он заметил всего двух упитанных животных – ровно таких, какими он их изображал. Эти двое жались друг к другу и явно чувствовали себя неуютно среди тощих товарищей. Ванюша вдруг понял, что это за упитанные коты: он нарисовал их последними, мелком на стене дома.

   – А что мне нужно делать? – застенчиво спросил Ванюша.

   Нарисованные коты встали на задние лапы и трижды крикнули: «Да здравствует король!» После чего окружили мальчика и начали наперебой требовать:

   – Нарисуй мышь!

   – А лучше четырёх!

   – Мы голодаем!

   – Нарисуй нам человеков, чтобы мы могли греться у них на пузе!

   – Нарисуй крылья! Какой толк в этих маленьких корявых лапках? Ими даже птицу не поймать.

   – Не все сразу, пожалуйста! – Ваня закрыл руками уши. – Я же ничего не понимаю.

   Коты посовещались, соприкасаясь усами, и наконец вынесли резолюцию: король должен рисовать мышей, чтобы обеспечивать своих подданных едой. После того, как первый голод будет утолён, можно подумать и о том, чтобы нести кошачью экспансию на другие континенты, то есть, в подвалы по соседству. «И может даже, на липовые деревья», – мечтательно заметил кто-то; его поддержали громогласным мявом. Ванюша не стал задумываться, отчего нарисованным котам так интересен именно этот вид растений. Он сказал:

   – Я никогда не рисовал никого, кроме котов.

   – Котов больше не нужно, – сказал кот-стражник. – Смотри, сколько нас! Не сочти за дерзость, мы вовсе не пытаемся тебя убедить, что быть нарисованным плохо, вовсе нет, это лучше, чем быть никем, но ты, как властитель и создатель, мог бы хотя бы придумать для нас среду обитания. Никто здесь не просит о райских кущах и кильке в томатном соусе, но ты мог бы нарисовать хотя бы по одной упитанной мышке на брата.

   – Ну хорошо, – вздохнул Ванюша. – Я попробую.

   Он достал из кармана мел, который к тому времени развалился на два одинаковых куска, сел на корточки, и принялся рисовать прямо на полу мышь. Конечно, в четыре приёма – по-другому он не умел. Эта мышь внушила присутствующим котам трепет своими размерами, а когда Ваня, подумав, изобразил на каждой лапке по набору внушительных когтей, животные бросились врассыпную, подвывая и путаясь друг у друга в хвостах.

   На взгляд Ванюши, мышь была вполне сносная, разве что, чересчур толстым вышел хвост и чересчур треугольными уши. Но так даже лучше. Можно пририсовать дырочек, чтобы было похоже на сыр, но...

   – Мяу, – сказала «мышь» басом. – Кто-то здесь, рядом говорил про еду? Да, сейчас не мешало бы подкрепиться!

   Кошки подкрались со всех сторон, обнюхали новоиспечённого товарища.

   – Ваше величество! – сказал кот с повязкой на глазу. – Сдаётся мне, вы нас разыгрываете. Здесь ещё один голодный рот. Где наша мышь?

   – Простите, – пробормотал Ваня. – Но у меня получаются только коты. Вот мой брат, Мишка – он может рисовать всех. Даже слона! Хотя больше всего, конечно, любит машины.

   – Но этот Мишка не наш король, – сказали коты хором. – Ты наш король!

   – Что ж, похоже у нас не остаётся другого выхода.

   – Если ты будешь продолжать рисовать, нас всех ждёт голодная смерть.

   – Ты будешь заточён в темнице, – заключил кот-стражник.

   На робкие возражения Ванюши, что мама скоро вернётся с работы и будет ждать их с братом к ужину, коты не отреагировали. Они связали ему руки, изъяли мелки и бросили за железную дверь в маленькое помещение, больше напоминающее каморку дворника: здесь был старинный телевизор, метла, несколько вёдер и один старый манекен без руки. В зарешёченное окошко под потолком лез ветками какой-то безымянный куст. На полу матрас, где Ванюша и приземлился, всерьёз задумавшись о том, как коты собрались есть, если никому из них он не нарисовал рта. Потом он стал думать о маме. Потом о летящих в сверкающем небе самолётах – он никогда не летал на самолёте. Потом о красной кружке с надписью «NESCAFE», от которой вчера совершенно случайно откололась ручка.

   Мальчики в глазах не давали ему скучать, подсказывая одну тему за другой, они ссорились, громко смеялись, и каждый новый вопль становился новой мыслью в голове Ванюши. Он не скучал и не думал, сколько времени прошло, когда один из буйных мальчишеских голосов вдруг зазвучал на самом деле. «Мишка!» – узнал Ваня.

   Мишка ругался за дверью.

   – А ну разойдись, мохнатые комки пыли! Пошли вон, а то такого пинка отвешу, вовек не забудете!

   Ответом ему было разъярённое шипение. Но голос приближался. Загрохотал замок и дверь распахнулась. На пороге стоял, светя фонариком прямо в лицо младшему брату, Мишка.

   – Ну, чего расселся? – спросил он. – Пошли.

   Мишка достал перочинный нож и разрезал бечёвку на руках младшего брата.

   – Ты меня спас, – сказал Ванюша, улыбаясь во весь рот.

   Он осторожно выглянул и увидел лишь клочки шерсти, летающие по помещению. Коты куда-то попрятались.

   – Без тебя скучно, дурила, – снисходительно сказал Мишка. – Ты башкой-то хоть подумал, когда решил сбежать от старшего брата?

   Ваня ничего не говорил. Он был так счастлив, что даже не оглянулся, чтобы посмотреть, светятся ли в темноте жёлтые глаза.

   Они успели домой как раз к приходу мамы. Она принесла овощей и «забабахала», как сказал Миша, потрясный ужин. Когда ложились спать, Ванюша спросил:

   – А правда, что теперь, когда ты меня спас, мы всегда будем не разлей вода?

   – Не говори ерунды, – сказал Мишка, отворачиваясь к стенке. – Ты навсегда останешься мистером-дуристером. И вряд ли научишься писать, даже когда я сяду за руль своей машины.

   Несколько дней прошли в весёлых играх. Миша с приятелями лазали через забор, чтобы воровать яблоки, а потом науськивали Ванюшу кричать хозяйке участка ругательства, на мосту через давно пересохший канал они свешивали его вниз головой, держа за ноги, и угрожали отпустить.

   – Ты не разобьёшься, если сложишь ладоши рыбкой, как настоящий пловец, – говорил Мишка, жуя травинку, и Ваня следовал его совету, думая, что вот-вот полетит вниз. Они раздобыли сигарету и пускали ему в лицо дым, ухохатываясь над тем, как он чихает.

   Ваня тоже много смеялся. Было немножечко больно, когда ему заехали яблоком по голове, но он не плакал с тех пор, как ему исполнилось три. В самом-то деле, мальчики в глазах иногда шумели и буянили сильнее, чем братец и его друзья.

   Ванюша хотел бы, чтобы веселье длилось вечно, но всему приходит конец. Однажды в субботу, когда небо решило вспомнить тёплые летние деньки и разогрелось, что твоя сковорода, Мишка и его друзья взяли велосипеды и отправились на речку, оставив Ваню сидеть на скамейке во дворе.

   – Нет, дурик, тебя мы не возьмём, – сказал Миша, собрав пятернёй волосы младшего брата и сильно дёрнув. – Я и рад бы был, может, если ты утонешь, но мамка же расстроится. Поэтому сиди здесь. Уверен, ты найдёшь, чем себя занять.

   Хохоча, они растворились в стремительно желтеющем мире.

   Ванюша сидел, рассеянно улыбаясь и болтая ногами. Он хотел занять себя воспоминаниями об их совместных забавах – например, о том, как ковыряли земляных червей и на спор клали их себе на язык (на этот раз все состязания выиграл Ваня), но не мог. В голову лезла всякая чепуха. Тогда он, пошарив по карманам, нашёл мятый тетрадный лист и огрызок карандаша.

   Разгладив бумагу на коленке, Ванюша нарисовал дугу – будто в небо стартовала ракета.

   Конец

   Космический экспресс

   Первый пассажир пропал между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи по Москве. Именно тогда Вадим начал понимать, что c этой ночью будет всё не так гладко.

   Часовые пояса в дороге – вещь растяжимая и друг в друга перетекающая. Живёшь в одном времени, а на дворе, за окном, уже наступило будущее. У тебя уже утро, а снаружи густая, как заварка, ночь. Двадцатипятилетнего служащего железной дороги будоражили такие мысли, волновали и заставляли массировать веки. Он старался забыть про административные часовые пояса – вещь чудовищно скучную – и обращал свои мысли к иным путешествиям, представляя, что рельсы, как река, текут сквозь расплавленное время. А когда он, как часто бывало, ни с того ни с сего падал духом, то думал о людях, в пиджаках и с блестящими лысинами, так похожих на его отца, которые изнывая от ложного чувства собственной значимости, стремятся приравнять восходы и закаты к выдуманным ими цифрам. Условность на условности, как и всё здесь. Гражданство – Российская Федерация. Прописка – вагон номер четырнадцать...

   У Вадима Пономарёва было много времени на мысли. Он отдохнул днём, и, заступая на дежурство в тот момент, когда вереницы пассажиров, будто сошедших с ассирийских гравюр, демонстрирующих пленных амореев и вавилонян, выстраивались к туалетом, пожелал сладкого сна своей напарнице. «Не надорвись», – буркнула Светлана, видя, что он неплохо выспался. Ночь – прекрасное время для дежурства, если, конечно, где-нибудь не затесалась компания дембелей или просто любителей побуянить. У многих проводников возникают проблемы с тем, чтобы заснуть днём, но Вадим справлялся с этим легко: стоило опустить жалюзи, как его растворяла в себе волна мягких толчков и покачиваний, и мнилось, будто именно так должны будут чувствовать себя космические путешественники, не привязанные к восходам и закатам, как и к какому-либо солнцу вообще.